Текст книги "Эндерби снаружи"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Он чувствовал возбуждение. Поднял за себя тост с остатками «Фундадора». Еще эта проклятая женщина. Впрочем, пора уже устыдиться и ощутить желание поправить дело. Лучше сейчас пойти к ней, извиниться. Эндерби понимал, что на самом деле, наверно, не совсем вежливо вылезать из постели и прочего с женщиной, чтобы стих написать. Особенно на туалетной бумаге, принесенной в виде триумфального вымпела. У женщин свои понятия о приоритетах, их надо уважать. Впрочем, она, несомненно, поймет, если как следует объяснить. Можно сказать: предположим, она за этим самым делом вдруг увидит новый лунный кратер, – неужели сама не соскочит, как он соскочил? А потом сонет прочитать. Он задумался, стоит ли для визита прилично одеться. Встает рассвет, отель скоро зашевелится, наглые официанты явятся в спальни с весьма неадекватным завтраком. А вдруг она, полностью умиротворенная сонетом, снова заманит его в постель, на этот раз в свою, для возобновления, так сказать, того самого? Эндерби вспыхнул. И решил идти, как Дон Жуан в однажды виденном фильме, в расстегнутой на шее рубашке и в брюках.

Он вышел в коридор с намотанным на запястье сонетом, придерживая конец большим пальцем. Ее номер рядом, с той же стороны. Когда они все вместе шагали во главе с мистером Мерсером, а мистер Гаткелч кричал: «В ногу, в ногу, скоты», – Эндерби определенно видел, что ее поместили вот в этот вот номер. Он подошел к нему, остановился, пыхтя, стараясь изобразить полнозубую улыбку. Потом схватился за дверную ручку и вошел очертя голову. Рассветный свет, шторы опущены, номер очень похож на его собственный, но с багажом. Она лежала в постели, возможно, спала, возможно, – ведь, предположительно, каждая женщина сразу способна заметить вторжение, принять определенные меры для защиты своей чести, – притворялась спящей. Эндерби громко кашлянул и сказал:

– Я пришел сказать, извиняюсь. Я не хотел. На меня просто нашло, как я уже говорил.

Она сразу проснулась, больше, кажется, изумленная, чем сердитая. Сменила ночную рубашку на скромную хлопчатобумажную, а также цвет волос. Это была стюардесса из самолета. По имени мисс Келли. Эндерби насупился на нее. Она не имеет права… Впрочем, может быть, он зашел не в тот номер.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила она. – Знаете, я, фактически, только в полете обслуживаю пассажиров.

– Нет-нет, – хмурился Эндерби. – Простите. Я другую женщину ищу. Луну. Мисс Булан.

– Мисс Боланд. А, ясно. Рука? У вас рука забинтована. Ладонь обрезали? Аптечка в самолете. Может, служащие отеля помогут.

– О, нет-нет-нет, – рассмеялся теперь Эндерби. – Это не импровизированная повязка, а стихотворение. Мне пришлось встать, чтоб вот этот вот стих написать, понимаете, и, я боюсь, мисс Боланд, как вы ее назвали, обиделась. Собираюсь перед ней извиниться, может быть, прочитать этот стих, как бы в знак примирения, так сказать. Называется сонет.

– Не рановато ли? – Она снова скользнула под одеяло, оставив на виду только голову и глаза. – Я хочу сказать, все еще спят.

– О, – добродушно улыбнулся Эндерби, – знаете, этот стих не такой. Вы про утреннюю серенаду подумали, про песню с пожеланием доброго утра. Елизаветинцы их обожали. Жаворонок чик-чирик и так далее. Ах, все птички поют по утрам и тому подобное. Сонет – стихотворение в четырнадцать строк. По-моему, на любой случай.

– Я знаю, что такое сонет, – глухо, но четко проговорил ее голос. – Сонет есть в книжке Йода Крузи.

Эндерби застыл в параличе, выставив свой сонет, как кастет.

– Что? – Вдали чувствовались какие-то мысли, которые, как неуклюжие британские том-ми^[75], неуклонно приближались легким пехотным шагом.

– Ну, знаете. Вы в самолете расспрашивали про поп-певцов. Крузи книжку стихов написал, за которую премию получил. На самом деле я ничего там не поняла, а одна стюардесса с БОЭКа, знаете, образованная, говорит: очень умно.

– Вы не могли бы, – заикался Эндерби, – что-нибудь оттуда припомнить? – И подобно Макбету, понял, что, может быть, всех придется убить.

– Ох, еще так рано. И, – сказала она, девушка-тугодумка, снова сев, все с себя сбросив, – фактически, вам нельзя здесь находиться в такое время. И в любое другое. Вас никто сюда не звал. Я позову капитана О’Шонесси. – Голос ее становился все громче.

– Хоть строчку, хоть слово, – умолял Эндерби. – Скажите только, в чем там дело.

– Вам тут делать нечего. Пользуетесь своим положением пассажира. Я не должна грубить пассажирам. Ох, может быть, вы уйдете?

– Про дьявола, ад и так далее? В чем там дело?

– Ну, хватит. Я зову капитана О’Шонесси.

– О, не трудитесь, – простонал Эндерби. – Уже ухожу. Только это просто наглость за наглостью.

– Это вы мне говорите о наглости.

– Сначала одно, потом другое. Если он мертв, хорошо, что он мертв. Только я вам обещаю, полетят другие головы. Есть там что-нибудь про орла? Знаете, который падает с большой высоты?

Мисс Келли очень глубоко вдохнула, как бы готовясь крикнуть. Эндерби вышел, желчно кивая, закрыв за собой дверь. В данных обстоятельствах не очень-то хотелось обращаться к мисс Боланд. Женщины в высшей степени непредсказуемы. Нет, это глупо. Вполне предсказуемы. Он надеялся никогда больше не видеть проклятую Весту-предательницу, но теперь явно должен с ней встретиться перед расправой. Будущее устрашающе заполнялось. Жестоко необходимые и в то же время тошнотворно неподобающие дела. Хочется снова заняться поэзией.

Глава 4

1

Спокойно, спокойно. Эндерби сообразил, что сейчас утро, он встал, и ему ничто не мешает привлечь Севилью к делу, которое должно быть сделано. Во-первых, вопрос о песетах. Небритый, в грязной рубашке, но во всех остальных отношениях респектабельный, он спросил у зевавшего на дежурстве дневного портье, где можно обменять стерлинги. Спрашивал по-итальянски, который портье, спасибо Римской империи, хорошо понимал. Была у Эндерби какая-то мысль, что британским правительством в предательском сговоре с иностранными банкирами (даже с фискальными головорезами Франко) запрещено предъявлять голые фунты в любом континентальном заведении официального денежного обмена. Выяснится, что у тебя имеется больше дозволенного законом количества фунтовых бумажек, и о тебе по разным бесстрастным каналам докладывают Канцлеру Казначейства, мужчине с неискренней улыбкой, которого Эндерби однажды видел в «Поросятнике» с какой-то женщиной. Во время краткого фиктивного медового месяца в Италии у него были вполне допустимые аккредитивы. Портье с помощью пантомимы и основных романских понятий сообщил, что цирюльник за углом предлагает замечательный обменный курс. Эндерби ощутил маленький ледяной кубик радости, который вскоре выпрыгнул на поверхность и растаял в окружающей горячей воде. В любом случае, надо побриться. Севильский цирюльник?

– Фигаро? – спросил он, мгновенно забыв насущную для себя и пролептическую для всех прочих проблему. Никакой не Фигаро, сказал педантичный и чуждый литературе портье. Его зовут Пепе.

Во время бритья цирюльник, кислый молодой человек, крепко дышал очень свежим чесноком. Кажется, не без охоты обменял пятьдесят фунтов, и Эндерби гадал, настоящие ли полученные им песеты, подозрительно чистые. Мир ужасающе реален, полон обмана и темных делишек, как внизу, так и наверху. Песеты были проверены в грязной забегаловке, полной громких диалогов (участники которых располагались как можно дальше друг от друга: например, мужчина, ковырявший в зубах, у дверей, тогда как другой скрывался на кухне). Эндерби попросил ovos, которая оказалась huevos^[76], с proscuitto, не родственной jamón^[77]. Подбираются основные слова: с голоду он не умрет. Крупную купюру разменял без проблем, получив в виде сдачи полную горсть маленьких грязных лохмотьев. Потом увидел на стойке газету под названием «Диарио пуэбло».

В день выхода сборника своих стихов (или назавтра, если том выходил в понедельник) он часто шел за качественными газетами, точно в камеру смертника, с тошнотой в желудке, на ногах из чистой соломы. Обычно рецензии не было: поэзия валялась в редакторских кабинетах, пока не накапливалось ровно столько, чтоб один специалист мог одним взмахом начисто смести в брюзгливую статью всех – Эндерби, поэтесс, рифмоплетов, сэра Джорджа Гудбая – и каждого. Но однажды, как ни странно, своевременному разгрому в очень респектабельной газете подвергся исключительно Эндерби. С тех пор запах свежей газеты всегда вызывал у него легкое головокружение. Сейчас он испытывал довольно сильный страх, ибо должен был фигурировать в контексте действия, хотя дело несколько смягчал тот факт, что газета была иностранной. До чего неприятно, что газетные новости взяты в жирные черные рамки, – одни некрологи.

– Scusa^[78], – сказал он кудрявому смуглому парню, принявшему у него деньги. А потом поискал новости о себе.

Далеко искать не пришлось. Все на первой странице. Фотография, слава богу, отсутствует, но слова короткие, страшные, как в каком-нибудь зарубежном сенсационном романе. Chocante. Horroroso. Ну, это уж слишком. Delante del Primer Ministro Británico. Обязательно надо придать политический смысл. Banquete para celebrar чего-то такое. И вот: Yod Crewsy, cuadrillero de los Fixers. Что, мертв? Как будет смерть – morto? Нет, из своего испанского псевдонима и яичницы, в данный момент энергично о себе напоминавшей, Эндерби заключил, что, должно быть, muerto. Упоминание про revólver понятно, tiro^[79], и – что за чертовщина? – escopetazo. А дальше сказано: La víctima, en grave estado, fué conducido al какой-то там hospital^[80] с полностью исковерканным английским названием. Стало быть, не muerto. Эндерби себя чувствовал жестоко обманутым. Столько хлопот всего-навсего ради en grave estado. Тем не менее, возможно, дела совсем плохи. Потом что-то насчет Scotland Yard buscando чего-то там такое какого-то un camarero. Это ему известно: люди, бывавшие в Коста-дель-Соль, пару раз шутливо подзывали так Джона-испанца. Джон всегда с готовностью откликался, сияя довольной улыбкой из сплошного золота. А теперь camarero сам Эндерби. Его разыскивают, говорила газета, чтоб он ayudar policía в investigación. Ну, он уже помог, не правда ли? Сообщил им фамилию настоящего matadora, или как его там. А теперь газета приводит другую отброшенную фамилию Эндерби, вернее, ее вариацию – Хагг. Вряд ли справедливо по отношению к едва помнившейся нежной милой женщине.

Un camarero quien se llama Hagg^[81]. Теперь Эндерби себя чувствовал чуточку лучше: яичница улеглась, реальность ситуации подтвердилась – это не дурной сон. Поэтому он вышел, вежливо кивая разнообразным ореховым любителям кофе с утра пораньше, и стал высматривать на calle галантерейные магазины общего типа. Соборный колокол пробил ему один раз, как бы объявляя о начале боя. Тогда он пошел и купил себе быстросохнущую зеленую camisa^[82], дешевые серые pantalones и очень легкий americana – желтовато-коричневый пиджак. И галстук – corbata – цвета кислого лайма, вызывавшего слюнотечение. Переоделся в клетушке в конце магазина, темной, черствой, как хлебные крошки. Еще купил черный баскский берет (ах, при этом унесся назад, назад, в старые добрые времена на морском побережье, когда каждое потерянное утро кормил неблагодарных чаек, в счастливые дни до вторженья чудовищного угнетающего, подавляющего внешнего мира). И маленький саквояж для вещей Хогга. Хагг, надо же. Он не смог удержаться от смеха. Еще бритву и лезвия. И какую-то супер конструкцию: простые защитные линзы от солнца, цепляющиеся к очкам. Потом сел в уличном кафе, выпил испанского джина с тоником, пока чистильщик начищал ему туфли. Сосчитал оставшиеся деньги в стерлингах и песетах. Собственно, не так много, хотя чистильщик думал иначе: вовсю работая руками, он внимательно, словно кондуктор, следил за считавшимися деньгами. И тут Эндерби увидел ее, мисс Боланд, шедшую по calle с полной охапкой маленьких игрушек и кукол, купленных у уличных торговцев.

Разумеется, она точно так же, как он, если даже не больше, вправе тут находиться. Точно так же, как разные другие туристы, вышедшие на центральную улицу (отель прямо за углом), видимо только покончив с завтраком. Даже мистер Гаткелч на противоположном тротуаре, полный резинового остроумия, хотя и заглушенного уличным движением. Эндерби поднялся, оставив одну ногу на подставке чистильщика, робко махнул обеими руками. Она его узнала, несмотря на новый красивый наряд, и помрачнела. Выглядела на пятнадцать лет старше, чем прошлой ночью, сильно похудевшая, как бы совсем зачахшая. В летнем платье, пригодном для теплой южной осени, но весьма неуклюжем, – синий цветастый мешок с обозначившим талию поясом. Окинув Эндерби полным отвращения взглядом, собралась пройти мимо, но он закричал:

– Это вдохновение, вдохновение, вот что это такое. Разве не понимаете? Со мной такого не было много лет. Я же к вам приходил, дверь была заперта, и…

– Не кричите, – зашипела она. – Не кричите на меня. И если на то пошло, не говорите со мной. Непонятно? Я больше не желаю вас видеть. Никогда. И хочу прояснить это здесь и сейчас. Я вас не знаю и знать не хочу. – И приготовилась идти дальше.

Эндерби бросил на столик песеты, чтобы официант с чистильщиком их меж собой поделили, схватил ее за руку. И сказал:

– Хорошо понимаю ваши чувства. – Обнаружил, что оставил на столике свой саквояж, и вернулся за ним. – Ваши чувства, – задыхался он, – только просто подумайте, – пыхтел он, поспевая за ее широким шагом. – Вы вернули мне дар. Вы. Возбуждение. Я не посмел упустить этот стих. Он так много значит. Он ваш. Это ваш стих. – Он восхищался собой. – Я знал, что вы поймете. – Она нетерпеливо передернулась всем телом, как бы стряхивая его, Эндерби, и обронила на тротуар маленького заводного гуся с суставчатой шеей. Эндерби схватил игрушку, и клюв отвалился. Он еще сильней запыхтел. И сказал: – Все ко мне в сумку кладите. Смотрите, я утром сумку купил. Встал рано, пошел за покупками, в том числе купил сумку. Если хотите, свои вещи вытащу, а вы свои положите.

Она заплакала, идя по calle. Смуглый мужчина заметил ее слезы и с неодобрением взглянул на Эндерби.

– Ох, вы ужасны, – сказала она.

– Я вам другого гуся куплю, – обещал Эндерби. – Хоть и не виноват, что он сломался, – справедливо добавил он. – Слушайте, давайте мне кукол и прочее, все поместится в сумке.

Она хотела вытереть глаза, но не смогла с полными руками игрушек. Для кого это? Может быть, ее вдруг обуяла материнская страсть, с опасением гадал Эндерби. Может, она забегает вперед. Любой мужчина сойдет. Он читал о подобных вещах. Покупает игрушки пока еще не родившимся детям. И с жаром заявил:

– Я стих вам хотел прочитать, только войти не смог. – Потом понял, что именно этот стих с историческим резюме не пройдет. Он медленно постигал женщин. Только любовный стих может ее смягчить. Есть что-нибудь в запасе? Смотрите, – сказал он, – видите. Лошадь с каретой. – Со скрипом тарахтела coche^[83], которую тащила лоснившаяся, откормленная сахаром кобыла. – Давайте покатаемся, и вы мне расскажете, до чего я ужасен.

– Ох, оставьте меня, уходите. – Но ей хотелось вытереть щеки. Извозчик, морщинистый, понимающий, очень старый мужчина, остановился в ответ на призывный взгляд Эндерби.

– Влезайте, – сказал Эндерби, подсаживая ее. Маленькая жестяная черепашка приготовилась выпасть у нее из рук. Эндерби спас ее, угнездил с гусем в сумке. Жизнь поистине ужасна. – Ну, садитесь, – несколько грубее повторил он. И добавил: – Я же вам говорю, извините. Просто вы не понимаете, как стих приходит. Никто не понимает. – И тогда она, шмыгая, села. – Путь, которым приходит стих, – продолжал Эндерби, – превышает всякое человеческое разумение. – Соборный колокол звякнул как бы аминь. И они тихонько потрусили, и она получила возможность вытереть глаза.

– Могло б обождать, – заявила она, снова становясь пухлее и почти смягчившись. Свернули вправо, вниз по узенькой улочке приятных желтых домов с балконами, лишенными в данное время застенчивых сеньорит, услаждаемых серенадами.

– Рифмы прямо били ключом, – пояснил Эндерби. И возблагодарил теперь Бога, здешнего Dios, за вывернувшиеся в памяти грубые строки раннего ученического стиха. – Слушайте. – И прочел контрапунктом к цоканью тощей клячи с хвостом, перевязанным синей лентой:

Я ищу аромат, и в твоих волосах обретаю;

Жажду света – он в твоих очах.

В каждом слове дыханье твое, дорогая;

Твоя поступь в любых шагах.

– Я вас понимаю. – Быстро, немножечко слишком быстро простила. Думает о своем отпуске; Эндерби в первую очередь предназначается для отпускного использования. А в отпуске, дорогая моя, я познакомилась с этим самым поэтом. Правда? Поэт, подумать только. – И все-таки.

– То, что было в тот раз, повторится, часто будет повторяться. – О нет, не будет, черт возьми. Дух Дон Жуана присутствовал на залитой солнцем улице, одобряя намеченное дезертирство. – Всякий раз, как придет пора отдать честь… я хочу сказать, вашей прелести…

– Ох, и свинья же вы, разве нет? – Она придвинулась ближе. – Грязная свинья, puerco puerco, Пигги.

– Не надо меня так называть.

– Ну, тогда боров. Хогги. – Эндерби вспотел. – Может быть, – предложила она, – поскорей выйдем и выпьем. Страшно пить хочется.

– Из-за слез. От плача начинается сильная жажда. – Он вспомнил шутку мачехи, когда она ему ухо чистила, а он ревел: «Давай, реви сильней, меньше писать будешь». – Понимаете, потеря жидкости. Требует возмещения.

2

Позавтракали в открытом кафе неизбежной паэльей. В каком-то красочном приложении она вычитала, будто это одно из известнейших блюд испанской кухни, но, по мнению Эндерби, ему никогда еще в жизни не подавали такой наглости. Теплый клейкий рисовый пудинг, напичканный ленточками резины и грязными морскими ракушечками. До того съели холодный томатный суп, полный чеснока. Она с хихиканьем заметила:

– Хорошо, что мы оба едим чеснок. – Эндерби поперхнулся, потом еще сильней поперхнулся ракушкой и следующей ее фразой: – Ой, смотрите, вон там человечек продает газеты. Давайте купим испанскую газету. У меня и словарик с собой. – Эндерби так страшно захрипел на разносчика газет, что тот улетучился. – Что-нибудь не в то горло попало? Хлебните доброго вина. – Вино было вовсе не доброе: вкус чернил, квасцов, угрей, катара. – Ох, а мне так хотелось газету.

– Вранье, – буркнул Эндерби. – Проклятое испанское вранье. Сплошная цензура и пропаганда. Не получите, слышите?

– Милый Хогги. Муж из вас весьма суровый, не так ли? Может быть, обе стороны виноваты.

– Это вы о чем?

– Это я о вашей жене.

– А. – Он кисло слизывал с нёба винный осадок. – Она за многое ответит. Вдобавок ко всему прочему, за плагиат. – В Марокко надо сразу достать эту самую книжку. У какого-нибудь бесплодного писателя-экспатрианта наверняка найдется.

– За плагиат?

– Не имеет значения. – Он слишком далеко зашел, или почти зашел. – Не хочу об этом говорить.

– Может быть, ей не нравилась ваша манера стихи сочинять. – Мисс Боланд выпила слишком много аденоидного суррогата вина. Эндерби хмуро взглянул на нее. – Нынче ночью никаких стихов, да?

– Это, – пообещал Эндерби со слегка укоризненной усмешкой, – я вам обещаю.

– Ох, силы небесные, смотрите, сколько времени. Вообще никакой ночи не будет, если мы не вернемся в отель. Автобус уходит в час тридцать.

Эндерби оплатил счет, не дав чаевых. Еда ужасающая и место ужасающее, кругом полно облупленных статуй и чахлых деревьев. Она стиснула его руку, прильнула, шагнув с ним к обочине тротуара, чтобы подозвать какое-нибудь средство передвижения, похожее на такси. Одно уже занимали мисс Келли и двое мужчин в форме, наверно пилот и второй пилот. Мисс Келли определенно узнала Эндерби, однако не улыбнулась и не махнула. Дура чертова. Эндерби подумал, не рассказать ли мисс Боланд про дело с перепутанным номером, а потом решил, что не надо. Женский темперамент – вещь странная.

Наконец, такси их доставило в отель «Марру-экос», где у входа уже собирались туристы со всем багажом. Мисс Боланд пришлось бежать к себе в номер, укладывать не совсем уложенные вещи. Эндерби увидел другого маячившего разносчика газет, дал бумажку в пять песет, чтоб тот убрался. Все будет хорошо, пускай только дела, ради бога, идут побыстрее. Мистер Гаткелч, купивший пару кастаньет, неуклюже плясал фанданго, неуклюже прищелкивая. У мужчины с презервативами в багаже вид был очень усталый, но жена его держалась прямо, грубо сияя здоровьем. Мистер Мерсер считал, пересчитывал, перестал считать с появлением раскрасневшейся и запыхавшейся мисс Боланд с портье, который нес ее сумки. Тут подошел автобус, и они поехали.

В аэропорту было полно угрюмых британцев с Гибралтара, наказанных за это долгим ожиданием таможенного досмотра. Так, во всяком случае, жаловался их агент мистеру Мерсеру, видно давнему приятелю по профессии. Потом вся компания мистера Мерсера протопала по гудрону; слава богу, мисс Боланд после вина была несколько сонной. Их поджидала мисс Келли, снова приветствуя на борту, только Эндерби не поприветствовала. Мистер Мерсер пришел с визами, и они полетели. Стоял золотой чудесный испанский день.

Эндерби любезно уступил мисс Боланд место у окна, где сидел на первом этапе. Она заснула. Эндерби заснул и проснулся. Над ним наклонялся мужчина в форме, пилот или второй пилот. Худой, не старый мужчина, щекастый от хорошей жизни, красный, словно с похмелья.

– Ваша фамилия, – уточнил он, кладя довольно волосатую руку на плечо Эндерби, – Эндерби?

Эндерби смог только слабо кивнуть. Стало быть, радиосообщение трещит в воздухе по всему миру. Уопеншо все рассказал, погубив с ребяческим злорадством дело собственных рук.

– Я пилот самолета. Как вы понимаете, на мне лежат определенные обязанности. – Стало быть, О’Шонесси, только выговор не ирландский.

Эндерби беззвучно сказал:

– Я тайком убежал. Только это не я. Просто взял пистолет, не подумав.

– Ну, наверно, лучше было б немножко подумать мужчине в вашем возрасте. Я за нее отвечаю, за члена команды. Не позволю пассажирам пользоваться случаем.

– А, вон в чем дело. Вот вы о чем. – Облегчение вырвалось в кашляющем смешке.

– Для вас, может быть, легкое развлеченье на отдыхе, тогда как мы работаем. Зарабатываем на жизнь. Серьезно относимся к своей работе, а вы не очень-то ее облегчаете своими вольностями.

– Я не допускал никаких вольностей, – с жаром заверил Эндерби. – Просто ошибся. Не в тот номер зашел. Хотел зайти вот к этой вот даме. – Показал глазами и пальцем на мисс Боланд, заметив, что та не спит.

– Привыкли к дамам в номера заглядывать, да? Ну, если это была ошибка, слишком долго вы собираетесь за нее извиняться. Мисс Келли что-то еще говорила, будто вы стихи читали, чтоб пустить дьявола в ад, чего-то там такое. Ну, я, возможно, по вашему мнению, просто невежественный пилот, однако читал эту штуку про дьявола в аду. «Камерон» называется. – Многие пассажиры напряженно прислушивались, хотя моторы громко гудели. Впрочем, капитан О’Шонесси тоже повышал голос.

– «Декамерон», – поправил Эндерби. – Слушайте, она вам наврала.

– Мы никогда раньше не жаловались на поведение пассажиров. Не хочется неприятностей, только я, как пилот самолета, должен честно вас предупредить. Если и дальше будете приставать к мисс Келли, придется попросить вас закончить тур. Очень жаль, но вот так.

– Сплетение лжи, – заявил вспыхнувший Эндерби. – Требую извинений.

– Вот так. Я полностью несу ответственность. Так что больше никаких безобразий. Понятно?

– Я вот вам покажу безобразия, – вскричал Эндерби. – Если можно сейчас же сойти, я сойду. В любом случае, в Марракеше сойду. Оскорбление, несправедливость, вот что это такое. – Капитан О’Шонесси козырнул мисс Боланд и пошел назад к своим моторам. – Сплошные недоразумения, – сообщил Эндерби мисс Боланд. – Меня просто тошнит.

– Сплошные, – согласилась мисс Боланд. – Тошнит.

– Правильно. Я сказал, просто ошибся номером.

– Сказали. А теперь будьте любезны куда-нибудь пересесть. Или я закричу. Буду кричать, кричать и кричать. Буду кричать и кричать и кричать и кричать и кричать.

– Не надо, – очень сосредоточенно попросил Эндерби. – Дорогая, – добавил он.

– Как вы смеете. Как вы смеете. – И тут она нажала верхнюю кнопку звонка.

– Зачем вы это сделали? – спросил Эндерби.

– Если не хотите уйти, вас заставят. Мне даже сидеть рядом с вами противно. – Мисс Келли мудро не явилась на вызов. Пришел мистер Мерсер, опечаленный, обеспокоенный, в вязаной шапке. – Слушайте, – сказала мисс Боланд. – Пусть этот мужчина куда-нибудь пересядет. Я отправилась в тур не затем, чтоб меня оскорбляли.

– Слушайте, – обратился к Эндерби мистер Мерсер. – Про другой случай я ничего не скажу. Это не моя обязанность, а капитана. Но я не позволю подобных вещей. Я сделал большую ошибку, взяв вас в поездку. Ну, может быть, образумитесь?

– Если ничего не сделаете, – предупредила мисс Боланд, – я закричу.

– Не беспокойтесь, – сказал Эндерби. – Ухожу. Вон туда пойду, в уборную. – Встал, взял из багажной сетки сумку и берет. В сумке еще лежали игрушки. Он торжественно вывалил их на колени мисс Боланд – черепаху, гуся без клюва, куклу фламенко, заводного коричневого медвежонка с кимвалом в лапах. Она сразу похудела, озлобилась, готовая все это в него швырнуть, и вскричала:

– Он омерзителен. Рядом с ним ни одна женщина не может спокойно себя чувствовать. Вышвырните его. – Многие пассажиры с интересом следили, хотя не вполне понимали и даже не слышали, что происходит. Позади мужчина с женой, лишним весом и презервативами сидели застыв и по-прежнему не разговаривая друг с другом. Они не желали интересоваться проблемой мисс Боланд, хотя дело происходило прямо перед ними, ибо, проявив интерес, попали бы в общую сферу внимания, что могло привести, и действительно привело бы к возобновлению разговоров друг с другом. Эндерби окаменело стоял в проходе, покачиваясь заодно с самолетом в легкой воздушной турбулентности (может быть, Лунные горы или еще что-нибудь), в ожидании указаний. Мистер Мерсер обратился к жене мужчины с презервативами, сидевшей у прохода:

– Разрешите спросить, миссис э-э-э, не возражаете ли поменяться местами вот с этим вот э-э-э. Фактически, совсем ненадолго. Марракеш уже близко.

– Мужчина в отпуске. Можно сказать, вылезает животная сущность. Знаю. Не возражаю, если она не против. – Вставая, женщина окинула Эндерби убийственным взглядом, который тот посчитал несправедливым, ибо в конечном счете при его посредстве вылезла животная сущность ее мужа, то есть истина. Когда она, ворча, уселась с мисс Боланд, Эндерби увидел у нее в руке английскую газету, сложенную на каком-то простеньком кроссворде. Она держала шариковую ручку, но, кажется, еще ничего не вписала. Он склонился над ее грудью, прищурился на дату, увидел, что газета, насколько можно судить, вчерашняя. Значит, все в порядке. До произошедших событий. Потом разглядел, что это «Ивнинг стандард», значит, не все в порядке. И сказал женщине, наклонясь еще глубже:

– Где вы ее взяли? Дайте мне поскорей. Очень нужно. Посмотреть кое-что.

– Слушайте, – сказал мистер Мерсер. – Идите и тихонько сядьте позади рядом с мужем этой леди. Нам неприятностей больше не надо, правда?

– Вот наглость, – сказала женщина. – Кто-то с Гибралтара оставил ее в аэропорту в женском туалете. У меня на нее столько же прав, сколько у него.

– Ох, проходите, пожалуйста, – твердил расстроенный мистер Мерсер. – Не умеете пить, не пейте. Многая заграничная дребедень крепче, чем мы привыкли.

– Возможно, вон она пьяна, – Эндерби дернул плечом в сторону мисс Боланд, – а я нет, большое спасибо. Хочу только взглянуть на газету. Есть там кое-что. Книжное обозрение, очень важное. Потом уйду в уборную, там буду тихо сидеть. – Видя, как мисс Боланд набирает много воздуху для новых поношений, он схватил газету. Жена мужчины с презервативами крепче в нее вцепилась.

– Ради бога, – не по-агентски взмолился мистер Мерсер, – покажите ему, что он хочет, и пусть идет своей дорогой.

– Я хочу сам найти, – возразил Эндерби. – Не надо, чтоб она показывала.

– Кто это «она»? – возмутилась женщина.

– Дайте я посмотрю, – коварно предложила мисс Боланд. – Есть тут что-то весьма подозрительное. Он сказал, что бежит от жены.

– Правда? Он вам так сказал?

– Дайте мне посмотреть. – И мисс Боланд, неумело, подобно всем женщинам, обращаясь с газетой, раскрыла «Ивнинг стандард». Тихая заводь коротких объявлений, комиксов и кроссвордов сменилась в шуршащей суете решительно ужасающими известиями на первой странице. Вот так вот. Эндерби все это вдохнул, как озон.

– Ох, – охнула женщина. – А я и не видела. Ох, ужас, ох, я вам скажу.

– Да, – подтвердила мисс Боланд. – Ужас.

Визгливый транспарант объявлял о выстреле в Йода Крузи. В час триумфа. В присутствии премьер-министра. В покушении подозревается официант. Крупный размытый снимок Йода Крузи с растянутым, как дыра в бублике, ртом, только не указано, застреленном или просто поющем. А еще фотография ошеломленного премьер-министра, найденная, вероятно, в архивах. Слава богу, ни единого изображения подозреваемого в покушении официанта. Однако мисс Боланд живо читала. Эндерби понял – сейчас или никогда. Дотянулся через жену мужчины с презервативами и рванул. Газета не порвалась, а досталась ему целиком.

– Очень важное обозрение, – сказал он. – Книжная страница, книжная страница, – шурша и листая. – Ох, как глупо с моей стороны. В другой день книжная страница. – И, будто номер без книжной страницы оскорблял литератора, скомкал в шар «Ивнинг стандард».

– Это уж слишком, – заметил мистер Мерсер.

– Скотина невоспитанная, – сказала женщина. – И бедный парень умер.

– Пока нет, – неблагоразумно поправил Эндерби. – Еще не умер.

– Хогг, – провозгласила мисс Боланд.

– А? – Эндерби с горьким восхищением посмотрел на нее. Значит, он был прав; всегда знал, что так оно и будет.

– Хогг. Пуэрко. Вот почему вы бежите.

– Она с ума сошла, – объяснил Эндерби мистеру Мерсеру. – Я пошел в уборную. – И принялся разворачивать, разглаживать газету. Фамилию Хогга она уже видела, теперь можно только настаивать, что он не Хогг. Бессмысленно скрывать факт розыска Хогга, чтобы он помог полицейскому следствию. Если то есть человек не Хогг. А он нет, о чем ясно сказано в паспорте. Эндерби чуть не вытащил паспорт, но поспешная попытка доказать, что он не Хогг, выглядела бы чересчур подозрительно. Масса народу не Хогги, однако не лезут сейчас же показывать паспорта в доказательство.

– Полиция, – сказала мисс Боланд. – Отправьте по радио сообщение в аэропорт. Это он сделал. И поэтому убежал.