Текст книги "Очаг и орел"

Автор книги: Эни Сетон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Прогресс, – удовлетворенно отозвался Эймос, но у него была причина и для досады. Почему он не купил землю на Неке или на любой из прибрежных окраин города, пока та еще была дешевой? Возрастающий интерес дачников к морскому виду не привлек его внимания. Как ему не пришло в голову построить собственный дом где-нибудь в другом месте, а не вдали от моря, у дороги. «Однако, – думал Эймос, – есть надежда, что скоро я приведу в порядок свои дела и у меня снова будут свободные деньги.»

Экипаж шумно остановился у бокового входа в «Очаг и Орел», и Эймос мрачно уставился на старый дом своей жены. Одно точно, в городе никогда не будет спроса на такие нелепые покосившиеся дома. Когда старики умрут, подумал он, мы с Хэсс снесём его, а может быть, продадим землю или построим хорошую современную гостиницу. Он давно отбросил все мысли о модернизации старого здания. Даже провести газ для освещения оказалось безнадежным делом. Дом сопротивлялся любым изменениям с почти человеческой хитростью. Места для прокладки труб не было, тяжелые дубовые несущие балки отвергали новые гвозди, как будто сами были железными. В доме не было ни одной ровной линии, ни одна дверь, пол или потолок в комнатах не были на одном и том же уровне.

Эспер давно знала мысли Эймоса и была согласна с ними, но теперь, когда она снова увидела сгорбившийся старый дом, смутные страхи, отвращение и враждебность, которые властвовали над нею последние месяцы, все исчезло.

Она медленно спустилась с коляски, опираясь на руку мужа, и прошла по грязной разбитой дорожке к двери пивной, заметив с некоторым изумлением, что Сьюзэн посадила у забора подсолнечники. Когда Эспер жила в доме, у них никогда не было подсолнечников, потому что, по приметам, из-за них появляются старые девы. «Где растут подсолнечники, туда никогда не приходят кавалеры», – гласит старая поговорка.

Она открыла дверь пивной и снова была раздражена противным звяканьем колокольчика. Маме следует нанять девушку, чтобы та открывала дверь, и, в любом случае она должна закрыть пивную. Это недостойно. Само слово «пивная» имело вульгарный старомодный привкус, и в половине гостиниц Марблхеда уже не подавали спиртные напитки. Но Ма всегда была упрямой. Ни в темном зале, ни в кухне никого не было. Через минуту из гостиной вышла Сьюзэн; она обнаружила дочь и зятя, неуверенно стоящих в прихожей.

– Ну, чтоб мне провалиться, – сказала Сьюзэн, подходя к ним, – если это не Хэсс и Эймос. Я не слышала, как подъехал экипаж, – она оглядела Эспер с головы до ног, отмечая модную шляпу, дорогую вышитую пелерину и зонтик. – Значит, ты достаточно окрепла, чтобы рискнуть прогуляться, не так ли? – иронично заметила она.

Конечно, мама не могла говорить другим тоном. Никогда в жизни она ни дня не болела. Ей было уже семьдесят, и она все еще была образцом крепкого здоровья.

– Я чувствую себя лучше, – сказала Эспер холодно, – мы заехали узнать, не хотите ли вы с папой поехать на перешеек и посмотреть регату.

– А, – рассеянно произнесла Сьюзэн через некоторое время. – Да, регата. Как мило с вашей стороны. Но Роджер все еще нездоров, его сердце не в порядке, он отдыхает наверху, а у меня гости.

– Тогда мы поедем, не будем больше тебя беспокоить, – быстро произнесла Эспер, обиженная отношением матери. Сьюзэн стояла спиной к двери в гостиную в явно оборонительной позе и совершенно не проявляя благодарности за этот так долго оттягиваемый визит. Появление Портермэнов явно было несвоевременным.

Сьюзэн без труда читала мысли дочери. Она отошла от двери и мрачно улыбнулась.

– Это всего лишь Деревянная Нога и Тамсен Пич, – сказала она, – и раз уж ты здесь, ты могла бы зайти и поздороваться с ними.

Эспер поняла причину замешательства матери, взглянула на мужа и увидела, что Эймос ничего не понял, да и ему это было совершенно не интересно.

Деревянная Нога – Ной Доллибер – был дядей Эспер, и он прямо высказывал свое мнение о ее двух скандальных браках. Подстрекаемый своей женушкой Матти, он громко утверждал в тесном кругу старых марблхедцев, что предпочитает забыть, что эта глупая девчонка – его родственница.

Перспектива встречи с Тамсен Пич была еще более тревожной. Не только потому, что миссис Пич была матерью Джонни – у Эспер всегда было неловкое чувство, что Тамсен рассматривала все последующие любовные истории Эспер как предательство. И кроме того, Эспер узнала, что все Пичи считали виновницей в смерти Лема Пича тираническую систему управления Эймосом фабрикой.

– Нет, – сказала Эспер резко, – мы поедем, Ма.

Она поправила фалды своей пелерины и взяла мужа под руку. Он погладил ее руку и, поворачиваясь, чтобы уйти, заметил перемену, происшедшую с миссис Ханивуд Старая женщина выпрямилась и теперь казалась выше дочери, ее широкое полное лицо приобрело суровость Будды.

– Я сказала, что тебе лучше всего войти и поздороваться с ними, Хэсс! – она отчетливо выговаривала каждое слово. – Ты не можешь прятаться всю свою жизнь, дочка.

Эймос почувствовал, как замерла Эспер, услышал, как она резко выдохнула.

– Послушайте, миссис Ханивуд – сказал он с неловким смешком, – это весьма странно. Если Хэсси не хочет с ними встречаться, я не вижу причины, по которой она должна это делать. Я не хочу, чтобы она расстраивалась.

Он с удивлением увидел, как вспыхнуло лицо Эспер. Она оттолкнула его заботливую руку.

– Кто такие эти старики, чтобы расстраивать меня? – проговорила Эспер сквозь зубы. – Ма, как всегда, переживает из-за ерунды.

Она проскользнула мимо матери, распахнула дверь в гостиную и влетела туда. Два человека, сидевших по обе стороны камина, с удивлением подняли на нее глаза.

– Добрый день, миссис Пич. Добрый день, дядя Ной, – с вызовом произнесла Эспер, стоя в центре комнаты и глядя на них сверху вниз. Гости ее матери после общего удивления отреагировали по-разному.

Деревянная Нога подвинул свой протез, вынул изо рта незажженную трубку, поставил свою кружку с горячим подслащенным ромом на кафель очага и разразился кудахтающим смехом.

– Иисусе, – давился он, – посмотрите, какой прилив накатил! Да ведь это наша надменная миссис Па-артермон, в модной шляпке, зонтик и все такое!

Тамсен Пич некоторое время молчала. Она никогда не была красавицей, но ее горячо любили муж и все ее дети, и теперь в пятьдесят пять лет ее поблекшее маленькое личико сияло спокойной уверенностью. Страдание, бедность и потери не ожесточили ее, она никогда не испытывала враждебности к Эспер, но не чувствовала и любви, даже во время помолвки с Джонни. Эта девушка всегда была слишком самоуверенна, слишком эгоистична, чтобы разбудить ответное чувство в ревнивом материнском сердце. Взглянув на Эспер, она сразу увидела ее положение, которого не заметил Деревянная Нога. Тамсен поняла, что вызов на самом деле был бравадой, и мягко заговорила:

– Добрый день, Хэсси, рада видеть тебя снова. И мистера Портермэна также, – добавила она, кивая Эймосу, вошедшему со Сьюзэн и теперь неловко стоявшему у двери.

В нежных карих глазах Тамсен не было и тени осуждения. Правда, кашель ее мужа усилился после того, как Лем заключил договор с фабрикой Портермэна. Но Тамсен никогда никого не винила. Если не Портермэн, это была бы какая-то другая фабрика, и, возможно, сами обувные мастерские вызывали чахотку из-за воздуха, пропитанного смрадом.

Эймос не узнал миссис Пич – в городе было полно Пичей, – он также не связал ее с первой любовью Эспер, о которой знал очень мало. Он поклонился Тамсен и Деревянной Ноге, который ему был известен как один из самых непримиримых родственников Эспер, сел на край стула, предложенного Сьюзэн, и стал ждать, пока его жена закончит свой визит.

Казалось, Эспер не спешила это делать. Неожиданная вспышка ее гнева прошла так же быстро, как и возникла. Эспер села рядом с Доллибером на диван и приняла стакан вина из рук матери. Вскоре комната наполнилась гортанной марблхедской речью, даже Эспер заговорила так, как Эймос давно от нее не слышал.

Эспер, встретив дружелюбие Тамсен и всего лишь насмешку Деревянной Ноги, почувствовала огромное облегчение и пожелала улучшить отношения. Она спросила дядю о его саде – надежный способ смягчить всегда воинственный настрой Ноя Доллибера. Деревянная Нога выращивал дельфиниум и чайные розы – «самые крупные в Марблхеде». Ему пришлось бросить рыбную ловлю из-за ревматизма, но он не продал свою старую плоскодонку. Деревянная Нога стащил ее во двор и, наполнив землей, посадил в ней лекарственные травы: майоран, розмарин, горчицу, полынь и мяту болотную. Соль и рыбные отходы, въевшиеся в корпус лодки, казалось, усиливали их рост.

– У тебя есть пижма, Деревянная Нога? – спросила Сьюзэн. – Моя в этом году очень чахлая, а я бы хотела дать немного Хэсси.

Тамсен серьезно кивнула. Было хорошо известно, что чай из пижмы облегчает роды.

– Да, – ответил Деревянная Нога, – есть немного. Так вот куда ветер дует! – он оглядел племянницу более ласково, отпил свой ром и сжал крепкими челюстями черенок трубки.

– Пошли, Хэсс, – проворчал Эймос. – Мы пропустим гонки.

Эспер поспешно повернулась к нему, шепча извинения. Она совершенно забыла про гонки, успокоенная мирной болтовней, конечно, казавшейся пустяковой и докучливой Эймосу.

– Я думаю, вы тоже хотите посмотреть, – вежливо обратился Эймос к Деревянной Ноге, – вы же были моряком, к тому же сегодня прекрасный день.

Деревянная Нога фыркнул:

– Мне абсолютно все равно, какая из тех модных лодок первая придет в Марблхед Рок, и день, на мой взгляд, совершенно не прекрасный.

– Но на небе ни облачка, – возразил Эймос.

Старый моряк посмотрел на него с веселым презрением:

– Погода меняется, еще до утра начнется шторм.

– Да, – сказала Сьюзэн неожиданно, – и надвигается нечто худшее, чем шторм. Вы слышали Визжащую Женщину прошлой ночью? – она смотрела на своего брата и Тамсен и задала этот вопрос так же небрежно, как другой говорил бы о любом неприятном явлении природы. – Вы слышали, как она звала прошлой ночью?

Деревянная Нога и Тамсен Пич пристально и хмуро посмотрели друг на друга.

– Ты точно слышала, Сьюзэн? – спросил Деревянная Нога. – Не время ей кричать. Но может быть, это мальчишки подражали ее воплям? Я и сам занимался этим шестьдесят лет назад.

Сьюзэн покачала головой:

– Это были не мальчишки. Я слышала именно ее вопли: «Пощадите! Пощадите! О Боже, спаси меня!» Теперь жди беды.

Эспер хотела рассмеяться. Выражение замешательства и раздражения на лице Эймоса было забавным само по себе, вера ее матери в визжащий призрак была смешной, но Эспер не могла смеяться.

– Ради Бога, что такое «Визжащая Женщина»? – озабоченно спросил Эймос. Все трое марблхедцев повернулись и угрюмо посмотрели на него. Они совсем забыли о присутствии Портермэна.

– «Иностранцы» ее не слышат, – сказал Деревянная Нога сварливым голосом и снова щелкнул челюстями по черенку трубки.

– Это старая легенда, – объяснила Эспер поспешно. – Две сотни лет назад одна английская дама была захвачена пиратами и привезена сюда, в Марблхед Пираты убили ее недалеко отсюда – в Оуким-Бэй. Некоторые, – она взглянула на безмятежное лицо своей матери, – некоторые думают, что могут слышать, как она взывает о милосердии.

– Она визжит, – сказала Сьюзэн, спокойно наполняя кружку Деревянной Ноги из кувшина, – иногда в ночь очередной годовщины убийства, а иногда, когда в Марблхед приходит зло.

– Это правда, – согласилась Тамсен, – я слышала ее в семьдесят третьем году – за два дня до того, как в городе началась оспа, и слышала не я одна.

Эймос резко встал, не глядя на миссис Пич и обращаясь к своей теще:

– Я удивлен, что слышу это от такой разумной женщины, как вы!

Для него было болезненным пересматривать давнее уважительное отношение к миссис Ханивуд. Как она может говорить такое?! Ведь чепуха некоторым образом воздействует и на Эспер. Эймос всегда сглаживал тревогу, вызываемую причудами и фантазиями ее отца, считая, что Эспер пошла в свою здравомыслящую практичную мать. Но Сьюзэн еще больше встревожила его, терпеливо улыбнувшись и сказав:

– Вы говорите, как Роджер. Он сердился на меня за то, что я говорила, что слышу ее, но он и сам слышал ее, несмотря на свою глухоту. Я видела это по тому, как он вздрогнул, и по его лицу тоже. Но он не пожелал в этом признаться.

– Еще бы! – рявкнул Эймос, выведенный из себя. – Он разумный, образованный человек.

Сьюзэн сидела совершенно неподвижно, сжав свои полные веснушчатые руки на обширных коленях.

– Роджер всегда был странным, – сказала она печальным, почти ласковым голосом. – Он придает такое большое значение прошлому, но когда прошлое действительно приходит к нему, он пугается и не желает ничего видеть и слышать.

Может быть, это правда, подумала Эспер. Слова ее матери странно потрясли ее. Прошлое возвращается не только злом, таким, как Визжащая Женщина, но и хорошим, как письмо леди Арбеллы; прошлое всегда с нами, плывет мимо нас, как по туманной реке. Эспер показалось на минуту, что она близка своим родителям, понимает их точки зрения, не противоположные, как она всегда считала, а дополняющие друг друга. Она поспешила наверх повидать отца, но нашла его крепко спящим. Его очки соскользнули с носа, перо в чернилах упало на стеганое одеяло, а на коленях лежал открытым второй том «Мемуаров». Эспер поцеловала отца в макушку, где сквозь редкие седые волосы просвечивала розовая кожа. Она подобрала очки и поправила подушки под его головой. Роджер зашевелился и слегка улыбнулся, но его глухота не позволила ему услышать движения дочери. Затем Эспер положила перо на дубовый комод у кровати и подняла с коленей отца тяжелый том. Она взглянула на наполовину исписанную страницу. Сначала шли несколько строчек в скобках:

«(Этот случай произошел в апреле 1814 года, когда британские фрегаты «Тенедос» и «Эндимион» три дня преследовали нашу «Конституцию», нашедшую убежище в гавани Марблхеда и таким образом спасенную доблестной артиллерией форта Сиволл. Будучи восьмилетним мальчишкой, я видел это сам, что повергло меня в сильное волнение, поскольку мой отец, Томас Ханивуд, был матросом на «Конституции», одним из тех марблхедцев, которые спасли ее.)

Ниже была написана строфа:

Неустрашимые и непотопляемые,

Спасшиеся от преследователей,

Нашедшие убежище в нашей гавани —

Еще одна славная страница нашей истории.

Да здравствует вечно Марблхед!»

Глаза Эспер наполнились слезами. Она осторожно закрыла том, заложив между страниц ручку, и тихо вышла из комнаты.

Эймос и Эспер покинули гостиницу, снова сели в коляску и покатили к перешейку. Подъехав к приземистому белому маяку на мысе, они увидели у его основания толпу, состоявшую в основном из незнакомцев – обитателей летних коттеджей на Неке и экскурсантов, не пожелавших остаться на пароходах.

Эймос, заметив в толпе мистера Харриса, вышел из коляски, и Эспер осталась одна. Из-под зонтика она наблюдала за далекими белыми яхтами, проплывающими мимо Марблхед Рока. Около ее коляски стояла молодая пара из Линна. На мужчине была сине-белая полосатая куртка с золотыми пуговицами и синяя фуражка со сверкающим козырьком и якорем. Глядя в бинокль, он сообщал своей даме о том, как проходит гонка.

Эспер поневоле пришлось слушать его комментарии. Припекавшее солнце и фиолетовая дымка на горизонте, мерцающая перед глазами, вернули Эспер угнетенное состояние, оставившее было ее в то утро. Красивые лодки с красивыми именами, захватывающее зрелище на фоне романтического пейзажа. Но Марблхед был нечто большее, чем удобный экран для проекции чуждого спектакля, пусть и очень интересного. Эспер неожиданно почувствовала сильное негодование, вспомнив эту гавань, какой она была когда-то – кишащей рыбачьими лодками, угольщиками и лихтерами. Тогда она была нашей, думала Эспер, море и город были объединены одной целью и неотделимы друг от друга. Она посмотрела на сказочные яхты, направляющиеся в гавань, с наполовину свернутыми парусами и гирляндами красных и зеленых фонариков, висящих между мачтами. С бостонского парохода плыли изумительные и чувственные звуки «Голубого Дуная».

«Убирайтесь, – кричала ее душа, – убирайтесь, с вашими вальсами и фонариками и вашими гонками. Это – не ваше!» И как легкий порыв ветра, пронесшийся над гаванью, что-то прошептало ей: «А твое ли? Может быть, твоя жизнь – такое же скольжение красивого цветного фонарика?» Но Эспер едва расслышала этот шепот.

Вернулся Эймос, и они поехали домой в сгущающихся уже сумерках. Он был озабочен, так как Эспер выглядела очень усталой, и действительно, она чувствовала себя совершенно измученной и опустошенной. Ее голова ужасно болела, и она страстно мечтала о том моменте, когда снова сможет скользнуть между прохладными пахнущими лавандой простынями и выпить сладкого лимонада, принесенного Анни.

Глава шестнадцатая

Шторм, предсказанный Деревянной Ногой, действительно начался ночью: сильный Ветер и дождь продолжались всю субботу и большую часть воскресенья. Эспер провела эти дни в постели. Они с Эймосом считали, что ей разумнее отдохнуть после той поездки, да и не было особых причин подниматься в воскресенье, так как она уже много лет не была в церкви. Эймос тоже не часто посещал церковь. Сразу после свадьбы они раз или два ходили в Олд-Норт, но им не нравился шепот, сопровождавший их появление, и, когда стало совсем ясно, что все усилия Эймоса не принесут ни моральных, ни финансовых результатов, Портермэны сдались.

Это воскресенье тянулось, как многие другие такие же воскресенья. Эспер почитала Генри Библию, затем пролистала пару дамских журналов и сыграла с мужем несколько партий в карты. После обеда она вздремнула, и ей приснился ребенок – румяная маленькая девочка. Они вместе были на корабле, она и ее девочка. Корабль был старой «Дианой» Джонни, но похожим на одну из шхун бостонских яхтсменов, и направлялся он в далекую южную страну, где они должны были жить в маленьком белом доме среди цветущих деревьев.

Эспер проснулась и лежала, рассеянно глядя в потолок и прислушиваясь к шуму дождя, пока Эймос не пришел из конюшни и, подойдя к кровати, не спросил нежно, как она себя чувствует.

– Хорошо, – ответила Эспер, улыбаясь ему. – Мне снился ребенок.

Эймос сел на край кровати, взяв руку жены в свою.

– Ты не очень обеспокоена, кошечка, своим... своим предстоящим тяжелым испытанием? Это ужасно, что женщинам приходится проходить через это! Я просил доктора Флэга связаться с тем специальным женским доктором из Бостона, – сказал Эймос. – Надо было пригласить его, когда ты рожала Генри, но тогда я не знал о нем.

– Ах, дорогой, – прошептала Эспер, очень тронутая его вниманием, – ты так добр ко мне!

В глубине своего сознания она слышала насмешливое фырканье Сьюзэн и ее голос, как будто она стояла в комнате: «Значит, меня, медсестры, доктора Флэга и хлороформа уже недостаточно, чтобы помочь разродиться крупной здоровой женщине?»

«Но я потеряла своего первого ребенка, – возразила Эспер образу своей матери, – ты никогда не бываешь снисходительна».

Эймос наклонился и поцеловал жену. Она выглядела такой юной и прелестной с этими каштановыми косами, спадающими на грудь. Он больше не замечал ее густых черных бровей, которые когда-то смущали его, создавая поразительное впечатление силы на лице, в остальном очень женственном. Он видел только, что карие глаза Эспер нежно смотрят на него и губы ее изогнуты призывно и задумчиво.

– Конечно, я добр к тебе, моя девочка. Я обожаю тебя, – сказал он охрипшим голосом.

Ее сердце взволнованно забилось.

«О Господи! Почему я беспокоюсь, – думала Эспер, – как я смею чувствовать пустоту вокруг себя?! Мы имеем так много, Эймос и я».

– Эймос, дорогой, хорошо ли едут дела на фабрике? – спросила она после минутного молчания.

Он выглядел удивленным и снисходительным:

– Очень хорошо. Только что получил новый заказ. Но почему ты спрашиваешь?

Искренний оптимизм в его голосе убедил ее, и Эспер решилась на осторожный вопрос:

– Как ты думаешь, мы не могли бы продать фабрику... когда-нибудь?... Мы могли бы уехать отсюда.

– Ну, я думаю, могли бы, – сказал Эймос, все еще терпеливо, хотя и был удивлен. – Тебе не нравится здесь, Хэсс? Ведь это твой родной город и, – он оглядел роскошную комнату, – это наш дом.

– Да, я знаю, и он прекрасен. Но мы ведь не часть этого города, правда?

Теперь это было произнесено. То, о чем они никогда не говорили, Эспер произнесла так быстро и небрежно, что Эймос едва услышал ее. Он отнес предположение жены на счет каприза, вызванного ее беременностью. Прошло то время, когда его беспокоило то, что город думал о нем. Пока в этом городе можно было делать деньги. Здесь дешевая рабочая сила, а теперь и эта новая перспектива настоящего богатства. Как только фабрика вновь наберет обороты, они смогут больше путешествовать, может быть, купят новый дом в Бостоне, если Эспер захочет. Как только деньги снова потекут рекой, они смогут сделать это.

– Послушай, милая, – сказал Эймос ласково. – Я думаю, ты некоторое время будешь слишком занята младенцем, чтобы думать о переезде.

И он снова уехал в город, решив еще раз наведаться на фабрику.

В пять часов Эспер решила встать к ужину. Она вяло поднялась и надела летнее домашнее платье из белого муслина с пелериной из бледно-зеленого шелка, окантованной черной тесьмой. Погода начинала проясняться, теплело. Эспер трудно было держать поднятыми руки. Так что, не заплетая кос, она уложила всю упрямую каштановую массу волос в черную сеточку и завязала черные ленты бантом на затылке.

– Я довольно хорошо выгляжу, – подумала Эспер с удивлением, оглядывая себя в зеркало. Летящие фалды зеленой пелерины скрывали полноту талии. Этот груз, который она, несла в себе, придавал ей гордую, даже величественную осанку.

Ее кожа отливала тем мягким блеском, который иногда бывает в конце беременности. «Я действительно хороша в зеленом», – подумала Эспер. Она много лет избегала этого цвета из-за болезненных ассоциаций с зеленым платьем, которое Ивэн купил ей в Нью-Йорке, платьем, в котором он пытался нарисовать ее и не смог.

Эспер резко отвернулась от зеркала. Глупо думать об Ивэне. Боль надо немедленно прятать подальше, иначе она может вызвать неприятности, как сказала Чарити. «Зло – всего лишь иллюзия, Эспер, не реальность. Ты должна думать только о приятном, ради малыша, да и ради себя тоже».

Эспер вздохнула. Ну, возможно, Чарити уж точно была хорошим примером собственных проповедей. Здоровая, энергичная и самодовольная до чопорности. Хватит. Больше никакой тоски, никаких сомнений и неуверенности в себе, решила Эспер.

Она услышала, как парадная дверь хлопнула, и направилась к лестнице, чтобы встретить Эймоса, взбежавшего к ней по-мальчишески быстро.

– Так ты совсем одета, душа моя! Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?

Эспер заметила, что ее муж находится в своем самом хорошем расположении духа. Он и Джонсон осмотрели все помещения на фабрике и убедились, что все подготовлено для начала завтрашней работы. Швейные машины и все станки освобождены от прежних заказов, готовые к выполнению нового. На складе Эймос восхитился качеством новой партии черного сафьяна. Он поздравил Джонсона, тот удовлетворенно кивнул и сообщил, что работники пребывают в хорошем настроении. Он попросил закройщиков прийти на работу в пять тридцать утра, и они без возражений согласились. Сыграли свою роль обещание премии и оптимистическое волнение, исходящее от Эймоса.

Был только один маленький странный инцидент, омрачивший удовольствие этой инспекции. Эймос стоял в цехе на третьем этаже рядом с новой машиной для пробивания петель, которую только что установили. Станок был установлен у западных окон, и Эймос случайно выглянул на улицу.

– Черт возьми! В том старом сарае, похоже, кто-то есть. Я думал, что он заперт.

Подошедший к хозяину Джонсон выглянул в окно. Под окном находился небольшой участок земли, заваленный консервными банками и кожевенными отходами. С двух сторон он был ограничен задними стенами зданий, выходящих на Плезент и Скул-стрит. Участок был ограничен с севера железнодорожными путями, с запада – зданием пожарной команды «Дженерэл Гловер» и маленьким водоемом. Кроме грязи и мусора, на участке был ветхий сарай, он стоял в двенадцати фугах от фабрики Эймоса и безумно раздражал Портермэна, поскольку частично преграждал доступ к заднему входу на фабрику и задерживал погрузку и отправку. Эймос, конечно, пытался купить сарай, но его владелец, бывший также владельцем продовольственного и фуражного магазинов, упрямился. Он держал в сарае запасы и не собирался угождать Эймосу.

– Я никого не вижу, – озабоченно сказал Джонсон.

– Мне показалось, что какой-то мужчина бросился туда, он что-то нес, – объяснил Эймос, нахмурившись.

Из окна, у которого они стояли, двери сарая видно не было.

– Ну, даже если и так. Может, кому-то немедленно понадобилось ведро овса. О Боже, да вы как будто нервничаете?!

– Не хочется и думать, что кто-то может взломать дверь и унести эти прекрасные кожи, – сказал Эймос полушутя.

– Вы хотите, чтобы я оставался здесь ночами и спал на этих бесценных шкурах? Или, может быть, мы наймем отряд сторожей?

– Ты еще не заменил Дэна, я полагаю? – спросил Эймос, улыбаясь.

– За два дня я не успел этого сделать. Но с ним все в порядке, сэр. И наши замки, и засовы надежны, – Джонсон позволил себе веселую отеческую ухмылку. – Ступайте домой, к своей милой женушке. Я еще раз осмотрю все, прежде чем уйти, и особо поговорю со старым Дэном.

Так что Эймос, удовлетворенный осмотром, поехал домой.

В шесть часов он, Эспер и Генри сели за семейный ужин. Когда Эспер разливала гороховый суп из серебряной супницы, то заметила пленку жира на краю тарелки. Она нахмурилась и вытерла ее салфеткой. Но тут же заметила, что столовое серебро – тусклое, а скатерть в пятнах. За выпуклыми ножками буфета из красного дерева скопились комья пыли, и паутина свисала с лепного потолочного карниза.

– Анни, – спокойно сказала она, когда молодая женщина вернулась из буфетной с блюдом жареного мяса, – скатерть и серебро грязные, а когда последний раз ты вытирала пыль в столовой?

Анни вздернула подбородок с едва скрываемой дерзостью, огорчившей Эспер.

– Я не знала, что вы спуститесь к ужину, – ответила она угрюмо. – У меня и без этого слишком много дел. Я и Бриджет, мы нуждаемся в помощнице на кухне и еще одной горничной.

Эспер хотела резко ответить ей, что забота о трех людях не требует больших усилий от прислуги и что в любом случае ситуация не менялась за те четыре года, в течение которых Анни работала у них, но она не чувствовала в себе сил на выяснение отношений с горничной. Эспер была расстроена неожиданной враждебностью девушки и подумала о хлопотах, которых прибавится во время месячного пребывания здесь медсестры и суматохи родов. Когда Анни бросилась обратно в буфетную, Эспер сказала мужу:

– Может быть, нам следует взять еще одну служанку? Я не хочу неприятностей с Анни и Бриджет именно теперь.

Эймос отрезал еще один ломоть жареного мяса и полил его соусом прежде, чем ответить. Он знал, что секрет дерзости Анни был в том, что он еще не заплатил ей майское жалованье.

– Посмотрим, – ответил он ласково. – Может быть, в следующий раз, когда я поеду в Бостон, я найду кого-нибудь. А пока не забивай себе этим голову, Хэсси, я прослежу, чтобы слуги вели себя прилично.

– Анни проводит много времени в конюшне с Тимом, – заметил вдруг Генри, проливая новый свет на эту историю. – Они там обнимаются и целуются.

– Довольно! – разом закричали Эймос и Эспер.

Генри подчинился. Они закончили ужин «королевским пудингом», затем отправились, как обычно, в библиотеку.

Эспер никогда не признавалась себе, как сильно эта комната подавляет ее, даже больше, чем гостиная. Стены библиотеки были оклеены обоями с рисунком из пурпурно-каштановых листьев, дубовая мебель в этой комнате была затемнена до цвета красного дерева. Восточная стена – заставлена рядами книг за стеклянными дверцами. Издание Скотта в коричневых переплетах, двадцать томов «Маленьких Отрывков» из классики в зеленых переплетах телячьей кожи, энциклопедия и Лонгфелло. Там стояли три мягких кресла и небольшой диван. Ковер был темно-коричневым в тон мебели, и даже после того, как были зажжены все четыре плафона газовых рожков, комната оставалась мрачной, как и было задумано. Атмосфера библиотеки призывала к сосредоточенности.

Когда Эспер новобрачной приехала в этот дом, она очень гордилась этой комнатой, и она все еще гордилась ею, но чувствовала тут себя неловко.

Они следовали ежевечерней традиции, Эймос наслаждался чтением вслух и читал очень медленно и звучно. Раньше он прочел им «Айвенго» и «Квентина Дорварда», но он счел Скотта слишком мелодраматичным для нынешнего состояния Эспер и читал самые спокойные страницы романа миссис Дины-Марии Мюлок.

Пока Генри слушал, ему разрешалось заниматься цветными картинками, уже порядком наскучившими ему, но он и не думал восставать, так же, как и его мать – это был установившийся закон для времени после ужина.

В девять часов Эймос посмотрел на свои золотые часы и закрыл книгу.

– Пора спать, сын.

Генри проворно соскользнул со своего стула и поцеловал родителей.

– Ты тоже, Хэсси?

Эспер кивнула и с трудом встала. Эймос поддержал ее.

– Я скоро поднимусь. Только закончу статью в «Трэнскрипт».

Эспер с сыном шли через паркетный холл к лестнице, когда зазвонил колокольчик парадной двери. Они удивленно остановились и ждали, пока Эймос открывал дверь.

Низкорослый оборванный мальчишка, стоявший на коврике, мигал от неожиданно яркого света.

– Ну, – спросил Эймос, – что тебе нужно?

Анни высунула всклокоченную голову в холл, но, увидев там хозяев, исчезла. Мальчик вошел в холл, шаркая ногами.

– У меня послание для Эймоса Портермэна, – сказал он, изумленно таращась в пол. – Мне было сказано: большой дом около развилки на Салем, чучело оленя во дворе.

– Все верно, – кивнул Эймос нетерпеливо, – это тот дом, а я – мистер Портермэн. Что тебе нужно?

Мальчик равнодушно посмотрел на Эймоса, чуть подумал, затем снял свою кепку и покрутил ее в руках.

– Он велел вам прийти на фабрику. Немедленно. Поспешите.

Эймос окаменел. «Что случилось?» – подумал он, его губы сжались.

– Кто велел тебе? – спросил он, хотя не сомневался, что это Джонсон.

– Я его не знаю, – ответил мальчик. – Тот человек остановил меня на улице. Он дал мне два десятицентовика. Сказал, что подождет, пока вы придете.

– Хорошо, – сказал Эймос. – Я иду.

Мальчик, передав то, что ему велели, шмыгнул за дверь.

– Ничего страшного, – поспешил успокоить Эймос взволнованную жену. – Я думаю, Джонсон хочет показать мне что-то. Полагаю, надо пойти пешком. Это гораздо быстрее, чем запрягать лошадь. А сейчас иди спать и не жди. Я могу вернуться поздно, хочу, чтобы ты уже спала.