Текст книги "Жена ловеласа"

Автор книги: Энн Цвек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Сестра казалась усталой, но вполне счастливой. Она стала немного стройнее, чем раньше, и была одета в старый свитер и джинсы. Увидев ее, Мэгги сразу почувствовала себя глупо в своем тщательно подобранном парижском наряде. Она считалась в их семье образцом успеха – дочь, вышедшая замуж за дипломата и блиставшая в салонах континентальной Европы… По крайней мере мама описывала ее жизнь именно так. Сью занимала второе место: ее муж был солидным, честным и домовитым руководителем отделения местного банка. А сестра занималась домом и садом, растила цыплят, готовила домашним на плите «Ага»[122]122
  Фирменное название кухонных плит производства компании «Глинуэд труп сервисез».


[Закрыть] и почти никуда не выходила, за исключением местного паба, где изредка встречалась с подругами, или сопровождала Джима на собрания работников банка.

Дом был теплый и уютный, девочки нарядили елку. По радио звучал рождественский гимн. Джим принес Мэгги выпить; кошка забралась к ней на колени и замурлыкала. Девочки уселись с обеих сторон и засыпали ее вопросами. Правда ли, что в период ее пребывания в Вене в посольство приезжал Стинг? В самом ли деле у нее был дворецкий, и был ли он похож на дворецкого из сериала «Вверх и вниз по лестнице»?[123]123
  Английский телесериал 1970-х годов.


[Закрыть]

Сью принесла индейку, и Джим грубоватым голосом прочел молитву. Мэгги успела забыть, какой вкусной бывает домашняя индейка. От индейки поднимался пар. Джим отрезал для Мэгги кусочек грудки, а Сью положила ей на тарелку брюссельской капусты. Один из псов ткнул ее мокрым носом, Мэгги ласково потрепала его ухо. Они с мужем не заводили собак – Джереми страдал аллергией и на животных. Он даже не мог находиться в доме, где раньше жила собака. Мэгги окинула взглядом собравшуюся за столом семью – и, к своему ужасу, разрыдалась.

– Пожалуйста, не плачьте, тетя Эм, – попросила Дейзи, обнимая ее за плечи.

Мэгги не могла раскрыть им причину своих слез, но плакала она не из-за Джереми.

После ужина Джим откупорил бутылку бренди, девочки пожарили на открытом огне каштаны. Мэгги выбрала свою любимую шоколадную конфету из коробки «Блэк мэджик».

Она привезла сестре из Парижа шелковый шарф от «Гермес», Сью благоговейно складывала и разворачивала его.

– Какой восхитительный шелк! – сказала она.

Джим неловко держал в больших ладонях одежду Джереми.

– Примерь, пожалуйста, не стесняйся, – подбадривала его Мэгги.

И он предстал перед женщинами в костюме в тонкую полоску от какого-то лондонского портного – смущенный и очень красивый.

– Теперь я буду самым шикарным малым в нашем банке, – пошутил Джим, и все засмеялись.

– Тебе, наверное, скучновато с нами, – сказала Сью, когда каштаны были очищены и девочки уже посмотрели подарки.

– Нет, что ты! Ты просто не понимаешь… Я давно мечтала о таком Рождестве. И очень рада, что оказалась сегодня здесь, с вами.

В соседней комнате зазвонил телефон.

– Кто бы это мог быть? – удивился Джим. Мэгги слышала, как он озадаченно говорил с кем-то. – Мэгги, тебя, – позвал он, – из-за границы.

– Boldog karacsonyt! – донесся откуда-то издалека голос Золтана. – С Рождеством! Я лишь хотел сообщить вам, что случайно столкнулся с Илонкой.

Вернувшись в Лондон, Мэгги разыскала коробку из серии «Бумаги Джереми» с самыми ранними записями. Надо было вновь внимательно все изучить, освежить память. Она открыла бутылку сладкого шампанского – прощальный подарок Золтана, а потом одну за другой стала перечитывать записные книжки, пока не уснула.

Первым местом назначения Джереми после женитьбы на Мэгги был Вашингтон, и именно там он начал вести дневник. Год, проведенный в Лондоне, сразу после свадьбы, в дневниках не упоминался. В Вашингтоне Джереми, тогда еще молодому начинающему дипломату, приходилось каждый день ездить на работу из Александрии, оставляя молодую жену в домике, выделенном министерством. Унылость интерьера их довольно скромного жилища в какой-то мере скрашивали немногочисленные, милые сердцу вещи, привезенные из Англии. Мэгги целыми днями копалась в маленьком садике и включала всю бытовую технику в доме. Наконец-то у нее была сушилка, не говоря уже о льдогенераторе и мусородробилке. Она ездила на маленькой «мазде», которая говорила «Нажмите кнопку Д, чтобы ехать, или С, чтобы остановиться». А еще она заходила в огромные торговые центры и часами уныло бродила вдоль бесконечных рядов с футболками, на которых были незнакомые надписи. «С вас девя-ат-надцать девя-аносто девя-ать», – говорила кассирша, сонная молодая негритянка, неторопливо снимая изделие с вешалки и демонстрируя длинные кривые ногти, покрытые серебристым лаком.

Никогда еще Мэгги не чувствовала себя такой несчастной. Конечно, она писала матери восторженные отчеты, которые та еще сильнее приукрашивала, пересказывая подробности подругам из «Женского института». Джереми познакомился с президентом, Мэгги побывала с мужем на приеме по случаю дня рождения королевы, записалась на курсы составления букетов вместе с женами других дипломатов и выиграла первый приз.

Иногда их с Джереми приглашали на важные мероприятия – там ее обычно знакомили с разными влиятельными людьми, и каждый представлял какое-нибудь ведомство, целую организацию или компанию, названия которых запомнить было просто нереально. От обилия и труднейших аббревиатур Мэгги терялась. «МистерХогарт из Эс-пи-кью-ар и мистер Энтони Бигелоу, бывший президент Ар-ай-пи»… Однажды жена посла пригласила Мэгги на чай и прогулялась с ней вдоль цветника. Об этом событии Мэгги не раз упомянула в своих письмах домой, в Ледбери.

По выходным Джереми оставался дома и косил лужайку, а Мэгги готовила воскресное жаркое. В будние же дни она разогревала в микроволновке превосходные готовые блюда из местного универсама «Сейфуэй». Тогда Джереми еще не был гурманом и проводил воскресные вечера за изучением передовиц «Нью-Йорк тайме».

Между тем Мэгги начала печь кексы из полуфабрикатов, которые продавались в супермаркетах, и стала все чаще говорить, как герои сериалов, «удачного дня». А еще несколько месяцев спустя в ее лексикон вошла фраза «Желаю приятно провести время». Она часами смотрела телесериалы семидесятых годов и знала наизусть все рекламные заставки. В итоге Джереми стал выражать недовольство – особенно после того случая, когда Мэгги заявила за ужином, что цыпленок получился «пальчики оближешь».

– Может, тебе заняться чем-нибудь более полезным, чем смотреть телевизор? – предложил он.

Мэгги купила небесно-голубой спортивный костюм, записалась на аэробику и попросила маму прислать ей все тома эпопеи «Танец под музыку времен».[124]124
  Двенадцатитомная серия романов английского писателя Энтони Пауэлла.


[Закрыть] Джереми попрекнул ее тем, что американские женщины, в отличие от нее, занимаются благотворительностью. Тогда она взяла под свою опеку дерево – смотрела, как его сажали в парке Рок-Крик, а потом навещала время от времени. И примкнула к женщинам, выпекавшим пирожные для благотворительной распродажи, дабы испытать свой новоприобретенный талант, развившийся благодаря широкому ассортименту местного супермаркета.

Ближайшей соседкой Мэгги была усталая домохозяйка Делия, ее муж работал в Пентагоне. Они сразу подружились. Делия была веселой, жизнерадостной женщиной, Матерью двух мальчиков. Мэгги любила находиться в ее обществе. Когда-то Делия была красива, но теперь страдала излишней полнотой и даже не пыталась ее скрывать – носила шорты и обтягивающие майки. По ее словам, она так и не сумела сбросить вес, набранный после рождения детей. Делия говорила о диетах с тем же энтузиазмом, с каким Мэгги могла обсуждать новейший опус Энтони Пауэлла, и при этом преспокойно поглощала шоколадные пирожные.

Время от времени Мэгги присматривала за сыновьями Делии, когда та отправлялась в магазин. Они усаживались втроем на диване, пили газировку с сиропом и смотрели мультфильмы. У нее замирало сердце, когда коротко подстриженная головка ребенка сонно опускалась ей на плечо или детская ручка случайно хваталась за ее колено. Однажды они с Делией, отправив мальчиков к бабушке, сидели на веранде, пили «Кровавую Мэри» и слушали трели пересмешника. В тот вечер подруги очень много и оживленно болтали и здорово набрались. Потом явился Джереми с суровым лицом и увел Мэгги домой.

В предрождественский период, начинавшийся сразу после того, как догорал последний костер из осенних листьев, на территории, которую Делия называла «передний двор», появлялись красноносые олени; маленькие огоньки всю ночь сияли на их сбруе. Лежа в постели, Мэгги рассматривала отблески огоньков на потолке своей спальни и думала: интересно, закончится ли когда-нибудь эта ее странная жизнь на другой планете.

В вашингтонских дневниках Джереми интересного оказалось мало. Будучи одним из младших дипломатов посольства, он не привлекал ни красивых юных секретарш, ни других женщин. Как бы ни была важна его работа, все ее результаты оставались «за кадром», и в местной колонии дипломатов они с Мэгги не играли хоть сколько-нибудь заметных ролей. С сильными мира сего общались посол и его жена, именно они появлялись на цветных фотографиях рядом с теми, кто изо дня в день творил историю. В дневнике Джереми упоминались вечеринки с коллегами, на которых собравшиеся ели барбекю на крыльце; хозяева – в смешных фартуках, гости – в гавайских рубашках и шортах.

Американцы, обитатели пригородов, были, по мнению Мэгги, помешаны на комфорте; они постоянно ходили в одежде, которая ассоциировалась у нее исключительно со спортзалом или стадионом, и всюду таскали с собой воду или сок в бутылках с пластмассовыми «сосками». Это были дружелюбные, непосредственные, по-детски наивные люди, при знакомстве они часто с неподдельным изумлением спрашивали у нее: «Откуда вы?» Им была свойственна милая, обезоруживающая доверчивость. Иногда Мэгги казалось – представься она родственницей Санта-Клауса и его оленей, ей бы, пожалуй, поверили. На улице, в магазинах все улыбались ей. «Всего доброго», – весело говорила она с ответной улыбкой и даже налепила на бампер своей «мазды» наклейку с надписью «Улыбайся!».

Однажды Мэгги зашла в гости к Делии и увидела подругу в халате, с растрепанными волосами, прилипшими ко лбу, и с опухшими от слез глазами. Мальчики, угрюмо ссутулившись, сидели перед телевизором и смотрели мультик про дятла Вуди.

– Что случилось? – спросила Мэгги, пройдя на кухню.

– Дэн… Я узнала, что он изменяет мне.

Когда Делия вешала в шкаф брюки мужа, из кармана выпала записка. Она хотела ее выбросить, но потом решила проверить – вдруг что-то важное – и положила в собственный карман. Мэгги развернула протянутую ей мятую страничку из записной книжки. «Приходи сегодня в четыре. Я буду одна. Хелен». Мэгги нервно вертела бумажку в руках, ее сердце бешено колотилось.

– Но это ведь еще не является неопровержимым доказательством, – усомнилась она.

– Я говорила с мужем, когда он пришел домой, – сказала Делия. – Начала с шуток – мол, конечно, это все ерунда, все, наверное, не так, как может показаться… А он вдруг стал таким серьезным и признался, что давно хотел сказать мне, но не решался…

– Что сказать?

– Что влюблен в женщину с работы и хочет развода. Мэгги тяжело опустилась на стул.

– О Боже, Делия…

От всего сердца сопереживая подруге, она все же в глубине души испытывала некоторое облегчение – уж с ней-то такого случиться никак не может… Отогнав от себя крамольную мысль, она стала готовить для Делии кофе, повторяя какие-то банальности. Может, он еще передумает. Может, это просто мимолетное увлечение. Конечно же, он вернется. У них ведь дети. Он не сможет просто так от нее отказаться. Прекрасно понимая, что все он сможет, Делия смяла в руках бумажный носовой платок, разорвала его на мелкие части, а потом вытерла нос тыльной стороной ладони. Они пили кофе, Делия рыдала, пока не настало время возвращения Дэна. Мэгги тихо ускользнула, оставляя супругов выяснять отношения наедине.

На следующий день Делия уехала к матери вместе с детьми. Мэгги последний раз погладила ершистые головки мальчиков и помахала им на прощание с тротуара от дома Делии. Потом перед бывшим домом соседей выросла высокая трава, а на краю лужайки появилась табличка «Продается». Оставленные на крыльце музыкальные колокольчики печально звенели при дуновении ветра. В этот раз на Рождество не было оленей со светящейся сбруей и отблески огоньков не плясали на потолке. Уютно устроившись на кровати, справа от Джереми, Мэгги прижималась к нему, уверенная в том, что перипетии подобного рода никогда не возмутят спокойствие их маленького мирка.

В дневнике Джереми не было упоминания о личной драме соседей, к которой он, кстати, почти не проявил интереса. В основном там содержались лишь сухие заметки о делах. Несколько обедов и один ужин с какой-то Джессикой, но никаких признаков любовной связи. Джереми был человеком амбициозным, и должность в Вашингтоне являлась для него важной ступенькой карьерной лестницы, поэтому в вашингтонских дневниках по большей части отражались лишь детали повседневной работы. В отличие от откровений, содержащихся в записных книжках из коробок, относящихся к Будапешту…

Будапешт

После Вашингтона Джереми послали в Будапешт. Венгрия тогда еще была социалистической страной, и радикальных перемен там не предвиделось. Мать Мэгги, пытаясь скрыть собственное разочарование, говорила подругам, что командировка в Будапешт – очень «деликатное» государственное поручение. Джереми был назначен вторым секретарем посольства и участвовал в решении политических вопросов – в условиях Восточной Европы того времени его работа действительно требовала деликатности.

Вначале обстановка в городе казалась Мэгги тоскливой и гнетущей – плохо освещенные улицы, закопченные фасады домов, испещренные пулевыми отметинами со времен войны и восстания 1956 года. Мэгги, как правило, полагалась на спецмагазины посольства, но временами поиски провизии забрасывали ее на мрачный рынок, где беспорядочными грудами была навалена грязная морковь и капуста и обессиленные старики с пустыми полиэтиленовыми пакетами, болтавшимися на запястьях, стоически выстраивались в очереди.

В первый раз она почувствовала себя богатой, привилегированной особой – и не нашла в этом ничего приятного. Когда Мэгги выходила из автомобиля, принадлежавшего посольству, люди оборачивались и таращились на нее, будто перед ними собственной персоной явилась Грейс Келли. В то время лишь в их посольстве имелся «даймлер». Маленькие «трабанты», испускавшие коричневые выхлопы, вежливо уступали дорогу, когда Золтан вез по сумеречным бульварам Мэгги и ее мужа.

Они оказались представителями обеспеченного класса в стране неимущих, повсеместная «благородная бедность» граждан этой страны приводила Мэгги в смятение. Она охапками покупала цветы у старушек в платках, целыми днями стоявших на холоде у выходов из метро. «Aranyos»,[125]125
  Вы прелесть (венг.).


[Закрыть] – шептали они, когда она совала им в руки монеты. «Не волнуйтесь, это пройдет, – говорили ей дипломаты, прибывшие в Венгрию раньше и уже имевшие к подобным зрелищам иммунитет. – Через какое-то время вы перестанете замечать все это. Хотите увидеть настоящую бедность – поезжайте в Румынию».

Сопровождая мужа в ознакомительной поездке по Румынии, она убедилась в их правоте. Ей и в голову не могло прийти, что при подобном режиме может существовать европейская нация; в ее представлениях такой режим ассоциировался скорее с Гаити и Папой Доком.[126]126
  Прозвище диктатора Франсуа Дювалье, президента Гаити с 1957 по 1971 г.


[Закрыть] По прошествии суток Мэгги тоже начала говорить шепотом, как и все вокруг: страх распространялся повсюду – как туман, он обволакивал дома и проникал под двери. В лицах румынских чиновников читалось что-то неумолимо зловещее, у них были вкрадчиво-ласковые улыбки, сладкие, словно мед, а глаза – непроницаемые, как тонированное стекло в окнах машин «скорой помощи». «Джереми, поедем домой», – взмолилась она однажды, стоя в ванне бетонного бункера, называемого гостиницей, когда струйка противной солоноватой воды из крана стала совсем тоненькой, а потом вообще перестала течь. Власть Чаушеску была еще сильна, повсюду восхвалялись его достижения, и огромный газопровод, как злобный полип, опутывал серый городской пейзаж. Вернувшись в Будапешт, Мэгги почувствовала, что вернулась к цивилизации.

Мало кто в посольстве знал венгерский – сложный, неприступный язык, на котором Джереми очень быстро научился говорить бегло. Впрочем, западным дипломатам все равно не разрешалось вступать в неформальные отношения с местными жителями. Их круг общения ограничивался другими западными дипломатами и их женами, все они демонстративно делали хорошую мину при очень плохой игре. Супругов приглашали на закрытые вечера с небольшим количеством гостей, где собравшиеся сидели в ярко освещенной квартире и вели светские беседы, тщательно следя за своей речью на случай прослушивания. «Бойтесь нытиков и просителей», – сразу же по прибытии предупредила Мэгги жена посла. Она имела в виду тех, кто подводил свою компанию, не вписываясь в установленные правила, и говорил о том, о чем говорить было нельзя. Мэгги невольно вспомнила слова матери: «Конечно, в больнице попадались женщины, кричавшие во время родов, – рассказывала она Сью, когда та готовилась родить Джанет, – но все они принадлежали к низшим слоям общества».

Мэгги всегда с нетерпением ждала выходных, когда можно было покататься на лошадях вместе с другими представителями дипломатического корпуса, проехаться по акациевым аллеям и по полям на краю пушты. Обычно делали остановку на лугу, конюхи принимали лошадей, а тем временем в железных котелках на открытом огне бурлил гуляш. Отдыхающие усаживались на тюки сена и пили из пластиковых стаканчиков поданное им белое вино.

Наверное, так бывало в Индии во времена британского господства, думала Мэгги. Она была не особенно искусной наездницей, но ей всегда давали смирную кобылу, которая спокойно ждала, пока Мэгги вскарабкается в седло, и позволяла себе лишь легкий галоп. Иногда Джереми составлял жене компанию. В юности он часто ездил верхом на охоту и на конных прогулках всегда обгонял Мэгги, оставляя ее далеко позади. Мощные ноги его жеребца вздымали облако пыли. А зимой они катались на санях по заснеженным равнинам, укрыв ноги мехом и согреваясь обжигающей горло палинкой.

Супруги жили в Буде,[127]127
  Западный район Будапешта на правом берегу Дуная


[Закрыть] в простом удобном доме с большим садом, где могли бы резвиться их дети в компании золотистых ретриверов – если бы только Мэгги была способна иметь детей. Она всю себя посвятила попыткам зачать ребенка, время от времени пребывая в счастливой уверенности, что задуманное исполнилось – пока снова не приходили месячные, разбивая надежды.

Зимы были долгие, снежные, и весь город в это время почему-то становился коричневым. Мэгги искренне полагала, что именно коричневый настоящий цвет коммунизма, а вовсе не серый: коричневый снег под голыми коричневыми ветвями облетевших деревьев, проникавший повсюду запах бурого угля и бурый смог, коричневые шторы и темно-коричневая деревянная мебель в немногочисленных гостиницах для иностранцев.

Затем стали пробиваться первые ростки демократии. Мэгги и Джереми еще были в Венгрии, когда рухнула Берлинская стена и на улицу высыпали толпы людей со свечами, когда стали срывать с фасадов зданий красные звезды и начались торжественные перезахоронения героев восстания 1956 года. То было волнующее, веселое время, и письма Мэгги домой были пропитаны неподдельным энтузиазмом – впервые она ощущала, что присутствует при исторических событиях. Они с Джереми разделяли чувства друг друга, и тот период был одним из счастливейших в их совместной жизни. Она и вообразить себе не могла тогда, что их идиллии угрожала Илонка.

Мэгги хорошо помнила Илонку. В то время всех работников посольства тщательно проверяли – как британская секретная служба, так и тайная полиция Венгрии. Гизинени, которая готовила пищу и убирала в их доме, была милой, доброй женщиной, но это не мешало ей периодически просматривать содержимое мусорного ведра и следить за каждым шагом хозяев. Дипломатам рекомендовали не оставлять на столах никаких финансовых документов и не путешествовать отдельно от супругов. Телефон издавал подозрительные звуки при каждом снятии трубки.

Илонка, однако, сумела добиться немалых успехов – ей доверили массировать упругие мышцы сотрудников посольства и делать педикюр их женам. Она приходила каждую среду, после обеда, и сконфуженно стояла на пороге с пакетом, наполненным профессиональными принадлежностями. Потом снимала пальто и меховую шапку и аккуратно ставила ботинки у двери. Она обычно приносила с собой домашние тапочки.

Джереми отправлялся в спальню для массажа, облегчавшего боли в спине; затем Илонка делала ему маникюр, приводя в безупречный вид его розовые овальные ногти. Иногда Мэгги баловалась педикюром – у нее сильно уставали ноги от бесконечного стояния на официальных приемах. Она всегда приглашала Илонку на рождественское угощение для прислуги и оставляла ей под елкой подарок. Венгры никогда не открывали подарки в присутствии дарящего – они аккуратно клали их в сумку, вежливо благодарили и потом больше не упоминали о них. У Мэгги при этом оставались неприятные сомнения – понравился ли ее подарок, не был ли он слишком дорогим или слишком дешевым…

Как теперь выяснилось, Илонка была совсем не такой застенчивой, какой казалась. Сеансы массажа постепенно переросли в сексуальные подвиги – жар, которым были пронизаны их с Джереми встречи, не удалось спрятать даже за сухим и до крайности прозаичным стилем изложения, свойственным мужу Мэгги. Помимо этого, они встречались у нее дома, в маленькой квартирке, в отсутствие мужа, и даже сам Джереми удивлялся тому, какое немыслимое наслаждение доставляли ему ее проворные пальчики.

Мэгги сохранила приятные воспоминания о занятиях любовью с мужем. В конце она обычно клала голову ему на грудь, нежно поглаживая редкие волоски на теле, и слушала, как бьется его сердце – сначала громко, потом все тише и тише. «Моя милая малышка Мэгги», – говорил он, нежно целуя ее в макушку. В такие минуты она часто мечтала о ребенке, который мог бы у них родиться. Безусловно, он был бы мальчиком, высоким, как отец, и его назвали бы Эдвардом в честь отца Мэгги, который умер, когда она была еще совсем маленькой. Она представляла, как он идет в школу с ранцем, в школьной форме и в форменной кепочке. Один из немногих жарких споров, которые когда-либо происходили у них с мужем, касался того, отправлять ли будущего сына в школу-интернат. Джереми мечтал чуть ли не в младенчестве записать мальчика в Итон, Мэгги же настаивала на том, что ребенок должен воспитываться в лоне семьи.

– А что будет, если меня отправят на Восток, например в Стамбул? – спросил Джереми.

– Поживем – увидим, – ответила Мэгги. – Но я не хочу, чтобы моего ребенка случайно заперли в раздевалке и у него началась истерика…

– Дорогая, – поддразнивал ее муж, – он еще не родился! А мы уже переживаем из-за его истерик…

– А как же все эти хулиганства, которые чинят воспитанники школ для мальчиков? – гневно допытывалась она.

– Ах, вот ты о чем… Это просто один из этапов взросления. – Джереми перевернулся на другой бок и закрыл глаза. – Уже поздно, дружок, пора спать, – добавил он, давая понять, что не хочет продолжать разговор.

Какие же еще неземные удовольствия могла предложить Илонка ее степенному мужу-англичанину в своей унылой квартирке, где спальня была отделена от кухни коричневой занавеской, а по всему дому разносился запах вареной капусты? Что эта девушка могла ему дать такого, чего не могла дать жена? – спрашивала себя Мэгги, чье сердце было безнадежно разбито…

– Здравствуй, Золтан, – сказала по телефону Мэгги. – Завтра прилетаю в Будапешт рейсом авиакомпании «Малев» в двенадцать пятнадцать.

– Я встречу вас, мадам, – ответил он. – Мы по вам соскучились, я и Симона.

Покидая Лондон, Мэгги наведалась в отдел нижнего белья в «Селфриджес». На этот раз она была гораздо более свободна в выборе, чем много лет назад, когда в этом же магазине покупала вместе с мамой приданое. Зеркала в магазинах обычно безжалостны, но все же, встав боком к зеркалу и что есть силы втянув живот, Мэгги отметила, что ее круглые ягодицы остались упругими и она даже немного похудела, избавившись от необходимости постоянно присутствовать на банкетах. По крайней мере, попав на массаж к Илонке, она может не стесняться своего тела. Словом, внешняя трансформация Мэгги была завершена, чего нельзя было сказать о внутреннем состоянии.

Золтан с Симоной приехали встречать Мэгги вместе, на его новом автомобиле марки «фиат-пунто», которым он очень гордился. Симона дрожала, кутаясь в шубку из искусственного меха под леопарда, и жаловалась на холод, но все равно смеялась, весело глядя из-под желтой обесцвеченной челки, в которой проглядывали темные корни. Открыв окно, она прикурила тоненькую сигарету.

– Ну, как дела, Мэгги-и? Наш карающий ангел вернулся?

Золтан стремился обратить внимание Мэгги на изменения в облике города, произошедшие за десять лет.

– Нам повезло с погодой, – произнес он.

Теперь в Будапеште улицы были ярко освещены, в глаза бросались нарядные витрины, рестораны и бары; однако на дорогах, запруженных иностранными автомобилями, появились ужасные пробки. На свежеоштукатуренных фасадах домов не видно было пулевых отметин. Кроме того, как показалось Мэгги, люди на улицах были гораздо лучше одеты и больше не носили с собой полиэтиленовых пакетов. Смог рассеялся, и холодное небо отражалось в реке, отчего Дунай казался почти голубым. Золтан поселил ее в маленькой гостинице с видом на реку и меблировкой в пастельных тонах – без единого оттенка коричневого.

– Будапешт стал таким красивым, – сказала Мэгги. Золтан даже покраснел от удовольствия.

Он жил в одном из серых высотных зданий на окраине города и пригласил Мэгги в гости, пообещав, что Симона приготовит spaghetti alia carbonara.[128]128
  Спагетти с яйцом, сыром, жареной ветчиной и черным перцем (ит.).


[Закрыть]

Симона рассмеялась и сказала, что попробует. Ветчина здесь была не такая, как дома, в Италии, зато она привезла с собой настоящий сыр пармезан. Она видела его и в Будапеште, в одном маленьком магазинчике на рынке, но там он слишком дорого стоил.

Очень скоро Мэгги предстояло узнать, насколько все вокруг подорожало.

Вечером состоялось очередное собрание заговорщиков, на сей раз – на крошечной кухоньке в квартире Золтана, за спагетти и бутылкой венгерского вина. Он стал со всеми подробностями рассказывать Мэгги, по какой улице шел, на каком трамвае ехал и что почувствовал, когда внезапно увидел Илонку. Она, правда, сильно изменилась за прошедшие годы, но все равно он сразу узнал ее. Пригласил выпить кофе в ближайшем баре. Она спрашивала о Джереми и вполне надлежащим образом опечалилась, узнав о его кончине. Мэгги передернуло, когда она это услышала.

Теперь у Илонки был собственный салон красоты на острове Маргит. Симона сходила туда на маникюр и массаж лица и сообщила, что хоть Илонка и презренная корова, салон у нее шикарный – с нежно-розовыми полотенцами, расслабляющей музыкой и очень симпатичными кабинками для переодевания. Илонка не делала ей массаж лица собственноручно, а просто сидела в углу кабинета. На ней были очки в роговой оправе. Девушки иногда спрашивали у нее совета, если попадалась клиентка с особенно буйной растительностью на лице или с каким-нибудь особенно зловредным прыщом. Но в остальном ее обязанности сводились к управлению своим маленьким розовым королевством и к встрече клиентов, которых она приветствовала на их родном языке. По словам Симоны, Илонка немного говорила по-итальянски и даже похвалила ее сумочку, купленную в Риме перед отъездом. Симона записала на прием и Мэгги.

– Под вымышленным именем, – заговорщицки пояснил Золтан.

Он отвез ее в гостиницу. Мэгги устала и всю дорогу молчала, глядя на непривычно ярко освещенные улицы.

– Постой-ка, а как ты узнал Илонку? – озадаченно спросила она, готовясь выйти из машины. – Мне казалось, вы с ней вообще не были раньше знакомы…

Последовало молчание. Золтан и Симона переглянулись.

– О, узнать ее было довольно легко, – хмуро признался он. – Понимаете… Я не говорил вам этого раньше, потому что обещал господину послу… В общем, Илонка – моя бывшая жена!

После такого ошеломляющего открытия трудно было уснуть. Мэгги вспомнила, как Золтан рассказывал ей о своей женитьбе во время поездки по Франции, когда они с ним планировали отомстить Дельфине. О том, как однажды пришел домой и застал жену с другим. Неужели этим другим был Джереми? Мэгги восстановила в памяти первое появление Золтана у них в доме и посмотрела на ситуацию под другим углом. Однажды Джереми вернулся с работы и привел с собой неприметного худощавого человека. «Это Золтан, – представил он его. – Я решил нанять его в качестве водителя, раз уж у меня стало хуже с глазами».

Мэгги знала, что у мужа проблемы со зрением. Они вместе сидели в унылом коридоре глазной больницы Будапешта, в окружении печальных людей, которые шепотом переговаривались междухобой, ожидая приговора специалиста. Для Джереми вердикт был таков: врожденное нарушение зрения, которое в принципе может годами не беспокоить, но не исключено и внезапное ухудшение. В случае сильной усталости у пациента может двоиться в глазах, и ему ни в коем случае нельзя водить ночью автомобиль. Позже, в Лондоне, один очень уважаемый специалист с Харли-стрит подтвердил диагноз, но тогда, в Будапеште, Мэгги не придала всему этому большого значения. Ей казалось, что проблемы Джереми не настолько серьезны, чтобы нанимать водителя.

Мужчины, по ее мнению, вообще слишком носятся со своими болячками. Хотя, с другой стороны, Джереми было совершенно несвойственно расточительство и он не стал бы без необходимости тратиться, даже несмотря на то что зарплата венгерского шофера тех времен почти не отражалась на их семейном бюджете. Мог ли Золтан путем шантажа заставить Джереми взять его на работу? Поразмыслив, Мэгги пришла к выводу – скорее всего так и было. Должность водителя дипломата с перспективой заграничных поездок и зарплатой в валюте была для гражданина социалистической Венгрии подарком небес. Но как это не похоже на Джереми – унизить себя, пойдя на компромисс с таким человеком!

Впрочем, обнародование его связи с Илонкой вызвало бы ужасный скандал, который бы весьма отрицательно отразился на перспективах дальнейшего продвижения по службе. Если уж западным дипломатам нельзя было просто дружить и общаться с жителями страны – участницы Варшавского договора, то уж тем более им не дозволялось спать с ними. Такие случаи бывали впрош-лом и иногда перерастали в шпионские скандалы, освещаемые сенсационными репортажами в британской бульварной прессе. Джереми, с его честолюбием, сметал все препятствия на своем пути. Мэгги вспомнила, как замечала холодность в общении между ее мужем и Золтаном. Тогда, правда, она считала это характерной для Джереми манерой поведения по отношению к людям, которых он причислял к более низкому социальному слою. И только теперь стало ясно, какими побуждениями, помимо материальной выгоды, руководствовался Золтан, помогая ей претворять в жизнь планы мести.