Текст книги "София и тайны гарема"

Автор книги: Энн Чемберлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

II

Достав из шелкового шафранового цвета мешочка, который дала ей повитуха, добрую щепотку соли, Сафия посыпала ею темные волосы Эсмилькан. Крупные кристаллики соли – куда крупнее, чем можно встретить на кухне, каждый величиной чуть ли не с булавочную головку, – ярко вспыхнули дрожащими огоньками, словно предвещая нечто чудесное. В темных локонах Эсмилькан они сияли, подобно бриллиантам.

Эсмилькан, выпрямившись и почувствовав на себе взгляды женщин, беззастенчиво разглядывающих ее, вдруг вспыхнула от смущения. Моя госпожа, привыкшая снимать вуаль с головы только перед купанием, не знала, куда девать глаза. Стиснув внезапно вспотевшие руки, она прижала их к груди. Только один раз в жизни ее так придирчиво разглядывали – когда она была невестой.

– Ее корчит, – произнесла Айва.

– Бедняжка просто нервничает, – возразила Сафия, обхватив рукой обтянутые затканной золотом тканью плечи подруги. – Я угадала, моя дорогая?

Эсмилькан, собрав всю свою волю, постаралась успокоиться, но покраснела еще сильнее.

– У нее нет никакого зуда, – заявила Сафия.

– Есть. Просто она сдерживается, как это положено принцессе королевской крови, – проворчала Айва.

– У тебя, наверное, от соли чешется голова, да, Эсмилькан?

– Н-нет… пока нет, – неуверенно прошептала моя госпожа. Судя по ее голосу, она с радостью согласилась бы терпеть даже чесотку, лишь бы доставить удовольствие своим мучительницам.

– Видишь? У нее ничего не зудит и не чешется! А должно чесаться, как будто у нее вши! Ты ведь так говорила, Айва, верно?

– Нет, у меня ничего не чешется. – Тревога, отразившаяся на лице Эсмилькан, сменилась откровенным ужасом.

– А прошло уже немало времени, – не утерпела Сафия. – Но она не чешется. Что это значит?

– Да, не чешется, – пожав плечами, бросила Айва. – Значит, госпожа носит мальчика.

Дружный вздох облегчения пронесся по комнате.

– Мальчика! Благословен Аллах! У Эсмилькан-султан будет мальчик! – наперебой восклицали женщины, едва сдерживая свои чувства, и принялись по очереди поздравлять хозяйку.

Воспользовавшись тем, что женщины, занятые обсуждением этого радостного известия, совершенно забыли о моем существовании, я украдкой покосился на Сафию и заметил, как она метнула на повитуху злой взгляд, словно приказывая ей заниматься своим делом. Молча пожав плечами и повернувшись ко мне, попросила принести ножницы и нож.

«Какие острые лезвия! – промелькнуло у меня в голове, когда я с вежливым поклоном вручал ей инструменты. – Страшно представить, что они могут воткнуться в мою плоть… или еще хуже – в тело госпожи!»

Рука моя легла на рукоятку кинжала. Незаметным движением я попытался проверить, легко ли он вынимается из ножен.

Возбужденные и щебечущие женщины встряхнули с волос Эсмилькан сверкающие крупицы соли, надели ей на голову шапочку и помогли закрыть лицо вуалью. Порхая вокруг Эсмилькан, они ни на что не обращали внимания. Между тем Айва, воспользовавшись суетой, проскользнула за спинку дивана, как раз позади того места, где минуту перед этим сидела моя госпожа. Я незаметно двинулся за повитухой и увидел, как та бесшумно сунула нож и ножницы за подушки. Пальцы мои крепче сжали рукоятку кинжала. Защищая честь своей госпожи, я не раз сражался с шайкой разбойников, так мне ли бояться какой-то повитухи, особенно если речь идет о жизни женщины, которая мне дороже всего на свете?

– Левее, левее! – Шепот Сафии, спокойно наблюдавшей, как Эсмилькан пытается откинуться на подушки, заставил меня оцепенеть от ужаса.

Заинтересованная происходящим, Эсмилькан сунула руку под подушку с левой стороны. Там сквозь толстый слой шерсти и плотную ткань рубчатого бархата чувствовалось что-то твердое. Наконец она вытащила руку – в ней был зажат нож.

Снова пожав плечами, Айва уверенно заявила:

– Мальчик. Госпожа наткнулась на нож. А это точная примета, что родится мальчишка.

Господи, так вот что это было! Еще одно безобидное гадание! А мне мерещится бог знает что! И все из-за Сафии!

– Слава Аллаху, точно мальчик! – Среди хора восторженных восклицаний молчание Сафии было особенно заметным. Лицо ее омрачилось, но это было даже не сожаление, а угрюмая безнадежность.

– Слава Аллаху, – вместе со всеми радостно повторила Эсмилькан. – О, Айва, и все-таки мне очень горько оттого, что тебе приходится быть здесь!

– Эсмилькан, дитя мое, почему? – удивилась Нур Бану.

– Потому что ребенок, которого я жду, единственный потомок королевского рода. – Эсмилькан участливо пожала руку дочери Баффо. – Дорогая Сафия, дай мне слово, что очень скоро у моего малыша появится двоюродный братик или сестричка, с которыми он будет играть!

Сафия, к этому времени, наверное, уже потерявшая всякую надежду зачать ребенка, только пожала плечами.

– Если на то будет воля Аллаха, – прошептала она.

Одна из рабынь Нур Бану, Азиза, принялась напевать ту же песенку, что незадолго до этого пела моя госпожа.

 
Сколько сложено песен о таких, как я, – тысячи?
Мой дом там, где хоронят богов
и вскармливают злых демонов.
Святая земля…
Задворки ада…
 

– Ах, она мечтает о своем прекрасном принце!

Слова Айвы вернули меня к действительности. Медленно попыхивая трубкой, повитуха с добродушной ухмылкой наблюдала за погрузившейся в свои мысли Сафией. Айва принесла собственный кальян, но я, как ни старался, так и не смог различить запах ее табака – в душной, жаркой комнате смешалось столько ароматов, что это было невозможным.

Резной подоконник приятно гармонировал с общим убранством заново отделанных покоев, а серовато-голубой перламутр, которым были инкрустированы стены, напоминал о море. Окруженный со всех сторон соснами и кипарисами, дом моей госпожи стоял высоко над городом. Отсюда открывался великолепный вид на море с его причудливой россыпью островов, а дальше, на горизонте, окутанные дымкой голубоватого тумана вздымались к небу пики азиатских гор.

Глупо было предполагать, что Сафия надеется увидеть из окна Мурада. Если посмотреть вниз, то можно разглядеть разве что клочок земли в саду около гарема, сплошь покрытый цветущими тюльпанами, давно забывшими, как выглядят мужчины. Я подозревал, что Сафия думает вовсе не о Мураде, но, может быть, просто потому, что сам я никогда не вспоминал о нем.

Лужайку внизу изредка косили косой – тяжелая, зато приятно пахнущая работа. Звуки и запахи, доносящиеся до меня, говорили о наступлении весны, внезапно я вспомнил, как год назад, едва ли не день в день, мы впервые приехали в этот город – Сафия и я. Как-то раз она, поддавшись приливу откровенности, поведала мне, как прошла через это море цветущих тюльпанов, чтобы попасть в «логово зверя» – так она именовала царский гарем – в самый первый раз.

Но нужно было знать Сафию так, как знал ее я, чтобы понять, что в душе девушки нет места подобным сантиментам. Даже если они и были раньше, то теперь наверняка исчезли, и в этом, как ни печально, виновата была моя госпожа: ее нежная забота заставила Сафию еще острее почувствовать боль из-за невозможности иметь своего собственного ребенка.

Как бы там ни было, она предпочла оставить замечание Айвы без ответа. Но тут в разговор вмешалась Нур Бану. Именно она прервала тягостное молчание, воцарившееся в комнате сразу же после слов повитухи. На мой взгляд, сделала она это немного поспешнее, чем требовалось.

– Аллах да хранит его, дитя мое. Кстати, ты помнишь тот день, когда родился мой сын?

– Конечно, помню, – улыбнулась повитуха, кивком дав знак Эсмилькан послушать. Может, это было и правильно: молодой женщине вскоре самой предстояло стать матерью.

– Ну и досталось же нам, пока мы научили его брать грудь, верно? Четверо кормилиц промокли до нитки, и все из-за его собственного упрямства!

– Да. Этот маленький львенок целых три дня отказывался…

– Не три, а четыре. Четыре дня.

– Да, почти четыре дня.

– Я уж было подумала, что он умрет с голоду.

– А все, что ему было нужно, это проголодаться как следует. После этого он присосался к груди, как пиявка.

– Слава Аллаху, потом с ним не было никаких хлопот.

– Как ребенок появился на свет и как прошли первые несколько дней его жизни – самые верные приметы. Всегда в это верила, – задумчиво покачала головой повитуха.

– И что, этим приметам можно верить? – удивилась Эсмилькан.

– Ну, разумеется, – кивнула Айва. – Ваш брат, впервые дорвавшись до государственных дел, вел себя точно так же, как и в тот день, когда понял, как нужно брать материнскую грудь. Многие годы мы гадали, будет ли он вообще интересоваться ими. А в этот последний год произошло настоящее чудо! Порой просто диву даешься, как это он ухитряется одновременно успевать везде – и в Диване [2]2
  Диван – государственный совет в Турции.


[Закрыть], заседая среди визирей, и на церковном совете среди самых уважаемых богословов государства!

– Это оназаставляет его! – Песня Азизы оборвалась на полуслове, и девушка выбралась из своего укромного уголка, видимо, решив высказать свое возмущение.

Сафия то ли не расслышала, то ли со свойственным ей высокомерием решила пропустить обвинение мимо ушей. Вместо нее это сделала Нур Бану. Конечно, просто проигнорировать слова Азизы было невозможно, но женщина постаралась утихомирить рассерженную девушку.

– Великий визирь делает это лишь для того, чтобы доказать, что он великий человек, достойный носить меч своих предков, – примирительно сказала Нур Бану.

– И достойный любви Прекраснейшей из прекрасных, – выпустив клуб дыма, льстивым голосом промурлыкала Айва. Но в ее голосе мне почудилась язвительная насмешка.

Теперь, когда хитрая старуха своим двусмысленным замечанием лишний раз подкрепила подозрения Азизы, вместо того чтобы просто отмахнуться от ее слов, девушка, окончательно осмелев, вообразила, что сейчас самое время, чтобы сделать еще одно язвительное замечание.

– Он даже позволяет себе вольности с самим султаном Сулейманом – да хранит его всемогущий Аллах! А все по еенаущению!

– Ну, владыка Сулейман – великий человек. Куда до него его внуку, – заметила повитуха. – Поэтому он не обращает внимания на выходки Мурада.

– Он все замечает, – оскорбленно поджала губы Нур Бану. – И он счастлив иметь такого внука.

– Возможно, когда-нибудь ему все-таки придется обратить на них внимание, – снова подала голос повитуха. Даже льву иной раз приходится обратить внимание на комара, когда тот его кусает.

Наверное, Айва была единственной женщиной в этой стране, имевшей смелость говорить подобные вещи в лицо Нур Бану и оставаться при этом безнаказанной.

– Вспомните, Мурад как-то раз вцепился зубами в сосок кормилицы, и та, оторвавшись от сладостей, как следует отшлепала его, не посмотрев на то, что он принц.

– Он только попросил дать ему корабль, чтобы отправиться вместе в Кутахию пожить там летом, – продолжала защищать Мурада Нур Бану. – Ты в этом году остаешься тут с Эсмилькан, иначе ты бы вспомнила, дорогая моя Айва, как ужасно путешествовать через всю страну.

– И как опасно: страна кишит разбойниками, – бросив косой взгляд на Сафию, вставила Азиза.

– Разве можно винить его в том, что он хочет избежать всех этих ужасов? – пожав плечами, добродушно добавила Нур Бану.

– Но просить для этого галеон, и в то время, когда Мудрейший воюет с проклятыми европейцами, с неверными, а стало быть, каждый военный корабль, защищающий наши берега, на счету! – возмутилась Айва. – Кроме того, Мурад не постеснялся взять в свой гарем девушку-христианку, дочь могущественного правителя Венецианской республики, предложившего за нее огромный выкуп. Нет, должно быть, Сулейман совсем одряхлел или впал в детство, ибо он не только позволил Мураду безжалостно сосать себя всю зиму – он молчит, даже когда этот мальчишка запускает свои зубы в его грудь!

Сафия повернулась к нам. На лице ее играла улыбка, и мы, к своему удивлению, поняли, все это время она вовсе не витала в облаках, а жадно ловила каждое слово.

– Тогда наш мудрый султан – да хранит его Аллах – и впрямь впал в детство, – заявила она, тщательно взвешивая каждое слово, как алхимик свои снадобья. Осторожно, стараясь не нарушить хрупкого равновесия между собственной дерзостью и желанием удивить, Сафия наблюдала за нашей реакцией. – Принц, мой господин и повелитель, только сегодня прислал мне весточку – как раз после утренней молитвы. Он просит меня встретиться с ним во вторник вечером на пристани. Султан пообещал дать ему галеон. Ах, какое великолепное плавание нас ждет! В это время года вдоль побережья море всегда спокойно.

Нур Бану обрадовалась победе Сафии так искренне, словно это была ее собственная победа. Остальные, убедившись, что все их уловки оказались бесполезными, предпочли молча проглотить обиду.

Только Айва отважилась вполголоса пробормотать: «Ну, это мы еще посмотрим», и разговор перешел на другую, менее опасную тему.

Об Айве ходили легенды: говорили, что она умеет видеть будущее в дыму своего кальяна. Возможно, она имела в виду именно это.

III

– Неужели мой внук и впрямь считает, что любовь тоже придумал он?

Сердитая фраза, как-то в сердцах брошенная Сулейманом Великолепным, донеслась и до гарема. Его собственная любовь к прекрасной Хуррем, память о которой была жива и по сей день, до сих пор служила источником вдохновения для поэтов во всех концах его огромной империи. И сейчас старый султан пребывал в бешенстве, оттого что какой-то желторотый юнец вздумал превзойти его.

– Да будет на все воля Аллаха, – продолжал Сулейман. – Надеюсь только, что Мурад немного поумнеет, прежде чем взойдет на трон наших предков, великих Оттоманов.

Явившись утром во вторник в порт, Мурад обнаружил на пристани не только Сафию, уже кокетливо одетую и готовую к отъезду, в сопровождении кучи слуг и рабов, нагруженных ее вещами, но и поджидавший их корабль. Увы, это был не галеон. В нескольких метрах от берега на воде болтался допотопный, протекающий сразу в нескольких местах кеч [3]3
  Кеч – небольшое двухмачтовое судно.


[Закрыть], тот самый, которому была оказана высокая честь перевезти сиятельную чету через Босфор. Судя по всему, Мураду и его возлюбленной предстояло добираться в Кутахию тем же утомительным и опасным путем, что и простым смертным.

Когда история об этом достигла стен нашего гарема, просочилась внутрь сквозь узорчатые решетки и с быстротой молнии облетела всех его обитательниц, я сначала опешил, а потом принялся хохотать как безумный. Да и неудивительно: в конце концов, я тоже как-то раз оказался на борту корабля вместе с Софией Баффо и буду сожалеть об этом до конца моих дней. Однако мой безжалостный смех опечалил Эсмилькан. Прошло уже три дня, а госпожа все еще продолжала корить меня за то единственное саркастическое замечание, брошенное мною в адрес Сафии, хотя его и не слышала ни одна живая душа.

– Я всего лишь высказал предположение, что ее бесплодие – не только воля Всевышнего, – оправдывался я.

– Но ведь я же просила тебя быть полюбезнее с Сафией, когда она приедет в мой дом!

Мое напряжение тут же передалось Эсмилькан.

– Я всегда любезен с Сафией, – обиженно проворчал я.

– Нет, это не так.

– Во всяком случае, я любезен с ней ровно настолько, насколько она этого заслуживает. И уж, конечно, любезнее, чем она со мной.

– На твоем месте я бы просто не замечала этого.

– Так же, как Сафия не замечает меня!

– Когда она в хорошем настроении.

– Или как не замечают ковер под ногами. – Словно пытаясь подчеркнуть свои слова, я заметался по нашим новым роскошным коврам, нога в которых утопала по самую щиколотку. Одно лишь упоминание имени этой женщины выводило меня из себя.

Моя госпожа, свернувшись клубочком на диване, внимательно наблюдала за мной. Солнечный свет, пробиваясь сквозь резные решетки на стенах, причудливыми золотыми лужицами стекал на ковры. Эсмилькан играла с пушистым котенком, щекоча его павлиньим пером.

– Боюсь, мало кто замечает таких, как ты. Такова уж судьба.

– Пусть так. Но почему она без конца злится и раздражается?

– Вдвоем вы устраиваете порой самые настоящие представления.

– Но начинает не я, а она!

– Ей достаточно только косо посмотреть на тебя, и ты сразу встаешь на дыбы.

– Во всем виноваты ее глаза.

– «Миндаль, пропитанный ядом…» Так, кажется, ты их назвал однажды?

– Да. И еще ее волосы.

– Золотистые, как масло.

– Вот-вот. А стоит только мужчине обнять ее покрепче, как у него появляются слезы на глазах. Так бывает, когда режешь луковицу!

– Абдулла, ты несправедлив. Ты же сам знаешь, что Сафия верна моему брату Мураду.

Я лишь презрительно фыркнул, оставив это замечание без комментариев. Бросив спорить, я опустился на диван возле нее. Конечно, мне было прекрасно известно, что евнуху неприлично сидеть в присутствии своей госпожи, но наши отношения с Эсмилькан были другими – она относилась ко мне не так, как к простому рабу. С тех пор как я категорически отказался отзываться на дурацкое имя, которое она приберегла для первого евнуха своего гарема, Лулу, Эсмилькан сдалась и больше уже не пыталась унизить меня. Даже приказы, которые она отдавала мне, звучали скорее как просьба. Слишком часто ей самой приходилось испытывать унижения, и она хорошо знала, что это такое. А поскольку в гареме не было старшей по рангу женщины, которая обычно устанавливает твердый порядок, то указать мне на мое место было некому.

И потом, в отличие от многих моих предшественников, я слишком недавно стал рабом и лишился своей мужественности. Может быть, поэтому я так остро воспринимал унижения. Но я понимал, что омрачать жестокой правдой невинность Эсмилькан было бы не только бесполезно, но еще и жестоко.

Госпожа вдруг рассмеялась, наконец позволив котенку завладеть пером. Обхватив мое лицо ладонями, она заставила меня посмотреть ей в глаза. Я зажмурился, почувствовав на своих щеках ее мягкие ладони. В моей душе вновь проснулся жгучий стыд. За этот год я понял, что у меня уже никогда не вырастет борода. Новое, жестокое унижение – еще одно напоминание о том, что я обречен вечно страдать, оказавшись в личине евнуха.

– Ах, моя милая, дорогая госпожа, – пробормотал я, не открывая глаз. – Вы ни в ком не видите дурного!

Я схватил мягкую ручку Эсмилькан прежде, чем она успела отдернуть ее, и прижал к своей безволосой, как у зеленого юнца, щеке.

– У меня такое чувство, – с усмешкой пробормотала Эсмилькан, – что подобные перепалки доставляют тебе удовольствие.

– Но вы сами смеетесь и хлопаете в ладоши от радости, наблюдая наши ужимки и кривлянье – будто бы мы котята, затеявшие шутливую драку, чтобы веселить вас.

– Да неужели? – Эсмилькан с притворной досадой дернула руку, и я выпустил ее из своей ладони. – Ладно, ворчи уж, если тебе так хочется. Только я требую, чтобы вы оба перестали вести себя как два венецианца! Когда я вижу это, мне всегда становится обидно, словно я чего-то не понимаю…

– Тогда позвольте мне научить вас своему языку. Мне так давно этого хочется.

– Может быть, потом. После того, как ребенок… – Эсмилькан непроизвольным движением расстегнула еще одну пуговку своего йелека. – И все равно, готова держать пари на что угодно, что, даже знай я итальянский, я бы все равно что-нибудь да упустила бы.

Я отвел глаза.

– Уверяю вас, моя госпожа, вы ошибаетесь.

– Знаешь, я ревную.

– Не стоит, – пробормотал я. – Тем более к Софии Баффо.

– А там, в Венеции, Сафии когда-нибудь удавалось взять над тобой верх?

– Нет, никогда.

– Даже несмотря на то, она всегда заранее придумывает, что ей сказать?

– Неужели она так делает?

– Мне кажется, да.

– Нет, никогда, – храбро ответил я. – Ей никогда так и не удалось взять надо мной верх.

– Хорошо…

– И все-таки, мне бы очень хотелось…

– Да? И чего же тебе хотелось бы? – лукаво спросила госпожа, положив мне на плечо свой маленький округлый подбородок. – Наверное, чтобы я вообще не приглашала ее к себе? – Она заглянула мне в глаза и ахнула. – Не может быть! Ведь Сафия моя лучшая, моя единственная подруга!

– Да, именно этого я и хочу.

– Но это невозможно! Не могу же я отказать ей от дома. – Убрав голову с моего плеча, Эсмилькан смущенно потупилась. – Даже ради тебя, мой дорогой Абдулла.

– Ее появление всегда щекочет нервы. Когда Сафия здесь, в вашем доме, я всегда начеку. Пока она тут, я никогда не отправлюсь спать, как бы поздно уже ни было. Даже стараюсь не дремать. Стоит мне только сомкнуть глаза, как мне кажется, что она тут же воспользуется этим, чтобы сыграть со мной какую-нибудь злую или жестокую шутку.

– Но зато она уже лишилась возможности смущать твои мысли, когда ты не спишь.

– София Баффо никогда не смущала мои мысли…

Я осекся. Наши взгляды внезапно встретились, и в глазах Эсмилькан я прочел сочувствие. Она тотчас отвернулась, а я вдруг почувствовал себя настоящим дураком.

– Ей больше не удается заставить тебя чувствовать себя несчастным? – спросила госпожа.

– Ну, слава Аллаху, это не такая уж маленькая победа, – усмехнулся я.

– Как бы там ни было, мне больно, когда я вижу, что ты несчастен.

– Благодарю вас от всего сердца, госпожа.

– Тогда сделай мне одолжение, Абдулла, и впредь будь поласковее с Сафией.

– Ради вас, госпожа, я постараюсь.

– Не ради меня, Абдулла – ради нее. Теперь, когда я ощущаю, как внутри меня зародилась новая жизнь, мне особенно больно думать, что она живет с моим братом так долго – намного дольше, чем я с моим господином, – а у нее все еще нет детей. И, может быть, никогда не будет.

– Ах, так вот из-за чего весь разговор! – рассмеялся я.

– Конечно. Тебя это удивляет?

– Моя дорогая госпожа, какое же у вас нежное сердце! – вздохнул я. Просунув руку под газовый шарф, спустившийся ей на шею, я ласково погладил бархатистую кожу Эсмилькан.

Повинуясь легкому нажиму моих пальцев, она повернула ко мне голову, и я заглянул ей в глаза. В них стояла печаль. Я еще раз убедился, что бездетность Сафии искренне огорчает мою госпожу. У меня вырвался вздох – ангельская красота Эсмилькан была только отражением ее чистой и доброй души. Разве имел я право огорчать ее?

Решив сменить предмет разговора, я отвернулся и с притворным восхищением принялся разглядывать комнату, будто впервые увидев, как она преобразилась за последние дни. Но, если честно, все в ней было сделано по моему вкусу. Я самолично не раз обдумывал каждый завиток причудливой инкрустации из перламутра и слоновой кости, сейчас украшающей панели из оливкового дерева.

– Должно быть, вы очень гордились, показывая эту комнату своим сестрам и подругам. Даже сейчас, когда в ней нет жаровен, она все равно очень хороша, – заметил я. – Вы можете гордиться тем, что сделали, моя госпожа.

– Что мысделали, Абдулла, – поправила меня Эсмилькан. – Я хорошо понимаю, что не смогла бы обойтись без твоей помощи и советов.

– В любом случае, комната стала намного красивее. Особенно если вспомнить, какой она была, когда мы увидели ее в первый раз, – кивнул я.

– О да! А ты помнишь, как в самый первый вечер ты пообещал мне дворец, построенный «великим архитектором Синаном»?

– Ну, я ведь сдержал слово, не так ли?

– Да, конечно. Жаль только, что штукатурка кое-где еще не высохла. А мебели тогда вообще не было. Помнишь, как мы спали на ковре, а в комнатах пахло сыростью и везде бродило гулкое эхо?

– Это было настоящее приключение, разве нет?

– С тех пор, как я встретила тебя, у нас что ни день, то приключение.

Я отвернулся: взгляд Эсмилькан жег меня, словно жаровня, в которой развели слишком сильный огонь.

– Ну, за это время кое-что все-таки изменилось…

– И вот теперь, когда Сафия уехала на время… – Эсмилькан не договорила, и я услышал тяжелый вздох.

– Вы будете скучать по своей семье и друзьям, не так ли?

Эсмилькан, потеребив пуговицы на йелеке, вновь невольно расстегнула одну и опять застегнула ее.

– Теперь со мной Айва. А потом и малыш – если будет на то воля Аллаха! И ты тоже, Абдулла.

– Да будет на то воля Аллаха! – эхом повторил я. Больше потому, что это произнесла Эсмилькан, сам я не слишком на это надеялся. – Если Аллах захочет. – Я улыбнулся своим словам, но тут же спрятал улыбку. Не хватало еще разрушать наивную веру моей госпожи. Я ничего не сказал, да и что было говорить. Аллах тут был ни при чем. Я дал клятву защищать Эсмилькан до самой смерти и сдержу свою клятву – тому порукой мое слово.