Текст книги "Парик моего отца"

Автор книги: Энн Энрайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

РЕПЕТИЦИЯ

В 4.15 появляется Эдель. Чтоб не опоздать. С каждым разом она приходит все раньше. Боится, что однажды столкнется в дверях с собой же, идущей обратно. Но женщина в приемной не удивляется.

– Ну конечно же, – говорит она. – Они немедленно кого-нибудь пришлют.

* * *

В офисе все выбиваются из графика. Фрэнк что-то переделывает на ходу. Джо старается сохранять безразличие – и тем не менее ходит за ребятами по пятам.

– Сценарий уже отправили на распечатку, – говорит она. Фрэнк не слышит. Похлопав рукой по заднему карману, он столбенеет. Его бумажник и фотографии исчезли.

* * *

В приемную входит мужчина и спрашивает у нее, как ее зовут. Когда она называет свое имя, он говорит: «Замечательно», как будто у нее такое уж замечательное имя.

– Идемте со мной, – говорит он и выходит в какую-то дверь. Она смотрит на женщину-администратора за столом. Женщина ей улыбается. Улыбка предназначена ей – но также и ряду мониторов на стене, где крутят мультфильм про кота и птицу. Кот идет по телеграфной проволоке к птичьему гнезду. Балансируя зонтиком вместо шеста.

* * *

Фрэнк входит в студию через широкие двери для декораций – в них без труда можно вкатить самолет. Пройдя по площадке, он поднимает глаза к осветительной вышке, которая, мигая и скрипя, спускает на телескопической «удочке» одиночный софит. Визгливо жужжа, софит оборачивается к нему и включается.

– Здрасте-здрасте, – говорит Фрэнк.

* * *

Войдя в дверь вслед за мужчиной, Эдель оказывается в коридоре – неожиданно узком и людном. Она просто не успевает всего разглядеть. Мимо проскакивает мужчина с грязным пододеяльником, завязанным, как мешок. Она ощущает запах чего-то прогорклого. Неясно, от мужчины он исходит или от его мешка. Оглянувшись через плечо, она замечает, что мешок шевелится. В пододеяльнике что-то шевелится, что-то вонючее.

* * *

Маркус монтирует интервью с героиней прошлой недели. Девушка на пленке говорит:

– Чудесные глаза, широченная улыбка, грудь – всякий скажет, что мощная, но самое лучшее… ну, вы понимаете… вообще-то все девушки… но я вот… я просто голову теряю, когда…

– Ну скажи это, – бурчит Маркус под нос. – Скажи.

– Я…

– Ты…

– Мне нравится…

– Тебе нравится, когда у мужчины красивая…

– Мне нравится, когда у мужчины красивая…

– Задница.

– Душа.

– Чего? – говорит Маркус. – Утром она совсем другое говорила.

– Бабы, – говорит монтажер. – Ветреный народ.

* * *

Мужчина ведет ее по коридору, за угол, где кто-то вопит: «Беги. Одна нога тут!» Какая-то женщина, повернувшись, натыкается на нее, и на пол падают пять кассет; их футляры распахиваются, а одна кассета, скользнув по полу, ударяется об стену. Эдель наклоняется подобрать кассеты.

– Извините, – говорит она, и обе женщины сталкиваются лбами. Женщина, которая несла кассеты, ничего не говорит Эдели и только бормочет: «Вот черт. Вот черт».

* * *

Наверху в режиссерском боксе Фрэнк набирает номер и говорит:

– Что там такое с третьей камерой? Через три часа прямой эфир. Чего вы от меня хотите? Чтобы я дал затемнение? – а голос его жены произносит:

– Фрэнк? Кто тебе дал мой телефон? Это что, розыгрыш?

* * *

Она входит вслед за мужчиной в дверь. Это гримерная.

– Эдель, – говорит он, – для «Рулетки Любви».

– Как жизнь? – говорит женщина из гримерной. – Присаживайтесь.

Она забирается в кресло типа парикмахерского; женщина берет розовый слюнявчик, резко встряхивает им в воздухе, оборачивает верхним концом ее шею. Нижняя часть слюнявчика безвольно опадает ей на грудь.

– Нервишки шалят? – говорит женщина.

– Нет, – говорит Эдель. – То есть да.

Глянув на свою коленку, она видит поехавшую петлю на своих колготках, которая прямо у нее на глазах убегает под юбку.

* * *

– Когда я впервые ее увидел… Готовы? Ладненько. Когда я впервые ее увидел, то подумал: «Классное личико. Жаль, платье подкачало». Нет. Нет. Первое, что я разглядел, – это были ее глаза. Зеленые, ведьмовские такие, неотразимо-зеленые. Карие. Дайте еще раз попробую. Когда я впервые ее увидел, то подумал: «Привет… Мы с тобой скучать не будем».

* * *

Стивен машет камере точно так, как ему велели, и свет вокруг его головы расщепляется на красные, зеленые и синие полосы.

* * *

Мужчина, сидящий в соседнем с Эдель кресле, подмигивает ей. Кажется, это министр здравоохранения и социального обеспечения.

– М-м-м-м-н-н, – говорит министр. И жмурится. – Приятно, – говорит он. – Знаете, нет ничего приятнее, чем гримироваться.

Гримерша перегибается через него. Касаясь грудью его уха.

* * *

– Приготовиться к репетиции, – говорит Фрэнк. – Пять минут. Пусть костюмеры что-нибудь сделают с белой рубашкой того парня – на всю студию бликует. Дамьена в фокус. Затем – вторая. ЧТО-О?

По всем экранам разливается белизна.

* * *

Поглядев вверх, Стивен видит на мостике меня. Я смотрю вниз. Вид у него испуганный. Тем не менее, он улыбается. «Ах-х!» – взрывается лампа, усыпав пол искрами и стекляшками. «Бах!» – разрывается мое сердце. «Ах-х!» – рвется моя грудь.

И я наконец-то узнаю, чем «одна» отличается от «двое».

– Один. Дьва, – говорит Стивен в микрофон. – Один. Дева.

* * *

Пока готовят камеры, Фрэнк сматывается в туалет. Из соседней кабинки воняет. В ней шумит какой-то человек. Судя по звуку, он кормит кур или теленка. Из его горла вырывается гортанное кудахтанье. Фрэнк слышит журчание спускаемой воды и мужской голос:

– Дудки, не выйдет.

* * *

Может, это все-таки не министр здравоохранения и соцобеспечения. Эдель замечает, что он водит вверх-вниз ладонью по ноге гримерши выше колена. И с каждым разом все глубже залезает ей под юбку.

* * *

– «Ладно, давай пообедаем в отеле», – сказала я. – «Если хочешь, я надену платье». Мне вообще-то показалось, что от моих ног он не в восторге. А когда я это сказала, то подумала: «Да, приятный какой человек, глаза добрые и умеет слушать», может, потому, что рот у него всегда был набит. Нет, этого я не говорила. Выбросьте эту фразу.

– Эту фразу оставь, – говорит Маркус.

* * *

Глава отдела оперативной информации входит в туалет и идет к писсуару. Фрэнк пятится от кабинок. Наталкивается спиной на спину главы оперативной информации, и тот оглядывается через плечо. Фрэнк многозначительно заглядывает ему в глаза. Оба навостряют уши. Слышно, как моча главы отд. опер. инф. льется в писсуар, а из кабинки доносится мужской голос:

– Ну давай. Ну давай, миленький ты мой, давай, засранчик. Давай.

* * *

Гримерша нагнулась над министром здравоохранения и социального обеспечения. Она шлепает его по лицу мягкой, сухой, жесткой пуховкой. Он гладит ее бедро с тыльной стороны, высоко-высоко. «Ну как получилось?» – спрашивает она.

– Приятно, – отвечает он, открывая глаза. – Очень приятно, – и она улыбается ему сверху вниз.

* * *

– Целуется он гениально. Я хочу сказать, классически. И вот он говорит: «Слушай, давай-ка шевелись», я ведь не особо хотела рассказывать вам правду, но с ним – это полный отпад, серьезно. Как во всех этих байках – «русские руки», «римские пальчики»! Ну ладно. Ночь была замечательная. Теплынь необыкновенная. И тут он говорит: «Хер с тобой».

– Режь после «пальчиков», – говорит Маркус.

* * *

Тишину в туалете нарушает лишь журчание мочи главы отд. опер. инф. и голос мужчины в кабинке, произносящий:

– Глотай, засранец. Глотай.

Фрэнк наклоняется посмотреть, сколько пар ботинок виднеется под дверью. Сиденье унитаза с грохотом падает, и мужчина произносит:

– Блин.

Изнутри кабинки вылетает грязная простыня и повисает на двери. Маленькая белая мышка, выскочив из-под перегородки, пробегает по ботинкам главы отд. опер. инф., вследствие чего промокает до костей.

– Блин, – произносит глава отд. опер. инф.

* * *

– Просто откиньтесь на спинку, – говорит гримерша.

– Пожалуйста, пожалуйста, я не спешу, – говорит министр здравоохранения и социального обеспечения.

– Я вас только немножко подправлю, – говорит она, беря пинцет. – Знаете, что говорят про мужчин, – говорит она, – со сросшимися бровями.

* * *

– В жизни такого не видел, – говорит оператор Фрэнку. – Картинки опять появились, только проходят вверх тормашками.

– Ну так встань на голову, сложно, что ли, – говорит Фрэнк.

* * *

– Здоровенный такой конец с набухшей веной, а я говорю: «Ну пожалуйста, дай мне только сбегать в туалет, мне надо сходить, через минутку вернусь, обещаю, обещаю», а он молчит себе, а я не могу пошевелиться, а этот здоровенный конец с тупой мордой работает себе.

– Отмотай назад, – говорит Маркус.

* * *

– А-а-ай! – вопит министр, покамест гримерша рассматривает зажатый пинцетом клок волос. Его тело в кресле каменеет, рука под юбкой гримерши сжимается в кулак.

– Ах ты СУКА! – кричит он, и человек из спецслужбы вбегает в комнату с пистолетом в руке.

* * *

Джо проверяет свой секундомер, отсчитывая промежутки по запасному секундомеру. Затем проверяет оба секундомера по новой. Один из них врет.

* * *

Из гримерной слышится вопль. Человек из спецслужбы роняет сэндвич. Тратит три длиннющих секунды на то, чтобы вытащить из кобуры пистолет. Вопли прекращаются. Выбив ногой дверь, он берет людей в комнате на мушку. Пистолет стреляет. Одно из зеркал разбивается вдребезги, и лицо Эдель падает на стол.

* * *

– Физически, – говорит Фрэнк. – Физически переверните камеру вверх ногами.

Пара ступней проходит по потолку в верхней части кадра, затем, кувыркнувшись, идет по полу.

* * *

– Целуется он гениально. Я хочу сказать, классически. И вот он говорит: «Слушай, давай-ка шевелись», я ведь не особо хотела рассказывать вам правду, но с ним – это полный отпад, серьезно. Как во всех этих россказнях – «русские руки», «римские пальчики»! Ну ладно. Ночь была замечательная. Теплынь необыкновенная. «Хер с ними со всеми», – говорит он. «Пошли купаться», – говорит он. «Все спят. Вообрази – мы с тобой последние живые люди на свете».

– Чего-о? – говорит Маркус.

* * *

Джо синхронизировала свои секундомеры. Она кладет руку на плечо Фрэнка.

* * *

– Всем не двигаться, – говорит человек из спецслужбы. – Иначе стрелять буду.

В дальней части комнаты стоит мужчина с грязной простыней в руках. – Давай. Ну давай же, – говорит он. Человек из спецслужбы смотрит на пол, где, огибая ножку одного из кресел, вьется змея. Направляется она в его сторону.

– Это всего лишь змея, – говорит мужчина. – Не мог же я в сортире ее бросить.

Змей человек из спецслужбы боится.

* * *

Я влетаю в гримерную. Мишель косится на меня довольно-таки злобно и указывает глазами на парня, сидящего на полу со змеей. Все держатся, как истые профессионалы.

– Дэвид, верно? – говорю я, пожимая его руку. – Что вас сюда привело? Хотите Патрика вазелином смазать? – (это змею так зовут: Патрик).

* * *

И все это перед самым эфиром. Стивен во всем обвинил Патрика, что было вполне предсказуемо. Кого ему винить, как не змею?

Я поднимаюсь в гостевую.

– Ну как, Эдель? – говорю я. – Готова?

– У меня колготки поехали, – говорит она.

Телевизор в углу включен. Эдель переключается на «Три, два, один», где Кэрол проводит арифметическую блиц-игру.

– В арифметике она сечет, как бог, – говорю я просто чтоб не молчать.

– Почему она вечно беременная? – говорит Эдель. – В смысле, когда ей рожать?

И действительно, когда б ты ее ни видел, Кэрол из «Три, два, один» все еще беременна. Весь год ходит на восьмом месяце.

– Они записывают все выпуски скопом, – говорю я. – Записывают штук двадцать за неделю, а потом вразброс показывают.

– Ага, ясно, – говорит Эдель. Но она мне не верит. Она смотрит на Кэрол, которая не может счесть лишь одного – оставшихся дней, словно все эти числа в ее голове вытеснили горстку чисел из живота. И мы обе смотрим на холмик под платьем Кэрол, где месяц за месяцем сидит младенец, сидит на телеэкране, по своему обыкновению, счастливый. Не покоряясь времени.

ТАК ДЕРЖАТЬ

Короче: третья камера по-прежнему вверх тормашками, а мы ШЕВЕЛИМСЯ-НЕ-ЗЕВАЕМ. Согласно полученным указаниям.

До начала пятнадцать секунд.

Даешь запасной план. Начинает четвертая – общий сверху, затем третья – общий. Извините, оговорилась.

Вторая – общий. Вторая – общий. Проверь ее.

Проверьте. Проверьте.

Первая – средний Дамьена, четвертая – аплодисменты.

Говорит Первая. Только что встал с ног на голову. Фрэнк.

Сама вижу. Сама вижу. Запасной план номер два. Общий сверху – четвертой. Вторая – общий и тут же панорамируй на Дамьена, наездом – средний. Действуй по своему усмотрению, Мик. Проверил?

Проверяю. Проверяю.

Десять секунд до заставки. Студия два – пресс-службе. Ориентир – документалка о плетении корзин.

Две камеры сдохли. Оживите хоть одну, и мы выдюжим.

Эй, Фрэнк!

Да, вижу. Вижу. Вторая тоже кверху лапками. Эфир под нами рвется.

Семь секунд. Шесть. Включаю оба вэтээра.

Мы падаем, падаем!

Пошли вэтээры. На первом – заставка, на втором – корзины.

Пожалуйста, проверьте, не покосился ли штатив. Стоп, не надо. Можно ведь перевернуть исходящий сигнал! Только исходящий. ИСХОДЯЩИЙ ПЕРЕВЕРНИТЕ! Вот. Три камеры есть. Поехали.

Идет вэтээр!

Дуйте! С заставки – третья общий, вторая – жирного паршивца. Извиняюсь. Первая, ты берешь аплодисменты и общие, потом наездами – парней во время игры.

Двадцать секунд до прямого эфира.

Вторая – наезд на Дамьена, общий – Дамьен-плюс-игра. Третья – наездами парней по одному и по двое. Я знаю, что у вас они вверх ногами, но на выходе все в ажуре.

Четвертая перевернулась. Десять секунд до прямого.

Вижу. Возврат к сценарию. Нам везет. Вернулись к сценарию.

Пять секунд до прямого эфира.

Начинаем на счет «четыре». Вернулись к сценарию.

Три.

Два.

Один.

Грэмс, валяйте. Перебивка.

Ноль.

Четыре.

ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ

Всем ни пуха.

ЭТО РУЛЕТКА ЛЮБВИ!

Овация-овация-овация. Вторая наезжает. Дамьен, текст! Вторая отключается.

* * *

Дома мать усаживается исполнить свой долг – сделать вид, что смотрит «Рулетку Любви». Отец, как всегда, дремлет в кресле. Во время рекламы вздрагивает, как от кошмаров. Когда начинает звучать музыка «Рулетки», он просыпается. Удивленно пялится на экран. И говорит:

– Где корзины.

– Это программа Грайн, – говорит мать. – Давай посмотрим.

– Где корзины, – говорит отец. Ему не по себе.

– Нет корзин, – говорит мать.

– Корзины! – вопит он.

– Это телевизор, – говорит она. – Они тебе приснились.

Когда на экране появляется Дамьен, отец хватается за голову с воплем:

– Корзавцы!

– Корзины или мерзавцы. Решай сам, – говорит мать.

– Я знаю, что говорю, – отвечает он.

Она ему верит.

– Вверх ногами, – говорит он.

* * *

Операторы парят над штативами. Шеи у них затекли. Держать кадр им трудно – так и подмывает ловить в объектив ноги вместо лиц. Сперва операторы то и дело высовываются из-за камер, сверяясь с реальностью. Потом плюют на реальность – так легче.

На всех мониторах режиссерской галереи – картинка вверх тормашками. И только на передатчик идет нормальная. Джо отказывается смотреть. Она глядит лишь в сценарий, на секундомер, на людей на экране – и выполняет свои профессиональные обязанности. У Фрэнка такое лицо, точно он видит сон. Причем не самый худший.

* * *

– Это новая игра для самых крутых, для лучших – последнее шоу сезона. Из пяти участников лишь трое дойдут до второго раунда. Но как они уйдут домой? С пустыми руками? Или покатятся, как сыр в масле? Смотря сколько они выложат на стол ради женщины своей мечты, когда пробьет час… ну-ка, скажем вместе, скажем дружно… ПОДКРЕПИТЬ СЛОВА ДЕНЬГАМИ! Спасибо. Итак, дама решает, а парень, которому она достанется, заимеет половину денег на столе – и волшебную заначку в своем заднем кармане!

Так давайте ж посмотрим на упадную леди, которая выберет себе везунчика. Ш-ш-ш! Идет… Самая красивая женщина Дублина-14 – я вам похихикаю! – не-е, без шуток, такую милую симпампусечку не каждый день встретишь. Позвольте представить вам Эдель из Рэтфарнхэма!!!

* * *

Словом, передача удалась. Было зафиксировано необычно большое количество технических проблем, но общего объяснения им найти не удалось. Наблюдались следующие дефекты изображения:

 
кровоточивость – в Мэйо,
срывы – в Клонесе,
сколы – в Корке,
вертикальные полосы – в Арме,
горизонтальные полосы – в Дундруме,
стробоскоп – в Ноббере,
двоящееся изображение – в Гленэгири,
после-изображение – в Тимоледже,
вспышки и полосы – от Килки до Ньюблисса
конвульсии (растяжения) наклоны картинки – повсюду
«снег» – также повсюду
 

Семнадцать человек позвонили сообщить, что у Дамьена расстегнута ширинка – признаюсь, я лично даже не заметила. Моя мать сочла закадровый хохот удачной находкой – и далеко не сразу сообразила, что он просто просачивается с другого канала. Хохот упорно раздавался в самые неподходящие моменты – так она и догадалась, что мы тут ни при чем.

Парни состязались. Эдди, Кевин, Шон, Джейк и Стивен, преодолевая грязь и канаты, бежали наперегонки к финишу, чтобы обрести букет цветов, купон на стиральную машину, ожерелье, комплект шелкового белья или змею. Со змеей вышла маленькая заварушка. В итоге она уползла в грязь и обвилась вокруг правой ноги Стивена. Воюя со змеей, он уронил в грязь цветы. Отдирать змею от его ноги пришлось Дамьену. Пять человек позвонило выразить свое «фэ» насчет змеи. Шестой заявил, что его имя Карл Второй и он отлично знает, что мы в нашем Дублине-4 замышляем в сговоре с жидами и черномазыми.

Позднее по телестанции разнеслась весть, что Люб-Вагонетку видели в обнимку с министром здравоохранения и соцобеспечения – но вскоре выяснилось, что он министр чего-то еще. Это случилось после того, как он случайно забрел к нам в студию.

– Кто это? – спросил Фрэнк.

– Похоже, политик, – ответила Джо.

– Давай аплодисменты. Конец первой сцены. Передохнем, – сказал Фрэнк. – Пожалуйста, уберите политика из студии.

Кроме того, Люб-Вагонетку засекли плачущей на автостоянке, хохочущей в гостевой, пьяной в декорационной, читающей всем нотации на Главном Пульте. Если верить молве, она лизала ухо звукорежу, строила глазки оператору, перемонтировала монтажера и таскала на горбу некоего рабочего сцены. Но по моим личным наблюдениям, она весь вечер перешептывалась с Маркусом – хотела, чтобы он смеялся ее шуткам.

Эдель пересиживала состязания в «Шкатулке Любви» с наушниками на голове – слушала «Лучшие хиты «Юсс»». В доме моих родителей отец подпевал ее кассете.

Крыши у «Шкатулки Любви» нет. Подняв глаза, Эдель увидела, что на галерее стоит женщина и смотрит вниз. Это была я. Мы помахали друг другу.

В «Урагане удачи» парни ждали, пока ветряная машина и люк осыплют их двадцатифунтовыми бумажками. Эдди поймал двадцать шесть штук, Кевин – двадцать одну, Шон – семь, Джейк – семнадцать, а Стивен – одну.

– Отлично, – сказал Дамьен. – Переходим к «Подкреплению слов деньгами», и помните, ребята: парень, которого выберет девушка, получает вдобавок половину денег на столе. Ну как, рискнете? Или отложите немножко в задний карман – она в жизни не узнает.

СТИВЕН положил на стол одну сломанную лилию и единственную сиротливую двадцатку, которую сумел ухватить. «О-О-О-О-О!» – взвыла публика. Затем он вывернул свой задний карман и извлек 57 фунтов 75 пенсов пятерками, десятками и мелкой монетой. И положил на стол. Публика буквально ОСАТАНЕЛА. Полагаю, он все эти месяцы таскал у меня деньги, если не спер их у кого-нибудь другого.

– А теперь, – сказал Дамьен, – если ваши сердца еще не растаяли от умиления, доставайте ваши Перья Любви и помните: требуется стихотворение из двух строчек, посвященное Эдель и о ЛЮБВИ, а пока вы будете творить, сделаем рекламную паузу.

Были показаны следующие рекламные ролики:

Реклама карандаша от пота. Место действия – джунгли.

Реклама автомобиля. Место действия – пустыня.

Реклама сливочного масла. Место действия – жилище многочисленного семейства.

Реклама туалетной бумаги. Место действия – жилище многочисленного семейства.

Реклама шоколада. Показали шоколад.

Ни в одном ролике не было путаницы. Автомобиль рекламировали не в семейном доме и без упоминаний о сливочном масле. В джунглях не было туалетной бумаги, а в автомобиле – карандашей от пота. В рекламе туалетной бумаги не было шоколада. Шоколад сидел себе в шоколадном ролике, а к семейству не совался. Пустыня была прекрасна. У меня отлегло от сердца. Дома отец поднялся в туалет и довольно долго не возвращался вниз.

Были созданы следующие Люботворения:

ЭДДИ

(змея + 360 ф.):

 
Глазом заворожу-с-с-с, я тебя так хочу-с-с-с,
Зацелую, сожму-с-с-с, я тебя проглочу-с-с-с,
 

КЕВИН

(белье + 420 ф.):

 
Кружева и атлас. Без ума я от вас.
Вас готов увести к себе прямо сейчас.
 

ШОН

(ожерелье + 140 ф.)

 
Верное сердце золота краше.
Любовь не купить. Она не для продажи.
 

ДЖЕЙК

(стиральная машина + 140 ф.)

 
Я не стихоплет, да и время жмет.
Скажу без лести – давай будем вместе.
 

СТИВЕН

(лилия + 77 ф. 75 п.)

Я тебя никому не отдам.

– И все? – спрашивает Дамьен.

– Все, – отвечает Стивен. Ну погоди у меня, котяра драный. Мальчиков отсылают за ширму.

Эдель выходит из «Шкатулки Любви». Наушники она сняла. Слегка щурится на свету. Благодаря внезапной вспышке видит свое изображение на мониторе – и улыбается. Смотрит на стол. Мне ясно – что ей по-настоящему хочется, так это стиральную машину, но также мне ясно, что она ее не выберет. Она берет в руки «шелковое белье + 450 ф». Затем берет змею – для смеха, а может, и из-за денег. Теперь надо изобразить простосердечие. Она колеблется между ожерельем и цветком, затем берет цветок – это рискованнее.

– Превосходно, – говорит Дамьен, а змея меж тем тихонько уползает, но немедленно попадает в объектив третьей камеры, неостановимо соскальзывающий к полу. И все визжат.

Новая связка роликов: реклама сливочного масла с показом сливочного масла, реклама автомобиля (место действия – высоко в воздухе), реклама фонда помощи голодающим (место действия – пустыня), и реклама шоколада (место действия – жилище многочисленного семейства, превращающееся в джунгли, когда папаша проваливается в книжный шкаф).

После паузы Дамьен представляет публике счастливую пару прошлой недели. Парочка, держась за руки, сидит на диване. Они слушают, что наговорили друг о дружке в интервью, и смеются. – Мудак! – кричит мой отец. – А ну, вылазь из бассейна! – кричит он. В общем, сами понимаете.

Просматривая интервью, Маркус испытывает некое смутное ощущение, которое тут же забывает. «Блестяще» – говорит Люб-Вагонетка. Он смотрит на нее и никак не может сообразить, о чем это она.

– О чем это ты? – спрашивает он.

– Лучший выпуск сезона. Приз за пошлый секс и беспомощное сердце.

Ткнув в телевизор палкой, мой отец переключается на политические дебаты в соседней студии, где обсуждаются вопросы абортов или искусственного оплодотворения или оплодотворения в пробирке или презервативов или использования зародышей в производстве косметики или матерей в коме или детоубийств, как оно водится на «Четвертом канале» – между тем, немало огорчив министра, который приходит к выводу, что судьба на него ополчилась, появляется змея.

– Змея, – говорит министр. Ведущий, не моргнув глазом, бросается в атаку.

– Змея? Изгнать, как святой Патрик изгнал с нашего острова змей? Вы это хотели сказать, министр?

Потом ведущий заявляет, что даже не заметил тварь под столом. Говорит, что живой телеэфир воздействует на пульс человека почище, чем боевые действия, а у него в активе четыреста семьдесят пять эфиров. Говорит, что сам удивляется, что живой. Мы наливаем ему полный бокал виски и отпускаем шуточки насчет пурпурных сердец[20]20
  Игра слов. Больное сердце может иметь пурпурный цвет. «Пурпурным сердцем» также называется награда в армии США, присуждаемая тем, кто получил ранение или погиб при исполнении своего боевого долга.


[Закрыть].

Мой отец, переключившись обратно, успевает к концу передачи.

– Все не так, – говорит он. – Кверху ногами.

Отходит в угол комнаты и встает на голову. Перечень имен, с помощью которых мать пытается вернуть его в нормальную позу: «Милый», «Дорогой», опять «Милый» и «Любимый». Также она произносит его личное, данное при крещении имя, которого никто из нас давно уже не слыхал.

– Помнишь меня? – говорит он. – Помнишь меня таким?

– Ну хватит, хватит, любимый, – говорит она, но он продолжает стоять на голове.

Эдель задает каждому из троих по вопросу.

Эдель – Шону: Если бы мы оказались наедине в саду, стал бы ты змеей в траве?

Шон – Эдель: Я упал бы яблоком тебе на голову. Ты бы прозрела и сама сняла с себя фиговый лист.

Эдель – Кевину: Кружева и атлас – это прекрасно, но что ты наденешь на самое главное свидание?

Кевин – Эдель: Душу нараспашку.

Эдель – Стивену: Спасибо за цветок.

Стивен – Эдель: Он твой.

Эдель: Он немножко помялся.

Стивен: Но он твой. Потому что телевидение не пахнет.

В Темплеоге взорвался передатчик. Но мачты ретранслятора выдержали. Они подхватили сигнал и перебросили его дальше. Хотя из Кипьюра сообщили о снегопаде, на горе Лейнстер видели всполохи света, а в окрестностях Трех Камней овцы посходили с ума. Сигнал двигался так, как ему хотелось: мчался, как проходит «сейчас», полз, как тянется «нынче». Пролетел пулей по прямой к Кайрн-Хиллу, Траскмору и Майре; змеей вполз на верхушку и разлетелся брызгами по всей бескрайней голубизне. Эчилл и Килкевра, гора Гэбриэл и холм Холиуэлл поймали его, погладили по головке и перекинули дальше. Это повторялось пятьдесят раз в секунду, методом альтернативной развертки (когда две половинки картинки сцепляются воедино так, что и шва не найдешь). Телевизоры в Кильтеме и Гауре, в Ньюри и Инче засияли красным, зеленым и синим огнем – совсем как камеры, один-в-один. Дело в том, что сигнал кувыркался над реками и кладбищами, коровниками и ларьками с жареной картошкой, над детьми, играющими в салки дотемна, и стариками, уже не помнящими, на каком они свете. Он потек струйкой над морем, в западном направлении – от Малин-Хед на Слайн-Хед, от Слайн-Хед к Валеншии, над спящими рыбами и призрачными сетями, неустанно ловящими волны. Беззвучно он нырнул в гостиную в Гранарде, где одна женщина купала ребенка, на некую террасу в Каригахолте, где один мужчина бросил немытую посуду под дождем, в холл в Эйбилейксе, где пока не приспело время пить. И повсюду он приносил неуловимый, густой запах лилий.

– Ты мне сердце разбил, – говорит мать.

– Прости, – говорит он, болтая ногами в воздухе.

– Столько лет.

– Выключи его, наконец, – говорит он, меж тем как по экрану плывут титры. Мать идет к телевизору. Когда она оборачивается, отец вновь стоит на ногах, лысый, как коленка. Парик – мохнатая миска – лежит на ковре вверх тормашками. Отец стоит рядом со своим гнездышком, лысый, как яйцо. Лысая правда.

В гостевой Люб-Вагонетка говорит: «Классная программа, ребятки», ибо, по ее убеждению, благодарность начальства – лучшее украшение финальных титров. Входит сладкая парочка – Эдель с Кевином. Кевин напялил на голову белье. Министр пьян. С одного взгляда на Люб-Вагонетку душа умиротворяется. Мы незаметно линяем и перетекаем в офис.

Маркус и Фрэнк сливаются в объятиях и, морщась от натуги, начинают танцевать. Кто из них танцует за мужчину? Никто. Маркус прижимает свой тяжелый лоб к впадине на ключице Фрэнка.

– Финиш! – объявляет Фрэнк.

– Последняя передача, – говорит Маркус, когда они протискиваются мимо измученной Джо, сидящий за своим столом. Маркус разворачивает ее кресло, а Фрэнк цепляется за ее волосы, которые закручиваются по часовой стрелке, когда Фрэнк приподнимает Джо.

– Леди и джентльмены, – говорит Фрэнк, – дарю вам Джо, – и начинает кружиться с ней на руках.

– Только не я, – говорю я, когда Маркус протягивает мне руку, как настоящий жеребчик из фламенко.

– Нет, только ты! – орет Фрэнк. – Выноси своих мертвецов! – и его рука хватает воротник моей блузки, тянет меня танцевать.

– И начни сначала! – подхватывает Джо.

– И начни сначала, – говорю я. Кто-то спихнул с телефона трубку, и на всю комнату вкрадчиво пищит гудок.

Я смываюсь поискать Стивена. Иду по мертвой телестанции, обхожу коридоры, где под полом все еще грезят и бормочут многомильные кабели; спускаюсь на грузовом лифте в декорационную, миную незапертые стойла, где спящими лошадьми стоят камеры. Ночную телестанцию я никогда не разлюблю. Слепые мониторы, глухие микрофоны, софиты с распростертыми черными крыльями, угнездившиеся под своими опорами. Кабинеты полны улик, объясняющих причины конца света – в них царит древний и сиюминутный беспорядок. А Стивена нет.

Дома комнаты пусты и белы. Спальня наверху утопает в перьях, которые выглядят очень даже материальными. Таким перьям положено пахнуть куриным пометом и иметь на кончиках присохшие обрывки кожи. Я обхожу комнату – перья на моем пути взлетают и вновь опадают. Одно, воспаряя в вихре сквозняка, щекочет мне лицо. В мой нос, как в распахнутую дверь, врывается запах. Я чихаю.

Над кроватью трепещет паутина, свисающая на нитке сквозь дырку в потолке с самой крыши чердака. Я бы ее оборвала – да боюсь. Я думаю о том, как Стивен парил над кроватью. Я думаю о совокупляющихся ангелах – как они пикировали сверху с пылающими глазами и крыльями. Паутина покрыта пылью, как старая веревка – и я понимаю, что Стивен не вернется.

На столе его стопка списков, желтеющая прямо у меня на глазах.

 
амаксомания ФУРГОНЫ
гипномания СОН
драпетомания ПОБЕГ ИЗ ДОМА
кайномания НОВИНКИ
копролаломания СКВЕРНОСЛОВИЕ
менруломания ПЕНИС
некромания МЕРТВЕЦЫ
нефеломания ОБЛАКА
ноктимания НОЧЬ
ностомания ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
псевдомания ФАЛЬШЬ
трихомания ВОЛОСЫ
 

Я рву списки и засыпаю, чувствуя, как расступается подо мной земля.