Текст книги "София и тайны гарема"

Автор книги: Энн Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

XV

Даже не оглядываясь, Сафия чувствовала, как взлетают в воздух все шесть ее косичек. Едва дождавшись, когда они отъедут подальше от того места, где затуманенные слезами глаза Ниобы, казалось, обжигали ей спину, она тут же стащила с себя затканную золотом жесткую головную повязку и небрежно повесила ее на луку седла. Заплетенные в косы золотые шнуры хлестали Сафию по бокам, возбуждая ее. Сильный ветер бил в лицо, пробирался сквозь тонкое полотно рубашки и приятно холодил грудь. Мокрая от пота кожа покрылась пупырышками, и Сафия почувствовала, как приятно сжались и затвердели соски ее грудей.

Она полной грудью вдыхала сухой, раскаленный солнцем воздух, стараясь выжать из него хоть капельку влаги и ощутить аромат позднего лета. Но все, что она чувствовала, был запах сухого гнилого дерева. Он наполнил ее с такой силой, что Сафия даже испугалась: ей казалось, еще немного и она вспыхнет на солнце, как это дерево. Сафия погнала лошадь галопом, то ли стремясь избавиться от напряжения, то ли для того, чтобы острее почувствовать его.

Ветер сорвал с ее лица вуаль, и она билась у нее за спиной, словно знамя во время жаркой битвы. Сафия не оглядывалась: она и без того знала, что Мурад последует за ней, как и положено хорошему солдату. Наверное, так солдаты, завидев впереди развевающееся на ветру знамя, бросаются за ним в самое пекло, забыв обо всем. Неужто слава настолько сладка, что они не помнят о смерти и не страшатся ее, а мечтают лишь о том, чтобы заключить ее в свои объятия? Возможно, в такие минуты смерть представляется им прекрасной девушкой, гурией из рая, о которой мечтает любой мужчина?

Представив – Сафия помнила, что так учил Коран, – что сейчас она тоже летит вперед, стремительно приближаясь к райскому месту, где ее ждут страстные, ненасытные в любви юноши, девушка зажмурилась, и из груди ее вырвался хриплый стон. Сказать по правде, религиозные рассуждения никогда особо не волновали ее. Она старалась пропускать эти разговоры мимо ушей и сейчас была не слишком уверена, ждут ли эти райские наслаждения и ее, или же они предназначены исключительно для Селима. Привыкнув даже мысленно считать, что мир создан только для нее одной, Сафия давно уже сделала вывод, что и в райских кущах все будет так, как она захочет. Представив, что ждет ее, она вдруг ощутила, как сладкая дрожь пронизывает ей бедра. А кобыла, почувствовав волнение хозяйки, рванулась вперед еще быстрее.

Слуги, вооруженная стража, даже охотники остались позади, скрылись, как солнце, за чередой тянувшихся на западе гор. А впереди вставала громада Боза, Серых Гор, именно туда и лежал их путь. Словно в насмешку над тем скучным именем, которое им дали, сейчас, в отблесках заката, они сияли так, словно были выкованы из чистого золота.

Впрочем, спешки особой не было. Еще перед тем, как тронуться в путь, они решили, что остановятся на ночь у подножия гор. Рабы, которых отправили туда накануне, наверное, уже ставят шатры и готовят ужин. Другие, кому было поручено заниматься охотой, тщательно отбирают соколов и гончих, проверяют путы на ногах у ловчих птиц и шелковые силки, осматривают копья и стрелы. Так что ей нет никакой нужды гнать кобылу галопом.

Сафия не собиралась сбегать от Мурада. В конце концов, без Мурада у нее нет ни малейших шансов добиться той власти, к которой она всегда стремилась. С ним были связаны все ее надежды. И потом… Она вдруг вспомнила, как он красив. Мурад снова встал перед ее глазами – в заново намотанном вокруг головы тюрбане, с веселыми искорками в глазах, еще посмеивающийся про себя шуткам обедавших вместе с ним офицеров. Достаточно только оглянуться через плечо, и она вновь увидит его – ничуть не менее привлекательного, хотя сейчас его и окутывает облако пыли, поднятое копытами ее лошади.

Нет, Сафия догадывалась, что нетерпение, которое сейчас гнало ее вперед, никак не было связано с предстоящей наутро охотой. Не томило ли ее тайное желание ускользнуть из той театральной ложи, где принц вряд ли способен доказать, что он на самом деле принц? Разве вместо этого не мечтала она заставить его добиться успеха в том мире, где ошибкам нет места?

Не успела она подумать об этом, как слева от нее, среди деревьев, открылась узкая прогалина. Словно в подтверждение своих мыслей Сафия вдруг резко дернула поводья и свернула на узкую, чуть шире ее паланкина, изрытую глубокими колдобинами дорогу. Кусты орешника сомкнулись у нее за спиной. Подлесок оказался на редкость густым. Ветки деревьев спускались так низко, что хлестали Сафию по лицу, дергали красные шелковые шальвары, но девушка ничего не замечала.

– Сафия, не надо! – Убедившись, что она не обратила ни малейшего внимания на его слова, Мурад рассердился. – Стой! – Это уже была не просьба, а приказ.

Но грохот подков кобылы заглушил его крик. Обернувшись через плечо, с разметавшимися по плечам волосами, которые летели за ней, словно хвост кометы, Сафия дразняще рассмеялась. И Мурад вспыхнул, почувствовав, что возлюбленная бросает ему вызов.

Теплый, напоминавший запах вспотевшей кожи аромат танина коснулся ее ноздрей. Сафия подняла глаза к небу, но сквозь крону старых дубов и кружево орешника с еще зелеными плодами почти не пробивались солнечные лучи. Земля сплошь заросла сумахом [10]10
  Сумах – колючее растение-паразит.


[Закрыть]. Здесь, в тени, было гораздо прохладнее, а мягкий зеленоватый полумрак упал ей на лицо, словно вуаль.

Попав после яркого света в тень, она на мгновение ослепла. Внезапный громкий треск напугал ее – Сафия решила, что это подоспевший Мурад настиг ее или кобыла, зацепившись за корень ногой, с размаху упала на землю. Девушка зажмурилась от ужаса. И только мгновением позже, обнаружив, что так же крепко сидит в седле, догадалась: ничего не произошло.

Все еще дрожа от страха и смущения, она не столько заметила, сколько почувствовала скользнувшую рядом тень и лишь потом сообразила, что это олень. Стройная, с желтовато-коричневой шкурой олениха молнией мелькнула впереди и одним прыжком пересекла тропу, по которой только что скакала Сафия. Хорошая примета! Значит, охота будет удачной, подумала она. Миг, и олениха скрылась из виду. Но Сафие оказалось достаточно и этого мгновения, чтобы заметить бархатный, подергивающийся от страха нос и влажные печальные глаза – глаза гурии из рая.

Сердце у нее на мгновение остановилось, а потом застучало, словно обезумев, но не от страха, а скорее от удивления, смешанного со жгучим желанием. «Наверняка где-то поблизости у нее олененок, – мелькнуло у нее в сознании. – Совсем еще крохотный… Прячется, пока мать старается увлечь за собой охотников…»

Невольное благоговение, вызванное этой мыслью, видимо, передалось и лошади. Кобыла резко остановилась, разом осев на задние ноги. Сафие и раньше во время охоты не раз доводилось видеть оленей, и живых и мертвых, но сила материнской любви и способность к самопожертвованию всякий раз вызывали в ее душе восхищение, которое она не в силах была скрыть. Вот и сейчас девушка застыла, стараясь унять свое заколотившееся сердце и чувствуя, как ее собственное хриплое дыхание смешивается с дыханием лошади. Сафия будто окаменела, не в силах заставить себя двинуться с места. Овладевший ею почти молитвенный восторг был таким сильным, что на какое-то время она забыла обо всем. Всепоглощающая материнская любовь и слепой инстинкт самопожертвования, то, над чем Сафия всегда презрительно смеялась, считая их слабостью, если речь шла о человеческом существе, сейчас, воплощенные в этом прекрасном, беззащитном животном, потрясли ее до глубины души.

Материнский инстинкт всегда казался ей тайной за семью печатями. В ее представлении это было нечто загадочное, непостижимое. Она не понимала и не принимала его… Но в то же время не могла отрицать его существования. Этот инстинкт, как и воспоминание о скорбящей женщине из камня, сбивал с толку. С той самой минуты, как Сафия увидела статую, она не могла стряхнуть с себя наваждения. Это смущало ее, приводило в замешательство. Это было слабостью, с которой она должна была справиться.

Потрясение, которое Сафия испытала при виде испуганной оленихи, было настолько сильным, что она почувствовала, что нуждается в небольшой передышке. Пусть так, решила Сафия, сейчас она повернет кобылу назад и вернется обратно. Она постарается, чтобы мир снова воцарился в ее душе, и будет надеяться, что с наступлением утра вновь обретет силы.

Подобная скачка, которой она наслаждалась только что, в Венеции была бы невозможна. Эта мысль неожиданно умиротворила Сафию. Ей и в юности доводилось часто ездить верхом, но никогда так часто, как в последние пять месяцев. Не часто случалось выпросить у сестер-монахинь разрешение на верховую прогулку, но это было совсем не то, что теперь. Достаточно вспомнить хотя бы седло, в которое приходилось усаживаться боком, чтобы многочисленные юбки не задирались кверху.

И уж конечно, у нее никогда не было такой замечательной лошади, как эта кобылка, которую она получила, едва они приехали в Магнезию! Умная, сообразительная и к тому же восхитительно послушная… Сафия даже зажмурилась от удовольствия. Слава Аллаху! А ведь еще полгода назад эти слова для нее ничего не значили. «Да, знаю. Будь тут Газанфер, он бы непременно заставил меня повторить пару раз: „Слава Аллаху“», – внезапно взбунтовавшись, Сафия отказалась даже мысленно произнести эти слова.

Не успела она додумать до конца, не успела даже покрепче сжать поводья, чтобы повернуть кобылку, как вдруг та пронзительно заржала и взвилась на дыбы.

Последнее, что успела увидеть Сафия, – земля, покрытая ковром сумаха, стремительно рванулась ей навстречу.

XVI

Нет, она не разбилась. Пролежав несколько секунд на земле, слишком ошеломленная, чтобы понять, что же произошло, Сафия вдруг почувствовала, как к ней вновь вернулась способность дышать. Сломанные листья и побеги сумаха облепили ее в самых неожиданных местах, связывая движения, словно смирительная рубашка, и забивая ноздри едким, раздражающим запахом. Осторожно сделав несколько движений, после чего сумах облепил ее еще сильнее, а острые колючки вонзились в тело, Сафия скоро обнаружила, что отделалась легким испугом.

Но то, что она увидела, когда заставила себя наконец приподняться, повергло ее в шок. Сафия обнаружила, что лежит в какой-то расщелине, а совсем рядом, на краю ее, почти на уровне глаз, подергиваются ноги лошади. От ужаса эти ноги показались ей четырьмя колоннами из серого мрамора. Одна из них, правая задняя, насколько могла судить перепуганная Сафия, дрогнула раз, другой и замерла.

Не в силах заставить себя поверить в то, что произошло, Сафия рухнула на землю, жадно хватая воздух пересохшими губами, и почувствовала, что сейчас потеряет сознание.

– О, Аллах! Я убил ее!

Мурад, увидев, что случилось, одним прыжком соскочил с лошади и бросился к упавшей кобыле. Потом, снова простонав: «О, Аллах!», поднял вышитую золотом повязку Сафии, валявшуюся на земле рядом с его же собственной сломанной стрелой. Острие стрелы глубоко вошло в тело кобылы, пронзив ей сердце. Вот теперь Сафия потеряла сознание по-настоящему.

Она пришла в себя не сразу Первое, что почувствовала Сафия, была темная, вяжущая боль, сжимавшая ей переносицу. Руки принца крепко прижимали ее к груди. Он не стал уносить возлюбленную далеко – только вынес из плотного кольца слуг, столпившихся вокруг убитой кобылы, чтобы Сафия не слышала громкого жужжания мух, сразу же облепивших конскую тушу.

Отойдя на несколько шагов, Мурад опустился на колени и усадил Сафию на землю. Девушка слышала, как принц возносит молитвы, благодаря Аллаха за ее спасение, но его взволнованный голос доносился до нее слабо, как сквозь толстый слой ваты. Гораздо лучше она расслышала, что Мурад просит у нее прощения за свою страшную ошибку. Да, он заметил оленя. И не выдержал – решил поохотиться, не дожидаясь прибытия загонщиков. Он погнал коня, и ему показалось, что олень мелькнул за деревьями еще раз. Он сам не помнит, как спустил стрелу. Но не успела та сорваться, как он уже понял: это был не олень. Мелькнувшая в листве шитая золотом повязка его возлюбленной заставила сердце принца похолодеть от ужаса. Обезумев, он даже не помнил, что Сафия сняла ее с головы у него на глазах.

Теперь Сафия слышала его уже совсем ясно… слышала, как Мурад жарко шепчет слова раскаяния, обещая ей новую лошадь, нет, двадцать лошадей, все, что она пожелает! Принц клялся бросить весь мир к ее ногам, только бы она простила его. «Женись на мне, – это все, чего я хочу!» – едва не сорвалось с ее губ. Но Сафия не успела даже пошевелить губами, как новое, неведомое доселе чувство овладело ею. Больше всего оно было похоже на голод. Да, это был и в самом деле голод, но голод иного рода, вызванный его словами, ничего прекраснее которых она доселе не слышала. Он терзал ее, точно дикий зверь, раздирая когтями. Она чувствовала себя, как умирающий от голода человек, которому предлагают подкрепиться сладостями, в то время как он продал бы бессмертную душу за миску с дымящимся пловом.

И вот она снова в его объятиях. Отбросив в сторону ее покрывала, Мурад ощупывал ее тело, не слушая слабых протестов Сафии, уверявшей, что с ней все в порядке. Во время скачки вуаль куда-то исчезла. Вместо едкого запаха сумаха теперь ее ноздрей коснулся аромат горячего мужского тела.

Убедившись, что самой серьезной раной, которую она получила во время падения, оказалась царапина на щеке, он принялся целовать ее дрожащими губами. Потом, все еще не веря, расстегнул кафтан, стал ощупывать ее ребра, грудь – страшась, обнаружить нечто ужасное.

«Как же сильно изменился Мурад с того самого вечера, когда я увидела его в первый раз!» – подумала Сафия. Но переменой этой Мурад был обязан только ей, и сейчас она любовалась им, как любуются делом своих рук. За это время он немного поправился – но это только шло ему и делало его еще красивее. Щеки, когда-то впалые, разрумянились после долгой скачки, глаза сияли, как звезды.

«Женись на мне», – снова промелькнуло у нее в мыслях.

Внезапно Сафия увидела его совсем по-другому, словно он перестал существовать сам по себе, став частью ее самой. Мурад целовал ее, и губы его жадно пили живительную силу с ее уст, будто корни, впитывающие влагу, а душа ее, свернувшись в клубочек, уютно устроилась меж его ладоней.

Чувство, овладевшее ею, оказалось настолько острым и неожиданным, что Сафия чуть слышно ахнула от изумления. Это было похоже на то, как если бы она внезапно утратила часть самой себя. К собственному удивлению, все ее непомерные амбиции, все честолюбивые планы и замыслы будто стекли вниз, горячей волной разлившись в ее тазу. Сафия поверить не могла, что все это происходит с ней… С ней, которая больше всего на свете боялась быть застигнутой врасплох!

Итак, она угодила в засаду, и времени на отступление у нее уже нет. Теперь она пленница… рабыня этого человека. Стиснув зубы, Сафия глухо простонала. Выходит, она ошиблась, и укрепления, которые она возвела вокруг себя, никогда не были достаточно сильными. Во всяком случае, настолько, чтобы не пасть под натиском любви, обрушившейся на нее словно гром среди ясного неба. Она оказалась беззащитной и сейчас тщетно пыталась понять, что ждет ее впереди – и не знала. Не знала просто потому, что никогда не представляла, что такое может случиться.

Да, конечно, ей и прежде случалось испытывать бурную вспышку чувств, и даже пик наслаждения, но тогда это казалось чем-то мимолетным, всего лишь краткой паузой, после которой ею вновь овладевало знакомое безумное желание добиться своей цели. Это было только какой-то не имеющей названия, но мучительной игрой. Обычно то, чего она хотела, оставалось недосягаемым, а обжигающее пламя желания вспыхивало и гасло, не успев разгореться.

Жесткие комья орехов и желудей вдруг впились ей в спину. Сафия опрокинулась на спину, всей тяжестью своего тела вжимая их в землю и чувствуя, как шелк с легким шелестом трется о шелк. В пламени сжигавшего ее желания она чувствовала, что тратить время на то, чтобы стащить с себя одежду, было бы безумием.

Пламя, которым пылала Сафия, перекинулось и на ее возлюбленного. Реакция Мурада была бурной и стремительной. Все произошло мгновенно. Миг – и он прижал ее к земле, и крики Сафии смешались со стоном удовлетворенного любовника. Яростная вспышка Мурада не напугала ее – скорее наполнила блаженным спокойствием. Какое-то неосознанное чувство подсказывало ей: это и есть тот путь, благодаря которому рано или поздно будут удовлетворены и ее собственные желания.

Многострадальный тюрбан Мурада снова распустился. Привлеченные ароматом индиго, над ним с жужжанием кружили мухи. Смятые дубовые листья усеяли голубую ткань, и Сафия подумала, что сейчас тюрбан здорово смахивает на рукав какого-нибудь венецианского щеголя.

Усыпавшие землю орехи и желуди снова больно впились ей в спину. Теперь это почему-то раздражало ее, хотя… Перед глазами Сафии вдруг вспыхнуло воспоминание: когда-то долгими зимними вечерами они любили сидеть у жарко пылающего огня, жаря орехи и запивая их вином. Полузакрыв глаза, Сафия унеслась мыслями в прошлое, на мгновение представив себе, что снова вернулась туда. Руки ее скользили в огненно-рыжих волосах Мурада, пальцы бездумно теребили знакомый хохолок на макушке.

«Сейчас не время для моих желаний. Да и где взять подходящие слова, чтобы помочь моему принцу забыть о том, что произошло здесь… Как сказать ему, что следует жить дальше?»

Поколебавшись немного, Сафия задала ему какой-то вопрос, стараясь придать голосу тон безразличия. А дальше молча слушала, что говорит Мурад.

Мурад не сразу решился упомянуть о случившемся. Но по тому, как внезапно дрогнул его голос, Сафия мгновенно догадалась, что сейчас речь пойдет о том же, что преследовало и ее во время этой безумной скачки.

– Та олениха… – нерешительно начал Мурад.

Казалось, он не может продолжать говорить. Заметив, что ее возлюбленный молчит, Сафия мягко кивнула:

– Я видела ее.

– Да. Она была прекрасна.

– У меня едва не остановилось сердце, когда я заметила ее. Хотя я и была далеко.

– Жаль, что тебе не удалось увидеть ее совсем близко. Какие у нее глаза!

– Глаза гурии из рая, – чуть слышно выдохнула Сафия, зарывшись лицом в его волосы.

На мгновение ей показалось, что сейчас Мурад, возбужденный этой поэтической метафорой, примется осыпать поцелуями ее глаза. Приготовившись к этому, Сафия зажмурилась.

Но Мурад неожиданно отстранился, словно ее прикосновение обожгло его, и одним гибким движением вскочил на ноги. Не оглядываясь, он принялся торопливо натягивать на себя одежду. Сафия озадаченно нахмурилась: она не понимала, какая муха его укусила. Казалось, ему неприятно даже смотреть на нее.

Сафия решила, что ей померещилось. Приподнявшись на локте, она протянула к нему руку.

– Я… мне показалось, что где-то поблизости, в кустах, прячется ее детеныш. Наверняка она вернется, чтобы отыскать его…

Она сразу поняла, что говорить об этом не следовало. Мурад дернулся всем телом и как подкошенный упал на усеянную листьями землю – будто она всадила в него стрелу. Тело принца перегнулось пополам, как будто он пытался скрыть от нее невидимую рану. В своих багряно-золотых одеждах он казался живым воплощением осени.

Упираясь ладонями в землю, Сафия подползла к нему. Колючки орехов и острые шипы, прятавшиеся в опавшей земле, больно впивались ей в колени, терзая нежную кожу, и к тому времени как она оказалась рядом с ним, лицо ее побледнело от боли и покрылось испариной. Да, вот что она ощущала сейчас – боль. Боль и еще разочарование. И все же, заставив себя переступить через это, Сафия потянулась к нему, чтобы коснуться рукой плеча своего возлюбленного.

Почувствовав ее прикосновение, принц вздрогнул всем телом, словно от жгучей боли. Он плакал.

Сафия была ошеломлена. Отпрянув в сторону, она терялась в догадках, не понимая, что произошло. Мурад нередко бывал недоволен, часто бранил ее, иной раз злился так, что едва не кидался на нее с кулаками. Но никогда… никогда прежде она не видела его плачущим. Она и вообразить себе не могла, что он может плакать. Сама Сафия плакала всего один раз – когда попала в плен к туркам, да и тогда никто не видел ее слез. Вид мужчины в слезах наполнял ее душу презрением. А уж представить себе, чтобы Мурад…

К горлу подкатила тошнота. Сафия с трудом пыталась справиться с овладевшим ею отвращением. Ей хотелось ударить его, бросить ему в лицо обидные слова, побольнее оскорбить его мужскую гордость… пристыдить, наконец. Но она не могла. Может быть, причина его слез убитая им лошадь… или живая олениха? А может… может, причина кроется еще глубже, в Ниобе, обреченной, став камнем, вечно лить слезы по своим погибшим детям? Сафия могла только молча смотреть на него, ощущая, что какое-то чувство, похожее на благоговение, волной поднимается в ее душе. Тихонько подобравшись к нему поближе, она обняла его трепещущее, содрогающееся от рыданий и муки тело и начала баюкать его, словно он снова стал ребенком.

Пылкость, чуть ли не ярость, с которой Мурад в ответ прижал ее к груди, почти испугала Сафию. Но она ничем не выдала себя. Никогда она не признается, даже самой себе, что кому-то, тем более Мураду, удалось напугать ее. Вскоре ткань на плече Сафии промокла и стала горячей, точно припарка.

– Как легко отобрать жизнь, – пробормотал наконец Мурад, когда почувствовал, что немного успокоился. Но голос его вновь предательски дрогнул, и он добавил: – Так легко! И как непросто ее дать!

В листве над их головой подала голос кукушка, откуда-то издалека откликнулась ее подруга, и лес сразу же наполнился звоном и перекличкой птичьих голосов. Сафия чувствовала, как гулко стучит в груди сердце ее возлюбленного, и звук этот заставил чаще биться ее собственное сердце.

Она ничего не ответила – только молча ждала, что будет дальше. Через пару минут Мурад снова заговорил:

– Прости меня, любовь моя. Скажи, что прощаешь меня.

– Простить тебя? Но за что?

– Прости за то, что заставил тебя связать твою судьбу с человеком, который не сможет никогда подарить тебе детей.

– Как это – не сможет? – возмутилась Сафия. – На все воля Аллаха. В этом нет твоей вины, любовь моя.

– Нет, это я виноват во всем. Я чувствую это. Аллах покарал меня за то, что еще недавно я убивал собственную плоть опием и в своем воображении создавал собственные миры – такие, которые не под силу создать даже Ему. Это святотатство. Я убивал себя опием, а опий убивал во мне желание, желание, дарованное мне Аллахом. Большинство мужчин на моем месте винят в бесплодии жену. Но они дураки. Ведь никому из них не посчастливилось получить в жену такое божественное создание, как ты, моя Сафия. Но теперь меня убивает даже мысль об этом. Может быть, кто-то и винил бы тебя, но только не я.

– Но твоя мать… – Сафия осеклась, не зная, что сказать дальше.

– Да. Я знаю, что моя мать превратила твою жизнь в гареме в кромешный ад… И все из-за того, что ее старость не будут тешить внуки. Но это не заставит меня любить тебя меньше. Я знаю, в этом нет твоей вины. И сегодня я увидел это так же ясно, как вижу сейчас тебя. Аллах… Когда я поднял твои покрывала и сердце у меня застыло, потому что я ожидал увидеть под ним твое бездыханное тело… Когда я вырвал свою стрелу из сердца твоей лошади и ее еще теплое тело содрогнулось в последний раз у моих ног… Тогда я понял, что сею только кровь и смерть. Что я сделал с тобой, с твоей жизнью? Что я натворил только что? Что толку от того, что я бросил вызов небесам? Господи, да я служил тебе хуже, чем эта несчастная лошадь!

– Любовь моя, – прошептала Сафия. В груди ее что-то дрогнуло, и дрожь эту могло успокоить только прикосновение головы Мурада к ее плечу. – Успокойся, мой любимый. Вытри слезы. Если здесь и есть чья-то вина, мы разделим ее пополам, как делили все до этого дня.

Они снова занялись любовью, но теперь в ней уже не было прежней, яростной, почти животной страсти. Они разделили свою скорбь так же, как раньше делили восторг.

Уже незадолго до заката возлюбленный передал Сафию с рук на руки ее евнуху. Газанфер успел предусмотрительно подобрать в лесу разбросанные ею покрывала и сейчас, перекинув их на руку, молча стоял в ожидании своей госпожи. Евнух с честью выполнил свой долг.

Пока он стоял на часах, никто не потревожил покой влюбленных.

И только тогда, почувствовав на себе взгляд его зеленых глаз, когда он так же молча и бесстрастно, как всегда, закрыл ее лицо вуалью, только тогда Сафия вспомнила… Вспомнила то, о чем благодаря гибели кобылы совсем забыла… О том, что навсегда упустила, быть может, единственный шанс использовать слабость Мурада и вырвать у него клятву закрепить их союз законным браком.

И еще она вспомнила о том, что лежало в серебряных коробочках, тщательно спрятанных от нескромных глаз в тяжелых бархатных складках сиденья паланкина.