Текст книги "Падение Берлина, 1945"

Автор книги: Энтони Бивор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

В новогоднюю ночь многие берлинцы не захотели поднимать бокалы и традиционно желать друг другу счастья. Слишком велик был страх перед наступающим годом. Семья Геббельса ужинала в компании полковника Ханса Ульриха Руделя, выдающегося воздушного аса, неоднократно отмеченного высшими наградами рейха. Главным блюдом в меню был картофельный суп. Тем самым один из руководителей рейха подчеркивал свой аскетизм{16}.

Новогодние каникулы закончились 3 января. Германская привычка к труду и дисциплине никуда не исчезла, но многим немцам теперь было просто нечего делать в заводских цехах и учреждениях. Предприятия простаивали из-за отсутствия необходимых материалов и оборудования. Тем не менее немцы продолжали исправно ходить на работу, добираясь до нее либо пешком, либо на общественном транспорте. Ремонтные бригады творили буквально чудеса, снова и снова восстанавливая разрушенные пути железных дорог и метрополитена. Окна заводов и фабрик были разбиты. По цехам гулял ветер. Обогревать их было невозможно – отсутствовало горючее. Немцы, заболевшие простудой или гриппом, полагались теперь только на самих себя. Лишь с очень серьезным недугом можно было идти к врачу. Большинство докторов к тому времени уже отправили на фронт. В тыловых госпиталях и в больницах в основном работали иностранцы{17}. Даже в центральной берлинской больнице, Шарите, коллектив врачей являлся многонациональным и состоял из датчан, румын, украинцев, венгров и прочих.

Тем не менее германскую военную промышленность еще можно было называть процветающей отраслью экономики. Ею руководил личный архитектор Гитлера, "вундеркинд" Альберт Шпеер. 13 января 1945 года он выступил перед немецкими военачальниками в местечке Крампниц, неподалеку от Берлина. Шпеер подчеркнул важность взаимодействия между фронтовым командованием и руководством военной промышленности. Он, не в пример другим нацистским министрам, не скрывал реального положения дел и открыто говорил о "катастрофических потерях"{18}, понесенных вермахтом за последние восемь месяцев.

Однако он отметил, что бомбардировки союзников не нанесли существенного ущерба военной экономике рейха. Только за декабрь 1944 года на заводах было собрано двести восемнадцать тысяч винтовок, что почти в два раза превысило среднемесячное производство 1941 года. Выпуск автоматического оружия возрос почти в четыре раза, а танков – почти в пять раз. Только за декабрь 1944 года из цехов в армию было отправлено тысяча восемьсот сорок бронированных машин, что составило больше половины от числа всех бронированных машин, произведенных в 1941 году. Вермахт получал теперь и значительно большее число тяжелых танков. Одной из самых серьезных проблем, по мнению Шпеера, оставалась проблема с горючим. Но он на удивление мало сказал о выпуске боеприпасов. Действительно, рост производства оружия и военной техники еще ничего не значил, если не дополнялся выпуском достаточного количества патронов и снарядов.

Шпеер выступал свыше сорока минут, подкрепляя свой доклад статистическими данными. Он не стал более говорить об огромных потерях на фронте, но выразил надежду, что к весне 1946 года Германия сможет производить до ста тысяч пистолетов-пулеметов в месяц. Естественно, министр ни словом не обмолвился о том, что рост военного производства происходит в основном за счет рабской эксплуатации иностранных рабочих, которые каждый день умирали тысячами.

В этот самый момент советские армии, насчитывавшие более четырех миллионов человек, сосредоточились в Польше, вдоль реки Висла и южнее границы Восточной Пруссии. Они были готовы начать наступление, которое Гитлер считал невозможным.

Глава вторая.

"Карточный домик" на Висле

Оценка мощи советских войск, представленная генералом Геленом, отнюдь не была преувеличением. Напротив, можно сказать, что существовал определенный недостаток сведений о противнике на наиболее опасных участках. Красная Армия имела от шести до семи миллионов человек на фронте, протянувшемся от Балтики до Адриатики{19}. Таким образом, она располагала силами, более чем в два раза превосходящими войска вермахта и его союзников на момент их вторжения в Советский Союз. Летом 1941 года Гитлер был убежден, что Красная Армия едва ли не полностью разгромлена, что оказалось одним из самых катастрофических просчетов в мировой истории.

"Мы проиграли, – признавал в январе 1945 года германский унтер-офицер, – но мы будем сражаться до последнего человека"{20}. Ветераны Восточного фронта считали, что война может закончиться только смертью. Любой другой исход казался им просто немыслимым. Они хорошо знали, что Красная Армия будет им мстить за все произошедшее на оккупированных территориях. Сдача русским в плен означала работу в качестве "Stalinpferd" ( "сталинской лошади") и последующую неминуемую гибель в сибирских лагерях. "Мы больше не воевали ни за Гитлера, ни за национал-социализм, ни за третий рейх, – писал один из эльзасцев, ветеранов дивизии СС "Великая Германия". – Мы не воевали даже за наших невест, матерей, родных и близких, запертых в ловушке опустошенных бомбардировками городов. Мы воевали из-за одного только страха... Мы воевали за самих себя; воевали, чтобы не погибнуть в грязных щелях и траншеях, заполненных снегом; мы воевали, подобно крысам"{21}.

Все бедствия предыдущего года, особенно окружение и разгром группы армий "Центр", забыть было невозможно. Офицеры, насаждавшие национал-социалистические идеи в армии – нацистский аналог советских комиссаров, – старались поднять боевой дух простого германского солдата ( "ланд-зера"), раздавая обещания, равно как и угрожая каждому, кто дезертирует либо отступит с поля боя без приказа. "Вы не должны бояться русского наступления, – говорили они солдатам. – Если враг начнет атаку, наши танки будут здесь через четыре часа"{22}. Однако более опытные военнослужащие понимали, что их ожидало.

Несмотря на то что информация штабных офицеров Гудериана в Цоссене относительно времени начала наступления оказалась точной, создается впечатление, что до фронта она не доходила. Капрал 304-й пехотной дивизии Алоис К., который был захвачен в качестве "языка" советскими разведчиками, рассказывал офицерам 1-го Украинского фронта, что начало наступления Красной Армии ожидалось первоначально накануне Рождества, затем им сказали, что оно произойдет 10 января, поскольку это вроде бы день рождения Сталина{23}.

9 января, после экстренной инспекции трех важнейших участков Восточного фронта – в Венгрии, на Висле и в Восточной Пруссии, – генерал Гудериан, сопровождаемый своим адъютантом майором бароном Фрайтагом фон Лорингхофеном, был вновь вызван на прием к Гитлеру в Цигснберг. Начальник генерального штаба сухопутных войск представил фюреру последние оценки сил противника. Наряду с донесениями Гелена там присутствовала также информация командующего люфтваффе генерала Зайдемана. Воздушная разведка отмечала, что на фронте у Вислы и в Восточной Пруссии сосредоточено восемь тысяч советских самолетов. Однако Геринг неожиданно прервал начальника генштаба. "Мой фюрер, не верьте этому, – обратился он к Гитлеру. – Это не настоящие самолеты. Это всего-навсего макеты"{24}. Кейтель, ударив при этом кулаком по столу, подхалимски заключил: "Рейхсмаршал прав".

Продолжение приема походило скорее на фарс. Гитлер еще раз повторил: имеющиеся разведданные являются "полным идиотизмом"{25} и добавил, что того человека, который их подготовил, нужно запереть в сумасшедшем доме. Гудериан зло парировал, сказав, что, поскольку лично он этим данным полностью доверяет, то не направить ли на психиатрическую экспертизу его самого. Гитлер категорически отказал генералам Харпс и Рейнгардту, державшим оборону соответственно у Вислы и в Восточной Пруссии, в просьбах отвести войска на более выгодные позиции. Он также настоял на том, чтобы двести тысяч германских военнослужащих, зажатых на Курляндском полуострове в Латвии, остались там, и не разрешил их эвакуацию морем для защиты границ рейха. Гудериан, которому опротивела вся эта "страусиная стратегия" гитлеровской ставки, попросился в отпуск.

"Восточный фронт, – вдруг сказал фюрер, пытаясь его успокоить, никогда ранее не располагал столь мощными резервами, как сейчас. Это ваша заслуга, и я благодарю вас за это".

"Восточный фронт, – возразил Гудериан, – сейчас напоминает карточный домик. И если фронт будет прорван в одном месте, то рухнет и все остальное".

Ирония ситуации заключалась в том, что Геббельс говорил то же самое в 1941 году о Красной Армии.

Гудериан возвратился в Цоссен в "самом мрачном настроении". Он размышлял над тем, существует ли связь между явным отсутствием у Гитлера и Йодля реального представления о положении дел, и тем, что оба они выходцы из земель рейха, которые сейчас не находятся под непосредственной угрозой, Австрии и Баварии. Гудериан же был из Пруссии. Его родине грозило опустошение, а возможно, и гибель. Гитлер, награждая своего танкового полководца за успехи в начальный период войны, подарил ему экспроприированное имение Дайпенхоф в Вартегау, которое располагалось на западе Польши, территории, захваченной нацистами, а затем присоединенной к рейху. Но теперь неминуемое русское наступление на Висле угрожало и этому поместью. Жена Гудериана находилась все еще там. Она, строго опекаемая местными нацистскими чиновниками, не сможет уехать до самого последнего момента.

Спустя всего сутки штаб Гудериана в Цоссене получил подтверждение, что до начала советского наступления осталось уже не несколько дней, а, скорее, несколько часов. Саперы Красной Армии расчищали ночью минные поля, а танковые корпуса заняли исходные позиции для атаки. Гитлер приказал выдвинуть вперед немецкие танковые резервы, находящиеся на Висле, невзирая на предупреждения, что они окажутся в пределах досягаемости огня советской артиллерии. Некоторые старшие германские офицеры поневоле стали подумывать нет ли у фюрера подсознательного желания поскорее проиграть войну.

Казалось, для Красной Армии стало обычным начинать наступление при плохих погодных условиях. Привыкли к этому и ветераны германских частей, которые говорили, что как раз настала "погода для русских"{26}. Советские военные также были убеждены, что они имеют преимущество именно в зимних кампаниях, будь то морозы или распутица. Сравнительно низкий уровень обморожений в Красной Армии объяснялся тем, что советские солдаты использовали грубую, но теплую обувь и носили портянки вместо носков. По прогнозам, ожидалась "странная зима"{27}. После крепких январских морозов "сильные дожди и мокрый снег"{28}. В войска поступил приказ: "Привести в порядок кожаную обувь".

К этому времени Красная Армия значительно увеличила свою боевую мощь. По таким критериям, как количество и качество тяжелого вооружения, профессионализм в планировании операций, маскировка и управление войсками, преимущество чаще всего оказывалось на ее стороне. Но недостатки все еще оставались. Самой сложной проблемой было отсутствие в частях надлежащего уровня дисциплины, что являлось достаточно удивительным для тоталитарного государства. Частично эта проблема объяснялась жутким положением, в котором находились молодые офицеры.

То была действительно тяжелейшая школа для восемнадцати – или семнадцатилетних младших лейтенантов, прошедших ускоренную подготовку и оказавшихся командирами стрелковых подразделений. "Молодые люди, – отмечал писатель и военный корреспондент Константин Симонов, – тогда взрослели за год, за месяц, за один бой"{29}. Для многих из них первый бой был и последним. Решив доказать, что они способны командовать солдатами, которые часто годились им в отцы, они проявляли безрассудную храбрость и становились ее жертвами.

Недисциплинированность проистекала также и от антигуманного отношения советского командования к солдатам Красной Армии. И конечно же, от силы и слабости русского национального характера. "Русский пехотинец, – заметил один писатель, – вынослив, неприхотлив, беспечен и убежденный фаталист... Эти черты делают его непобедимым". Военнослужащий одной из стрелковых дивизий Красной Армии обобщил свои наблюдения о различных состояниях и настроениях его товарищей в дневнике: "Первое: без начальства. Тогда он брюзга и ругатель. Грозится и хвастает. Готов что-нибудь слямзить и схватиться за грудки из-за пустяков. По этой раздражительности видно, что солдатское житье его тяготит. Второе: солдат при начальстве. Смирен, косноязычен. Легко со всем соглашается, легко поддается на обещания и посулы. Расцветает от похвалы и готов восхищаться даже строгостью начальства, над которым за глаза куражится. Третье состояние: артельная работа или бой. Тут он – герой. Он умирает спокойно и сосредоточенно. Без рисовки. В беде он не оставит товарища. Он умирает деловито и мужественно, как привык делать артельное дело"{30}.

Танковые войска Красной Армии находились в особенно хорошем состоянии. В начале войны они (как и советская авиация) оказались деморализованы, но теперь обретали героический статус. Василий Гроссман, писатель и военный корреспондент, был почти так же восхищен танкистами, как ранее снайперами в Сталинграде. Он с восторгом называл танкистов "кавалеристами, артиллеристами и механиками в одном лице"{31}. "И всех солдат Красной Армии, конечно, особенно вдохновляло то, что до границ рейха остался всего один, последний бросок. Те, кто издевался над их Родиной, наконец узнают подлинное значение пословицы: "Что посеешь, то и пожнешь"{32}.

Основной замысел кампании в общих чертах был разработан еще в конце октября 1944 года. Во главе Ставки Верховного Главнокомандования стоял Сталин, который присвоил себе маршальское звание еще после битвы под Сталинградом. Он намеревался и впредь держать армию под своим полным контролем. Да, он предоставил командующим такую свободу действий, которой завидовали немецкие военачальники, и, не в пример Гитлеру, внимательно выслушивал контраргументы генералов. Однако Сталин не собирался слишком многого позволять своим командирам, когда победа была уже у порога. Он изменил устоявшуюся практику назначения "представителей Ставки" для надзора за операциями. Это дело он взял на себя, хотя никогда и не посещал какой-либо участок фронта.

Сталин также решил перетасовать своих ключевых командующих. Вследствие этого между ними возникли трения, ревность и обиды{33}, что его нисколько не смущало. Главной рокировкой стала замена на посту командующего 1-м Белорусским фронтом, главной группировки войск на берлинском направлении, маршала Константина Рокоссовского{34}. Рокоссовский, будучи высоким, элегантным и красивым кавалеристом, разительно отличался от большинства других русских командиров, в основном коренастых, с толстой шеей, чисто выбритыми головами. Было и еще одно отличие. Рожденный как Константи Рокоссовски, он являлся наполовину поляком, внуком и правнуком польских кавалерийских офицеров. Это делало его опасным в глазах Сталина. Сталинская нелюбовь к Польше возникла еще в 1920 году, когда на него возложили часть вины за сокрушительное поражение Красной Армии, наступавшей на Варшаву.

Рокоссовский был в ярости, когда узнал, что должен принять командование 2-м Белорусским фронтом и наступать в Восточной Пруссии. Его место, как и ожидалось, занял маршал Георгий Жуков, невысокий ростом, зато очень жесткий командир, который возглавлял оборону Москвы в декабре 1941 года. "Почему такое унижение? – задавался вопросом Рокоссовский. – Почему меня переводят с главного направления на второстепенный участок?"{35} Рокоссовский стал подозревать Жукова, которого считал своим другом, что тот роет под него яму. Но в действительности Сталин просто не желал, чтобы лавры взятия Берлина достались поляку. Ничего необычного не было и в том, что к Рокоссовскому относились с подозрением. Его арестовывали еще во время чисток Красной Армии в 1937 году. Бериевские палачи, требовавшие от каждого обвиняемого признания в измене, могли из самого стойкого человека сделать едва ли не параноика. Да и Рокоссовский знал, что Лаврентий Берия, глава НКВД, равно как и Виктор Абакумов, руководитель контрразведки СМЕРШ, внимательно наблюдают за ним. Для него было понятно, что обвинения 1937 года никуда не исчезли и все еще висят над ним, а он выпущен на волю лишь условно. Любая ошибка могла вновь привести его в тюрьму НКВД. "Я знаю, что Берия может это сделать, – сказал Рокоссовский Жукову во время сдачи командования. – Я был в тюрьме"{36}. Советские генералы ничего не забыли и через восемь лет отомстили Берии.

Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, сосредоточенные у Вислы, не просто превосходили противника, они имели над ним подавляющее преимущество. Части 1-го Украинского фронта маршала Конева, расположенные к югу от сил Жукова, имели задачу атаковать в западном направлении на город Бреслау. Главный удар планировалось нанести с Сандомирского плацдарма самого большого плацдарма, захваченного Красной Армией на западном берегу Вислы. В отличие от Жукова Конев намеревался уже в первый день наступления ввести в бой две танковые армии и с их помощью сломить оборону врага.

По воспоминаниям сына Берии, у Конева были маленькие злые глазки и бритая голова, напоминавшая тыкву. Вообще, он выглядел очень самодовольным{37}. Конев, по всей вероятности, ходил в фаворитах у Сталина, вызывая даже у него восхищение своей беспощадностью. Советский вождь присвоил ему звание маршала еще год назад, после ликвидации окруженных немецких войск под Корсунью{38}. То было одно из самых безжалостных сражений даже для такой жесточайшей войны. Конев приказал своей авиации разбомбить зажигательными бомбами местечко Шандеровка и тем самым заставить германских солдат, окопавшихся там, выйти в открытое поле. После того как 17 февраля 1944 года немцы стали прорываться из окружения, Конев устроил им западню. Его танки атаковали немецкие колонны, уничтожая противника огнем своих орудий и давя его гусеницами. После того как колонны были рассеяны, преследованием убегающих по глубокому снегу немцев занялась кавалерия. Казаки рубили противника без всякой жалости, по-видимому не щадя и тех, кто поднимал руки вверх. Только в тот день погибло около двадцати тысяч немцев.

Наступление на Висле началось 12 января в 5 часов по московскому времени с удара частей 1-го Украинского фронта с Сандомирского плацдарма. Толщина снежного покрова была довольно глубокой, а видимость – практически нулевой. После того как штрафные роты прошли через минные поля, в дело вступили стрелковые батальоны. В этот момент началась полномасштабная артиллерийская подготовка, в которой приняли участие до трехсот орудий на километр фронта. То есть расстояние от одного орудия до другого было всего три или четыре метра{39}. Германская оборона рухнула. Большинство солдат, запачканных грязью и трясущихся от страха, было взято в плен. Немецкий офицер-танкист, наблюдавший за всей этой картиной из тыла, описывал советскую артподготовку как "огненный шторм" и добавлял, что у него создалось впечатление, будто "небо упало на землю"{40}. Один из взятых в плен военнослужащих 16-й танковой дивизии показал, что, как только начался артиллерийский обстрел, командир их соединения генерал-майор Мюллер покинул войска и бежал в город Кельце.

Башни советских танков были разрисованы лозунгами: "Вперед в фашистское логово!", "Смерть немецким оккупантам!"{41}. Танки Т-34 и тяжелые ИС (Иосиф Сталин) натолкнулись лишь на незначительное сопротивление и уже к двум часам дня вышли на оперативный простор. Белый иней, покрывший их бронированные корпуса, служил хорошим камуфляжем при движении по заснеженной равнине. Однако на передовой позиции немцев снаряды ложились настолько плотно, что снежного покрытия там почти не осталось.

Впереди находился город Бреслау и силезский индустриальный район главная цель для 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко и 4-й гвардейской танковой армии генерала Лелюшенко. Сталин, принимая Конева у себя в кабинете до начала наступления, обвел пальцем вокруг этого района и сказал одно-единственное слово: "Золото"{42}. Других комментариев и не требовалось. Сталин хотел, чтобы заводы и фабрики Силезии остались нетронутыми.

13 января, на следующее утро после начала операции Конева, наступление в Восточной Пруссии начали войска 3-го Белорусского фронта под командованием генерала Черняховского. 14 января Восточная Пруссия была атакована с плацдармов на реке Нарев силами 2-го Белорусского фронта генерала Рокоссовского. 1-й Белорусский фронт маршала Жукова начал свою часть операции с двух плацдармов на реке Висла – Магнушевского и Пулавского. Земля была покрыта тонким слоем снега, над которым витал густой туман. В 8.30 14 января войска Жукова открыли огонь. Артиллерийский обстрел переднего края противника продолжался двадцать пять минут, а затем орудия перенесли огонь в глубину обороны. Стрелковые батальоны, поддержанные самоходными орудиями, ворвались на германские позиции. Введенные в бой части 8-й гвардейской армии и 5-й ударной армии окончательно подавили немецкое сопротивление. Жуков бросил вперед стрелковые дивизии, чтобы расчистить дорогу для танковых бригад. Главным препятствием впереди оставалась река Пи-лица.

Первой форсировала Пилицу бригада, действовавшая на правом фланге 2-й гвардейской танковой армии Богданова. Действуя на острие атаки, 47-я гвардейская танковая бригада имела значительные силы поддержки, включая саперные части, самоходную и зенитную артиллерию, а также батальон автоматчиков, посаженный на грузовики. Ее главной целью был аэродром южнее города Сохачева{43} – важного транспортного узла, расположенного западнее Варшавы. В последующие два дня бригада успешно продвигалась в северном направлении, круша все на своем пути, включая колонны германских войск и штабные автомашины{44}.

1-й гвардейской танковой армии, действовавшей южнее, потребовалось намного больше времени, чтобы прорвать вражескую оборону. Дважды Герой Советского Союза полковник Гусаковский был нетерпеливым офицером. Когда части его 44-й гвардейской танковой бригады достигли Пилицы, он не стал ждать подхода саперов. Оказалось, что на реке имеются отмели, и, чтобы выиграть "два или три часа"{45}, Гусаковский приказал сперва разрушить на Пилице лед огнем танковых пушек, а затем форсировать ее вброд. Танки шли к противоположному берегу реки, словно ледоколы, с ужасным грохотом ломая на пути оставшийся лед. Можно себе представить, что чувствовали в тот момент экипажи танков. Однако этот психологический аспект мало волновал самого Гусаковского. Жуков также был озабочен прежде всего тем, чтобы советские бригады как можно быстрее форсировали Пилицу и прорвали оборону немецких 25-й и 19-й танковых дивизий. После этого путь на запад мог быть полностью открыт.

На Пулавском плацдарме события также развивались вполне успешно. Планом операции не предусматривалась атака на всем протяжении фронта. Была поставлена задача пробить лишь брешь во вражеской обороне. Уже к вечеру 14 января советские части прорвали передовые линии противника и устремились к городу Радому. Тем временем 47-я армия, действовавшая на крайнем правом фланге 1-го Белорусского фронта, стала окружать Варшаву с севера, а части 1-й армии Войска Польского уже вышли на окраины своей столицы.

Получив 15 января известия о том, что русским удалось продвинуться на Восточном фронте{46}, Гитлер покинул свою ставку в Цигенберге и отправился на специальном поезде в Берлин. Гудериан добивался этого возвращения на протяжении последних трех дней. Поначалу Гитлер считал, что Восточный фронт должен изыскать собственные резервы для организации обороны, но в конце концов согласился приостановить все активные боевые действия на Западе и вернулся в столицу. Но теперь Гитлер, не проконсультировавшись ни с Гудерианом, ни с двумя командующими группами армий, приказал начать переброску корпуса "Великая Германия" из Восточной Пруссии на фронт у Вислы, к городу Кельце. Фюрера почему-то мало волновал вопрос, что эта переброска займет довольно приличное время и как минимум на неделю оторвет соединение от активных действий.

Гитлер добирался до Берлина целых девятнадцать часов. Нельзя сказать, что он теперь полностью забыл о домашних проблемах. Фюрер попросил Мартина Бормана остаться на какое-то время в Оберзальцберге и составить вместе с собственной женой компанию Еве Браун и ее сестре Гретл Фегеляйн.

Тем временем Сталин пребывал в отличном расположении духа. Вечером 15 января он принимал у себя главного маршала авиации Теддера, начальника штаба при главнокомандующем экспедиционными силами союзников в Европе генерале Эйзенхауэре. Теддер наконец прибыл в Москву из Каира после долгой задержки в связи с непогодой. Он намеревался обсудить с советским лидером вопросы возможного развития обстановки на фронтах. В самом начале беседы Сталин самодовольно заметил, что было "очень глупо" со стороны Германии начинать наступление в Арденнах. Он также выразил удовлетворение тем, что немцы держат в Курляндии остатки группы армий "Север" (тридцать дивизий "гарнизона престижа"){47}, которые Гудериан первоначально намеревался использовать для обороны границ рейха.

Сталин сделал попытку еще больше расположить к себе заместителя Эйзенхауэра. Он сказал Теддеру, что со своей стороны сделал все возможное, чтобы помочь союзникам в момент кризисной ситуации в Арденнах, и начал наступление на советско-германском фронте раньше намеченных сроков. Сейчас невозможно сказать, хотел ли Сталин тем самым обострить разногласия между американцами и Черчиллем.

Советские историки всегда подчеркивали, что Сталин планировал начать наступление 20 января 1945 года. Но, получив 6 января телеграмму от Черчилля с просьбой о помощи, он отдал распоряжение перенести сроки операции на 12 января, даже несмотря на неудовлетворительные погодные условия. Однако все это не соответствует действительности. Телеграмма Черчилля не являлась просьбой о помощи в Арденнах. Еще до нее он писал, что союзникам удалось выправить ситуацию. Более того, через своих офицеров связи Сталин знал, что атаки немцев выдохлись уже к Рождеству. На самом деле Черчилль просто спрашивал советского лидера, когда Красная Армия собирается начать свое большое зимнее наступление{*2}. Он хотел это выяснить, поскольку Кремль решительно отказывался давать информацию такого рода, хотя советские офицеры связи были оповещены о планах Эйзенхауэра в полном объеме.

План операции на Висле разрабатывался еще с октября 1944 года, и наступление было хорошо подготовлено. В одном из советских источников даже говорится, что его могли начать 8-10 января{48}. Сталин был чрезвычайно рад предстать перед своими союзниками в роли их спасителя, хотя у него самого имелись основания для переноса наступления на более ранний срок. Было известно, что Черчилль сильно обеспокоен намерением советского лидера основать в Польше марионеточное "Люблинское правительство", сформированное в СССР из подконтрольных Берии польских коммунистов. В свою очередь Сталин желал, чтобы к моменту открытия Крымской конференции (4 февраля 1945 года. Примеч. ред.) Красная Армия контролировала уже всю Польшу. Тогда установление в ней советских порядков можно было бы объяснить чисто военными причинами – необходимостью обезопасить ближайший тыл наступающих войск. Всякий, кто попытался бы протестовать против этого, рассматривался бы как саботажник или фашистский агент. Имелась и не политическая причина для начала наступления раньше срока. Сталин, получив прогноз погоды, опасался, что в середине февраля мерзлая почва превратится в грязное месиво, что замедлит продвижение советских танков.

Следующий момент встречи между Сталиным и Теддером стал наиболее интересным. "Сталин подчеркнул, – говорится в американском отчете, – что одной из трудностей [наступления на Висле] являлось большое количество подготовленных Германией агентов из поляков, латышей, литовцев, украинцев и знающих немецкий язык русских. Он сказал, что все они были оснащены рациями, в результате чего элемент внезапности оказался практически утрачен, Однако русским удалось устранить исходящую от них опасность проведением ряда мероприятий. Он добавил, что проведение зачисток в тыловых районах по своему значению не уступает снабжению боевых частей"{49}. Все эти данные о германских агентах являлись большим преувеличением. Но они нужны были Сталину, чтобы оправдать свои последующие безжалостные действия в Польше. Берия также старался навесить ярлык на польское Сопротивление, которое не находилось под контролем коммунистов. Он относился к Армии Крайовой не иначе как к "фашистской" организации, несмотря на все ее жертвы во время восстания в Варшаве в 1944 году.

Темп наступления Красной Армии продолжал оставаться чрезвычайно высоким и в последующие сутки. Казалось, что части соревнуются друг с другом в скорости передвижения. Частично столь быстрое наступление объяснялось простотой и надежностью конструкции танка Т-34, а также его широкими гусеницами, позволявшими двигаться как по грязи, так и по глубокому снегу и льду. Многое теперь зависело от опыта механиков-водителей, поскольку их машины оторвались от своих баз снабжения и ремонтных мастерских. "Ах, что за жизнь была до войны! – говорил один из танкистов писателю Гроссману. – Было так много запасных частей"{50}. Как только небо расчистилось, головные колонны танков стали получать воздушную поддержку. Им на помощь, как и обещал Жуков, вылетели советские штурмовики, которых немцы называли "Jabos" (сокращение от "Jagdbomber" – истребитель-бомбардировщик). Полковник Гусаковский, форсировавший Пилицу, впоследствии хвастался, что "советские танки двигались вперед быстрее, чем поезда на Берлин"{51}.

Небольшой немецкий гарнизон, остававшийся в Варшаве, был просто бессилен продолжать оборону города. В его состав входили только инженерные части и четыре батальона (один из них ремонтный){52}. Гарнизон потерял контакт с командованием 9-й армии в результате наступления советских войск быстрого продвижения 47-й танковой бригады на Сохачев с юга и обхода Варшавы с севера частями 47-й армии.

16 января штаб группы армий "А" генерала Харпе поставил ОКХ в известность, что Варшаву удержать не удастся. Сложившуюся ситуацию Гудериан обсудил со своим начальником оперативного управления полковником Богиславом фон Бонином. Было решено предоставить группе армий свободу рук, после чего Гудериан подписал соответствующее распоряжение. Однако Гитлер узнал о решении оставить Варшаву несколько раньше, чем об этом ему успел доложить заместитель Гудериана, генерал Вальтер Венк. Гитлер буквально взорвался. "Немедленно все остановите! – закричал он. – Крепость Варшава должна продолжать сопротивление"{53}. Однако было уже слишком поздно отменить решение – радиосвязь с гарнизоном прервалась. Несколько дней спустя Гитлер отдал приказ, согласно которому любое распоряжение командующим группами армий должно быть предварительно одобрено лично им.