Текст книги "Жена ловеласа"
Автор книги: Энн Цвек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Энн Маршалл Цвек
Жена ловеласа
Посвящается моему мужу-венгру
Вена
Похороны завершились к пяти часам. Пока продолжалась церемония, Мэгги была словно в прострации, не в силах осознать произошедшее. Ее муж, крупный мужчина, вдруг показался ей удивительно маленьким в дубовом гробу, стоявшем в нефе англиканского собора.
«Как рождественская ель», – подумала Мэгги почему-то. Когда ели привозили в посольство, они тоже казались меньше, чем на самом деле, пока лежали на полу с подвязанными ветвями; а потом, когда их поднимали и расправляли, представали во всей красе и упирались в потолок.
Потом Мэгги стояла, а к ней подходили люди – много лет ей приходилось примерно так же стоять бок о бок с Джереми в разных городах и странах. Она обменялась рукопожатиями со всеми и почти бессознательно произнесла все нужные слова, но в голове было абсолютно пусто.
Второй секретарь посольства и его супруга Эйлин отвезли ее домой на маленьком коричневом «форде». Служебный автомобиль, которым всегда пользовались Мэгги и Джереми, теперь принадлежал исполняющему обязанности посла. «Я готов достойно держать оборону», – высокопарно заявил Макинтош чиновнику министерства иностранных дел, специально прибывшему на траурную церемонию. Пока говорил священник, Хилари Макинтош упорно держала Мэгги за руку. У нее была потная ладонь, но она посчитала невежливым забрать свою руку. Ведь Хилари просто хотела проявить сочувствие, как и все остальные.
– Хочешь чаю? – оживленно спросила Эйлин, переступив порог резиденции.
Растерянно озираясь, Мэгги стала нерешительно стягивать черные матерчатые перчатки. Люди ее возраста привыкли ходить в церковь в перчатках.
– Может, ей сейчас лучше выпить бренди? – предложил второй секретарь, стоявший на коврике у дверей. Он нервно похрустывал костяшками пальцев.
– Пожалуй, не откажусь от пары глотков хереса, – согласилась Мэгги.
Второй секретарь мгновенно оживился. В области выпивки он был хорошо подкован, а вот способность утешать вдов в трудную минуту не входила в число его талантов. Он быстро сбегал к бару и вернулся с бокалом, наполненным янтарной жидкостью.
– Амонтильядо? – предложил он Мэгги, бормотавшей слова благодарности.
– Вы все так добры, – сказала она. Все действительно были очень добры к ней.
– Хочешь, мы побудем с тобой? – руководствуясь чувством долга, спросила стоявшая в центре комнаты Эйлин. Она сжимала в руках маленькую лаковую сумочку.
– Нет, нет, не беспокойтесь, пожалуйста. Со мной все будет в порядке. Правда. Вы все были очень добры.
– А как же ужин? Тебе нужно поесть для поддержания сил.
– О, я пока не голодна. Эсмеральда, уезжая в отпуск, всегда оставляет в морозильнике огромный запас еды. Не волнуйтесь за меня! – Мэгги испытывала тайное облегчение оттого, что их повариха находилась в Португалии, в ежегодном отпуске. Проявления ее горя были бы очень шумными и утомительными. Мэгги надеялась, что к возвращению Эсмеральды она сама уже в достаточной мере оправится от потрясения и будет готова с ней встретиться. А сейчас ей очень хотелось побыть одной.
Супружеская пара отступила в холл и стояла в нерешительности, освещенная ярким, навязчивым светом люстры. Мэгги задумалась о том, что их совместную жизнь с Джереми всегда освещало множество люстр. Одним из неотъемлемых атрибутов посольской жизни, везде, куда бы они ни приехали – в Будапешт, Вену, Париж, Рим и так далее, – были эти искрящиеся хрустальные изделия, заливавшие светом мир, в котором не оставалось места ни теням, ни укромным уголкам.
– Ну, если ты так хочешь… – Второй секретарь взялся за дверную ручку.
– Держись, – добавила Эйлин.
С осторожным щелчком дверь закрылась за ними, и Мэгги наконец осталась одна.
Взяв стакан с амонтильядо, она уселась в привычное кресло. Вот уже три с половиной года, с самого назначения Джереми послом в Вене, это было кресло Мэгги. По другую сторону камина стояло другое – с высокой спинкой и подголовниками, обтянутое мшисто-зеленым бархатом, в котором всегда располагался Джереми, приходивший с работы; а рядом, на журнальном столике, частенько стояла порция виски с содовой. Это кресло еще хранило вмятины, оставленные его внушительным телом; Мэгги не стала включать лампу, и тени играли на бархате, там, откуда человек, бывший ее мужем двадцать пять лет, каждый вечер смотрел на нее. На лице его при этом неизменно отражалось снисходительное пренебрежение.
Джереми был очень способным государственным служащим, и все достоинства, традиционно приписываемые дипломатам, были присущи ему в полной мере. В Вене он первый раз в жизни был назначен послом; и вполне вероятно, что примерно через полгода его ждала бы должность в Вашингтоне – последний штрих в блестящей карьере. Джереми был высок, элегантен, с серебристыми, преждевременно поседевшими волосами, разделенными над высоким лбом безупречным пробором. Сидя в Кресле, он держал стакан с виски в мягких ладонях своих немного женственных рук, и перстень-печатка поблескивал в безжалостном свете люстры. Профессиональный дипломат, Джереми выглядел и вел себя именно так, как, по всеобщему мнению, должен выглядеть и вести себя настоящий посол. Он всегда знал, когда и что нужно сказать. Знал, что посол не должен активно жестикулировать или иным образом проявлять бурный темперамент. Мэгги подстраивалась под него, строго придерживаясь правил этикета, и Джереми, пусть и со свойственной ему сдержанностью, всегда гордился своей прелестной маленькой женушкой, терпеливо стоявшей рядом с ним, когда они приветствовали приходящих на торжественные приемы гостей и высокопоставленных лиц.
Теперь Мэгги сидела в одиночестве, потягивая херес, который мог согреть все, кроме ее сердца. Ноги болели от изящных туфель, надетых ею на похороны. У Мэгги всегда были проблемы со ступнями. Еще в подростковом возрасте она заработала себе шишки от ношения остроносой обуви. И сейчас испытала нечто сродни облегчению, неожиданно поняв – можно спокойно скинуть туфли, не боясь, что сидящий напротив Джереми неодобрительно вскинет брови. Спальня была единственным местом в мире, где Мэгги дозволялось ходить при муже в домашних тапочках. Она сняла туфли и пошевелила пальцами. Взглянула на часы. Начало седьмого. Впереди целый вечер. Все эти годы почти каждый вечер что-нибудь да происходило: государственный праздник, репетиция хора исполнителей рождественских песен, вернисаж какого-нибудь художника, чьи картины выставлялись в Британском Совете, или заседание Британского женского клуба по вопросу благотворительной распродажи. Помимо этого, у Джереми часто бывали дела, не требовавшие присутствия супруги. Поэтому вечера, когда они с мужем могли спокойно поужинать в домашней обстановке, выдавались редко.
«У меня сегодня свободный вечер, дружок», – изрекал он иногда мелодичным голосом из глубин своего бархатного кресла. Тогда Мэгги заказывала Эсмеральде его любимое блюдо – отбивные из молодой баранины с цветной капустой в сухарях, – и они открывали бутылку бордо. Джереми любил вино и, побывав во многих европейских винодельческих странах, стал его настоящим ценителем.
За окном темнело. Мэгги упорно смотрела на сгущавшиеся тени в кресле напротив и начинала сожалеть о своем опрометчивом решении спровадить Эйлин. Нельзя сказать, что ей не хватало присутствия Джереми – скорее ужасало его отсутствие. Ее мать овдовела, когда Мэгги была еще совсем маленькой. «Мне тогда казалось, будто на меня упала бомба», – признавалась та много лет спустя. Альбом с газетными вырезками, который мама хранила со времен войны, всегда завораживал Мэгги. Особенно одна фотография, на которой был изображен разбомбленный лондонский дом. Лишенный фасада, он казался вскрытым, с выставленными на всеобщее обозрение внутренностями – беспорядочно поваленными кроватями, буфетами и сервантами в комнатах. По рассказам мамы, сквозь каменную кладку пробивались пурпурные цветы. Мэгги сейчас ощущала себя точно так же – будто кто-то грубо снес стену между ней и миром, оставив ее без всякой защиты на жесточайшем сквозняке. Между тем ожидаемая печаль все никак не приходила.
«Странно – я почему-то совершенно ничего не чувствую», – жаловалась она несколько часов назад Хилари Макинтош.
«Это из-за шока», – объяснила она Мэгги, сжимая ее облаченную в перчатку руку в своей потной ладони.
Мэгги встала и в одних чулках подошла к письменному столу Джереми. Надо было обязательно позвонить в Новую Зеландию – его сестре. Изабелла приходилась ему лишь кровной сестрой, и к тому же была значительно старше; они с Джереми мало общались, но все же она имела право узнать о кончине брата. Мэгги попыталась рассчитать, который час в Новой Зеландии. Видимо, там примерно то же время суток, что и в Вене, только у них уже – завтра или вчера. Мэгги бросила взгляд на аккуратные стопки бумаг на столе у Джереми, визитные карточки, сложенные на пресс-папье; его аккуратные записки в блокноте, лежавшем у телефонного аппарата. Педантизм мужа всегда раздражал ее, но сейчас, посмотрев на старомодную перьевую ручку, стоявшую, как обычно, на специальной подставке, она вдруг ощутила прилив невыразимой нежности. И разрыдалась – первый раз с того момента, как узнала о смерти супруга. Слезы, тропическим ливнем струившиеся по щекам, удивили ее. Обычно плач Мэгги ограничивался легким увлажнением глаз, пощипыванием в носу, мимолетным опусканием уголков губ и сдавленным всхлипом. Она была застигнута врасплох этим неожиданным, неистовым потоком извергавшейся из нее жидкости.
Мэгги села за стол и сквозь слезы стала изучать блокнот мужа. На последних записях Джереми, сделанных незадолго до смерти, расплылись мокрые кляксы. Одна из заметок гласила: «Сказать 3. отдать машину в ремонт». «Греки» – говорилось в другой. В тот день в Греции был национальный праздник. При обычных обстоятельствах Мэгги и Джереми отправились бы в греческое посольство (на ней были бы те самые неудобные туфли) и стояли бы там среди приглашенных, ожидая своей очереди пожать руку послу, его маленькой пухлой жене, первому секретарю и военному атташе. Затем выпили бы по фужеру игристого вина и съели что-то чисто символическое, завернутое в виноградные листья; кивнули бы представителю греческой православной церкви, носившему высокий черный головной убор; перекинулись парой фраз с другими послами, а потом бы тихо ушли.
В следующий миг Мэгги растерялась: вдруг муж упомянул в своих записях флориста? Обычно цветами ведала секретарша Джереми, она заказывала сдержанные маленькие букетики, которые рассылались кому следует в знак благодарности или соболезнования.
Промокнув слезы носовым платком, который всегда носила в рукаве, Мэгги приступила к поискам записной книжки мужа. Она по одному выдвигала миниатюрные ящички стола и наконец нашла ее – ту самую потрепанную книжицу в переплете из черной кожи, которой Джереми всегда пользовался, – по крайней мере другой Мэгги у него не видела. Имя его сестры было записано на букву «И». Он каждый год звонил ей на Рождество и еще несколько раз, когда их отец был неизлечимо болен. Мэгги глубоко вздохнула и медленно набрала номер. Венскому телефону потребовалось какое-то время, чтобы осознать, насколько огромное расстояние придется преодолеть сигналу. И вот раздался звонок другого, иностранного, телефона, находившегося в тысячах миль от Австрии. Долго никто не отвечал. Мэгги стала даже опасаться, не угораздило ли ее позвонить Изобелле посреди ночи.
– Алло, – послышался наконец нерешительный голос.
– Изобелла, это ты?
– Да, а кто это?
– Изобелла, это Мэгги.
– Боже мой, Мэгги, откуда ты звонишь? Тебя так хорошо слышно… будто из соседней комнаты.
– Я в Вене. Послушай… Мне очень жаль, но у меня плохие новости.
Последовала пауза.
– Джереми? – спросила женщина на другом краю света.
– Да. К сожалению, в четверг его не стало. Опять пауза.
– Бедняга Джереми. Он был болен?
– Если и так, то мы ничего об этом не знали. Скончался от сердечного приступа, за своим рабочим столом.
– Кто бы мог подумать, что Джереми умрет раньше меня? – с удивлением и печалью произнесла Изобелла. – Ас тобой все в порядке, милая?
– Да, все нормально, – ответила Мэгги с деловитой сухой уверенностью, которой на самом деле не ощущала. – Похороны были сегодня.
– Что ж, придется переписывать завещание, – заметила Изобелла. – Я собиралась все оставить Джереми. У меня ведь больше нет родных.
– Не беспокойся об этом сейчас. Подумай о себе. А мне, наверное, – дрожащим голосом добавила Мэгги, – придется обзванивать всех, кто прислал соболезнования.
– Да, да, конечно, ты должна им позвонить. До свидания, милая. Дай знать, если я могу чем-нибудь тебе помочь. – Сестра Джереми отключилась, и воцарившаяся в комнате тишина нарушалась лишь гулким воем ветра за окном.
Мэгги взяла записную книжку и еще немного подержала ее в руках, глядя на знакомую обложку. Выплакавшись, она чувствовала себя лучше. Ей удалось все сделать как надо. Вдовы всегда плачут, по своим ушедшим супругам. Как убивалась жена испанского атташе по культуре, когда ее муж попал под трамвай… А ведь Мэгги и Джереми были преданной, любящей парой – все так считали… Она громко высморкалась. Все равно никто не услышит. В комнате царила давящая тишина. Единственным звуком был тихий шум холодильника, доносившийся из маленькой кухоньки. Положив телефонную книгу обратно в ящик, Мэгги вдруг заметила у дальней стенки несколько записных книжек, которых ей раньше видеть не доводилось. Уже собираясь закрыть ящик, она вдруг уступила неожиданному соблазну, схватила верхнюю книжку из стопки и пролистала. Дневник! Ну конечно же… Джереми постоянно записывал какие-то свои мысли. «Когда-нибудь я прославлю тебя, – пошутил он однажды. – Напишу мемуары, и ты станешь второй леди Дианой Купер.[1]1
Британская актриса и автор мемуаров, дочь Генри Мэннерса, восьмого герцога Ратлендширского, и жена британского политического деятеля Альфреда Даффа Купера. – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть]»
Мэгги начала читать.
4 октября
Макинтош уезжает в Черногорию. У Ширли выходные до понедельника. Встретил в американском посольстве Айзенбергера. Кажется, он полагает, с «Ай-би-эм» может что-то выйти. Потратил 450 шиллингов на новую пижаму для поездки в Венецию.
«Когда это он планировал поехать в Венецию? – удивилась Мэгги. – Не припоминаю разговоров об этом». Она перевернула пару страничек. Этот текст вряд ли мог бы заинтересовать издателя.
8 октября
Звонил Мойсхен. Освободится только на следующей неделе.
Что еще за Мойсхен? Кажется, по-немецки это означает «мышка»?
12 октября
Встреча с Мойсхен в «Захере».[2]2
Популярное кафе в центре Вены.
[Закрыть] Тафелъшпии[3]3
Венское блюде – отварная говядина с хреном, подается с картофелем и яблочным пюре.
[Закрыть] и хороший гевурцтраминер[4]4
Сорт белого винограда и вино из него.
[Закрыть]. Креветки для Мойсхен. ++ В министерстве просят финансовый отчет. Позвонить Макинтошу.
Интересно, что значат два плюсика? И могло ли у кого-нибудь в министерстве иностранных дел в Вене быть прозвище Мышка? Насколько Мэгги помнила, никто из служащих посольства не походил на грызуна. На приемах, которые устраивали они с Джереми, за столом в основном мелькали свиные рыла. Сам министр, с его волосатыми ноздрями и кривыми зубами, смахивал скорее на кабана, чем на мышь; но, возможно, Мойсхен – его кодовое имя для британской разведки. Сотрудники секретных служб вечно скрываются за разными инициалами, паролями и псевдонимами.
18 октября
Мойсхен присоединяется ко мне в ресторане «Вильдроссштуберль» на берегу Дуная. Наша любимая форель. Зеленый вельтлинер[5]5
Наиболее распространенный в Австрии сорт винограда и белого вина.
[Закрыть] – так себе. Прекрасный вечер. +
На этот раз лишь один плюсик. Определенно Мойсхен – кто-то из MI5.[6]6
Сокращенное название британской службы контрразведки.
[Закрыть] Поэтому Джереми ни разу не упоминал об этом человеке…
24 октября
Мойсхен в голубом. Где обычно, Мойсхен ест осьминога, обжаренного во фритюре, – жалуется, что он жестче обычного. Позволили себе немного пошиковатъ – выпили шампанского. +
Опять один плюсик. Часть кода, наверное.
30 октября
Ходили в маленький кабачок неподалеку от площади Святого Стефана. Мойсхен понравилось все, кроме сельди пряного посола. Выпили по кружке пива.
Названия рыбных блюд наверняка были шифром, обозначающим места расположения секретного оружия, или еще что-нибудь в таком роде. В последнее время Джереми много занимался вопросами разоружения.
Следующая запись была сделана в день рождения Мэгги. Джереми вынужден был пропустить его, поскольку уехал на несколько дней на конференцию в Брюссель.
3 ноября
Забрал Мойсхен от ее дома и отвез на озеро Аттерзее. Дождливо. Мойсхен в отличной форме, каждый вечер ест радужную форель. Этот Крахер делает отличное вино. +++
Три плюсика! «…от ее дома»?! Мойсхен – женщина-агент? И почему Джереми не был в Брюсселе?
Неторопливо, как таяние ледника, в сознание Мэгги закрадывалась тень сомнения. И вдруг безмятежная уверенность, двадцать пять лет безраздельно владевшая ею, исчезла в один миг, рассыпалась, как упавшее на пол печенье под каблуком неосмотрительного прохожего. Рука, сжимавшая записную книжку, задрожала, а язык, внезапно ставший огромным и неповоротливым, будто прилип к нёбу…
Впереди была длинная ночь. Мэгги выключила телефон из розетки, вынула из ящика все записные книжки Джереми и разложила в хронологическом порядке. Начав с самого начала, то есть со дня приезда в Вену три с половиной года назад, она изучила пятьдесят пять записных книжек, пока добралась до дня смерти мужа. Первые упоминания о Мойсхен появились довольно давно. Там и сям, между напоминаниями о светских мероприятиях и необходимых указаниях для Макинтоша и Золтана – шофера Джереми, попадались скрупулезные записи о свиданиях с Мойсхен – ненасытной пожирательницей рыбных блюд. В конце обычно стоял ряд плюсиков, значение которых постепенно стало доходить до Мэгги.
Она вдруг с ужасом поняла, что не может вспомнить их с Джереми последнего плюсика. Когда же это было? Может, после новогодней вечеринки в перуанском посольстве… Вскоре после знакомства с Мойсхен Джереми праздновал с ней день ее рождения, и они ели омара. Омара! С женой он никогда не заказывал омара, считая это непозволительной роскошью. А тут мало того что позволил себе подобную роскошь, так еще и сладострастно описывал, как сексуально Мойсхен облизывает с пальцев масло!
Голова у Мэгги стала тяжелой от гремучей смеси амонтильядо и забурлившего в душе гнева. Глядя на свое отражение в зеркале над камином, она боролась с безудержным желанием разнести блестящую безупречную поверхность, ударив по ней каминным прибором. Но зеркало было собственностью государства, все в этом доме было собственностью государства, да и они с мужем на протяжении долгих лет не принадлежали сами себе…
Судя по записям, однажды Мойсхен и Джереми побывали в Риме. Видимо, как раз в то время, когда мать Мэгги была при смерти. Мэгги жила тогда у своей сестры Сью в Херефорде. Значит, когда у нее было горе, муж в это время развлекался в Риме с любовницей? Она была сильно уязвлена этим известием. Джереми водил Мойсхен в ресторан, который они с Мэгги очень любили, когда жили в Италии. Она подумала – интересно, поменялись ли официанты с тех пор? Они наверняка помнили Мэгги и должны были бы заметить, что Джереми ужинает не с женой. Скажем, Джузеппе. Он, должно быть, удивленно приподнял бровь, увидев их… И сколько еще людей видели ее мужа с Мойсхен? Знали ли об этом в посольстве? В замкнутом коллективе трудно сохранить подобные отношения в тайне. Неужели все подталкивали друг друга локтями у Мэгги за спиной, с жалостью глядя ей вслед? И почему обманутые супруги всегда являются поводом для насмешек? Надо же, они покупали обувь «Феррагамо»! А Мэгги приходилось из соображений экономии довольствоваться неудобными туфлями.
Записи о свиданиях с Мойсхен встречались в дневнике Джереми минимум раз в неделю. И еще обращали на себя внимание загадочные цитаты из телефонных разговоров. Мойсхен была на концерте, Джереми прислал ей цветы. Ха, вот откуда взялся флорист! Господи, он покупал ей туберозы… Она встретила кого-то из сотрудников посольства в спортивном зале. Она сделала красивую стрижку. После обеда они ходили в кино. Ну, это не возбраняется: в области кинематографа у Мэгги и Джереми были разные вкусы. Она предпочитала романтические картины, тогда как он любил кровавые боевики и фантастику. Правда, тот фильм шел в кинотеатре, где показывали исключительно старые ленты, и имел отношение к французской «Новой волне».[7]7
Направление, получившее распространение во французском кинематографе в конце 1950-х – начале 1960-х гг.
[Закрыть] Очень странно…
В первую зиму в Вене Джереми целую неделю проводит с Мойсхен в Кицбюэле! Кажется, он тогда говорил, что уезжает в Лондон на консультацию. Да, точно – Мэгги вспомнила… Она еще усомнилась: неделя – слишком долго для консультации; а он ответил, что планирует заодно навестить отца. На сей раз они пьют глинтвейн в горных хижинах, и Мойсхен предпочитает рыбе фондю. Мэгги и Джереми не были хорошими лыжниками – не довелось научиться. Но австриячка Мойсхен, ясное дело, «родилась на лыжах» и наверняка потрясающе смотрелась на фоне снежных склонов – загорелая, в облегающих спортивных брюках… Какая несправедливость!
Раньше Мэгги никогда не ощущала себя ущербной. Она умела вести себя на людях, создавать домашний уют и, судя по редким комплиментам, которых иногда удостаивал ее муж, все делала правильно. А теперь ей стало ясно: чего-то в ней все же не хватало. Наверное, того, чем обладала Мойсхен. Возможно, ошибка Мэгги состояла в том, что она принимала любовь мужа как должное. Может, она слишком рано позволила себе расслабиться. Ее фигура уже не была так стройна, как у той юной девушки, что выходила замуж за Джереми и была ослеплена его элегантностью, эрудицией и перспективой блестящей карьеры. Может, правду пишут в модных журналах: женщина должна ходить в кружевном белье и пользоваться дорогой косметикой? Мэгги, носившей скромные гарнитуры, купленные в универмаге «Маркс энд Спенсер», и наносившей на ночь крем «Нивея», вероятно, недоставало шарма. Сейчас, когда посольские приемы в прошлом, она спокойно может позволить себе сесть на диету. Впрочем, какой теперь в этом смысл? Все равно Джереми не увидит.
Ах, если бы он был жив… Она бы допрашивала его, упрекала, бросала в лицо обвинения. Если бы муж стоял перед Мэгги сейчас, она потопталась бы на его начищенных ботинках, встала бы на скамеечку и растрепала безупречно уложенные серебристые волосы, заставила бы его сбросить маску снисходительности, огрев каким-нибудь из кубков, полученных в честь победы в гольфе.
Наконец, измучившись и изрядно перебрав спиртного, Мэгги отключилась прямо на диване. Прежде чем погрузиться в сон, она успела подумать о том, что, в отличие от Джереми, Мойсхен, по всей вероятности, жива и здорова…
Той ночью Мэгги приснилось, будто она принимает участие в рыцарском турнире. На противоположном краю поля находилась Мойсхен верхом на акуле. Золтан, шофер Джереми, помогал Мэгги вскарабкаться на боевого коня. Лошадь была ужасно большая, и у Мэгги закружилась голова, когда она взглянула с высоты на зеленую лужайку. На трибуне сидел Джереми, совершенно непохожий на самого себя. Раздувшийся до безобразия, он напоминал Шалтая-Болтая – довольно зловещее зрелище. На Мойсхен был шлем с малиново-красными перьями, солнечные блики сияли на блестящем нагруднике.
– Хилари! – душераздирающе закричала Мэгги, обращаясь к жене исполняющего обязанности посла, в нерешительности стоявшей рядом с полотенцем в руках. – На мне нет нагрудника!
– Есть, – успокаивающе произнесла Хилари. – Просто вы в шоке.
Раздался звон колокола, противники пришли в боевую готовность. Вдруг Джереми встал, упал с трибуны и разбился на мелкие кусочки. Мэгги проснулась. Звон продолжал звучать, возвещая начало турнира. Лишь через минуту она осознала – на самом деле звонили в дверь. И звонили настойчиво. Она неловко встала, пригладила волосы, глядя в зеркало над камином.
– Wer ist da?[8]8
Кто там? (нем.)
[Закрыть] – спросила Мэгги, пользуясь основами немецкого языка, которые освоила за три с половиной года пребывания в Вене.
– Мадам, это Золтан, – послышался грубоватый голос. – Я пытался позвонить вам, но ваш телефон не работает.
Золтан стоял перед дверью с торжественным и в то же время каким-то затравленным видом. Даже его усы свисали ниже обычного. Казалось, он никак не мог подобрать нужных слов. В руке у водителя был маленький тугой букетик оранжевых цинний. «Это так по-венгерски – прийти с цветами», – подумала Мэгги. Золтан официальным жестом протянул букет, слегка кивнул, едва слышно щелкнув каблуками, и степенно произнес:
– Целую ручки.
Он был явно расстроен – и не только смертью посла, но и неизбежной потерей работы. Золтан уехал за хозяином из Будапешта – первого места работы Джереми в континентальной Европе. Поначалу он не числился официальным работником посольства – тогдашний статус Джереми не предполагал наличие личного водителя. Муж Мэгги нанял Золтана частным образом, когда у него стало неважно со зрением, особенно в темное время суток, и он больше не мог сам сидеть за рулем.
В те годы нелегко было получить разрешение на выезд Золтана из Венгрии – а оно было необходимо, когда его шефа перевели в Рим. Временами Джереми приходила в голову мысль, что Золтана выпустили из страны исключительно с целью шпионажа. Но тот постепенно сумел развеять все подозрения и стать незаменимым. Он за считанные дни осваивал кратчайшие пути в любом из европейских городов, был очень находчив и мог починить все, что попадалось под руку.
Эти разносторонние способности снискали ему популярность и среди других сотрудников посольства. Столкнувшись с проблемой, которую он не мог решить самостоятельно, Золтан всегда произносил одну и ту же коронную фразу: «У меня есть друг». Сама сдержанность и благоразумие, он в то же время был неисчерпаемым источником информации и различных вполне достоверных слухов, которые представляют интерес для дипломата, в очередной раз оказавшегося в новом посольстве, в чужой стране.
К тому времени как Джереми послали в Париж в качестве советника, Золтан уже был полноправным членом штата британской дипломатической службы.
– Что же с тобой будет, Золтан? – спросила Мэгги.
Он печально возвел глаза к потолку.
– Пока ничего не говорят, но вряд ли я им еще понадоблюсь.
– Чем займешься?
– Наверное, поеду домой, в Венгрию. Там теперь лучше, чем раньше.
Мэгги приготовила кофе на двоих в маленькой кухоньке, которую они с Джереми соорудили в своих апартаментах, чтобы не спускаться каждый раз в главную кухню, преодолевая два лестничных пролета. За все время их знакомства Золтан еще ни разу не отказался от кофе. Он любил крепкий, без молока, и курил при этом ароматную сигарету.
– Я привез из посольства коробки с вещами, – сказал он, сделав последнюю затяжку и погасив в пепельнице окурок. – Ширли решила, что вам вряд ли захочется самой разбирать стол посла. Там еще была одежда. Принести коробки в дом?
Пока Золтан возился в гараже, Мэгги решила принять душ. Она стояла под шумным потоком, к своему удивлению, наслаждаясь теплом и бодрящим массажем водяных струй. Завернувшись в полотенце, долго и пристально смотрела на себя в зеркало. Зрелище, однако, оказалось неприглядным: опухшие глаза, бледная кожа… Впрочем, так, наверное, и должна выглядеть безутешная вдова. Правда, Мэгги все-таки вынуждена была признаться себе, что печаль в ее сердце уступила место другому чувству, более похожему на гнев, и злой, лихорадочный блеск глаз отнюдь не наводил на мысли о вдовьем горе. Снова раздался звонок в дверь. Мэгги последний раз взглянула на себя в зеркало, выпрямилась и с вызывающим выражением лица накрасила губы самой яркой помадой. Она готова была не только встретить Золтана, но и смело посмотреть в лицо судьбе и всему миру.
Было принесено шесть коробок, наполненных папками, записными книжками, словарями, подставками для ручек и фотографиями в серебристых рамках, хранившими память о встречах Джереми с разными знаменитостями и сильными мира сего. Золтан почтительно повесил на спинку кресла короткое пальто и поставил под кресло пару начищенных до блеска туфель. Сложенный зонт, принадлежавший Джереми, он прислонил к дверному косяку. В руках у него был пакет.
– Пожалуй, займусь этим потом, – сказала Мэгги, внезапно почувствовав себя совсем раздавленной. Дыхание перехватило, когда она подумала о том, что владельца этих вещей больше нет, он навсегда исчез, аккуратно упакованный и убранный подальше, подобно вот этому зонту фирмы «Бриггз». Мэгги похолодела, пытаясь справиться с охватившей ее паникой, – теперь она совсем одна, и некому защищать ее от враждебного мира.
Двадцать пять лет она прожила в тени человека, существовавшего лишь в ее воображении. Однако каким бы подлецом ни оказался в итоге Джереми, все это время он стоял между ней и невзгодами повседневной жизни. Долгие годы ей почти никогда не приходилось садиться за руль, отправлять письма, гладить рубашки, платить по счетам и решать какие-нибудь более серьезные проблемы, чем что надеть или что подать на ужин. О быте заботился персонал посольства. Однако Мэгги к такому положению вещей привыкла – министерство иностранных дел принимало все важные, а временами и малозначительные решения за нее. Без разрешения руководства Мэгги не могла позволить себе даже сменить чехлы на креслах.
Она жила в странах, куда они ее посылали, в выбранных кем-то домах, с нанятой кем-то другим прислугой. Понятие свободы любого рода до сего момента было для нее пустым звуком. Та ограниченная возможность выбора, которой они с мужем могли пользоваться в личной сфере, была прерогативой Джереми. Лишь теперь Мэгги впервые в жизни сможет принимать решения самостоятельно. Ей казалось, будто она оказалась на краю пропасти и не решается посмотреть вниз.
Стоя на коленях у письменного стола, Золтан включил телефон в розетку. Звонок раздался незамедлительно, оба они от неожиданности подпрыгнули.
– Слава Богу! Я думала, у вас телефон не работает! – Звонила Ширли, бывшая личная помощница Джереми. – Никому не удалось прорваться к вам, а пытались многие. Особенно волновалась миссис Макинтош.
– Прошу прощения, – извинилась Мэгги. – Я на ночь отключила телефон.
– Думаю, ничего плохого не случится, если Золтан еще несколько дней повозит вас. Вам, наверное, понадобится съездить в банк и все такое прочее… Подчистить хвосты, так сказать.
– Сколько времени я смогу здесь оставаться? – спросила Мэгги, вдруг осознав, что от нее уже ждут каких-то активных действий.
– О, не беспокойтесь об этом, – поспешила успокоить Ширли. – Уверена – нового посла долго еще не назначат. Все это так неожиданно… Полагаю, вам не следует торопиться. Вот вернется Эсмеральда и поможет вам собраться, мы пришлем в помощь еще кого-нибудь из посольства, если захотите.
Да, неплохая мысль – наведаться в банк. В кошельке у Мэгги оставалась около двухсот шиллингов. Золтан церемонно открыл перед ней дверь, они вместе вошли в лифт, направляясь в гараж. Ей предоставили автомобиль посольства под номером два – темно-красный «ровер». Все и в самом деле были очень добры. Она подумала – по возвращении нужно обязательно позвонить Макинтошу и поблагодарить его.
