Текст книги "Слуги правосудия"

Автор книги: Энн Леки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Энн Леки
СЛУГИ ПРАВОСУДИЯ

Моим родителям, Мэри П. и Дэвиду Н. Дитцлеру, которые так и не увидели эту книгу, но всегда были уверены, что она обретет жизнь.

ГЛАВА 1

Тело, обнаженное, землистого цвета, лежит лицом вниз, снег вокруг забрызган кровью. Минус пятнадцать градусов по Цельсию, и буран прошел лишь несколько часов назад. Снежная гладь уходит вдаль в тусклом утреннем свете, и только несколько следов ведут в ближайшее строение из ледяных блоков. Бар. Или то, что сходит за него в этом городишке.

Есть что-то тревожно знакомое в этой вытянутой руке, в линии тела от плеча к бедру. Но вряд ли я знаю этого человека. Я здесь никого не знаю. Это – ледяная дыра на холодной и удаленной планете, которая вообще не соответствует представлениям радчааи о цивилизации. Я оказалась здесь, на этой планете, в этом городишке, только из-за неотложного личного дела. Тела на улице не имеют ко мне никакого отношения.

Иногда я не знаю, почему делаю то, что делаю. Прошло уже столько времени, а я так и не привыкла, что не получаю приказов, чтобы непрестанно им следовать. Поэтому не могу вам объяснить, почему я остановилась и приподняла ногой обнаженное плечо, чтобы увидеть лицо этого человека.

Обмороженную, в крови и синяках, я ее узнала. Ее звали Сеиварден Вендааи, и давным-давно она была одним из моих офицеров, молодым лейтенантом, которая со временем получила повышение и стала командовать другим кораблем. Я думала, она мертва уже тысячу лет, но она здесь, и это неоспоримо. Я присела на корточки и попыталась нащупать пульс, уловить малейшие признаки дыхания.

Еще жива.

Сеиварден Вендааи больше не моя забота и не моя ответственность. И она никогда не входила в круг моих любимых офицеров. Разумеется, я повиновалась ее приказам, и она никогда не превышала полномочий с вспомогательными компонентами, не причиняла вреда моим сегментам (как поступали некоторые офицеры). У меня не было повода думать о ней плохо. Напротив, она отличалась прекрасными манерами образованного человека из хорошей семьи. Конечно, не по отношению ко мне – я была не человеком, а единицей оборудования, частью корабля. Но я никогда не испытывала к ней особой привязанности.

Я поднялась и вошла в бар. Здесь темно, белизна ледяных стен уже давно скрылась под сажей или чем-то похуже. Пахло алкоголем и блевотиной. За высокой стойкой – коротышка из местных: толстая, бледная, с широко расставленными глазами. У грязного стола развалились на стульях три посетителя. Несмотря на холод, на них только брюки и стеганые рубашки: в это полушарие Нильта пришла весна и они наслаждались потеплением. Делают вид, что не видят меня, хотя наверняка заметили еще на улице и понимают, почему я зашла. Вероятно, кто-то из них замешан в случившемся с Сеиварден: она пробыла там недолго – иначе была бы уже мертва.

– Я арендую сани, – сказала я, – и куплю комплект от гипотермии.

Одна из посетителей позади меня усмехнулась и с насмешкой произнесла:

– А ты крута, малышка, как я погляжу.

Я повернулась, чтобы посмотреть на нее, вглядеться в ее лицо. Ростом выше, чем большинство нильтиан, но, как и все они, толстая и бледная. Массой превосходит меня, но я выше, к тому же я значительно сильнее, чем кажусь на вид. Она не осознаёт, с чем играет. Это, вероятно, мужчина, если судить по узору, напоминающему угловатый лабиринт, которым простегана рубашка. Я не вполне уверена. Это не имело бы значения, будь я в пространстве Радча. Радчааи не слишком озабочены проблемой пола, и в языке, на котором они говорят, – моем первом языке – род вообще не находит отражения. Язык, на котором мы говорили сейчас, имеет категорию рода, и я могу нажить неприятности, используя неверные формы. Делу отнюдь не помогало то, что ориентиры, по которым можно определить пол, от места к месту разнились, подчас кардинально, и очень редко были мне хоть немного понятны.

Я решила промолчать. Через пару секунд она внезапно обнаружила нечто интересное на столешнице. Я могла бы убить ее на месте без особых усилий. Мысль мне понравилась. Но сейчас моя первоочередная задача – Сеиварден. Я вновь повернулась к коротышке за стойкой бара.

Неуклюже сутулясь, она сказала – так, будто нас и не прерывали:

– Что это за место, по-твоему?

– Такое, – ответила я, чувствуя себя в безопасности на языковой территории, которая не требовала обозначения рода, – где мне дадут в аренду сани и продадут комплект от гипотермии. Сколько?

– Две сотни шенов. – По крайней мере, вдвое больше обычной цены, можно не сомневаться. – За сани. Снаружи, позади дома. Тебе придется взять их самой. И еще сотня за комплект.

– Полный, – уточнила я. – Неиспользованный.

Она вытащила один из-под стойки, упаковка выглядела неповрежденной.

– За твоим приятелем должок, кстати.

Может быть, ложь. А может, и нет. В любом случае сумма будет взята с потолка.

– Сколько?

– Триста пятьдесят.

Можно попробовать избежать указания на пол бармена. Или попытаться отгадать. В худшем случае вероятность была пятьдесят на пятьдесят.

– А ты доверчивый, – сказала я, предположив, что передо мной мужчина, – дал в долг такому бедолаге. – Я знала, что Сеиварден мужского пола, так что это было легко. Бармен промолчал. – Шестьсот пятьдесят покрывают все?

– Да, – ответил бармен. – В значительной степени.

– Нет, все – целиком и полностью. Мы договоримся сейчас. И если кто-то потом пойдет за мной и потребует большего или попытается меня ограбить, то умрет.

Тишина. Затем кто-то у меня за спиной сплюнул.

– Радчаайская мразь.

– Я – не радчааи. – И это правда. Нужно быть человеком, чтобы считаться радчааи.

– Он – да, – сказал бармен, слегка поведя плечом в сторону двери. – Акцента у тебя нет, но смердишь ты, как радчааи.

– Смердит пойло, которым ты потчуешь посетителей.

Сзади послышались негодующие возгласы. Я полезла в карман, вытащила несколько банкнот и бросила их на стойку.

– Сдачу оставь себе. – Я повернулась, собираясь уйти.

– Лучше, чтоб твои деньги были настоящими.

– Лучше, чтоб твои сани оказались там, где ты сказал. – И я вышла.

Сначала – комплект от гипотермии. Я перевернула Сеиварден. Затем сорвала печать с упаковки, отсоединила трубку от платы и вставила в окровавленный, полузамерзший рот. Как только индикатор на плате загорелся зеленым, я развернула тонкое одеяло, убедилась в том, что оно заряжено, обернула вокруг нее и включила. Затем отправилась за таверну, чтобы взять сани.

Никто меня не поджидал, повезло. Мне пока еще не хотелось оставлять за собой груду тел, я здесь не для того, чтобы причинять неприятности. Притащив сани, положила на них Сеиварден и подумала, не накрыть ли ее еще своей курткой, но в конце концов решила, что вряд ли так будет сильно теплее, чем с одним гипотермическим одеялом. Включив питание саней, я уехала.

Я сняла комнату на окраине города, одну из дюжины двухметровых клетушек из сборного серо-зеленого пластика. Никакого постельного белья, одеяла – за отдельную плату, так же как и обогрев. Я уплатила – я уже растратила достаточно несуразную сумму, вызволяя Сеиварден из снега.

Я постаралась смыть с нее кровь, проверила пульс (все еще есть) и температуру (поднимается). Когда-то я узнала бы, даже не задумываясь, ее внутреннюю температуру, частоту сердечных сокращений, содержание кислорода в крови, уровень гормонов. Я увидела бы любое повреждение, просто пожелав этого. Сейчас я слепа. Ее явно избили – лицо опухло, туловище в кровоподтеках.

В комплект от гипотермии входил самый простой восстановитель, но всего один и только для оказания первой помощи. У Сеиварден могли быть внутренние повреждения или серьезная травма головы, а я могу справиться лишь с порезами или растяжением связок. Если повезет, то мне придется иметь дело только с переохлаждением и синяками. Но у меня не слишком много медицинских знаний, теперь – нет. Я могла поставить лишь диагноз самого общего характера.

Я вставила ей в горло другую трубку. Потрогала снова, кожа больше не казалась холодной и влажной. Цвет, если не считать синяков, возвращался к более естественному смуглому. Я принесла контейнер со снегом, чтобы растаял, и поставила в угол, где, я надеялась, она не опрокинет его, если проснется, а затем вышла, заперев дверь.

Солнце поднялось выше, но светлее, пожалуй, не стало. Сейчас на гладком после вчерашнего бурана снегу виднелось больше следов, и вдалеке маячила пара нильтиан. Я отвезла сани назад к бару, припарковала позади. Никто ко мне не приставал, из темного дверного проема не доносилось никаких звуков. Я направилась в центр города.

Повсюду люди шли по своим делам. Толстые, бледные дети в штанах и стеганых рубашках, заметив меня, перестали бросаться снежками, замерли и вытаращились изумленными глазищами. Взрослые делали вид, что меня не существует, но, проходя мимо, косились. Войдя в магазин, я оставила за спиной то, что считалось здесь дневным светом, и переместилась в полумрак, в прохладу, лишь на пять градусов теплее, чем снаружи.

В магазине стояли и разговаривали люди, человек двенадцать, но, как только я вошла, воцарилась тишина. Осознав, что на лице у меня нет никакого выражения, я с помощью лицевых мышц изобразила нечто неопределенно приятное.

– Чего тебе? – проворчала владелица магазина.

– Я уверена, что эти люди – передо мной, – сказала я, надеясь, что это группа разнополых нильтиан. Ответом была тишина. – Я бы хотела четыре буханки хлеба и кусок жира. А еще два комплекта от гипотермии и два восстановителя общего назначения, если есть такие.

– У меня есть десятки, двадцатки и тридцатки.

– Тридцатки, пожалуйста.

Она сложила мои покупки стопкой на прилавок.

– Триста семьдесят пять. – Откуда-то сзади раздался кашель – с меня опять запросили слишком дорого.

Я заплатила и ушла. Дети все еще толпились, смеясь, на улице. Взрослые по-прежнему проходили мимо так, словно я пустое место. Я сделала еще одну остановку – Сеиварден нужна одежда. Затем я вернулась в комнату.

Сеиварден все еще без сознания, и по-прежнему, насколько я вижу, нет признаков шока. Почти весь снег в контейнере растаял, и я положила в него полбуханки твердого, как кирпич, хлеба, чтобы тот впитал воду.

Травма головы и повреждение внутренних органов опаснее всего. Я открыла два восстановителя, которые только что купила. Подняла одеяло, положила один на живот Сеиварден и смотрела, как он расплылся лужицей, которая вытянулась и застыла прозрачной раковиной. Другой я приложила к той стороне лица, которая выглядела наиболее пострадавшей. Когда он затвердел, я сняла куртку, легла и заснула.

Немногим больше чем через семь с половиной часов Сеиварден пошевелилась, и я проснулась.

– Очнулась? – спросила я. Восстановитель, который я приложила, закрывал один глаз и половину рта, но кровоподтеки и опухоль на всем лице значительно уменьшились. Подумав чуть-чуть, каким должно быть правильное выражение лица, я изобразила его. – Я нашла тебя в снегу, перед баром. Похоже, тебе нужна была помощь. – (Она с трудом выдохнула, но не повернула ко мне головы.) – Ты голодна? – (Ответа нет, лишь отрешенный взгляд.) – Ты ударилась головой?

– Нет, – сказала она тихо, с безвольным, поникшим видом.

– Хочешь есть?

– Нет.

– Когда ты ела в последний раз?

– Не знаю. – Голос ровный, без всяких интонаций.

Я приподняла ее и прислонила к серо-зеленой стене, осторожно, чтобы не навредить, и следя за тем, чтобы она не сползла назад. Сеиварден осталась сидеть, и я медленно, тщательно обходя застывший восстановитель, заправила ей ложкой в рот немного кашицы из размокшего в воде хлеба.

– Глотай, – сказала я, и она повиновалась. Таким образом я скормила ей половину того, что было в миске, а остальное доела сама и принесла еще снега.

Она смотрела, как я кладу в миску вторую половину буханки, но ничего не говорила, лицо по-прежнему оставалось безмятежным.

– Как тебя зовут? – спросила я. Ответа не последовало.

Она приняла кеф, догадалась я. Большинство людей скажут, что кеф подавляет чувства, и он действительно это делает, но не только. Когда-то я могла точно объяснить, как действует кеф, но я уже не та, кем была раньше.

Насколько мне известно, люди принимали кеф, чтобы перестать чувствовать. Или потому, что верили: если избавиться от эмоций, восторжествуют высшая рациональность, совершенная логика, истинная просвещенность. Но так не выходит.

Чтобы извлечь Сеиварден из снега, я затратила время и деньги, какие с трудом могла себе позволить, и ради чего? Предоставленная самой себе, она добудет порцию, или три, кефа, а потом снова заберется в какую-нибудь дыру вроде того грязного бара, где найдет верную смерть. Если это было ее желание, я не имела права ей препятствовать. Но если она хотела умереть, почему не сделала этого аккуратно, не зарегистрировала официально своего намерения и не отправилась к врачу, как сделал бы любой? Я не понимала.

Я очень многого не понимала, и девятнадцать лет, в течение которых я прикидывалась человеком, научили меня не настолько многому, как думалось.

ГЛАВА 2

За девятнадцать лет, три месяца и одну неделю до того, как я обнаружила Сеиварден в снегу, я была десантным кораблем, который вращался на орбите планеты Шиз’урна. Десантные корабли – самые крупные суда в космическом флоте Радча, с шестнадцатью палубами штабелем одна на другой: командная, управленческая, медицинская, гидропонная, инженерная, центрального доступа, и по палубе для каждого подразделения, жилое и рабочее пространство моих офицеров, о которых я знала все, вплоть до каждого вздоха и сокращения каждой мышцы.

Десантные корабли перемещаются редко. Я располагалась на орбите Шиз’урны так же, как большую часть своего двухтысячелетнего существования располагалась в той или иной системе, ощущая снаружи своего корпуса пронизывающий холод вакуума. Шиз’урна напоминала сине-белую стеклянную фишку, ее орбитальная станция приближалась и, вращаясь, удалялась, корабли непрерывным потоком прибывали, пристыковывались, отстыковывались, отправлялись к разным шлюзам, окруженным бакенами и маяками. Границы государств и территорий Шиз’урны мне не были видны, хотя на ночной стороне ярко светились города планеты и паутина дорог между ними, там, где их уже восстановили после аннексии.

Я ощущала присутствие кораблей, моих товарищей, слышала, хотя не всегда видела их: тех, что были меньше и быстрее, – «Мечи» и «Милосердия» – и наиболее многочисленных в то время десантных кораблей, таких как я, – «Справедливостей». Старейшей из нас было почти три тысячи лет. Мы знали друг друга довольно долго и сейчас могли мало сказать такого, что не было сказано уже тысячу раз. Мы были в общем и целом дружелюбно молчаливы, не считая рутинного обмена информацией.

У меня пока имелись вспомогательные компоненты, и я могла находиться во многих местах одновременно. Еще я была в командировке в городе Орс, на планете Шиз’урна, под командованием лейтенанта Оун подразделения Эск.

Орс стоял наполовину на заболоченной земле, наполовину – в болотистом озере, его озерная часть была построена на плитах поверх фундаментов, глубоко погруженных в топкую грязь. В каналах и между плит, вдоль нижних кромок строительных колонн, на любых неподвижных предметах, которых достигала вода (она поднималась на разную высоту в зависимости от времени года), росла зеленая тина. Зловоние сероводорода висело над городом постоянно и пропадало лишь изредка, когда летние шторма приводили озерную часть в трепет и содрогание, а на дорожках стояла доходящая до коленей вода, которую нагоняло ветрами из-за барьерных островов. Изредка. Обычно шторма делали этот смрад еще хуже. После них воздух ненадолго становился прохладнее, но это облегчение длилось всего пару дней. Обычно же было влажно и жарко.

Я не могла видеть Орс с орбиты. Это была скорее деревня, нежели город, хотя некогда Орс располагался в устье реки и являлся столицей страны, которая тянулась вдоль всего побережья. Торговля шла вверх и вниз по реке, и плоскодонные корабли курсировали по прибрежным топям, перевозя людей из одного города в другой. За века река отошла, и теперь Орс наполовину лежал в развалинах. Город, который некогда занимал мили прямоугольных островов внутри сетки каналов, был теперь куда меньшим поселением, окруженным и усеянным поломанными, полузатопленными строениями, иногда – с крышами и колоннами, выступавшими в сухой сезон из грязноватой зеленой воды. Некогда он был родным домом для миллионов. Лишь шесть тысяч триста восемнадцать человек проживало здесь, когда радчаайские вооруженные силы аннексировали Шиз’урну пятью годами раньше, и, разумеется, аннексия сократила эту численность. Орс это затронуло меньше, чем некоторые другие места. Как только мы (я в виде отрядов подразделения Эск и их лейтенанты) выстроились на улицах города в броне и с оружием, верховная жрица Иккт приблизилась к самому старшему офицеру – лейтенанту Оун, как я уже говорила, – и объявила о немедленной капитуляции. Верховная жрица рассказала своим последователям, что делать, чтобы пережить аннексию, и по большей части эти последователи действительно выжили. Дело не обычное, как можно подумать, – мы с самого начала давали понять, что даже чихание во время аннексии может означать смерть, и, когда она началась, мы повсеместно демонстрировали, что это значит. Тем не менее всегда находились люди, которые не могли удержаться от того, чтобы нас испытать.

И все же влияние верховной жрицы было поистине впечатляющим. Небольшие размеры города являлись в некоторой степени обманчивыми – в сезон паломничества сотни тысяч посетителей шествовали по площади перед храмом, располагались лагерем на плитах покинутых улиц. Для поклонников Иккт это второе по значимости священное место на планете, а верховная жрица – божественное присутствие.

Обычно гражданская полиция приступала к службе, когда аннексия официально завершалась, что занимало лет пятьдесят или более. Эта аннексия проходила по-другому: гражданство выжившим Шиз’урнианам было пожаловано гораздо раньше. В администрации системы никто не верил, что безопасность может быть обеспечена силами местного гражданского населения, и военное присутствие являлось по-прежнему значительным. Итак, когда аннексия Шиз’урны официально завершилась, большая часть подразделения Эск «Справедливости Торена» вернулась на корабль, но лейтенант Оун осталась, и я осталась с ней как отделение из двадцати вспомогательных компонентов Один Эск «Справедливости Торена».

Верховная жрица жила в доме возле храма, в одном из немногих, которые остались невредимы с тех времен, когда Орс был городом, – четырехэтажном, с односкатной крышей и открытом со всех сторон. Когда хотелось уединиться, можно было поднять перегородки, а во время штормов снаружи опускали заслоны. Верховная жрица приняла лейтенанта Оун в выгороженной комнате метров пяти, куда свет проникал через щель над темными перегородками.

– А вы не находите, – сказала жрица, старая, с седыми волосами и коротко стриженной седой бородой, – службу в Орсе тяжелой? – И она, и лейтенант Оун устроились на подушках – сырых, как все в Орсе, и пахнущих грибком. На жрице – отрез желтой ткани, который она обернула вокруг талии, ее плечи покрыты фигурками, нарисованными тушью, одни – округлые, другие – угловатые, их соотношение менялось в зависимости от литургической значимости дня. Из уважения к радчаайским правилам хорошего тона она была в перчатках.

– Разумеется, нет, – ответила лейтенант Оун учтиво, хотя, подумала я, не вполне правдиво. У нее – темно-карие глаза и коротко стриженные темные волосы. Кожа – достаточно смуглая, чтобы не считаться бледной, но недостаточно темная, чтобы соответствовать моде, она могла изменить ее, так же как и волосы и глаза, но никогда этого не делала. Вместо формы – длинной коричневой куртки, усеянной мелкими драгоценными камнями, рубашки и брюк, ботинок и перчаток – она надела такую же юбку, как на верховной жрице, тонкую рубашку и легчайшие перчатки. Но все равно вспотела. Я стояла у входа – безмолвно, вытянувшись в струнку, а младший жрец поставил чашки и другую посуду между лейтенантом Оун и Божественной.

Я также стояла метрах в сорока, в самом храме – нетипично замкнутом пространстве, – сорок три с половиной метра в высоту, шестьдесят пять и семь десятых метра в длину и двадцать девять и девять десятых метра в ширину. В одном конце – двери, высотой почти под крышу, а в другом, – возвышаясь над людьми на полу внизу, изображение отвесного горного склона где-то на Шиз’урне, выполненное с мельчайшими подробностями. Внизу было возвышение, широкие ступени которого вели на пол серо-зеленого камня. Сквозь дюжину зеленых потолочных окон свет струился на стены, расписанные сценами из жизни святых культа Иккт. Это здание было не похоже ни на одно другое в Орсе. Эта архитектура, так же как и сам культ Иккт, были привезены сюда откуда-то из других мест на Шиз’урне. Во время сезона паломничества храм будет до отказа забит верующими. Существовали и другие святые места, но, если орсиане говорили о паломничестве, они имели в виду ежегодное паломничество в этот храм. Но до этого события оставалось еще несколько недель. А сейчас пространство наполнено только тихим шелестом из угла, где молились шепотом человек двенадцать верующих.

Верховная жрица рассмеялась.

– Да вы дипломат, лейтенант Оун.

– Я – солдат, Божественная, – ответила лейтенант. Разговор шел на радчааи, и она говорила медленно и точно, внимательно следя за своим произношением. – Я не считаю свои обязанности тяжелыми.

Верховная жрица не улыбнулась в ответ. В тишине младший жрец поставил перед ними кувшин с тем, что шиз’урниане называют чаем, – вязкой жидкостью, тепловатой и сладкой, которая мало чем похожа на настоящий чай.

За дверями храма я стояла на площади, заляпанной сине-зелеными водорослями, и наблюдала за проходящими мимо людьми. Большинство носили такие же простые, ярко окрашенные юбки, как и верховная жрица, но только самые маленькие дети и наиболее благочестивые горожане имели на теле росписи, и лишь несколько человек были в перчатках. Некоторые из тех, кто прошел мимо, были переселенцами – радчааи, которым предоставили должности или собственность здесь, в Орсе, после аннексии. Большинство из них переняли простую юбку и добавили к ней светлую свободную рубашку, как лейтенант Оун. Некоторые упрямо держались брюк и пиджака и шествовали через площадь, обливаясь потом. Все носили драгоценности, от которых отказались бы немногие радчааи: подарки друзей или любимых, вещицы в память об умерших, украшения, отражающие фамильную принадлежность или связи с клиентами.

К северу, за прямоугольным водным пространством, именуемым Преддверие Храма, в честь того, чем это место некогда было, Орс лежит несколько выше – в сухой сезон дома даже стоят на настоящей земле, и эту территорию по-прежнему вежливо называют верхним городом. Я патрулировала и там. Когда я подходила к кромке воды, то могла видеть себя стоящей на площади.

Лодки, управляемые шестом, медленно плавали по заболоченному озеру и вверх и вниз по каналам между скоплениями плит. Вода словно пенилась от водорослей, которые лежали в ней широкими полосами и щетинились острыми кончиками тут и там. В стороне от города, к востоку и западу, бакены обозначали запрещенные водные пространства, густо заросшие элодеей, над которой вились, мерцая радужными крыльями, мухи-собачки. Вокруг плавали лодки покрупнее и большие землечерпалки, ныне – безмолвные и недвижные, которые до аннексии поднимали со дна зловонную жижу.

Вид на юг был почти такой же, за исключением тончайшей ленточки настоящего моря на горизонте за топкой косой, которая обрамляла болото. Я видела все это, стоя на разных постах вокруг храма и расхаживая по улицам самого города. Было двадцать семь градусов по Цельсию и влажно, как всегда.

В городе находилась половина моих двадцати тел. Остальные спали или работали в доме, который занимала лейтенант Оун, – трехэтажный и просторный, он некогда вмещал многочисленную семью и пункт проката лодок. Одной стороной он выходил на широкий, грязноватый зеленый канал, а противоположной стороной – на самую большую улицу города.

Три сегмента в доме бодрствовали, выполняя административные обязанности (я сидела на циновке на низком помосте в центре первого этажа и слушала орсианку, которая жаловалась на распределение прав на рыбную ловлю, и стояла на страже).

– Вам следует представить это на рассмотрение окружного судьи, гражданка, – сказала я орсианке на местном диалекте. Поскольку я знала тут всех, мне было известно, что она – женского пола и бабушка, и это следовало учитывать, чтобы говорить с ней не только правильно с точки зрения грамматики, но и вежливо.

– Я не знаю окружного судью! – с негодованием возразила она. Судья принимал в большом, многолюдном городе далеко вверх по реке от Орса и поблизости от Коулд-Веса. Достаточно далеко, чтобы воздух там бывал сухим и прохладным, а вещи не пахли все время плесенью. – Что окружной судья знает об Орсе? По мне, так окружной судья вообще не существует! – Она продолжила рассказывать мне длинную историю о связи ее дома с закрытой территорией, где нельзя было ловить рыбу еще три года.

И всегда, на подсознательном уровне, я непрестанно осознавала, что нахожусь на орбите, наверху.

– Да ладно, лейтенант, – сказала верховная жрица. – Никто не любит Орс, кроме тех, кому не повезло настолько, чтобы здесь родиться. Большинство Шиз’урниан, которых я знаю, не говоря уж о радчааи, предпочли бы жить в городе, на сухой земле и с настоящими временами года, а не в месте, где либо идет дождь, либо нет.

Лейтенант Оун, по-прежнему обливаясь потом, приняла чашку так называемого чая и выпила, не поморщившись, – вопрос практики и решительности.

– Мое вышестоящее руководство просит меня вернуться.

На относительно сухой северной окраине города два солдата в коричневой форме, проезжая в открытой повозке, подняли руки в приветствии. Я вскинула свою.

– Один Эск! – воскликнул один из них. Это – обычные солдаты из подразделения Семь Исса «Справедливости Энте» под командованием лейтенанта Скаайат. Они патрулировали участок между Орсом и дальней юго-западной окраиной Коулд-Веса, города, который вырос вокруг нового устья реки. Семь Исса – люди, и они знали, что я не человек. Они всегда обращались со мной с несколько осторожным дружелюбием.

– Я бы предпочла, чтобы вы остались, – сказала верховная жрица лейтенанту Оун. Хотя лейтенант Оун уже знала это. Мы вернулись бы на «Справедливость Торена» два года назад, если бы не беспрестанные просьбы Божественной остаться.

– Видите ли, – сказала лейтенант Оун, – они предпочли бы заменить Один Эск подразделением из людей. Вспомогательные компоненты могут оставаться в состоянии анабиоза бесконечно. Люди… – Она поставила свой чай и взяла плоский желто-коричневый кекс. – У людей есть семьи, которые они хотят видеть, у них есть жизни. Они не могут веками оставаться замороженными, как это происходит иногда со вспомогательными компонентами. Нет никакого смысла извлекать компоненты из хранилищ, когда есть солдаты-люди, которые могут выполнять работу. – Хотя лейтенант Оун была здесь уже пять лет и регулярно встречалась с верховной жрицей, эта тема впервые обсуждалась так откровенно. Вдруг лейтенант нахмурилась, и изменения в ее дыхании и уровне гормонов дали мне понять, что она подумала о чем-то ужасном. – У вас не было проблем с Семь Исса «Справедливости Энте»?

– Нет, – ответила верховная жрица. Ее лицо исказилось, она посмотрела на лейтенанта Оун. – Я знаю вас. Я знаю Один Эск. Кого бы они мне ни прислали – их я знать не буду. И мои прихожане – тоже.

– Аннексии – дело грязное, – сказала лейтенант Оун. Верховная жрица слегка поморщилась при слове аннексия, и мне показалось, что лейтенант Оун это заметила, но она продолжала: – Семь Исса здесь не было. Батальоны Исса «Справедливости Энте» делали тогда то же самое, что и Один Эск.

– Нет, лейтенант. – Жрица поставила свою чашку. Казалось, она взволнована, но я не располагала доступом ни к каким ее внутренним данным и поэтому не была уверена. – Подразделения Исса «Справедливости Энте» делали многое такое, чего не делал Один Эск. Да, Один Эск убили столько же людей, сколько солдаты Исса «Справедливости Энте». Возможно, больше. – Она бросила взгляд на меня – я по-прежнему стояла молча у входа в выгороженное пространство. – Без обид, но я думаю, больше.

– Я не обижаюсь, Божественная, – ответила я. Верховная жрица часто говорила со мной так, словно я личность. – И вы правы.

– Божественная, – сказала лейтенант Оун, в ее голосе явно слышалась тревога, – если солдаты Семь Исса «Справедливости Энте» – или кто-нибудь еще – жестоко обращались с гражданами…

– Конечно нет! – возразила верховная жрица с горечью в голосе. – С гражданами радчааи обращаются безупречно!

Лицо лейтенанта Оун вспыхнуло, ее душевное страдание и гнев были для меня очевидны. Я не могла читать мысли лейтенанта, но воспринимала конвульсивные подергивания каждой мышцы, поэтому ее чувства были для меня совершенно ясны.

– Простите меня, – сказала верховная жрица, хотя выражение лица лейтенанта Оун не изменилось, а ее кожа была слишком смугла, чтобы на ней проявилась краска гнева. – С тех пор как радчааи пожаловали нам гражданство… – Она остановилась, подбирая слова. – Со времени своего прибытия Семь Исса не давали мне никакого повода для жалоб. Но я видела, что делали ваши солдаты-люди во время того, что вы именуете аннексией. Гражданство, которое вы нам предоставили, можно столь же легко отнять и…

– Мы не стали бы… – попыталась возразить лейтенант Оун.

Верховная жрица прервала ее, подняв руку.

– Я знаю, что Семь Исса или, по крайней мере, такие, как они, делают с людьми, которые находятся не на той стороне. Пять лет назад это были неграждане. А в будущем – кто знает? Возможно, граждане-в-недостаточной-степени? – Она показала движением руки, что уступает. – Это не будет иметь значения. Такие границы слишком легко передвинуть.

– Не могу винить вас за такие мысли, – сказала лейтенант Оун. – Это было трудное время.

– А я не могу удержаться от мысли о том, насколько вы необъяснимо, неожиданно наивны, – заявила верховная жрица. – Один Эск застрелят меня на месте, если вы прикажете. Без колебаний. Но Один Эск никогда не станут ни бить, ни унижать, ни насиловать меня с единственной целью продемонстрировать власть надо мной или удовлетворить нездоровое желание. – Она взглянула на меня. – Вы будете?

– Нет, Божественная, – сказала я.

– Солдаты Исса «Справедливости Энте» все это делали. Не со мной, правда, и не со многими в самом Орсе. Но они тем не менее это делали. Вели бы себя солдаты Семь Исса по-другому, если бы тогда они были здесь?