Текст книги "Маньяки (ЛП)"

Автор книги: Энн Шеридан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Давай же, – бормочу я, шаря глазами по кустам, осматривая каждый темный угол. – Где же это?

От отчаяния мой желудок скручивается в узел, пока я ищу маленькую пристройку, которую мальчики построили здесь в качестве своего убежища. Мне довелось воспользоваться ей всего несколько раз, и те несколько раз, когда я это делала, я была либо на грани смерти, либо уже без сознания. Я не помню, какой длины эта тропа и насколько глубоко она уходит в гущу деревьев.

Проходят минуты, и как раз в тот момент, когда я убеждаю себя, что повернула не туда, фары отражаются от темно-зеленой пристройки, замаскированной так, чтобы ее можно было спрятать за деревьями. Если бы свет фар не попал точно в цель, я бы проехала мимо. Я давлю на тормоза, шины с визгом останавливаются. Я заглушаю двигатель и выхожу из машины к темной пристройке, где только мягкий лунный свет указывает мне дорогу.

Волки устремляются за мной, когда я иду через пристройку, проскальзывая мимо старого "Эскалейда", которым, вероятно, не пользовались месяцами. Несколько бутылок с водой валяются забытыми на низкой скамейке, и я быстро открываю их, давая обоим волкам попить, прежде чем найти люк, ведущий вниз в длинный туннель.

В длинном извилистом коридоре кромешная тьма, темнее ночи, и я оглядываюсь в поисках фонарика или старой лампы, чтобы осветить путь, но ничего не нахожу. Я думаю, здесь мне придется полагаться на себя саму и свою память.

Волки спускаются за мной в туннель, и мы идем, кажется, целую вечность, с каждым шагом все ближе и ближе к разгадке моей судьбы. Мальчики построили туннель под кухней для персонала, ведущий в замок, и я понятия не имею, как мне спуститься на игровую площадку, не выдав себя. Если Джованни в замке, то мне конец. Остается надеяться, что замок не заперт, как Форт-Нокс.

Мои руки дрожат, когда я достигаю конца туннеля, и я стону, нащупывая тяжелый книжный шкаф, который ребята держали у входа, чтобы скрыть туннель.

– И как, черт возьми, я должна это сдвинуть? – Бормочу я, когда волки отступают, оставляя меня разбираться с этим самостоятельно.

Схватившись за старый шкаф, я делаю глубокий вдох и толкаю изо всех сил. Этот ублюдок не двигается с места, ни хрена не происходит, кроме того, что ломаются мои ногти. Я сдерживаю крик, разочарование быстро берет надо мной верх, когда я пытаюсь снова и снова, пока, наконец, не начинаю понемногу убирать его с дороги.

Пальцы кровоточат, ладони болят и покрываются волдырями, но я не останавливаюсь, пока не образуется достаточно большое пространство, чтобы мы с волками могли протиснуться. Мы проходим сквозь него, волки следуют за мной по пятам, и мы все напряженно вслушиваемся, пытаясь понять, что происходит в этой тюрьме.

В особняке ДеАнджелисов царила мертвая тишина, но в отличие от него здесь слышно тихое вибрирующее жужжание холодильника, слабый гул кондиционера, а если прислушаться, то, возможно, даже я слышу слабый плач новорожденного ребенка.

Моя спина напрягается. Я об этом не подумала. Все, на чем я была сосредоточена, – это спасение мальчиков, но если ребенок тоже здесь, если есть шанс, что я смогу спасти его… Черт. Нет ничего такого, чего бы я не сделала.

Поднимаясь на кухню для персонала, я оглядываюсь по сторонам, борясь с желанием включить свет. Уже поздно, есть большая вероятность, что Джованни крепко спит, но как насчет его охраны? Такой человек ни за что не сможет спать спокойно, зная, что его сыновья внизу, на игровой площадке, и каждый из них придумывает самые жестокие способы убить его. Нет, Джованни нужно, чтобы его постоянно окружали люди и следили за собственностью, как ястребы.

Не желая рисковать, проходя через дом, я веду волков прямо к выходу для персонала. Дверь не заперта, и я с облегчением вздыхаю, а на моей коже выступает легкая испарина. Волки следуют за мной прямо через дверь и, словно уже уловив запах мальчиков, устремляются к задней части дома. Я спешу за ними, отчаяние не знает границ, когда стараюсь держаться в тени.

Вокруг никого нет, ни охранников, ни камер, поэтому я мчусь, как чертов маньяк, ко входу на подземную игровую площадку. Волки с легкостью проносятся по длинной извилистой дороге, и я заставляю себя не отставать, каждый шаг длиннее и стремительнее предыдущего.

Уходящий вниз холм быстро выравнивается у подножия, и я спотыкаюсь, падая прямо на колени. Тихий крик вырывается из моей стиснутой челюсти, но я поднимаюсь на ноги, мои колени порезаны и кровоточат. Я не включаю большой верхний свет, это слишком заметно, но вдоль ряда камер, расположенных с каждой стороны, висят старые масляные лампы.

Волки убегают далеко вперед меня, и я даже не вижу, где они, но сейчас это не имеет значения. Я должна найти их. Я должна знать, что с ними все в порядке.

Схватив одну из масляных ламп, я спешу вдоль ряда камер, осматривая их слева направо. Я нахожу трупы мужчин, которых никогда не знала, законченные требуют, чтобы я остановилась и освободила их, другие называют меня грязной шлюхой и пытаются схватить меня через решетки, но я не обращаю на это внимания. Мы можем заняться спасением людей, как только у меня будет то, что мне нужно. Черт, да кто вообще знает, что эти люди сделали, чтобы оказаться здесь. Все, что я знаю, это то, что эти камеры были пусты, когда мы покинули это место несколько недель назад.

Камеры начинают пустеть, и я качаю головой – мне это совсем не нравится. Если бы они были здесь, я бы их уже нашла. Я должна была их найти, но я продолжаю идти, не желая останавливаться, пока не проверю все до единой.

Осталось пройти еще немного, но масляные лампы больше не освещают путь. Впереди нет ничего, кроме темноты, и я с трудом сглатываю, но продолжаю, не зная, что могу найти.

Протягивая масляную лампу, я стараюсь осветить как можно больше камер. Первая слева от меня пуста, и страх тяжело опускается у меня в животе, когда я поворачиваюсь направо и поднимаю фонарь. Камера использовалась, грязная, с лужами засохшей крови, размазанными по холодному бетонному полу. Я качаю головой, в ужасе от того, что могу обнаружить, когда тихий стон доносится из оставшихся камер, глубже в темноте.

Я поворачиваю голову, глаза расширяются, сердце бешено колотится.

Я знаю этот гребаный стон. Я знаю его, как собственную гребаную душу.

– Маркус? – Я бросаюсь к нему, слезы заливают мне глаза, и я несусь влево, прижимаясь к холодным металлическим прутьям. Наклоняю масляную лампу вперед, тусклый свет проникает в камеру, и я нахожу Маркуса лежащим на полу, его кожа липкая и бледная. – Маркус?

Он смотрит на меня сквозь маленькие щелочки, у него едва хватает сил, чтобы как следует открыть глаза.

– Я так и знал, – говорит он с тяжелым, побежденным вздохом, в его голосе слышна грусть. – Так выглядят небеса.

Его глаза блестят, и я быстро понимаю, что на самом деле он смотрит не на меня, а сквозь меня, как будто даже не видит, что я стою здесь, перед ним.

– Маркус, пожалуйста, – зову я, опускаясь на окровавленные колени и протягивая руку сквозь решетку, пытаясь взять его за руку.

Пальцами касаюсь его липкой кожи, и его глаза открываются немного шире, мягкая улыбка трогает уголки его губ.

– Такая чертовски красивая.

Блядь, блядь, блядь.

Что мне делать?

Я крепче сжимаю его руку, дергаю за нее, тяну, позволяя ей тяжело упасть на пол, – все, что угодно, лишь бы привлечь его внимание.

– Давай, Маркус. Это я, – умоляю я, слезы текут по моему лицу. – Посмотри на меня. Ты не умер. Я здесь. Приди в себя. Я прямо здесь.

– Императрица? – Позади меня раздается шепот, похожий на вопрос, и я снова хватаюсь за масляную лампу, выпуская руку Маркуса и практически бросаясь к темной камере через плечо.

Я врезаюсь в решетку, в груди сразу же начинает болеть, когда я обнаруживаю Романа, растянувшегося в дальнем углу, прислонившегося к задней стене, его голова тяжело опущена.

– Роман? – Я зову, мои глаза сканируют его измученное тело.

Его голова медленно поднимается, и усилие выглядит болезненным, но он не останавливается, пока его обсидиановые глаза не встречаются с моими, сама тяжесть его взгляда опускает меня на колени.

– Я же говорил тебе… бежать, – выдыхает он, откидывая голову к бетонной стене и отказываясь отвести от меня взгляд.

Я качаю головой, поспешно вытирая глаза.

– Я не оставлю тебя, – говорю я ему, позволяя ему услышать решимость в моем голосе. – Я не оставлю вас здесь умирать. Где Леви?

– Посмотри на нас, императрица, – выдыхает он, не утруждая себя ответом на мой вопрос. – Мы все равно что покойники. Спасай себя.

Я качаю головой, скольжу взглядом по решеткам, пытаясь придумать способ, как вытащить их. Должен быть ключ… что-нибудь.

Развернувшись, я мчусь к последней камере в задней части, страх тяжелым грузом ложится у меня внутри, когда я направляю масляную лампу на решетку. Тело лежит на полу, и я втягиваю воздух, обнаруживая Леви, распростертого на бетоне, неподвижного… не… Нет.

– Леви? – Я хватаюсь за прутья. – Леви. О Боже, нет.

Он отрывает голову от бетона, глаза открываются крошечными щелочками.

– Шейн? – бормочет он, как будто не может поверить в то, что видит. – Это ты, малышка?

Облегчение проносится сквозь меня, как гребаная ракета, и я снова падаю на пол.

– Да, Леви, – выдыхаю я. – Это я. Я собираюсь вытащить тебя отсюда.

– Тебе надо было бежать, – говорит он мне и стонет, пытаясь подняться с пола, но это слишком сложно, и он довольствуется полуползанием, ставя одно колено перед другим, прежде чем рухнуть на пол. Он оказывается достаточно близко, чтобы протянуть руку через решетку и взять меня за руку.

Я крепко сжимаю его руку, цепляясь за него изо всех сил, поскольку воспоминание о том, как он умолял меня не смотреть, выворачивает меня изнутри.

– Тебе здесь небезопасно, – говорит он мне, его кожа такая же липкая и бледная, как у его братьев… только у Маркуса … черт.

Слезы текут по моему лицу, когда я смотрю в камеру прямо напротив камеры Леви и обнаруживаю Маркуса там, где я его оставила, бормочущего нежности о том, как прекрасно я выгляжу на небесах.

– Он умирает, да?

Леви кивает, и, похоже, ему требуется вся его энергия, чтобы поднять на меня взгляд, его темные глаза полны горя.

– Да, Шейн. Ему недолго осталось. У него инфекция. Но я рад, что ему удалось увидеть твое лицо в последний раз.

Я качаю головой.

– Нет, – требую я, вытаскивая свою руку из его слабеющей хватки и поднимаясь на ноги, отчаяние овладевает мной. Мой взгляд перемещается слева направо, от камеры Леви к камере Романа и обратно к камере Маркуса. – Я собираюсь вытащить вас отсюда. Мы не для того прошли через все это, чтобы вы, ребята, сдались сейчас. Я вам не позволю. Я собираюсь вытащить вас отсюда.

Леви грустно улыбается мне, и я смотрю на него в ответ, но в тот момент, когда на его лице отражается ужас, а глаза расширяются от страха, острое жало впивается мне в шею сбоку, и позади меня появляется тело.

– Так, так, так. Кажется, моя невеста вернулась ко мне.

– ИМПЕРАТРИЦА, – рычит Роман, его тело врезается в решетку с отчаянием, которого я никогда раньше у него не видела.

И вот так я бесформенной кучей падаю к ногам Джованни.

9

ЛЕВИ

– Не прикасайся к ней, блядь, – рычу я, ударяясь грудью о холодные металлические прутья, когда мои пальцы сжимаются вокруг них, хватая так чертовски крепко, что костяшки пальцев угрожают проткнуть кожу. Я тяну изо всех сил, как будто могу прорваться сквозь них, но, черт возьми, это бесполезно. Мы построили эти клетки так, чтобы они выдержали ядерную бомбу.

Шейн падает, масляная лампа с грохотом разбивается о пол, и короткие языки пламени растекаются по проходу между камерами, а мой отец смеется со злорадным удовольствием.

– Какой позор, – говорит он, его глаза блестят, когда он пинает ногой, врезаясь в ее ребра и наблюдая за отсутствием реакции.

– Клянусь гребаным Богом, – рычу я, снова дергая за решетку, отчаянно пытаясь добраться до нее. – Если ты, блядь, прикоснешься к ней, я разорву тебя на части своими гребаными зубами.

Мой отец усмехается, его больной взгляд медленно переходит ко мне.

– Посмотри, что с тобой стало, сынок. Ты превратился в животное. – Он смеется, присаживается на корточки и демонстративно убирает волосы Шейн с ее лица, проводит пальцами по ее щеке и нежной коже шеи. – Держу пари, моя новая невеста тоже будет животным. Тугой и чертовски скользкой. Мне будет чертовски приятно уничтожить ее. Я должен поблагодарить вас, мальчики, за то, что вы разогрели ее для меня, подготовили к тому, что должно произойти.

Желчь подступает к моему горлу, и паника разливается по венам. Она прямо передо мной, всего в двух коротких шагах, и я ни черта не могу с этим поделать. Она никогда в жизни не была так чертовски далеко.

Полный ужаса взгляд Романа метнулся в мою сторону, отражая реакцию, которая написана и на моем лице. Этот ублюдок едва может держаться на ногах, но будь я проклят, если он не отдает все, что у него осталось, когда обращает свой свирепый взгляд на моего отца.

– Ты умрешь за это, старик, – рычит он, его тон полон яда, глубокий и раскатистый, с такой грубой интенсивностью, какой я никогда не слышал у своего старшего брата. Он дергает за прутья своей камеры, и, клянусь, на мгновение я вижу, как они сотрясаются, но, возможно, мне это померещилось.

Мы сидим в этих гребаных камерах уже…. Черт, я не знаю, как долго. Мы находимся в постоянном состоянии темноты, не зная, когда восходит и заходит солнце. По моим прикидкам, может, четыре или пять дней. Все, что я знаю, это то, что мой отец сделал все, что в его силах, чтобы мы страдали.

Едва наши тела коснулись бетона наших камер, как у Маркуса начали проявляться признаки инфекции. Мы все были заражены, и, верный своей сволочной натуре, мой отец пришел и предложил нам антибиотики и бинты, чтобы перевязать наши раны, но у этого мудака хватило медикаментов только на двоих, так что, несмотря ни на что, нам пришлось сидеть здесь и смотреть, как умирает наш брат.

– ШЕЙН, – рычу я, зная, что в этом нет смысла. Она, блядь, меня не слышит. Что бы он ни вколол ей, это вырубило ее, но я должен попытаться. Она должна сопротивляться. Это наш единственный гребаный шанс.

Голова Маркуса резко отрывается от пола, мокрая от пота, когда его умирающие глаза осматривают открывшуюся перед ним сцену.

– Шейн? – спрашивает он, его глаза расширяются от страха, он выныривает из своей галлюцинации и быстро понимает, что это не гребаный сон, что она прямо здесь, перед нами. Так близко, но так чертовски далеко. Это жестокая гребаная пытка. Возможно, он и протянул так долго, но, наблюдая, как этот мудак нависает над ней с болезненным восторгом, сверкающим в его глазах, он пожалеет, что не умер.

По лицу Маркуса пробегает ужас, он чувствует ту же волну беспомощности, что и мы с Романом с той самой секунды, как она появилась здесь.

– Нет, – вздыхает он, просовывая руку под себя, чтобы перетащить свое тяжелое тело через камеру, пытаясь подобраться ближе к решетке, ближе к нашей девочке.

Мой отец сделал все возможное, чтобы оттянуть его смерть. Он давал ему достаточно воды, чтобы поддерживать жизнь, но недостаточно, чтобы облегчить его страдания. С каждой минутой ему становится все хуже, каждую минуту он умоляет о сладком облегчении смерти.

Если бы я мог, я бы, черт возьми, сделал это для него. Я бы обхватил руками голову моего брата и в одно мгновение свернул ему шею, избавив его от страданий, и, черт возьми, я знаю, что Роман думает о том же самом, блядь. Он моя кровь, мой брат во всех смыслах этого слова. Он прикрывал мою спину всю мою гребаную жизнь, и как бы сильно меня это ни убивало, я сделал бы это для него.

Я в ужасе смотрю, как руки моего отца скользят под ее телом, и качаю головой, когда он поднимает ее с пола, угрожая забрать единственное, что действительно имеет значение в этом гребаном мире.

– Нет, нет, нет, – выдыхаю я, испытывая страх, подобного которому я никогда раньше не испытывал.

Шейн лежит на руках моего отца, ее голова откинута назад под неудобным углом, и мне хочется закричать от беспомощности, болезненно бьющей по моим венам. Даже когда ее держали в подземельях моего отца, я не чувствовал себя настолько беспомощным. Я знал, что она переживет это, но это… это уничтожит ее.

Маркус смотрит на моего отца со слезами на глазах.

– Не делай этого, – умоляет он. – Возьми меня. Я все равно мертв. Пытай меня, перережь мне глотку, играй в любые больные игры, только не впутывай ее в это.

Моя грудь болит от его гребаных слов, но я не смею заставить его остановиться. Как бы отвратительно это ни звучало, Маркус мертв, и если он готов провести свои последние часы на земле в самых страшных мучениях, чтобы спасти любовь всей моей жизни, то я не собираюсь говорить ему "нет". Он знает, что, когда придет время, мы выполним свои обещания и наш отец заплатит за это. Маркус непоколебимо верит в нас, как и мы с Романом, если бы оказались на его месте.

Но, черт возьми… потерять Маркуса?

Я не могу. Мысль о том, что я отдам его в руки моего отца, заставлю его страдать еще больше, чем он уже страдает, вызывает глухую боль в моей груди. Это должно произойти быстро. Его нужно избавить от страданий.

Отец поворачивается, чтобы уйти, и я чувствую, как сдаюсь, зная, что именно он планирует сделать с ней. Он только и делал, что мучил нас своими играми, объяснял нам в мельчайших подробностях, что он планирует с ней сделать, и это реальность, которую я просто не могу принять.

Он смотрит на Маркуса сверху вниз с жалостью, но я не упускаю из виду смех в его глазах.

– Какая пустая трата времени, – говорит он, глядя на своего сына, когда перемещает Шейн у себя на руках и достает пистолет. Во мне вспыхивает волна надежды. Все, что ему нужно сделать, это нажать на курок, и Маркус избавится от этой агонии. – Я должен избавить тебя от страданий, – говорит мой отец, направляя пистолет прямо на Маркуса для смертельного выстрела. – Мне следовало бы усыпить тебя, как гребаное животное, но я с тобой еще не закончил. Это надолго, сынок.

И с этими словами он исчезает в темноте, забирая с собой нашу девочку.

Роман падает на колени, отчаянно хватаясь за прутья, его голова падает вперед, а Маркус плачет в камере рядом со мной. Это, блядь, убивает меня.

Я, спотыкаясь, возвращаюсь в глубь камеры, пока не ударяюсь спиной о бетон, а моя голова падает назад с тяжелым стуком.

– Мы подвели ее, – бормочу я, зная, что они думают об этом и чувствуют это так же сильно, как и я.

Мы ни черта не можем сделать. Она должна была, блядь, послушаться, когда мы сказали ей бежать и никогда не оглядываться. Она чертовски упряма, и, несмотря на то что мы не озвучивали свои опасения, мы знали, что есть вероятность того, что это может случиться, что она глупо рискнет всем только ради шанса, спасти нас из этого ада.

– Он собирается… убить… – Маркус прерывается, у него нет сил продолжать борьбу, но ему и не нужно, я точно знаю, что он хотел сказать, потому что я чувствую это так же сильно, как и он, эти слова практически выжжены на моей коже.

Мой отец собирается убить Шейн Мариано, и ему это чертовски понравится, но только после того, как он лишит ее всех остатков достоинства и воли к жизни, которыми она обладает. Он собирается уничтожить ее.

Роман медленно качает головой, призывая всю свою энергию, чтобы просто поднять глаза и встретиться с нами взглядом через темные камеры.

– Нет. Нет, – говорит он, отказываясь в это верить. – Шейн сильная. Она бросает вызов всем трудностям, и так было с самого начала. Она справится с этим. Она спасет нас от этого, и все, что нам нужно сделать, это дать ей шанс.

Я качаю головой, эта мысль, как яд, разливается у меня в груди. Я не могу позволить себе, чтобы такая надежда тянула меня вниз, предлагая мне какой-то покой, который никогда не наступит. Может быть, он говорит это ради блага Маркуса, чтобы дать ему повод для борьбы. Дать ему хоть малейший луч надежды, пока он медленно угасает. Это любезность, которую мы должны были оказать ему несколько дней назад.

– Это… невозможно, – говорит Маркус, с трудом выговаривая слова.

– Для нее было невозможно пережить ванну или то гребаное дерьмо, которое я с ней сотворил после того, как тебя подстрелили, но она пережила. Она боец, Марк. Поверь. Она придет за нами, и когда это произойдет, тебе лучше быть живым, потому что после того, через что ей предстоит пройти, ты будешь ей нужен. Ты нам всем будешь чертовски нужен.

Роман обращает на меня свой темный взгляд, молчаливо требуя, чтобы я верил каждому его слову.

– Ты действительно в это веришь? – Спрашиваю я. – Ты думаешь, она сможет справиться с этим?

Роман кивает, его кожа снова становится липкой.

– Если кто и может это сделать, так это Шейн. Она придет за нами, брат, – говорит он, убежденность и абсолютная вера в нее ясно читаются в его глазах. – И ничто не встанет у нее на пути. Она зашла так далеко, Леви. Теперь она не сдастся.

Тяжело вздохнув, я киваю. На каком-то уровне я знаю, что он прав, несмотря на мой страх перед тем, через что ей придется пройти, чтобы дойти до этого.

– Она не выйдет из этого той же девушкой, что и была.

– Нет, не выйдет, – признает он. – Именно поэтому нам нужно беречь силы. Мы должны быть готовы к ее приходу, потому что она ворвется сюда с оружием наперевес, и мы будем нужны ей за спиной, подготовленные и готовые забрать то, что принадлежит нам.