Текст книги "Корабельные новости"

Автор книги: Энни Прул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Доун заметила, что у него блестят губы от масла из пирога.

– На все нужно время, – сказала тетушка. – Рим тоже не сразу строился.

За окнами в проводах гудел ветер. Банни смотрела в окно.

– Кто хочет сыграть в карты? – спросила тетушка, потирая и разминая руки, как заправский карточный игрок.

– А вы умеете играть в четверки? – спросила Доун.

– Девочка, – сказала тетушка, – как хорошо, что умеешь играть ты.

Она бросила быстрый взгляд на дверцу, за которой хранила виски. Сейчас она была готова оторвать горлышко у бутылки зубами.

19 Прощай, «Дружище»

Русский побег. Заключенного… привязывают к охраннику… Для того чтобы освободиться, он трет ладони одна о другую до тех пор, пока край веревки не попадает ему между рук. Потом ему остается лишь стянуть эту веревку ниже, чтобы ухватить ее пальцами одной руки и просунуть под нее пальцы другой. Потом заключенный делает рывок, и… веревка соскальзывает с его рук.

«КНИГА ЭШЛИ ОБ УЗЛАХ»

Иногда Терт Карт доводил всех до того, что люди предпочитали спасаться бегством. Был жаркий безветренный полдень, осторожное затишье между двумя воюющими погодными фронтами. Они все втиснулись в грузовичок Билли и поехали в «Удачу Рыбака», чтобы поесть рыбы и чипсов. Они бежали от Терта Карда, который безостановочно чесался обеими руками. У него была чесотка под мышками.

Они сидели на пристани, ели из пластмассовых коробочек и млели от жары. Куойл дышал ртом и жмурился, глядя на свет. Правда, Билли Притти предостерегающе показывал им на северо-восточную часть горизонта, где фиолетовые облака напоминали шелковый шарф, продетый через обручальное кольцо. На юго-западе виднелось соперничающее небесное воинство: облака таких фантастических форм и размеров, будто с ними поработал какой-то неистовый художник, закручивая причудливые вихри и невероятные фонтаны.

– На этой неделе у меня больше историй о сексуальном насилии, чем когда бы то ни было, – сказал Натбим. – Джек должен быть счастлив. Целых семь. Обычные истории о мерзавцах папашах, развращающих собственных детей; одна про проповедника, растлившего мальчика из хора, про славного доброго соседского дядюшку, который подвозил девочек в воскресную школу и угощал сладостями тех. Кто снимал для него трусики. Есть одна не совсем обычная, так сказать, раскрывающая темные стороны ньюфаундлендского характера. Про вышибалу из одного бара в бухте Миски, который пытался вышвырнуть какого-то пьянчугу. Пьянчуга обиделся, пошел к своему грузовику, достал замороженного морского окуня из багажника и вернулся в бар. А дальше было так: он завалил этого вышибалу, содрал с него штаны и совершил над ним акт сексуального насилия посредством пресловутого окуня. – Натбим не смеялся.

– А что такое «морской окунь»? – спросил Куойл.

Билли откинулся назад и зевнул.

– Да такая небольшая рыбешка. Ее можно солить, жарить… В общем, что бы ты с ней ни делал – это рыба.

Они молча смотрели на надвигающиеся облака. Открытое голубое пространство постепенно покрывалось белыми завитками.

– Странное сейчас время. Странная погода. Помните, в понедельник был желтый день? Небо было мерзкого желтого цвета, как старая моча. А вчера – голубая дымка и густой туман. Теперь младший сын сестры позвонил из Сент-Джонса и сказал, что у них на улицах с неба падали замерзшие утки. Целых восемь штук. С перьями и закрытыми глазами, будто они спят. Но все твердые, как лед. Когда происходят такие вещи – жди беды. Как та история, которую я вчера услышал по телефону. Дело было там же, где случилось происшествие с окунем, в бухте Миски. Нет, над этой бухтой сейчас точно бродит что-то астральное. Не удивлюсь, если у них тоже начнут с неба падать утки.

– Рассказывай, что за история, – сказал Натбим, кашляя в трубку.

– Да, в общем, ничего особенного. Просто она еще раз доказывает, что с бухтой Миски происходит что-то неладное. Мне рассказали это в береговой охране. Женщина, мать троих детей, взяла металлический держатель для полотенца и пошла к своей бабке. Избила ее, потом подожгла дом. Потом-то ее вытащили, но бедная старуха выглядела, как тюлень, с которого содрали кожу, да и обгорела она сильно. А на кухне пожарные нашли настоящий клад: в ведре под раковиной было спрятано на триста долларов церковных ценностей, украденных из Уолворта в течение прошлого года. Обе валят вину друг на друга.

– А у меня на этой неделе нет автомобильных аварий, – сказал Куойл, по-прежнему не в силах забыть ту, единственную. Легкий бриз пронесся над водой и затих.

– Ну да, – сказал Натбим. – Где густо, а где пусто. У меня вот собралась целая куча этих мерзких историй про изнасилование, зато появилась одна из лучших тем по зарубежным новостям: закончился суд над лесбиянкой-вампиршей. Только сегодня утром передали.

– Вот и хорошо, – сказал Куойл. – Может быть, ради этой новости Джек откажется от аварий. А фотографии есть?

– Знаешь, по радио их получить довольно трудно, – сказал Натбим. – И я очень сомневаюсь, что Джек отдаст место автокатастроф ради какой-то австралийской истории. Это такой порядок: в газете должна быть история про аварию и фотография на первой странице. Если никто никуда не врежется до пяти часов вечера, тебе придется поискать что-нибудь в кладовой Терта Карда. А у тебя готовы корабельные истории? – В этом был весь Натбим.

– Да. – Куойл слизнул кетчуп с крышки коробочки и свернул узлом салфетку. – История о лодке, взорвавшейся в бухте Погибели во вторник.

Билли потянулся и зевнул. Его сморщенная шея какое-то время оставалась вытянутой.

– Я чувствую, как меняется время года, – сказал он. – Как надвигается другая погода. Это значит, что пришел конец жаре. Пора мне собираться на Пристальный остров и привести в порядок могилу моего бедного отца. Три года я уже этого не делал. – В его словах сквозила грусть. Билли был чем-то похож на конверт: иногда кармашек приоткрывался и его сущность чуть выглядывала наружу.

– Какой жаре? – переспросил Куойл. – Сегодня первый день, когда стало теплее четырех градусов по Цельсию! Дождь все время на грани превращения в снег. А где находится Пристальный остров?

– А ты не знаешь? – Билли усмехнулся и взглянул своими пронзительными голубыми глазами. – Миль пятнадцать к северо-востоку от узкой части пролива. Когда-то вокруг него ходили киты, так что кто-то зовет его Китовым. Но для меня он всегда был Пристальным островом. Хотя в самом начале каких только имен ему не давали. Красивое место. Даже достопримечательность, Куойл. – Последние слова были почти дразнящими.

– Я бы хотел его увидеть, – сказал Куойл, который только что нашел коробку с салатом. – Я никогда не был на острове.

– Не говори глупостей. Ты сейчас на острове, посмотри на карту. Если хочешь, можешь поехать со мной. Тебе надо знать Пристальный остров. Это важно. В субботу, утром. Если погода будет нормальной, я поеду туда в субботу.

– Я поеду, если смогу, – сказал Куойл. – Если тетушка не запланировала для меня никаких подвигов. – Он продолжал вглядываться в залив, будто бы ждал какой-то корабль. – Тут вчера должен был дрейфовать грузовой корабль, перевозящий газеты. Я собирался о нем написать. – С появлением облаков становилось все темнее.

– Я его видел. Говорят, там что-то случилось.

– Пожар в машинном отделении. Причины неизвестны. Диди Шавел говорит, что пять лет назад он ни за что не стал бы сюда заходить. Тогда боялись мятежей и голода. А теперь здесь есть доки для ремонтных работ, склады, грузовые терминалы, поэтому они стали сюда заходить. Верфи планируется расширить еще больше.

– Да, только так было не всегда, – сказал Билли Притти. – Якорная Лапа состояла из пары настилов для рыбы да двадцати домов. Самым большим портом, до самого окончания Второй мировой, было это самое гадкое место – бухта Миски. И там было жарко: большие боевые корабли, танкеры, грузовые суда, военный транспорт и все такое. После той войны там тишь да мутная вода. И тут появляется Якорная Лапа, и все сразу меняется. Давайте спросите меня, почему.

– Почему?

– Из-за оружия. Во время войны бухта Миски была местом, где перегружали оружие. Сколько тонн упало за борт – одному богу известно, только с тех пор никто не рискует бросить якорь в этой бухте. Там дно все в оружии и кабеле. Под водой столько телефонного и телеграфного кабеля, что можно подумать, что там свила гнездо какая-то огромная подводная птица.

– И то правда. Наверное, когда бухта Миски стала умирать, она и была проклята. Знаешь, а ведь из этой истории может получиться хорошая статья: «Проклятье бухты Миски по-прежнему разрушает человеческие жизни».

Садилось солнце, разбрасывая по воде световые блики. Поднялся ветер.

– Вы только посмотрите! – Билли показывал на буксир, тянущий за собой обгоревший остов какого-то судна. – Не знаю, что они собираются с этим делать. Это, наверное, из твоей статьи про бухту Погибели, Куойл. Что там случилось?

До них донесся запах гари.

– Она у меня с собой, – он полез в карман. – Правда, это еще черновик.

На самом деле он провел два дня в разговорах с родственниками пострадавших и свидетелями события, береговой охраной и торговцев газовым топливом. Он стал читать вслух.

Прощай, «Дружище»

Никто в бухте Погибели не забудет утро этого вторника. Когда первые лучи солнца осветили корму судна под названием «Дружище», многие еще спали.

На палубу поднялся его хозяин, Сэм Ноли, держа в руке новую лампочку. Он собирался заменить старую, которая перегорела. До того, как солнечные лучи коснулись рулевой рубки, Сэм Ноли был уже мертв, а «Дружище» превратился в груду дымящейся щепы, дрейфующей по направлению к порту.

Мощный взрыв выбил почти все окна в домах в бухте Погибели. Его слышали даже в бухте Миски. Экипаж рыболовецкого судна, находившегося в тот момент почти в открытом море, доложил о том, что наблюдал над водой светящийся клубок света, над которым нависало дымовое облако.

Следователи считают, что причиной взрыва стала утечка газа, который за ночь собрался до критического количества и взорвался в тот момент, когда Сэм Ноли вкручивал новую лампочку.

С момента постройки судна прошло не больше двух недель. Оно было спущено на воду в день венчания Сэма и Хелен (Боддер) Ноли.

Вот жалость, – сказал Билли.

– Неплохо, – сказал Натбим. – Джеку понравится. Кровь, корабли и взрывы. – Он посмотрел на часы. Они поднялись. Лист бумаги вырвался и улетел сначала на пристань, а потом в воду залива.

Билли прищурился.

– Утром в субботу, – сказал он Куойлу.

Его глаза были похожи на голубые осколки неба. Облака над их головами становились все тяжелее, превращаясь в четкие спирали, похожие на отметины, которые прилив оставляет на песке.

Билли и Натбим ушли, а Куойл задержался и еще немного постоял на потрескавшейся дороге. Длинная линия горизонта и беспокойное, подвижное море были похожи на двери, которые то распахивались, то закрывались снова.

20 Остров Пристальный

Пират, у которого не хватает на судне места для всех его пленников, сажает их в лодку, которую берет на буксир. У пленников забирают ножи, а лодку привязывают к судну двойным линем. К концу линя привязывают кольцо, которое крепится на кормовой рым-болт. Вокруг каждой банки навязываются выбленочные узлы, и получается так, что линь идет от рым-болта через всю лодку и на палубу основного судна. Пленникам говорят, что никто не будет мешать их побегу. Но как им бежать?

«КНИГА ЭШЛИ ОБ УЗЛАХ»

Куойл сидел в ялике Билли Притти. Старик проворно вскочил в свою лодку, положил под сиденье полиэтиленовый пакет и дернул за шнур. Мотор загудел как труба: «Та-а-а-а!» За ними остался широкий след на воде. Билли нагнулся над деревянным ящиком и извлек оттуда хитроумное пластмассовое приспособление, поставил его в угол и оперся о него спиной.

– Ох. Это «Лучший друг поясницы» – поддерживает позвоночник.

Куойлу нечего было сказать. Горизонт был в тумане. Сквозь перламутровое небо сочился желтоватый свет. Ветер забирался Куойлу в рот, ерошил и трепал его волосы.

– Вон Баран и Ягненок, – сказал Билли, показывая на два камня, стоявших сразу за узкой частью пролива. Волна время от времени перехлестывала через них, полностью скрывая под водой.

– Мне нравится, что здесь у камней есть имена, – сказал Куойл. – На мысе Куойлов тоже есть один…

– А это, как его, Расческа.

– Точно. Зазубренный, с торчащими кверху верхушками.

– На этом камне должно быть двенадцать верхушек. Во всяком случае, было двенадцать. Его так назвали из-за сходства со спичками, которые раньше выпускали пластинками, в форме расчесок. Одна шла по низу, а двенадцать стояли на ней, как зубья у расчески. Когда нужна была спичка – ее отламывали. Они жутко воняли серой, поэтому их еще называли вонючками или расческой-вонючкой. На мысе Куойлов довольно много известных камней, потопивших не одну лодку. Там есть такие Булочки: на круглом пятаке дна, как на тарелке, стоят невысокие камни, чуть меньше метра от поверхности. Это к северу от Расчески, а на самом краю мыса есть Упряжной Пес. Когда подходишь к нему, он похож на большого ездового пса, который сел на воду и осматривается. Старики говорят, что он ждет, пока какое-нибудь судно не пойдет ко дну. Тогда он оживает и плывет к месту крушения, чтобы проглотить несчастных, оказавшихся в воде.

Куойл подумал, что этот камень он ни за что не станет показывать Банни.

Билли натянул шапку сильнее, чтобы солнце не светило в глаза.

– Ну как, ты уже встречался с Ноланом?

– Нет, но по-моему я как-то видел его. Он плыл один в старой моторной лодке.

– Это он. Странный человек. Все делает по старинке. Не приходит за своим пособием по безработице. Он хороший рыбак, но живет очень бедно. К тому же он нелюдим. По-моему, он не умеет ни читать, ни писать. Он твой дальний родственник, настоящий обломок прошлого. Надо тебе сходить к нему, в его избушку, познакомиться.

– Я и не знал, что у нас здесь еще остались родственники. Тетушка говорила, что они все умерли.

– В этом она не права. Нолан не просто жив: я слышал, что он считает этот дом Куойлов своим.

– Какой дом? Наш? Тетушкин дом на мысе?

– Именно.

– Самое время об этом узнать, – пробормотал Куойл. – Нам никто и слова не сказал. Он же мог приехать, поговорить, ну, сам понимаешь.

– Нет, он так не будет делать. Ты смотри, внимательнее с ним. Он из старых Куойлов, которым привычнее все решать под покровом ночи. Говорят, от него воняет мертвечиной. Говорят, он спал со своей женой уже после того, как она умерла, и от него до сих пор несет смертью и разложением. Ни одна женщина больше не ляжет с ним. Ни единая.

– Боже, – содрогнулся Куойл. – А что ты имеешь в виду под «старыми Куойлами»? Я ничего об этом не знаю.

– Вот и хорошо. Залив Бакланов был так назван в честь Куойлов. Полоумные они были. Дикие, сумасшедшие убийцы. Половина была не в себе. Слышал бы ты, как Джек разговаривал по телефону, когда он получил письмо о твоем желании работать в «Болтушке». Он позвонил человеку, который давал тебе рекомендацию, тому, с птичьим именем. А тот сказал Джеку, что ты золото, а не человек, не буян и не убийца.

– Партридж66
  От англ. partridge – куропатка.


[Закрыть], – сказал Куойл.

– Мы места себе не находили, пока ждали твоего приезда. Кто это будет? Думали, увидим здоровенного громилу. Ну, в общем, ты и правда не маленький. Знаешь, на самом деле Куойлы жили на мысе не больше ста лет. Они ушли туда в 1880-х или 1890-х, таща по льду свой зеленый дом. Весь клан Куойлов, человек пятьдесят мужчин и остальная хитрая родня, волок его на веревках многие мили. Они сделали большие полозья из еловых стволов, и получились огромные волокуши.

Они вышли из бухты, и Билли направил лодку в море. Куойл снова забыл кепку и его волосы лохматил ветер. Ялик взрезал морскую рябь. Куойл испытывал необъяснимое удовольствие, которое может доставить только ясный солнечный день на воде.

– Ага. – сказал Билли, перекрикивая рев мотора и плеск воды о корпус лодки. – Вот мы говорили о камнях, парень, так у нас, их видимо-невидимо. Тысячи миль покрыты каменными отмелями и валунами, скрытыми под водой. Сам Ньюфаундленд – это большой камень на морском лоне, и острова вокруг него каменные. Самые известные среди них это Цепной Камень и Блин в Сент-Джонсе. Оба они отвесно стоят над водой. Ходят старинные слухи-страшилки, что эти камни взрываются. Как Мерлин и Рубин возле Сент-Джонса взорвались сто или больше лет назад. На северном побережье стоит Длинный Гарри. А еще есть бешеные камни с водорослями. Помнится, на мысе Бонависта есть камень Старый Гарри. Он лежит на глубине трех с половиной метров от уровня моря и тянется почти три мили по дну, заканчиваясь коварным выступом, который называется Молодой Гарри. В бухте Северного Русла есть Косматый камень и Адский камень. Косматым у нас называют такого черного гуся, вонючую тварь, которая вьет свои гнезда из дохлой рыбы. Этим же именем называют человека, если он приехал с Большого Берега. А если из Фортуны, то чучелом. – Билли задрал голову и запел скрипучим, но мелодичным тенором:

 
Вот бы чучела с Фортуны
И космачей с Больших Берегов
В большие мешки засунуть
И завязать поверх голов.
А как мешок порвется,
Космач враз заплюется.
 

– Слышал такую песню? Так вот, вернемся к нашим камням. Порт Спасительный славится своим широким камнем, который называется Каравай, а дальше у них есть Кухонный камень. Зловонные острова окружены плохой водой: там одни рифы да мелководья. Но и у них есть Клеопатра и Цап-камень. Возле островов Фого тоже опасно, потому что на их камнях разбилось много кораблей. Я тут родился и вырос, поэтому знаю здесь все вдоль и поперек. А из тех, которые выходит из воды, я знаю Танцора, Щербатого Старика, Ирландский Камень, Хибару и Инспектора, который норовит проинспектировать твое днище. Смотри, отсюда уже виден Пристальный остров. Я уже три года здесь не был. Я тут родился, вырос и жил, в смысле, в то время, когда был на суше, пока мне не исполнилось сорок лет. Я долго ходил на судах и нанимался на крупные транспортники. Потом побывал в двух штормах и решил, что третий я хочу пережить в родных водах. Под этой водой лежит много моей родни, так что она для меня уже стала родной. Вот я и перестал ходить в открытое море и стал рыбачить возле берега. Мы с Джеком Баггитом давно вместе, хотя он сам родом из Мучного Мешка. Его мать была двоюродной сестрой моей матери. По нам этого не скажешь, но мы с ним ровесники, только Джек стал крепче, а я съежился. Правительство переселило нас с Пристального в шестидесятых. Там, правда, все еще стоят наши дома, крепкие и ровные, несмотря на то что пустуют тридцать лет. Сам увидишь. Да, они выглядят крепкими.

– Как наш дом на мысе, – сказал Куойл. – Он хорошо сохранился, даже простояв сорок лет без присмотра.

– На самом деле этот дом много чего помнит, – сказал Билли.

Остров Пристальный поднимался перед ними, как настоящая скала. Перед внушительным массивом острова воду взрезали камни. Вокруг них кружила пена.

– Это Дом-Камень. Мы все произошли от него. – Он направил ялик к южному склону острова.

Билли трудился, проводя ялик между невидимыми мелями и подводными камнями. Суденышко нацелилось на стену из красного камня. Волны бились о борта лодки. У Куойла пересохло во рту. Они плыли практически по пене. Даже в нескольких метрах от отвесной скалы он по-прежнему не видел места, где можно было бы высадиться на берег. Билли направил ялик к неясной тени. Рокот мотора отражался от скал и возвращался к ним мощными порывами, потом снова уходил к камням, проносясь над ониксовой водой.

Они зашли в узкую расщелину. Куойл мог протянуть руку и коснуться камня. Стена скалы постепенно отходила в сторону, расщелина становилась шире и уходила налево. Постепенно они вышли в маленькую бухту, окруженную сушей. На земле виднелось пять или шесть домов, белое здание, церковь с кривой колокольней и обветшалыми стенами. Куойл даже не представлял себе, что существуют такие укромные и заброшенные уголки. Безжизненность и труднодоступность этого места наводила на мысль о могиле.

– Странное место, – сказал Куойл.

– Это остров Пристальный. Раньше жители Якорной Лапы говорили, что здешние островитяне были знамениты двумя качествами: они лучше всех чуяли рыбу и знали о вулканах больше всех ньюфаундлендцев вместе взятых.

Билли вывел ялик на берег, заглушил мотор и вытащил его на песок. Густую тишину нарушал только звук капающей с лопастей мотора воды да скрипучие крики чаек. Билли откашлялся, сплюнул и показал на изгиб суши, на котором стояли дома.

– Вон там мы раньше жили.

Когда-то дом был выкрашен в красный цвет, но ветер, время и соленые брызги сделали его грязно-розовым. Билли подхватил пакет и зашагал по песку, оставляя на нем каблуками полукруглые отметины. Он привязал лодку к трубе, торчавшей из камня. Куойл поплелся за ним. Они слышали только шелест своих шагов и шепот волн.

– Когда мой отец был мальчишкой, здесь жили пять семей: Притти, Пулы, Сопсы, Пили и Каслеты. Дети из этих семей все переженились друг на друге, так что мы тут были как родственники. Да, скажу я тебе, вот это были добрые, хорошие люди. Только они все ушли, и о них уже мало кто помнит. Теперь каждый за себя.

Он попытался поднять поросшую травой часть изгороди, но она развалилась прямо у него в руках. Ему удалось расчистить только ее кусок, который он аккуратно укрепил камнями. Они вместе подошли к возвышению, откуда было прекрасно видно море. Именно благодаря ему остров получил свое название. Это была высокая часть утеса, поросшая елью с одной стороны, обложенная низкой стеной из камня – с другой. Куойл увидел всю чашу залива, и часть огромного пространства открытого моря, и далекие суда, идущие в Европу или Монреаль. Под ним двигалась и дышала жидкая бирюза. На севере поблескивали искорками света два айсберга. А в другой стороне был виден дым из труб Якорной Лапы. Далеко на востоке угадывалась еле различимая полоса.

– Отсюда они видели каждый корабль. А летом сюда гоняли коров. Ни у одной коровы Ньюфаундленда не было возможности любоваться таким видом.

Дорога к кладбищу заросла вереском и мхом. Грубоватые ограды из частокола окружали кресты и деревянные таблички. Многие уже лежали на земле, и буквы на них уже не угадывались в холодном солнечном свете. В уголке, поросшем травой. Билли Притти встал на колени. Верхняя часть деревянной таблички, к которой он наклонился, была украшена тремя резными дугами, чтобы сделать ее похожей на камень. Написанные краской буквы по-прежнему можно было сложить в слова:

У. Притти

Родился в 1897, умер в 1934

Его дух не сломили ни шторм, ни прибой,

Даруй же Господь ему вечный покой.

– Это мой бедный отец, – сказал Били Притти. – Мне было пятнадцать, когда он умер.

Он отошел в сторону и стал выпалывать траву из рамки в форме гроба, которая была увенчана этой табличкой. Бордюр был украшен все еще четким рисунком с черными и белыми ромбами.

– Это я красил, когда был здесь последний раз, – сказал Билли и достал из пакета банки с краской и две кисточки. – Сейчас я выкрашу ее снова.

Куойл задумался о своем отце и о том, что тетушка сделала с его прахом. Никакой церемонии проводов не было, значит, прах еще должен быть у нее. Может быть, им тоже надо поставить табличку? Он почувствовал легкую печаль об утрате.

Внезапно он вспомнил отца, увидел на земле след из вишневых косточек, идущий от сада к лужайке, по которой он ходил и ел вишни. Этот человек обожал фрукты. Куойл помнил странные темные груши, формой и размером напоминавшие инжир, и то, как отец их надкусывал, было очень похоже на клюющую птицу. Запах фруктов в доме, горы кожуры и огрызков в мусорном ведре, остовы от виноградных гроздей, персиковые косточки, как куриные мозги, лежащие на подоконниках, и кожура от банана, красующаяся, как перчатка на приборной доске машины. В подвале на верстаке в опилках были целые галактики семян и орехов, а длинные финиковые косточки напоминали межпланетные корабли. В холодильнике была клубника, а в июне они останавливали машину где-нибудь на проселочной дороге, и его отец ползал на коленях, собирая землянику. Еще он помнил пустые полусферы грейпфрутов, похожие на черепа, и глобусы из мандариновой кожуры.

Другие отцы брали своих сыновей в походы и на рыбалки, а Куойл с братом ездили на сборы черники. Они плакали и злились, когда отец скрывался за кустами, оставляя их наедине с жарой и пластмассовыми ведерками. Однажды его брат, у которого отекло лицо от плача и укусов насекомых, собрал только пятнадцать или двадцать ягод. Когда пришел отец, согнувшись под тяжестью двух полных до краев ведер, брат заплакал и сказал, указывая на Куойла, что тот забрал у него все ягоды. Лжец. Куойл тогда собрал полгаллона, но все равно был выдран веткой от ближайшего куста черники. Первые удары оставили на коже следы раздавленных ягод. По дороге домой он смотрел на ведра с черникой, где ползали зеленые червяки, клопы, тли и прыгающие пауки. Нижняя часть его спины горела жарким пламенем.

Этот человек провел не один час в саду. Куойл пытался вспомнить, сколько раз его отец замирал, опирался о мотыгу и смотрел на ряды проросших бобов, говоря: «Какая здесь славная жирная земля, сынок». Тогда Куойл считал это эмигрантским патриотизмом, но сейчас, узнав о тяжелом детстве на просоленных камнях, стал думать иначе. Его отец был очарован плодородной землей. Ему надо было стать фермером. Жаль, что это понимание пришло слишком поздно. Он уже умер.

Билли Притти будто подслушал его мысли.

– По правде сказать, мой отец должен был стать фермером, – сказал он. – Он же был мальчиком из Дома, уже собирался в Онтарио, чтобы наняться в помощники к фермеру.

– Мальчиком из какого дома? – Куойл не понимал, что он имеет в виду.

– Из такого. Что-то вроде приюта, куда родители отдавали детей, которых не могли прокормить, или тех, кого вылавливали на улицах. В Англии и Шотландии их отлавливали тысячами и отправляли на кораблях в Канаду. Мой отец был сыном типографа в Лондоне, но у него была большая семья, и их отец умер, когда моему отцу было всего одиннадцать. Благодаря тому что отец работал в типографии, он научился хорошо читать и писать. Звали его тогда не Притти. Он урожденный Уильям Энкл. Так вот, его мать оставила остальных детей, а его отдала в Дом. Раньше такие дома были по всему Соединенному Королевству. Может, они и сейчас есть. Дома Бернардо, дом Сирса, национальные детские дома, дом Фегана, Англиканская церковь, дома при каменоломнях и много, много других. Отцу показали фотографии ребят, собирающих яблоки в залитых солнцем садах, и сказали, что вот так выглядит Канада. Не хочет ли он туда поехать? Он часто потом рассказывал нам, какими сочными казались яблоки на картинке. Да, конечно, он сказал «да».

Так вот, спустя пару дней его посадили на корабль, который назывался «Арамея», и отправили в Канаду. Было это в 1909 году. Ему дали маленький жестяный чемоданчик с одеждой, Библию, щетку, расческу и подписанную фотографию преподобного Сирса. Он часто рассказывал нам об этом путешествии. Там, на этом корабле, было триста четырнадцать детей, и всем было предписано помогать в фермерских хозяйствах. Он рассказывал, что многим из них было по четыре, пять лет от роду. Они понятия не имели о том, что с ними происходит и куда они плывут. Маленьких бродяг просто переправляли на край света, чтобы сделать их рабами. Отец еще долго переписывался с теми, кто выжил, со своими друзьями по «Арамее».

– В каком смысле выжил?

– В смысле кораблекрушения, сынок, и того, как они сюда добирались. Вот по дороге сюда мы говорили о камнях, но в море полно и других опасностей. И у этих опасностей нет имен, потому что они появляются из ниоткуда, делают свое черное дело и исчезают. – Он показал на айсберг, видневшийся на горизонте. – Ты, наверное, знаешь, что в 1909-м не было еще ледового патруля, специальных радаров и факсов, по которым пересылают прогнозы погоды. Люди просто играли в рулетку с айсбергами. И корабль моего отца, как тремя годами позже «Титаник», натолкнулся на такую глыбу льда. Был июнь, сумерки. Это случилось прямо здесь, недалеко от острова Пристальный. Не существует карты, где были бы обозначены айсберги. Из этих трехсот четырнадцати детей спасли только двадцать четыре человека. В официальном рапорте указали двадцать три. И спасли их только благодаря тому, что молодой Шкипер Джо, мастер своего дела, поднялся наверх, чтобы забрать свою корову, увидел свет и услышал крики детей, которые уходили под ледяную воду. Он побежал к домам, крича, что судно терпит бедствие. Все до единой лодки спустили на воду. Даже две женщины, вдовы, сели на весла и спасли троих детей. Они сделали все, что смогли, но для большинства было уже слишком поздно. В такой воде долго не продержишься. Застывает кровь в жилах, человек перестает что-либо чувствовать и умирает всего за пару минут. Через несколько недель другой корабль с детдомовскими детьми дошел до Канады и прислал сюда небольшое суденышко, чтобы забрать тех, кто спасся, и отправить их в пункт назначения. Но мой отец не захотел ехать. Он прижился здесь, в семье Притти, и они его спрятали, сказав представителям властей, что произошла ошибка при подсчете уцелевших. Что их было всего двадцать три. Бедняга Уильям Энкл погиб, и мой отец сменил свое имя на Уильяма Притти, вырос тут и зажил своей жизнью. Он был здесь счастлив. Даже если здешнюю жизнь нельзя считать счастливой, другой он не знал. Если бы он поехал с остальными детьми, то вся его жизнь могла быть исковеркана. Если ты спросишь меня о том, как была построена Канада, я тебе отвечу: на рабском труде этих бедных бездомных детей, из которых выжимали все соки, обращались с ними как с грязью, морили их голодом и сводили с ума. Понимаешь, мой отец переписывался еще с тремя выжившими мальчиками, и у меня до сих пор сохранились эти письма. Бедные мальчишки, от которых отказались их собственные семьи. Они пережили кораблекрушение, не расстались с жизнью в холодной воде, и все равно их ожидала тяжелая, одинокая жизнь.

У Куойла увлажнились глаза, когда он представил, как его маленькие девочки, ставшие сиротами, путешествуют через весь океан, чтобы оказаться на холодном континенте, в рабстве у жестоких фермеров.

– Правда, у Притти тоже жизнь была не сахар, на Пристальном вообще жить нелегко, но у них были коровы, сено и ягоды, рыба и картошка, а осенью они запасались мукой и мясом у торговцев, в Якорной Лапе. Когда наступали сложные времена, они делились друг с другом. Помогали соседям. Денег у них никогда не было, море было опасным, и много людей погибало, но эта жизнь приносила удовлетворение. Сейчас люди этого не понимают. Та жизнь была как путешествие, которое ты совершаешь не один, а с другими людьми. Иногда все шло гладко, иногда штормило, но ты был не один. Жизнь и работа были единым целым, а не двумя разными вещами, как сейчас. Отец получал письма иногда спустя шесть месяцев с того дня, как они были написаны, и читал их вслух. Слезы текли по лицам людей. Ох, как им хотелось добраться до этих фермеров из Онтарио! На острове Пристальном ни один человек не голосовал за присоединение к Канаде! Ни один! В День конфедерации мой отец повязал бы на рукав черную ленту. Если бы дожил. Один из этих мальчиков, Льюис Торн, ни разу в жизни не спал в собственной кровати. Они спали только на сыром сене, у них не было обуви, и им приходилось ходить в обмотках. Его кормили картофельными очистками и объедками. Тем, что они давали свиньям. Его били каждый день, пока он не стал разноцветным, как радуга: желтым, красным, зеленым, синим и черным одновременно. Он работал от темна до темна, при свете ламп, пока собственные фермерские дети ходили в школу да по друзьям. Его волосы никто никогда не стриг, и они так и болтались вдоль спины, все в колтунах и всякой ползучей дряни. Он сам пытался их подрезать серпом, так что ты можешь себе представить, как они выглядели. Он был грязным оборванцем. А хуже всего было то, что все над ним издевались, потому что он был из приюта. Его жизнь превратилась в ад. В конце концов, ему не отдали даже ту мизерную плату, которая ему причиталась, и выгнали на улицы Онтарио. В зиму. Ему было тринадцать лет. Он пошел к другому фермеру, который оказался еще хуже, хотя это сложно себе представить. Он ни разу за всю свою несчастную жизнь не работал за зарплату, потому что не знал ничего другого, кроме рабства. Никто с тех пор, как он сошел с этого чертового корабля в Монреале, за все его двадцать лет жизни не сказал ему доброго слова. Он погиб из-за несчастного случая. Он писал моему отцу, и только его ответы не давали ему свести счеты с жизнью. Для писем ему приходилось воровать бумагу. Он хотел уехать на Ньюфаундленд, но погиб, не успев этого сделать.