Текст книги "Парик моего отца"

Автор книги: Энн Энрайт

ЖЕЛТЫЕ ГЛАЗА

Вернувшись от родителей домой, я чувствую, будто нахожусь одновременно в двух местах. Случись это у них, я бы не удивилась, но у меня дома… Моя собственная входная дверь вселяет в меня сомнения: не могу понять, то ли я приехала сюда, то ли, наоборот, сейчас уеду навсегда; вставь ключ в дверь – «это всего лишь я» – перешагни через деревянную седловину. Линолеум миссис О’Двайэр по-прежнему устилает холл, хотя ее призрак отправился в мусорный бак вместе с креслом, в котором она умерла, и отметиной смерти на этом кресле – не на сиденье, а в самом неожиданном месте, на спинке.

Вечерний сумрак отказывается сгущаться. Дни удлиняются – и болят, болят нестерпимо, расширенные, как зрачки, и какие-то иллюзорные. Мой дом не создан для такой уймы света – он просто не знает, что с ней поделать.

– Это всего лишь я, – повторяю я. Ответа нет. Стивен ушел. Мне его не хватает.

Я изобрела стародевический ритуал, который мой дом обожает. Обходить комнаты – все равно, что рассказывать наизусть алфавит моей жизни. На кухне я начинаю готовить соус для макарон и резать лук; каждый раз, когда я режу лук, я думаю о своей школьной подруге, которая показала мне, как правильно резать лук – редкостные познания для маленькой девочки. Я думаю о том, что эта моя подруга никак не могла научиться ладить со своей судьбой, о том, как люди умирали ей назло, а катастрофы оборачивались удачами и наоборот. Теперь все, что она делает, принадлежит ей самой, а я так и осталась везучим цветком в проруби.

Итак, я режу луковицу от стрелки к корешку и кладу обе половинки на доску разрезом вниз, а потом секу каждое полушарие крест-накрест так мелко, как вздумается. Вдоль-поперек, вдоль-поперек. Нож описывает дугу – так часовая стрелка крошит время на циферблате – и с каждым его движением множится число кусочков. Когда нож доходит до «полудня» – порой в «одиннадцать», а иногда уже в «десять» – половинка луковицы рассыпается на части. И сколько же выходит кусочков? Несколько сотен. Всего-то от шестнадцати разрезов – и удача тут ни при чем.

Добавляю в соус оливки и пытаюсь вспомнить, когда я впервые их попробовала. Ставлю макароны на огонь, иду в ванную и вижу, как мать пылесосит лестницу. Волоча за собой пылесос, она проводит насадкой по очередной ступеньке и тут же, не вставая с колен, влезает на нее. Передвигается, как гусеница. На грязное никогда не встает.

В ванной я чищу зубы. Стучу щеткой по краю раковины – и это звук мужчины, идущего к моей постели. Хорошего, между прочим, мужика, хотя мое тело запомнило его на свой лад. Между двумя «тук» по щербатой эмали миссис О’Двайэр, по раковине с потерянной пробкой и сливом, окаймленным экземой, я вспоминаю, как лежала на постели, или сидела на постели, или стояла у окна, одетая, раздетая догола, раздетая относительно (но всегда босая), дожидаясь пока распахнется дверь, дожидаясь, чтобы он увидел, какой я ему приготовила букет из первых эмоций, а остальное оставила на его усмотрение. Тук. Тук.

Я иду с ужином в гостиную и гляжу на обои. Примерно с месяц назад они начали отставать от стен, вспухли большими пузырями, точно из-под них медленно-медленно, в ритме рапидной съемки всплывают какие-то твари. Сразу после переезда я все покрасила в цвет магнолии, потому что – сказала я – нельзя принимать решения с кондачка: дом сам должен вырасти вокруг тебя. Он меня услышал и вырос.

На телеэкране Опра беседует с женщинами, родившими детей, которых вообще не ждали: пока из этого самого места не вылезла лысенькая головка, думали, просто несварение желудка….

– В торговом центре? – говорит Опра. – Ох, подруга, это надо же…

– В торговом центре, – говорит женщина. – Я была в шортах, а она ра-аз…

– Ей-то какая разница! – говорит Опра. – Этой малютке было все равно, во что ты одета!

– Правда, – говорит женщина. – Даже не стала ждать, пока я шорты сниму, просто мыр-р – и выскочила из штанины!

Зал взвыл. Толстухи, подумала я. Слишком толстые для шорт. Слишком толстые, чтобы понимать, о чем, собственно, им сейчас рассказывают.

– Люди небось глаза вытаращили, – говорит Опра.

– Насчет людей не знаю, – отвечает женщина. – Мне не до людей было – сама все глаза вытаращила.

В углу комнаты, на стене, отделяющей меня от внешнего мира, обои выпучились по шву и шевелятся – манящие, как расстегнутая пуговка, как струпик в ожидании руки, которая его сковырнет. Пробую отодрать обои – так, из интереса. Известное дело – если уж начнешь что-то сдирать, перестать трудно. Бумага оказывается толще, чем я предполагала. Под краской цвета магнолии – идиотическая мечта миссис О’Двайэр, оранжевые колеса сансары (некий дизайнер грезил о Тибете, а попал в Чисуик). Тут я обнаруживаю, что колеса были лишь предлогом, ибо под ними кроется нечто, умело закамуфлированное под миленький ретро-ситчик – но в действительности это самый настоящий запах и слова отчаяния, аура убитых жен, топоров, вонзенных в головы, и трупов, замурованных в стене.

Миссис О’Двайэр похоронила мужа задолго до того, как умерла сама, не оставив после себя никого, кто мог бы предъявить права на нее и наследство. «Дому нужны дети» – сказала моя мать. Она хотела сказать, что только маленький ребенок понимает в коврах, что на стенах нужно рисовать – пусть выполняют свое предназначение. Она хотела сказать, что отсутствие детей – к несчастью, но она современная женщина и держит рот на замке. Тем не менее, ее панегирики деторождению и подстрекательские замечания Опры таскаются за мной по комнате, поэтому я начинаю сдирать со стен дырявый, прокисший ситец, обнажая подложенные под него газеты. Они наклеены в несколько слоев, скрепленных так прочно, что начинаешь гадать, против какой напасти создавался этот заслон.

Из-под листа «Спортивной жизни» за 1939 год, как начинка из слоеного пирожка, вылезает на свет божий обрывок газетного анонса «Театр-Ройэл»:

 
ВЕЛИКОЛЕПНОЕ ГРАНДИОЗНОЕ РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
              СЦЕНИЧЕСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
                                Участвуют:
Знаменитая травести МАРСЕЛЛА ШОРТОЛЛ
Лучший в Ирландии юный исполнитель народных песен
                                БОББИ МАКДОНАХ (10 лет)
СЕМЕРО КАСТИЛЬЦЕВ с программой «Старый испанский сад»
                                Выдающийся баритон
                      МИСТЕР СЕСИЛ О’ШОННЕССИ
 
 
                             НА ЭКРАНЕ
      МЭРИ АСТОР и РИЧАРД КОРТЕС
                        в кинокартине
                        «Я – ВОР»
(премьерный показ в Свободном Государстве Ирландия)
           КАЛЕЙДОСКОП ЧУВСТВ! ДРАМА! ЛЮБОВЬ!
 

Над каминной доской оказался счет из одной из тех мясных лавок, где мясо берешь с прилавка, а деньги суешь в этакий старомодный ящичек, чтобы кровь не пачкала купюры. Тем не менее на бумажке кровь – естественно, высохшая, размазанные бурые кляксы; следовательно, счет она получила от самого мясника, а в кассу денег не отдавала. А может, заплатила честно, а кровь попала на бумажку каким-то другим путем. Купила она одну баранью отбивную. На обороте, женским почерком – список: «Отбивная. Отбивная. Отбивная. Отбивная. Котлета».

Я продвигаюсь вдоль стены, ритмично и яростно сдирая бумагу, чувствуя себя одураченной – а газеты тянутся за моей рукой бинтами и лоскутками. Обнажается штукатурка старомодно-розового цвета; когда я скребу ее ногтями, зубы у меня начинают ныть, фолликулы на предплечьях протестующе сокращаются и волосы решительно встают дыбом. К бумаге пристали розовые хлопья с острыми краями, но какими-то неопределенными контурами. Они скрывают под собой целые слова и фразы; иногда отлетают, как короста, оставляя на листке оспины смысла; порой бумажка рвется под моей рукой, оставляя на стене язычок-серединку.

 
КОРИЧНЕВЫЙ СКАПУЛЯР[13]13
  Скапуляр – часть одеяния монахов кармелитского ордена, нечто вроде глухого короткого жилета, закрывающего грудь и спину.


[Закрыть]  ИЛИ НАГРАДА ДЛЯ ВСЯКОГО КАТОЛИКА
ИЙ» Пресвятая Дева, по сл       ангелов, явилась Святому Симону Стоку,
речистыми руками скапуля         итского ордена и сказала; Такова почесть, уго
ванная вам, кармелитам, что       МРЕТ В СКАПУЛЯРЕ НЕ
ГНЬ ВЕЧНЫЙ; что зна             умрет, имея на себе сей скапуляр, тот буде
ЖДЕНИЕ ЧУДА:
бещание, данное Пресв              как «Обещание Скапуляра» столь чудесно
 тным. Но оно правди          торические документы, как, например, цитир
  истинность слов Свя          ния; во вторых, церковь поощр
   кольких веков, и на чудеса и случаи небесного покр
      до сего дня.
        КАПУЛЯР ОРУДИЕ      И ЧУДЕС:
мемуарах о войне в Исп                  39) мы читаем: «Отцы-кармелиты Ис»
 оступали письма со все      ними чудес, сотворенных скапулярами. Целый по
капуляр открыто на груди      отец-кармелит показал автору этих строк письм
сника, который был обстре     четырех пулеметов с расстояния в 700 —
около пятнадцати минут, и         ак благодарности Пресвятой Деве Скапуляра,
просто: «И вот я перед вами»      940)
 Во время этого испанского вос            изма целые полки войск Франко носили
уляр открыто на груди. Ф           вятил флот Пресвятой Деве Скапуляра. На
ла одержана победа, первы           аз, отанный торжествующим войскам, вступивш
дрид «Идите в церко              той Девы Скапуляра и благодарите ее за изба
Испании
      НЫЕ ПРИВИЛЕГ
        егодня около ста полн           генций могут быть получены ежегодно пут
    ы Скапуляру, не говор              счетных днях частичных индульгенций, все из ко
    участь душ в Чистилище.
         роме того, Скалуляроносе               ря заступничеству Пресвятой Девы, надеяться на спасен
         лища в первую субботу после смерти. Такова известная «Субботняя привилегия».
 

Прочее:

кусочек письма: «омнишь, мы с твоей матерью провели столько счастливых в шутку. Мы даже говорили о тебе! Да, хотя мы загадывали на много лет в будущее, ничто не з ее глаза сиять так ярко, как надеж случится и все уладится. Нас разделяют бессчетные мили и я никогда не Я знаю, что вскоре меня ждет путешествие не в Ирландию, но в более счастливое обиталище (Deo Volente[14]14
  «Deo Volente» (лат.) – если будет воля Божья.


[Закрыть]), и тогда я смогу сказать»

4 порции. Тщательно промойте в соленой воде. Удалите глаза и с мозгами и сохраните. Если будут кровяные сгустки, потрите на ночь, залив доверху холодной водой. Выложите в кастрюлю.

Снимите крышку, удалите пену, закройте крышкой и тушите 5 часов. Закр

жидкость в миску. Отрезанную голову положите на доску

белый соус, смешанный с обваренными мозгами, доведите до кипения и

измельченный.

«ПЕТУШИНЫЕ ЯИЧКИ"

1 ф. жареной свинины вместе с кожей и шкварками ха

8 унц. панировочных сухарей 3

пол столовой ложки соли

5–6 порций. Замочите кожу и шкварки в

кастрюле с небольшим количеством во

смеси настояться. Порежьте кожу

в виде шариков

смазанная ж

яич

3

Трещины вокруг дверной рамы заткнуты сложенными кусками картона. На двух-трех – всего одно слово: «теопневмат», «милая», «остров Мэн». На оборотной стороне пакета от кукурузных хлопьев со старомодным петухом, который вот-вот закукарекает, стихотворение шизофренички (Надо бежать из этого дома).

 
Солдат по          Палатину шел
Блистал ег             солнце ствол
Аж Гос      ди прости.
 
 
И мне девчонке моло
Сказал: пощупай золо
Сунь ручку вот сюды.
 
 
Я ручку сунула, дер
уда, куд       не сказал,
Но ах       ан и тлен
 
 
Не твердый клювик золотой,
             Но чертик драный тряпоч
Улег             ку мне.
 

 
солдаты р        яль, гробовщик с кислым лицом и е
         оперная сопрано с люфой в руке
а остаток ее тела – в ванне и трупик Сергея
        Нижински, чьи поминки это были.
 

P. S. Я знаю, кто такая Ближайшая Соседка. Если это письмо попадет на твои желтые глаза.

Мне захотелось, чтобы в дверь с очистительным ветром ворвался Стивен, чтобы от его крыльев в комнате стало тесно, а в руке он держал бы огненный меч. Ацетиленовая горелка тоже сойдет. Так или иначе, он оказался у меня за спиной – я это знала – с легким смешком, согревшим мне затылок, и номером «ТВ Гида».

– Прочти мне мой гороскоп, – сказала я. – И налей мне чаю. Или влезь на меня. Или собери с пола все это дерьмо. Только не стой сложа руки.

– Близнецы, – сказал он.

– Я не Близнецы, – сказала я.

– Близнецы, близок час перемен! Ваше сердце-качели знает, каково удариться о землю! Позвольте-ка человеку, которого вы любите, сесть напротив и вновь поднять вас на седьмое небо. Вы знаете, кого я имею в виду… Юпитер несется сквозь ваш третий дом, и удача благоволит вам. Освободитесь от старого и спойте гимн новому.

Итак, я изодрала комнату в клочья. Стивен висел у меня над плечом в состоянии божественного возбуждения. Отодрав от стены ковер вместе с газетами, я выпихнула получившийся рулон в окно; а когда он застрял, вышла в палисадник и стала тянуть – как ветеринар мертвого теленка. Он выскочил наружу весь разом, толкнув меня на клумбу, и с боем вырвался из моих рук: желтые ошметки бумаги разлетелись по мостовой, приземляясь в садиках моих соседей, прилипая к колесам их красивых машин, присасываясь к дыркам в их сетчатых заборах. Пусть что-нибудь прочтут для разнообразия. И плевала я, что обо мне подумают. Они сами много лет прожили с шизофреничкой и хоть бы словом обмолвились.

То толкая его перед собой, то волоча, я протащила старый диван через холл и спустила со ступенек на подъездную дорожку. Пружины с усталым скрипом отреклись от своих мертвецов – от подшивки журналов, изгрызенных мышью, которая устроила себе гнездышко в углу в те времена, когда парадная гостиная была слишком парадной для того, чтобы в ней находиться. В желудке мыши, тоже давно умершей, погибли: лицо девушки из журнала «Плейбой» за 1961 год (уцелели улыбка, белье-спецодежда и пластиковая полочка); руки Св. Димфны (если не ошибаюсь), святой покровительницы безумных, и макушка Гэя Бирна с бережно вырезанной и сохраненной фотографии.

Я намочила пол и стала отскребать бумагу ногтями – вся комната сделалась полосатой. Клей оказался сильнее меня; я подключила к кухонному крану шланг и притащила его в гостиную. Стивен сказал Не Делай Этого – исключительно для того, чтобы меня подзадорить, а я сунула ему в руку конец шланга, вернулась на кухню и отвернула кран. Я бежала вдоль шланга вместе с водой и, проскочив в дверь, как раз успела увидеть, как вода хлынула струей, ударила в пол, срикошетила россыпью корректорских значков и облила телевизор, который взорвался. Двести двадцать вольт по электроводяной дуге добрались до Стивена, который тоже взорвался. Две вакуумных полости одновременно лопнули, щедро разбавив воздух пустотой. Повеяло запахом горелых проводов – этакой смесью сардин с мочой. Воздух, на миг сохранив очертания Стивена, затем осторожненько размазал их, а комната заполнилась благоуханием амбры и жареного сезама. На полу журчал, плюясь водой, шланг.

Нет, конечно же, нет.

И когда утром я встала, комната была прекрасна. Стивен ободрал оставшиеся обои и покрасил стены в белый цвет, работая при свете луны, при свете краски и при сиянии, которое разливается по его лицу, как только он берет в руки кисть.

ДЫШУ

Как выходные? – спрашивает Джо, когда я появляюсь в дверях.

– Обои обдирала.

– Ага. Я тоже повеселилась.

Телик в углу включен, но без звука. Сквозь помехи пробивается викторина – снегопад из ртов и глаз. Призов – и тех не видно.

– Господи Исусе, – говорит Маркус. – Выгляньте в окошко. Что это? Передатчик. А это что? Итальянская викторина. Как живем?

– Доброе утро. Доброе утро. Он что – всю ночь был включен?

Мимо нас многозначительно проплывает Люб-Вагонетка. За пределами кабинета Люб-Вагонетки в общем-то не существует. Открытое пространство придает ей сходство с обычными людьми – похмельное лицо, зудящая синяя полоска сзади на голени. Так я и знала, что мое дело – труба.

– Можно тебя на минутку? – сказала она. Пришлось сходить и выпить чашку столовского кофе – вкус паники во рту, вкус чужой паники, разогретой по второму разу и говорящей тебе: «Привет».

Я вхожу в ее кабинет, гляжу на ее нос – нос как нос. Торчит посреди лица, как носу и положено. У ее ноздрей тоже вполне респектабельный вид, если не считать одного загадочным образом лопнувшего сосудика на самом кончике носа. Она обнюхивает окрестности, ищет, на кого бы свалить вину. Вину за что – не имеет никакого значения. Зрительский рейтинг упал – вот вам и затравка.

Нос Люб-Вагонетки день-деньской разговаривает с ней – безо всякого участия разума. Разум старается занять ее другими делами – типа, как победить, как не сесть на иглу. Но иногда ее лицо каменеет, как морда собаки, сосредоточенно нюхающей ветер.

Побеждать нелегко. Она желает, чтобы я ей посочувствовала – ведь ее путь к победе так тернист. Первым делом она объявляет, что эти козлы опять под нас копают. Программу вновь собираются снять с эфира. Дамьен опять отмочил похабную шуточку, на сей раз по-ирландски. Оказывается, то был каламбур, где обыгрывались «Куманн-на-нГэл»[15]15
  «Куманн-на-нГэл» – «Гэльская лига» (организация в Ирландии, занимающаяся пропагандой ирландского языка).


[Закрыть] и оргазм с пуканьем. Никто из нас его не понял, поэтому я и не вырезала.

Она прокрутила шутку на мониторе, точно я в жизни ее не видела – нажала на «стоп», отмотала назад, показала еще раз. Этакая баба за рулем, вновь и вновь дающая задний ход в стену. И все время, по своему обыкновению, похохатывала. То была катастрофа на склеенном в кольцо обрывке пленки, запиленное нашей иглой время. Проблема была покрупнее похабщины. Это я, я поцарапала пластинку так сильно, что та аж подпрыгнула. Я вырыла яму, которую ни обойти, ни засыпать.

У Люб-Вагонетки величаво-красивое лицо, но дряхлые руки. Они похожи на авоськи, которые случайно стали вместилищем для плоти и случайно обрели форму рук. Маленькая карта из морщин, судеб и шрамов. Стоит мне мельком взглянуть на ее руки, и я начинаю ей сочувствовать. Руками она разговаривает – паранойя вселила в нее страх быть узнанной по голосу.

– Мы опять в глубокой заднице. Я пытаюсь спасти программу, ясно? Я пытаюсь спасти тебя – если только это возможно.

Интересно, что говорят ее руки. «Ты мне нужна – вы все мне нужны»? А может, она играет с ножом – проверяет, реален ли он.

– От чего?

– Грейс, я на твоей стороне.

– Я знаю.

Молчание. Я могу запросто подсказать ей текст. Я говорю:

– Наверху перемены. Похоже, Мэрфи идет на повышение в другой отдел и наши программы курировать больше не будет.

– Это значит, что нам конец. Мэрфи был одним из наших лучших друзей. Я знаю, что на Рождество он нас обругал – но только для блезиру. Он не может в открытую показать, что он на нашей стороне.

– Он ни на чьей стороне.

– Он на той стороне, где рейтинги. То есть – на нашей.

– Зато Макналти никуда не денется.

– Макналти не в счет. Он – камень у нас на шее. Он только прикидывается, будто за нас – на тот случай, если наша возьмет.

– Я слышала, он возвращается. Я слышала, Мейхон решил его спихнуть.

– Ну, если он вернется, то точно нашу сторону держать не будет.

Она смеется. Говорит:

– Грейс. Я прямо боюсь, уж больно тебя заносит.

– Откуда мне было знать, что он сказал «оргазм» по-ирландски? Я даже не ожидала, что ты такое можешь отловить.

– Там был тот дурацкий овощ.

– Да ладно тебе.

– Да и это самое тут ни при чем.

– Оно никогда ни при чем.

– Носить мини-юбку, – говорит она, – и виснуть у первого встречного на шее – не одно и то же.

– А пошли они на хрен, – говорю я. – Им по-всякому нравится.

– Послушай, – говорит она, – чтобы стереть тебя в порошок, Мэрфи понадобится всего пять минут в год. Бывают годы, когда он просто забывает. Но ему достаточно пяти минут в год, чтобы сломать тебе жизнь – бесповоротно, чтобы больше о тебе не беспокоиться. Ему деньги платят за то, чтобы он не беспокоился о людях. Однако, насколько мне известно, он действительно хочет, чтобы эта программа имела успех.

– А я, значит, не хочу?

Промах. Надо было смолчать. В комнате не один параноик, а больше, и стоит только ввязаться, как никаких шансов на победу не остается. Телевизор в углу начал сползать на другой канал. Ее жалостные руки трепещут на фоне панорамы, снятой с вертолета, которая отказывается прерываться – правда, иногда переворачивается кверху пузом, чтобы взглянуть на небо.

– Это серьезно, Грейс. Ты и представить себе не можешь, как они нуждаются в том, чтобы их ублажали.

Пять минут спустя я выхожу из ее кабинета, не представляя себе, что такое «серьезно», но зная: во всем виновата я. Мочевой пузырь у меня полон – бог весть почему. Иду в туалет, где выливаю из себя столько жидкости, сколько в жизни не пила, и думаю о том, что, наверно, она все-таки искала сочувствия. Наверное, мне следует поблагодарить ее за многое – ведь когда-то Люб-Вагонетка мне нравилась и я звала ее по имени. Возможно, она не хуже всех прочих. Возможно, телевидение – всего лишь ускоренный курс по изучению жизни, и никто тут ни перед кем не виноват. И все-таки, и все-таки… вполне вероятно, что она – просто хитрая, больная паранойей стерва, решившая меня доконать.