Текст книги "Очаг и орел"

Автор книги: Эни Сетон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Эспер переложила ребенка на другую руку и спросила тихо:

– Есть ли в доме какие-нибудь газеты? Я бы хотела почитать, что пишут о пожаре.

И еще увидеть, есть ли какие-нибудь воспоминания о Нате, подумала она. В эти горестные дни, когда тело Роджера лежало в гостиной и она была в полном изнеможении от эмоционального напряжения и родов, Эспер никого ни о чем не спрашивала, но теперь решила, что должна выяснить происходящее за стенами «Очага и Орла».

– Сейчас принесу, – ответила Тамсен неохотно. Она вышла из комнаты и вернулась с «Салемским наблюдателем» и двумя выпусками «Марблхедского вестника», посвященными пожару.

Эспер поблагодарила ее и после того, как сытый ребенок был положен в свою кроватку, начала читать.

Цифры ужасали. Весь деловой район в новой части города был разрушен, и более того, сгорели Саут-Черч, вокзал, Речабит Билдинг, Алертон-Блок, тридцать домов и двадцать обувных фабрик. На пятнадцати акрах не осталось ни одного здания. Но, к счастью, человеческих жертв не было, не обошлось, конечно, без легких ожогов.

Никаких напоминаний о Нате Кабби не было, хотя «Вестник» содержал одну заметку о том, что будет назначен суд для расследования причины пожара, поскольку по городу ходили странные слухи о подозрительных обстоятельствах пожара.

Не было никаких упоминаний и об Эймосе, кроме того, что его фабрика была в списке полностью разрушенных.

Эспер сложила газеты и задумалась. Нат причинил гораздо больший ущерб, чем намеревался, но ему не удалось уничтожить единственную жизнь, что было его целью. «Вдруг он попытается снова?» – подумала Эспер с внезапным ужасом. И что делал Эймос в эти последние дни? «Идиотка, – крикнула она себе, – пустить все на самотек, спрятать голову в песок!»

– Ма, – позвала она резко, вглядываясь через дверной проем в кухню, – Ма, подойди ко мне.

– Из-за чего весь этот шум? – спросила Сьюзэн, появляясь в дверях. – Хэсси, немедленно ляг! – скомандовала она, так как ее дочь уже почти вылезла из кровати. – Что в тебя вселилось?

Сьюзэн толкнула Эспер обратно на подушки и подоткнула одеяло. Затем она села на кровать и оглядела дочь с мрачным весельем, которое та иногда внушала ей. Сьюзэн очень глубоко скорбела о Роджере, ей будет недоставать его весь остаток ее жизни. Но Сьюзэн была не из тех, кто показывает чувства, и теперь, хорошо отдохнув благодаря Тамсен, она твердо смотрела в будущее.

– Ма, – требовательно сказала Эспер, – я должна знать. Что случилось с Натом? Нашел ли Эймос его в ту ночь?

Лицо Сьюзэн изменилось. Она встала с кровати, прошла к сосновому комоду и механически переставила таз и кувшин:

– Ты волнуешься о муже?

– Да, я должна знать. Как я могла, – воскликнула она с горячностью, – быть такой сентиментальной, лежать здесь, как в тумане, думая только о рожденном ребенке и умершем отце?

Сьюзэн снова подошла к кровати:

– Ты очень изменилась, Хэсси. В тебе гораздо больше мужества, чем я ожидала. Только не кидайся в противоположную сторону – не нужно чувствовать себя ответственной за все. Ты имела право на несколько дней отдыха. Твоему телу это было необходимо.

– Но ведь что-то случилось, Ма?

– Эймос запретил мне говорить тебе, – сказала Сьюзэн, нахмурившись, – однако я все же скажу. Нам всем нужно быть готовыми к любым испытаниям. Мне кажется, что большинство бед в этой жизни происходит из-за того, что мы бываем не готовы.

Эспер резко вздохнула, но ждала дальнейших слов матери.

– Эймос нашел Ната в ту ночь, – продолжила медленно Сьюзэн. – Сначала он обнаружил Генри. Он нашел парнишку с Джонсоном, вне опасности, мальчик пил горячее молоко с солодом в аптеке Эбена Дорча. Там я нашла потом и доктора Флэга наполняющим медицинскую сумку свежими лекарствами. Я велела Джонсону и Генри не спешить с возвращением домой из-за твоего состояния, и мы с доктором отправились назад по Вашингтон-стрит. – Она замолчала, взглянув на напряженное лицо Эспер. – Ну, когда мы проходили мимо Стейт-стрит, я посмотрела на нее и увидела Эймоса. Он как раз входил в дверь дома Кабби. Я побежала по улице, как ошпаренная кошка, доктор помчался за мной, думая, что я выжила из ума. Дверь была открыта, и я не намного отставала от Эймоса, поднимающегося по лестнице. Я крикнула ему, но он не слышал меня, он распахивал двери и искал... и я взмолилась тогда...

– О! – прошептала Эспер с сильно бьющимся сердцем.

– Ну, мы нашли Ната висящим на балке в комнате Ли, как раз под люком. Он повесился на куске ее старой черной шали. Теперь ты знаешь, что случилось.

Напряженное тело Эспер расслабилось, она откинулась на подушки. Слава Богу, подумала она, слава Богу.

– И, наверное, он решил, что Ли велела ему присоединиться к ней, как она велела ему поджечь фабрику, – сказала Сьюзэн сухо. – Я не могу не испытывать жалости к ним обоим, несмотря на то, что натворил Нат. Они всегда были как пара павлинов в курятнике, и не думаю, что в их силах было изменить это.

– Пожалуй, – согласилась Эспер, размышляя.

Да, жалость была. Она чувствовала сильнейшую жалость к Ли и теперь, когда Нат больше не был опасен, когда Эймосу уже не угрожали последствия того момента слабости, когда он позволил себя вовлечь в столь чуждую ему орбиту...

– Да, – вздохнула Сьюзэн, следя за дочерью, – это облегчение, не так ли? Я знала, что Эймос не прав. Ты гораздо крепче, чем он думает.

– Он не совсем понимает, – сказала Эспер слабо.

– Он просто не понимает жителей Марблхеда, вот в чем дело. В его сердце ни моря, ни ветра, ни скал. Но несмотря на все это, он хороший человек.

– Да! – тихо проговорила Эспер. – Но, мама, теперь ведь будет следствие, да? Эймос даст показания и...

Сьюзэн отрицательно покачала головой:

– Ничего не будет. Шериф замнет это дело. Ты думаешь, мы позволим «иностранцам» совать свой нос в наши дела? Пойми, это дело закрыто, и на нем поставлен крест. Наказание теперь последует только от Господа.

Эспер медленно кивнула – она не сомневалась в правоте своей матери. Марблхед никогда не стал бы стирать свое грязное белье на виду у соседей. Заминались еще и не такие скандалы. Нет, определенно, опасность для Эймоса уже позади. Поняв это, она неистово возблагодарила Бога. Теперь надо только укрепить пошатнувшийся дух Эймоса, помочь ему забыть о той ужасной вещи, которая ему угрожала. Конечно, теперь им придется экономить. Потеря фабрики явилась поистине тяжелым ударом, но ведь все могло обернуться куда как хуже! У Эймоса есть другая собственность. В Денверсе, да и в Марблхеде. Он выкрутится, как всегда выкручивался из трудных положений.

«Наверное, придется отказаться от коляски, – подумала Эспер. – И Анни отпустим на время. Мы с Бриджет удержим дом сами. Я и так что-то уж очень разленилась».

А может, это несчастье – лишь сигнал к тому, что им пришло время перебираться куда-нибудь из Марблхеда. Вряд ли Эймосу удастся здесь заново отстроиться. Эспер мечтательно подумала о небольшой квартирке в Бостоне. А может, где-нибудь в Уорсестере?..

Она немного задремала и пришла в себя, только когда вошел Генри. На нем был аккуратный черный костюмчик, в котором он присутствовал на похоронах дедушки. Но... Помилуй Бог, где его волосы?!.

– О, Генри! – вскричала Эспер, с испугом глядя на короткую стрижку сына. – Что с твоими волосами?!

– Я их отрезал, – спокойно проговорил мальчик. – Бабушка заявила, что она больше не будет возиться с моими дурацкими патлами каждое утро. Я думаю, она права. Когда мы поедем домой, мама?

– Скоро, дорогой, теперь уже скоро. Вот поднимусь на ноги и поедем. – И хотя Эспер и сама уже думала о возвращении в их особняк на Плезент-стрит, лишнее упоминание о нем из уст сына неприятно кольнуло ее. – Разве тебе здесь не нравится, дорогой?

– Здесь нормально, – равнодушно ответил Генри. – Только нет банковских игр. И потом, я дома на конюшне начал строить игрушечный городок. Тим помогал мне.

– Построй его здесь. Да хоть в сарае.

– Там не хватит места.

– Почему бы тебе не отправиться в гавань? Раз уж мы здесь, не упускай возможности узнать хоть что-нибудь о море и кораблях, – продолжала настаивать Эспер. – Гулять в гавани – излюбленное занятие всех мальчишек Марблхеда.

– Я уже был там, – ответил Генри. – Даже дважды выходил в море с Беном Пичем на его рыбачьей плоскодонке. Он говорит, что я неплохо управляюсь с веслами. Но мне больше понравилось строить городок. Я же начал его, значит, должен закончить. Я люблю все дела доводить до конца, если уж берусь за них.

Эспер посмотрела на своего сына другим взглядом, в котором одновременно сквозили и уважение, и раздражение. Да, Генри растет с характером, подумала она.

Эспер опустила глаза на крепенького и темноволосого малыша, лежащего рядом с ней. Ей казалось, что этот будет гораздо энергичнее и крепче в жизни, чем его брат. Она отлично помнила Генри маленьким и могла сравнивать. Этот кричал и громче и чаще, заявляя о своем здоровом аппетите. На минутку она пожалела о том, что у нее не родилась маленькая девочка, о которой она мечтала, но Эспер тут же отбросила все сожаления. Она была рада второму сыну. Он принес с собой в этот мир какую-то особую любовь, рожденную вместе с ним в ту безумную ночь.

– Да, чуть было не забыл, – проговорил вдруг Генри, протянув матери зажатый в кулачке букетик уже поникших анютиных глазок. – Это тебе.

Бабушка дала ему совет набрать матери цветов, что он охотно сделал. После той тревожной ночи его спокойная привязанность к Эспер заметно усилилась и приобрела оттенок восхищения. Генри знал о том, что его мать совершила смелый поступок. Ему обо всем рассказал Джонсон. И вот она снова лежит в постели Впрочем, на этот раз все было понятно – рядом с ней в пеленках лежал братик.

– Спасибо тебе, милый, – проговорила Эспер. Ее очень тронула такая забота со стороны Генри. Она разложила помятые цветы на своем стеганом одеяле и пробежалась по ним пальцами.

– Они помогают думать, – сказала она тихо. – Недаром их зовут «сердечными утешителями». Я когда-то даже написала стихи, посвященные анютиным глазкам. Правда, это были не такие уж и хорошие стихи...

Она опустила глаза на рассыпанные по одеялу цветы, еще не понимая, почему их вид, в первую минуту доставивший радость и удовольствие, теперь отдавался в душе какой-то тупой болью. И тут она все вспомнила! Как-то она читала свои стихи, посвященные анютиным глазкам, Ивэну. В Касл-Роке, перед их свадьбой. Она читала свое сочинение с гордостью и волнением. Каково же было ее потрясение, когда она, закончив, подняла на Ивэна глаза и поймала выражение его лица, с которым он прослушал ее. Это выражение можно было бы выразить словосочетанием «смущенная жалостливость». Правда, оно быстро исчезло, и Ивэн пробормотал:

– Что ж, очень мило.

Но Эспер настаивала на том, чтобы он высказал свое истинное мнение, и наконец он сказал:

– В этих стишках нет ровным счетом ничего, Эспер. Бессмысленный набор вялых словечек.

«Что бы я ни делала – ему все не нравилось», – думала Эспер.

– Что ты делаешь с цветами? – проговорил Генри, неодобрительно глядя на мать. – Бабушка говорит, что нельзя раздирать букет.

Эспер вновь посмотрела на разбросанные по одеялу цветы.

– Да, верно, – машинально согласилась она. – Иди, милый, играй. Сегодня чудесный день.

– Съезжу-ка я на пароме в Нек, – сказал Генри. – Там есть ребята, с которыми, вроде, можно иметь дело.

– Дачники? – удивилась Эспер. – Ты уже встречался с ними? Каким образом?

– Когда мне хочется встретиться с человеком, я с ним встречаюсь, – загадочно ответил Генри.

– А у тебя есть деньги на паром?

– Да. Папа дает мне на расходы достаточно.

Эспер улыбнулась и протянула к сыну руки. Генри подошел, позволил себя поцеловать и даже в ответ обнял мать. Потом сразу же ушел.

«Эймос так великодушен и добр с ним», – подумала Эспер, протягивая руки к малышу, который неожиданно проснулся и раздраженным криком потребовал молока.

– Эй, эй, ну подожди же хоть минутку, – проговорила Эспер, смеясь и любуясь маленьким человечком, который отчаянно барахтался у нее на коленях. Ей очень хотелось, чтобы сейчас здесь был Эймос, чтобы они могли порадоваться этому зрелищу вместе, чтобы они вместе почувствовали себя счастливыми родителями, чтобы вместе почувствовали гордость за то, что им удалось произвести на свет такого крепкого и подвижного малыша.

Эймос появился в ее комнате днем, и Эспер, увидев его, поняла, что ему сейчас не до веселья.

– Привет, Хэсси, – каким-то чужим голосом сказал он. – Ну как ты? Все нормально? Как маленький?

Эймос задал этот вопрос автоматически, даже не бросив взгляда на ребенка, которого она держала на руках. Эспер тщательно расчесала ему густые волосики и надела на него самую лучшую, красиво расшитую детскую одежду, которую Сьюзэн принесла с чердака. Но даже в этих ползунках и рубашечке малыш выглядел будущим мужчиной.

Эспер хотела весело поприветствовать мужа, но слова застряли у нее в горле. Она заметила, как похудел Эймос. На лице его появились новые морщины, под глазами обозначились тяжелые мешки. Его широкие плечи поникли, и жемчужно-серый костюм был помят и испачкан. Эспер обратила внимание, что сегодня он был без своей неизменной золотой цепочки от часов.

– Садись, дорогой, и поговори со мной о чем-нибудь, – предложила она и осторожно положила младенца в его колыбельку. – Мы себя чувствуем хорошо, – добавила она, ответив на его вопрос. – А вот ты выглядишь неважно. Ты обеспокоен, да? Расскажи мне, в чем дело.

Эспер увидела, что он не хочет ей ни о чем рассказывать и вообще жалеет о том, что зашел к ней.

– Пожалуйста... – тихо попросила она.

Эймос все еще колебался. Он кинул быстрый взгляд на стул с тростниковым плетеным сиденьем.

Это не самый удобный стул в доме.

– Садись ко мне на Постель, – быстро проговорила Эспер, подвинувшись. – Сюда.

Эймос неохотно повиновался. Он сидел, ссутулившись, и бесцельно смотрел на широкие и тщательно натертые доски пола.

Наступила неловкая пауза. Эспер отчаянно пыталась найти выход из нее. Чувствуя, что скоро уже окончательно смутится, она торопливо начала:

– Потеря фабрики – тяжелый удар, я знаю. То, что случилось, – ужасно. Но теперь все позади. Я уверена Эймос. Теперь нужно только собраться с силами и начать все сначала, не оглядываясь назад.

Он медленно повернул голову, и у Эспер захватило дух. Глаза Эймоса были холодны и далеки, словно зимнее солнце. Он горько хмыкнул:

– Начать все сначала? С чем?

– Ну как же, Эймос?.. – запинаясь, тихо возразила Эспер. – Кроме фабрики, у тебя были другие дела. У тебя есть другая собственность. А наш дом? А страховка за фабрику? Я читала об этом в «Мессенджере». На фабрики всегда есть страховка. Там так написано.

– Моя фабрика не была застрахована.

Эспер, пораженная, посмотрела на него с удивлением.

– Н-не понимаю... Ты никогда особенно не посвящал меня в свои дела, но там написано, что фабрика будет отстроена заново и...

– Что ж, внесем ясность, – прервал ее Эймос холодным и тяжелым тоном – Поскольку ты читаешь эти газеты, я считаю, что больше не могу продолжать держать тебя в неведении относительно нашего положения. Я полный и законченный банкрот. Мой долг исчисляется десятками тысяч долларов. Я не в состоянии уплатить такие деньги. Я не застраховался потому, что не мог себе этого позволить. Я ждал крупного заказа. В понедельник ты узнаешь из газет, что суд отобрал у нас все, что мы имели.

Он отвернулся от нее и снова уставился в пол. Эспер судорожно сглотнула комок в горле. Комната закрутилась перед ее глазами. Она невидяще смотрела на затылок мужа.

– О, дорогой... – только и смогла прошептать она.

«Нет, это еще не конец. В это невозможно поверить», – подумала Эспер.

– Что ж, – как можно спокойнее и небрежнее заговорила она. – Это, конечно, большое потрясение. Но мы еще молоды. Ты способен начать все сначала. После того как будут закончены все процедуры, связанные... с банкротством. Ты раньше зарабатывал деньги, сможешь заработать их и сейчас.

«Я никогда не начинал с нуля, – подумал Эймос. – Я никогда не начинал с руин. А мне уже сорок пять лет».

Но все равно он был признателен жене, и горечь понемногу начала таять.

– Дело не во мне, а в тебе и детях, – смягчившись, проговорил он. – Так тебя подвести!.. Теперь надо обеспечить вас. Я... думаю, как это сделать, и едва с ума не схожу.

– Все очень просто, – немного подумав, проговорила Эспер.

– Просто?! – переспросил Эймос, резко обернувшись к ней.

– Мы останемся здесь. На время. Пока ты не устроишь свои дела. Этот дом принадлежит мне и матери. Они ведь не могут отобрать его, правда?

– Не могут, – медленно проговорил Эймос. – Не могут. Мистер Ханивуд завещал его твоей матери с тем условием, что после ее смерти дом перейдет к тебе. Но, Хэсси, тебе же здесь никогда не нравилось! Дом обветшал. Он неудобен для проживания. Я был так счастлив, когда мне удалось увезти тебя отсюда!

– Теперь мне здесь нравится, – прервала его Эспер.

Она посмотрела на малыша, спавшего в старой люльке, перевела взгляд на стул с тростниковым сиденьем, где недавно сидел ее отец. Здесь она больше чувствовала себя дома, чем в том огромном и великолепном особняке на Плезент-стрит. Там она всегда ощущала давящее и гнетущее воздействие больших объемов, заполненных пустотой. Просто она никогда не находила в себе мужества сказать об этом Эймосу.

Посмотрев на мужа, она заметила, что убитое выражение его лица сменилось выражением мрачной покорности. Она поняла, что для Эймоса этот дом с вкрапленным в него богатством многих поколений рода Ханивудов никогда не станет настоящим домом. Следующие слова ее мужа доказали это:

– Ты можешь продать его, – вздохнув, сказал Эймос. – Если, конечно, уговоришь мать. Только кто его купит? Кому он нужен? Да и месторасположение у него неудачное.

– Я не хочу продавать, – спокойно возразила Эспер, уже начиная сердиться. – Нам нужен дом. Теперь шум моря меня не беспокоит. Он мне даже нравится. И... – она не договорила, пытаясь подыскать слово, которое лучше всего описывало бы то состояние облегчения, в которое она погружалась, слушая этот ритмичный шум, напоминавший о вечности, не имеющей никакого отношения к убогим человеческим страстям. – И я себя чувствую комфортно, когда слышу море, – наконец договорила она.

Эймос посмотрел в окно.

– Комфортно? Никак не думал... – он со свистом втянул в себя воздух и, отыскав ее руку, крепко сжал.

– О, Хэсси... Ты очень хорошая жена. Я не говорил тебе... ты ведь спасла мне жизнь той ночью.

Голос изменил ему, и Эймос запнулся. За искренней благодарностью в нем таилось жгучее унижение. Он обещал, клялся хранить и беречь свою жену. А на деле произошло обратное. Это она, хрупкая и нежная, носящая к тому же его ребенка, вытащила его оттуда... Его, сильного мужчину. Вытащила, словно слепого котенка...

Эспер смотрела на мужа, сидевшего перед ней с поникшей головой, и чувствовала, как подрагивает его рука. И она поняла. Подавшись вперед, она прижалась своей щекой к его плечу.

– Я люблю тебя, Эймос, – тихо и робко проговорила Эспер.

Он вновь повернул к ней свое лицо и крепко обнял.

Они лежали, обнявшись. Молча. За окошком над морем сгущались сумерки, медленно подступала ночь, и посвежевший ветер разбивал волны о прибрежную гальку.

Они очнулись от громкого крика. Впервые за последнее время задремавший и немного успокоившийся Эймос вскочил и испуганно спросил:

– Что случилось?!

– Это наш малыш, – смеясь, проговорила Эспер. – Он снова проголодался. Зажги свечу, дорогой.

Эймос поднялся с постели и исполнил ее просьбу. Он поднес старый оловянный подсвечник к люльке и внимательно осмотрел сына.

– Хорошо кричит. Дыхалка будет что надо! – он поставил подсвечник на туалетный столик, подхватил на руки шевелящегося в своих пеленках младенца и передал его матери.

– Как мы его "назовем, Хэсси? Тебе хотелось бы назвать его Роджером, в честь Роджера Ханивуда, не так ли?

Да, поначалу она была уверена, что назовет малыша в честь своего отца. Сьюзэн и миссис Пич предлагали то же самое. Но тогда все было по-другому. Тогда Эймос еще не рассказал ей всей правды. Тогда она еще не осознавала всей глубины страданий, испытываемых им. Тогда она еще не знала, насколько сильно задета его гордость и чувство самоуважения.

– Нет, – улыбаясь, сказала Эспер. – Папино имя этому молодому человеку совсем не пойдет. Не могу себе представить, что он будет писать стихи.

– Я тоже не могу представить, – впервые улыбнувшись, заметил Эймос. – Тогда как же?

Она недолго думала. Генри был назван в честь Эймоса. Эймос Генри Портермэн.

– Мы назовем его Уолтером, в честь твоего отца. Ну как?

– Вполне, – ответил Эймос.

Он стоял, глядя на них сверху вниз. Склоненная голова, причудливо освещенная светом свечи. Нежная улыбка на губах.

Она смотрела на своего ребенка. Изящная линия белой, с чуть просвечивающими венами груди, из которой малыш всасывал в себя молоко, силу, безопасность Эймос сильно покраснел и, нагнувшись, поцеловал белевшую полоску пробора между свободно падавшими на плечи золотисто-каштановыми волосами жены.

– Я заработаю для вас деньги, Хэсси. Я добьюсь своего. Мы выберемся отсюда и начнем все сначала в другом месте. На Западе, может быть. Я буду заботиться о тебе так, как никогда до этого не заботился. О тебе, о Генри, о маленьком Уолте. Вот увидишь.

Эспер отвела взгляд от ребенка, и нежность, которая была в ее глазах, не исчезла, когда она подняла их на мужа.

– Я знаю это, милый, – просто сказала она.

Но в ее ушах, заглушая голос человеческой любви, звучал ритмичный грохот разбивающейся о берег волны.

Глава восемнадцатая

Двадцатого сентября 1909 года Эспер избавилась от последнего своего летнего постояльца и повесила на окно гостиной табличку «Сезон закрыт». Затем она прошла через бар, – который служил постояльцам столовой, – в старую кухню и стала там ждать Карлу. Эспер все еще по привычке называла эту комнату кухней, хотя Элеонора сделала из нее еще одну жилую комнату, а новая маленькая кухня была в задней части дома, где под нее пришлось отдать прежнюю кладовку.

Эспер опустилась на кресло-качалку перед потрескивавшим огнем. Стало холодно, юго-восточный ветер усилился. Стекло в доме дребезжало с утра. Должно быть, надвигается шторм.

Эспер подвинула кресло-качалку ближе к большому очагу и стала зачарованно смотреть на языки пламени, которые взлетали намного выше высокой черной подставки для дров. Это Уолт развел для нее такой большой огонь, а потом ушел вниз по тропинке в Малую Гавань проверять свои ловушки на омаров. Эспер медленно покачивалась в своем кресле, отдаваясь простой радости тепла и покоя. Она была рада избавиться наконец от постояльцев, хотя все они были хорошими людьми и добрыми знакомыми, так как уже не первое лето останавливались у нее в доме. Но, Боже, как все-таки хорошо иметь дом, который находится исключительно в твоем распоряжении!

– Только Карла, Уолт и я, – думала Эспер, смакуя эту мысль.

Конечно, придется на одни сутки смириться с присутствием Генри и Элеоноры, но, слава Богу, на этот раз не будет этой жеманной гувернантки-француженки. Даже Элеонора поняла, что та не пришлась здесь ко двору, и не везет ее на этот раз.

О, Генри, Генри... – мысли Эспер сосредоточились на старшем сыне. – Счастлив ли ты? А почему бы и нет? Ты достиг всего, чего намеревался достичь.

«Я хочу стать богатым, мама. Не в масштабах Марблхеда, а в масштабах всего мира».

И он стал богатым. В банковских кругах его имя у всех на слуху. Он женился на богатой невесте и сам создал свое состояние. Стал миллионером.

«Странно, что мои мальчики так отличаются друг от друга. Впрочем, они давно уже не мальчики, – тут же, сама удивившись этому,» – подумала Эспер.

Генри уже сорок, Уолту тридцать три. Эспер перестала качаться и села прямо, прислушиваясь к тиканью часов с музыкальным боем и невидящими глазами глядя в пламя камина.

Все эти годы... Куда они уплыли? Мысленно оглянувшись назад она представила жизнь в виде длинной реки, которая протекала внутри этого дома... Когда-то она вышла из реки и удалилась от нее далеко в сторону. Это было то время, которое она провела с Ивэном в Нью-Йорке, а затем годы с Эймосом на Плезент-стрит.

Наверное, дом с самого начала знал, что она обязательно в него вернется. Он давал ей убежище и уют. Без этого приходилось трудно в жизни. Так трудно, как тогда, когда она невыносимо страдала, видя, как все Несчастнее и несчастнее становится Эймос в своих попытках приспособиться к ненавистной ему жизни. Он был смел и предельно честен во время всех процедур, связанных с его банкротством. Его поведение вызвало к нему определенное сочувствие в городе, который никогда до этого не признавал его. Некоторые из кредиторов в Марблхеде отказались выставить Эймосу свои иски. В результате у него забрали все, но оставили маленькую парусную мастерскую в гавани.

Эймос принял эту мастерскую и долгое время упрямо пытался расширить производство новой оснастки. Прежний владелец мастерской очень помог ему. Он остался исключительно из доброго расположения к Эймосу. Благодаря наплыву дачников и их яхтам, мастерская скоро начала давать небольшой доход Но Эймос уже был другим Пожар на фабрике что-то надломил в нем. На глазах Эспер он превратился в старика. Она ничем не могла помочь ему, только смотрела на это угасание и скорбела.

А однажды днем в конце лета Эймос пришел домой ужинать и сообщил ей, что мистер Томпсон из Бостона, владелец «Черного Ястреба», сделал ему заказ на два полных комплекта новых парусов для своего яла.

– Но это же прекрасно! – воскликнула она. – Ты разве не рад, милый?

Эспер на всю жизнь запомнила тот его смех, услышав который, сыновья изумленно уставились на отца.

– Он называл меня «кэпом», – сказал Эймос. – Хлопнул меня по спине и велел поторапливаться. Он живет на перешейке. Говорит, что, мол, почему бы мне как-нибудь не заглянуть к нему со всей семьей. Он, мол, живет пока один. Говорит, что вы залюбуетесь всякими украшениями и заграничной мебелью...

Эспер тогда смущенно и неуверенно улыбнулась и сказала:

– В самом деле, Эймос, почему бы нам не сходить туда? Думаю, он сделал тебе крупный заказ.

– Денег вполне хватит на то, чтобы перебраться в Цинциннати.

Поначалу это известие потрясло Эспер, но она никогда не позволяла себе выражать сомнения в правоте его поступков. Эймос прослышал о каком-то небольшом обувном бизнесе, возглавляемом каким-то молодым человеком. Говорил, что ему наверняка удастся уговорить этого молодого человека взять к себе опытного компаньона на правах партнера. Маленькая надежда вернулась к Эймосу. Все последние дни, проведенные перед отъездом, они были с женой очень близки. Эймос сказал, что выпишет их к себе, как только сможет себе это позволить. Через месяц им действительно пришел вызов в Цинциннати, только не от Эймоса, а от администрации больницы, где он умирал от воспаления легких, подхваченного во время бесцельных шатаний по холодным и ветреным городским улицам в поисках работы, которая устроила бы его лучше, чем то обувное производство, обманувшее его ожидания.

Эспер сразу же отправилась в дорогу. Она успела как раз вовремя. Эймос умер у нее на руках. Перед самым концом он узнал ее и пробормотал что-то насчет мальчиков, уделяя особое внимание Генри. Эспер гораздо позже догадалась о смысле его малопонятных предсмертных слов: он говорил, что Генри позаботится о ней.

Эспер вздохнула и снова откинулась на спинку кресла-качалки.

Эймос умер, и у нее было разбито сердце... Да, тысячу раз была права та полоумная старуха тетка Криз с Джин-джер-бред-Хилл пятьюдесятью годами раньше. Неужели она действительно была ясновидящей. А может, она просто без всякого труда с высоты своих лет и житейской мудрости разбиралась во всех тонкостях женской судьбы?

«Тебе будет казаться, что горе уже ничем не поправишь, сердце уже ничем не залатаешь, но время все вылечит, попомни мое слово. Сердце – штука крепкая».

Время действительно все вылечило. Да у Эспер ведь и не было другого выхода, как только скрепить свое разбитое сердце. Трещины и шрамы остались, но сердце работало. Ей надо было воспитывать сыновей, заботиться о матери и содержать дом. Еще целых пять лет...

Они жили тем, что приносила им гостиница. Город менялся у них на глазах. Менялись и постояльцы. После пожара семьдесят седьмого года некоторым фабрикантам удалось отстроиться заново, и они пытались продолжать свой прежний бизнес. Но эта борьба была обречена на поражение. В восемьдесят восьмом году начались рабочие беспорядки и случился еще один страшный пожар. Марблхед утратил конкурентоспособность. В восемьдесят пятом, когда дела в городе шли совсем худо, Марблхед-Отель не смог восстановить лицензию. Тогда-то Эспер и начала брать себе постояльцев. Это были дачники, отдыхающие, благодаря которым город и держался. Многие жители Марблхеда ненавидели приезжих за их назойливость и высокомерное покровительство, но ничего нельзя было поделать.

Вскоре Марблхед после краткого и бесплодного заигрывания с идеями промышленной революции вновь обернулся лицом к морю и стал зарабатывать себе хлеб насущный привычным образом. Впрочем, не совсем так, как раньше. Не рыбным промыслом. Тогда жители Марблхеда по крайней мере работали на себя. Теперь же они работали на отдыхающих: обслуживали их прогулочные лодки и яхты. Они не любили это дело, не любили яхтсменов, которые фактически вытаскивали город из экономической пропасти. Не любили точно так же, как раньше Эспер презирала фабрикантов, которые спасали город от голода в те времена, когда плохо шла рыбная ловля.

«Смотри на вещи прямо и принимай их такими, какие они есть», – говаривала Сьюзэн.

Все менялось внешне, но оставалось прежним внутренне. Внутренне не изменился город. Внутренне не изменился ее дом, как считала Эспер. И осознание этого на протяжении многих лет согревало ей душу. Внешне, конечно, кое-что обновилось Вот, например, устроили новую кухню, две ванные наверху. Но сущность дома не изменилась. Дом укреплял ее дух. Теперь оставалось только изумляться тому, как она в юности не замечала этой красоты, как же глуха была она к голосу дома!

Часы хрипло кашлянули и пробили один раз. Эспер отсутствующим взглядом оглянулась на них. Половина шестого... Время еще есть, если, конечно, Генри не повезет в этот раз с машиной больше. А то раньше все время лопались покрышки. Да и грязища на дороге из Свэмпскота еще та!..

Эспер сходила в дровяной сарай, принесла оттуда здоровое полено и кинула его в камин.

«А я, оказывается, еще ничего. Такая же сильная, как и раньше. Не растолстела, в отличие от других», – подумала она.