Текст книги "Ликвидатор"

Автор книги: Эндрю Йорк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Уайлд показал.

– Итак, я жду.

– Мне казалось, что вам захочется попробовать ее на шоссе, – предложил Уайлд.

– Никогда не езжу по шоссе, – сказал Кэннинг. – И уж совсем не намерен делать это на реактивной чепухе. Итак?

– Есть два мелких вопроса, – сказал Уайлд. – Один из них носит имя Марита, хотя, возможно, она знакома вам как Мари.

– Боюсь, что не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.

Уайлд склонился головой к панели, чтобы прикурить трубку.

– Мне кажется, что мы вчетвером до сих пор неплохо справлялись с нашими делами.

– Вы достаточно эффективны, да.

– Она может ехать значительно быстрее, – заметил Уайлд. – Разумеется, ей это тяжеловато, но она справится. То, что мы действовали достаточно эффективно при выполнении тех заданий, которые вы давали нам, Тони, связано одновременно с нашей осторожностью и с нашим взаимным доверием. Этой женщине недостает первого, и она не внушает второго. Все мы, как вы могли бы подтвердить, обучились своему ремеслу нелегким способом. Она человек со стороны. Пытается что-то узнать. Она любопытна. И кажется совершенно излишней.

Кэннинг убрал руку с руля и погладил подбородок.

– Расскажите мне о ней.

– Я бы предпочел, чтобы рассказали вы. Мне известно только, что она исключительно интересная женщина – внешне, которая появилась из ниоткуда две недели назад и утверждает, что является племянницей Питера Рэйвенспура.

– А это не так?

– Вы, должно быть, шутите, Тони.

Кэннинг позволил себе холодно улыбнуться:

– И вы думаете, что она связана со мной?

– Она считает вас великим белым вождем, о, повелитель!

– Хм. А что говорит об этом Рэйвенспур?

– Он так же несчастлив в связи с этим, как и я.

– А Балвер и Стерн?

– Я не говорил об этой молодой женщине ни Балверу, ни Стерну. Зачем их тревожить?

– В самом деле. Иногда ваша предусмотрительность просто изумляет. А если бы я сказал, что все еще не имею представления, о чем вы говорите, вы бы мне поверили?

– Нет, – сказал Уайлд. – Потому что, если это оказалось бы правдой, значит, что-то нехорошее случилось с маршрутом. Мне не хотелось бы так думать.

– Совершенно верно. Я рад, что вы подняли этот вопрос, Уайлд. Я займусь проблемой, можете быть уверены. Вы сказали, что есть что-то еще. Надеюсь, это не является столь же важным?

Теперь они были за городом, и Кэннинг прибавил скорость.

– Для меня – да. – Уайлд вынул длинный конверт из портмоне. – Это для вас.

– Что там внутри?

– Моя отставка.

Кэннинг повернул голову:

– Из-за этой женщины?

– Разумеется, нет. Я подумываю об отставке уже довольно долгое время. Свернуть все. Я старею.

– Хотите сказать, что вам пришлось ударить Хартмана дважды?

– Я ударил его один раз. Но мне было трудно заставить себя захотеть его ударить. Мне было трудно сосредоточиться. Я поймал себя на том, что мне жаль дочь Хартмана. Я обнаружил, что с большим удовольствием показал бы шестнадцатилетней девочке, как растут колонии грибов.

– Говорят, Барбадос может так действовать на людей. Мне нужно как-нибудь свозить туда Барбару отдохнуть.

– Меня начинают тревожить всякие мелочи. Эта Марита, например. Возможно, я теряю присутствие духа.

– И вы думаете, что можете уйти, когда захотите? Как будто вы просто какой-то клерк?

– Рэйвенспур отошел от дел. Стерн отошел от дел. Балвер отошел от дел.

– Только от поездок.

– Я не возражаю оказывать моему преемнику посильную помощь.

Стрелка спидометра упала до сорока.

– Полагаю, теперь вы вполне состоятельный человек, – сказал Кэннинг. – Дайте сообразить, вы получаете три тысячи за каждое задание, а за последние десять лет у вас их было двадцать три. Сколько вы тратите на жизнь за год?

– Округляя грубо, две. Но поездка обходится еще в тысячу.

– И все же у вас остается около тридцати свободных тысяч, даже если вы позволили себе такую экстравагантность, как эта штука. Не облагаемых налогом, заметьте. Полагаю, деньги у вас не просто лежат?

– Деньги вложены в два многоквартирных дома.

– Где же?

– Где сияет солнце. И в одном из них имеется свободный пентхаус.

– Просто идиллия, – задумчиво проговорил Кэннинг. – И насколько я понимаю, для девицы Кирби в ней предусмотрено место?

Уайлд улыбнулся:

– Вы установили в моей квартире скрытые телекамеры?

– Моя работа – знать ваших друзей, мой дорогой приятель. Особенно тех, с которыми вы спите. Должен сказать, она кажется достаточно чистой. Как я понимаю, у вас такое же ощущение?

– Никогда об этом не думал. Бога ради, Тони, я познакомился с ней на яхтенном дворе.

Кэннинг нахмурился. Скорость машины совсем упала.

– Никогда бы не подумал, что она в вашем вкусе.

– У меня нет особых склонностей. В смысле физического типа. Мне нравятся те, кому нравлюсь я.

– Я это заметил. В некоторых отношениях, Уайлд, вы ошеломляюще наивны. Полагаю, это связано с жизнью, которую вы ведете. Но думаю, вы делаете ошибку. Совершенно очевидно, что эта женщина является для вас символом матери-сестры-домоправительницы.

– К тому же она делает хорошие коктейли. Но мне казалось, что ее таланты – это мое личное дело.

– Так и есть. Так и есть. В особенности когда вы подумываете о том, чтобы уйти. Я передам этот документ через соответствующие каналы. Разумеется, все это очень неудобно. Это потребует полной реорганизации. У нас была масса неприятностей, когда уходил Балвер.

– Мне нужен ответ, – сказал Уайлд. – Сейчас.

– Я всего-навсего спица в колеснице, мой дорогой приятель. Как и вы. Только мне, по какой-то случайности, еще и сильно недоплачивают.

– Если вы подведете меня, Тони, я пойду к министру через вашу голову. Или продам свою историю в воскресную газету.

– Какая восхитительная мысль. Никто вам не поверит, даже воскресная газета. Что касается министра, мой дорогой мальчик, надеюсь, вы не воображаете, что кто-либо из членов кабинета осведомлен о вашем существовании? Кабинеты составляют из любителей, и никто никогда не допустит, чтобы компания любителей знала, что происходит на самом деле. Кроме того, как вы могли понять, читая газеты в течение последних нескольких лет, военная разведка – это что-то такое, во что даже самые лучшие министры стараются особенно не вникать. Я передам по инстанциям ваше заявление об отставке и сообщу.

Они подъехали к разрыву в стене кустарника, окаймлявшего дорогу, и Кэннинг свернул туда. «Остин-хили» запрыгал по полю и остановился. Вечерело, они были совсем одни, не считая полудюжины черных с белым коров, подозрительно глядевших на них с дальнего конца пастбища. Кэннинг потянулся и снял водительские перчатки.

– Ну, Уайлд, теперь, когда мы покончили с вашими проблемами, можем заняться моими. Насколько я понимаю, вы готовы продолжать работать на организацию, пока ваша отставка не будет принята и замена вам не будет найдена?

– Я разумный человек.

– Приятно слышать. Так случилось, что у меня есть для вас одно щекотливое дело.

– Что не совсем соответствует нашим правилам!

– Знаю, знаю. При получении денег вы должны получить имя и адрес, а остальное полностью остается на ваше усмотрение. Но здесь все не так просто.

Кэннинг открыл дверь и обошел машину. Он поднял капот и стал вглядываться в двигатель.

– Вы когда-нибудь слышали о Сталице?

Глава 5

Уайлд снова закурил трубку.

– Имя. Я бы сказал… биохимия.

– Почти угадали. Я бы сказал, довольно впечатляющая коллекция машинерии.

– За железным занавесом?

– Это было бы сравнительно просто. Здесь.

– Мы не работаем в Соединенном Королевстве.

– У меня была абсолютно такая же реакция, но, похоже, сейчас кризис. Официальная версия состоит в том, что Сталиц перебежал на Запад. Наши люди придерживаются совершенно противоположной точки зрения, кроме того, они считают, что если он пересечет Атлантику, то окажется в состоянии причинить просто неописуемый вред. К сожалению, убедить в этом Вашингтон не представляется возможным. Они считают, что он закрутил с ними роман, и рассматривают его как самое крупное приобретение десятилетия. Лучшее, что можно было бы сделать, – это устроить так, чтобы привезти его сюда для переговоров на высшем уровне с нашими научными специалистами.

Уайлд выбил трубку.

– Это было бы легче сделать в Германии.

– Они так не считают. Вашингтон выделил ему эскорт, как у президента. Они убеждены, что им удалось отбить уже не одно покушение на его жизнь. В дополнение к чисто физической защите они никогда не позволяют ему провести в одном и том же месте больше двадцати четырех часов. Таскают по всей Западной Европе, не сообщая, где он окажется завтра. Не думаю, что вам удастся хотя бы угнаться за ним, не говоря уже о том, чтобы достать.

Кэннинг с шумом закрыл крышку.

– Все эти телеграммы только смущают меня. Во всяком случае, у нас нет времени. Сейчас он во Франции, а двадцать пятого сядет на паром в Ньюхейвене. У них стало привычкой использовать самые невероятные маршруты. Из Ньюхейвена его перевезут в дом сэра Реджинальда Керли. Надеюсь, вы знаете, где это. На трассе А351. Его и прежде использовали для подобного рода тайных международных встреч министров за чашечкой кофе. Сталиц проведет там две ночи и поедет в город утром двадцать восьмого. А в полдень уже улетит из Хитроу.

Уайлд прислонился к машине, скрестив руки. Его трубка так и осталась нераскуренной.

– И все это произойдет в нынешнем октябре?

– Я же сказал, это чрезвычайное обстоятельство.

– Которое нарушает мои личные планы. В понедельник вечером я думал пригласить гостей.

– Вот как? Боже милостивый. Уверен, вина целиком моя, но, знаете ли, я совершенно не способен представить вас в роли хозяина вечеринки. Это вызывает у меня точно такую же реакцию, как если я читаю, что Аль Капоне был преданным семьянином, который проводил воскресенья, копаясь в собственном садике.

– Кстати, я ем с тарелки, – ответил Уайлд. – И сплю в постели. Предположим, со Сталицем действительно произойдет несчастный случай. Что скажет Вашингтон?

– Вашингтон начнет кричать о грязном убийстве. Но при этом обвинит Уайтхолл разве что в халатности, по которой подобная вещь могла случиться в Англии. Они решат, что его соотечественники в конце концов добрались до него.

– А что произойдет, если убийцу возьмут?

Кэннинг улыбнулся. Зашевелились только губы.

– Вот почему они пришли к нам, знаете ли. Вас никогда не берут. – Он снова сел в машину и отпер портфель. – Вот этот, в центре.

Уайлд тщательно изучил фотографию:

– Он удивительно похож на вас, Тони. Усы и все такое.

– Надеюсь, вы нас не перепутаете, старина.

– А другие парни?

– ЦРУ. Этого человека окружает такое количество людей оттуда, что сколько их – один или два – не имеет особого значения/

– Поверю на слово. – Уайлд постучал по фотографии. – Вот этого я видел раньше.

– А, Люсинда. Думаю, вы слышали о нем.

– Получается, что да. – Уайлд вернул фотографию. – Как насчет прислуги?

– Беспокоиться не о чем, кроме, пожалуй, дворецкого. Его зовут Парсонс. Он работает там давно и, возможно, кое-что знает. Остальные слуги чисты и невинны. Они знают, что Керли время от времени принимает важных персон, и не более того. Важные персоны путешествуют со своей собственной охраной.

– А Сталиц путешествует с Люсиндой, – с огорчением заметил Уайлд.

– Я предупреждал, что это пакостное дело. Вам это понадобится.

Уайлд с отвращением оглядел «смит-и-вессон».

– Принципиально не прикасаюсь к подобным штукам. А если и прикоснусь, все равно не стану пользоваться.

– Извините, Уайлд. Приказ есть приказ. И автоматика дает сбои. Это обязательно. В течение двух дней вы можете использовать свои собственные разнообразные… э-э… так сказать, приобретенные навыки, но, если Сталиц доберется до Хитроу, боюсь, вам придется выступить в открытую и… э-э… действовать как наемный убийца. Он не должен покинуть остров.

Уайлд взял револьвер; он весил меньше фунта и был без рукоятки, чтобы можно было быстро выхватить из кармана или заплечной кобуры. Выстрел из него будет точен даже на значительном расстоянии, а каждая из пуль способна остановить и убить любого. Он положил револьвер в карман пиджака.

– Ну, – сказал Кэннинг, – подробности, разумеется, ваши.

– Разумеется, – ответил Уайлд.

Кэннинг со щелчком захлопнул портфель.

– Очень жаль, Джонас, хочу, чтобы вы это знали. Мне жаль, что я вынужден давать вам это задание. Особенно сейчас. И мне жаль, что я не мог предупредить заранее и дать больше времени. – Кэннинг протянул руку. – Удачи.

Уайлду вдруг пришло в голову, что Кэннинг раньше никогда не называл его Джонас. Или предлагал пожать руку. Он улыбнулся.

– Я не верю в удачу. А теперь, думаю, пора возвращаться. И если вы не возражаете, старый мой приятель, за руль сяду я. Примерно через три секунды у меня свидание.

Джоселин не обрадовалась:

– Ну, в самом деле, Джонас. Ты только во вторник вернулся.

– Мы объяснили этому типу, что нам неудобно, но тогда он удвоил предложение. Он женится в пятницу через неделю и, похоже, желает провести медовый месяц на борту новой моторной яхты. Мы должны взять ее в субботу на Джерси и доставить в Канн к вечеру следующего четверга. Просто конфетка, в сущности. Мы пройдем через все проливы.

– Я уже пригласила Джоан Пенвилл.

– Обратно мы прилетим. Отложи вечеринку на неделю.

Джоселин раздавила в пыль круглый индийский хлебец.

– Я начинаю проникаться мыслью о твоей отставке.

На следующее утро Уайлд отправился в библиотеку и провел там два часа, читая газеты и научные журналы. Он познакомился с Ефимом Сталицем и решил, что тот ему не нравится. В одиннадцать тридцать он вывел из гаража «остин-хили» и поехал по трассе А21 в направлении Тонбриджа. Ехал медленно. Был четверг, 21 октября. Погода переменилась в соответствии с его настроением. Не было даже намека на солнце, и ветер, холодный и влажный, гнал с юго-запада дождевые тучи.

Он считал, что Кэннинг достаточно глупо повел себя в истории с Мари. Конечно, Кэннинг верил в древнюю мудрость о том, что правая рука никогда не должна знать, что делает левая, но эта нелепая загадка была рассчитана на то, чтобы не дать Уайлду сконцентрироваться именно в тот момент, когда он больше всего нуждался в этом. Чем больше он думал, почему получил подобный приказ, – и эти мысли продолжали преследовать его всю ночь, что было особенно неприятно, – тем меньше ему все это нравилось.

Он занялся профессией, будучи молодым человеком, с равнодушной беспечностью относившимся к своей личной безопасности, после нескольких лет работы в Сити, поглощенный навязчивой идеей, едва ли не желанием умереть. То, что ему удалось выжить после первого задания, поразило его. Он всегда отдавал себе отчет в вероятности того, что раз его работа заключается в том, чтобы совершать убийства во благо родной страны, то раньше или позже родная страна может потребовать умереть за нее. Но девять успешных лет притупили ясность видения. Он потерял связь с реальностью, позволил себе привязаться к образу Уайлда – джентльмена-яхтсмена, потасканного плейбоя, заставил течь мысли в направлении ленивого полеживания на солнышке, взрастил в себе стремление использовать свои несомненные таланты для того, чтобы извлечь максимум из жизни, а не из смерти.

Интерлюдии реальности, когда он был вынужден превращаться в Уайлда-убийцу, агента, получившего специальное задание, как выразился бы Кэннинг, или Ликвидатора, как называли его коллеги, все больше и больше воспринимались им не более чем кошмар, редкие моменты трезвости в жизни законченного алкоголика. И поскольку каждый год каждое новое задание с успехом выполнялось, он все больше и больше проникался уверенностью, что способен проснуться, когда пожелает. Он предполагал, что стал высокомерным. Без всякой на то причины. В прошлом все обстоятельства всегда складывались в его пользу. Он всегда сам выбирал время и, с некоторыми ограничениями, место. Время всегда было его оружием. Время для того, чтобы составить план – подход, действия, способ скрыться. Теперь ему было приказано убить при первой же возможности, ни тонкости, ни виртуозности от него не требовали. И если не удастся убить Сталица и скрыться, самому придется умереть. Учитывая, что о здоровье и жизни Сталица заботился лучший секретный агент Америки, шансы склонялись к гибели. Совершенно безотносительно к внезапной перемене, которая напрямую внедрилась в его собственные планы на будущее, предстоящая операция казалась колоссальной бессмысленной тратой столь тщательно подготовленного таланта. Подобную работу можно было доверить любому сумасшедшему с высококачественным ружьем.

Помимо неудобств для него лично, в этом деле было много такого, что Уайлду трудно было понять. Недостаток понимания заставлял чувствовать неуверенность. Он подумал, что неуверенность, в сущности, сродни болезни. Она прокрадывается в самое нутро. Внезапно ему показалось, что он уже очень давно испытывает неуверенность. Дело Порто-Санто пробило первую брешь в его доспехах, оставив ощущение, будто он сомневается в самом себе. В тот момент он посчитал, что это хороший признак. Он осознал, что самой большой ошибкой была бы чрезмерная самоуверенность. Он возился со смертью, как человек, разводящий змей, возится с ядами, и рано или поздно без должной осторожности катастрофа окажется неизбежной.

Уайлд продолжал испытывать неуверенность на протяжении всего джорджтаунского дела. Гайана – страна неприкрытых, откровенных, сильных страстей. На чьей бы стороне ни находился человек, он не мог не ненавидеть другого, любого, чья вера была столь фанатична. В Гайане впервые в жизни он почувствовал, что, возможно, стоит не за правое дело. Совершенно необычайное ощущение, когда известно, как было известно ему, что у противоположной стороны тоже есть свои ликвидаторы и что их используют гораздо менее щепетильно. Именно это чувство заставило его еще раз взглянуть на Джоселин, вызвало внезапное и отчаянное желание покончить с привычным порядком вещей. Кэннинг был, разумеется, прав в отношении ее. Она была не в его вкусе, если смотреть на нее всего лишь как на кусок плоти, бессмысленное соединение губ, грудей, живота, бедер и ног. Но с ней он мог расслабиться. Несмотря на их взаимную страсть, между ними были чуть ли не гомосексуальные отношения. Прежде это не приходило ему в голову. Страсть была, но всегда ограничивалась только постелью. Вне ее Джоселин легко могла бы быть мужчиной. За прошедшие полгода она ни разу не проявила ни ревности, ни женской непоследовательности. Это было странно, нереально. Но именно этого он искал в женщине.

Теперь Хартман. Хартман был совершенно обычным заданием, которое он выполнил со всем своим прежним умением и педантичной точностью. Чувство неуверенности, не покидавшее его во время пребывания на Барбадосе, было не более чем похмельем после двух предыдущих дел. Но Хартман закончился с появлением Мари, а после этого неуверенность стала переполнять подсознание, пронизывала весь организм. Уайлда тревожило, что он не может вспомнить ни одной подробности об обнаженной женщине на одеяле, ни того, что случилось после. Он помнил только, что все в ней было прекрасно до невероятности, что она намеренно действовала так, чтобы привлечь и озадачить его, что ею можно было не просто восхищаться, но и задуматься о ее влиянии. О том, что в центр Маршрута ее поставил Кэннинг, потому что Кэннинг тоже чувствовал неуверенность. Не только в самой организации, но и в деле Сталица, о чем Уайлд слышал собственными ушами.

Если какой-то человек и заслуживал смерти, это был Сталиц, ведущий специалист в мире по бактериологическому оружию. Но для неуверенности существовала и дополнительная причина. Сталиц постоянно менял местонахождение и делал это всегда. Его можно было достать и в прошлом. Но несомненно, считалось, что время еще не наступило. И коль скоро Сталицу позволили жить и продолжать свои эксперименты по меньшей мере последние десять лет, было трудно понять, почему так внезапно потребовалось его устранить. Уайлд не мог поверить в сказочку о том, что Сталиц способен разрушить американские программы, просто оказавшись в Вашингтоне.

Но именно понимания всегда настойчиво пытался избежать Кэннинг. «Не ваше дело – кто и каким образом, – повторял не единожды он в самом начале их работы. – Вы должны считать себя тем, кто вы и есть на самом деле, – английским солдатом-„томми“ на передовой, лицом к лицу с врагом. Если вы когда-нибудь начнете пытаться понять что к чему, нам от вас уже не будет никакого толку». Очень справедливо. Но размышления о Сталине выходили за границы простого «почему». Он должен быть убит в Англии. Исключительный случай. Уайлду задан определенный лимит времени для выполнения миссии. Исключительный случай. И он получил задание через три недели после предыдущего. Исключительный случай.

От Тонбриджа Уайлд поехал по трассе А26, которая вела в Нью-Хейвен. Он остановил машину на холмах, обращенных к маленькому порту, и около получаса изучал его в бинокль. Затем выкурил сигару, задумчиво стряхивая пепел. Хотелось бы, чтобы видимость была получше, но такое случалось и прежде. Обе стороны длинной и узкой гавани, бывшей, по сути дела, устьем реки, покрывали три или даже четыре слоя мелких судов. Паром из Дьепа подходил очень медленно, а пассажиры спускались на берег еще медленнее. Так что исполнить трюк, который Джон Балвер обыкновенно называл «Сараево», в Нью-хейвене не удалось бы. На западе лежал Брайтон, на севере – Льюис. Только дорога на Истборн, с несколькими ответвлениями трасс, позволяла надеяться на возможность быстрого отхода. Но там находился железнодорожный переезд. Сейчас он был закрыт, чтобы пропустить один-единственный пыхтящий паровозик, который медленно тащился вдаль. Кроме того, это было бы не в стиле Уайлда.

Уайлд пообедал в Брайтоне и добрался до Лаймингтона к чаю. К этому времени начался дождь. Небо представляло собой гигантское серое облако, и поверхность водоема своей торфяно-коричневой неподвижностью напоминала шотландское озеро. Вокруг мастерской никого не было видно. Уайлд поставил «Остин-хили» в гараж и пошел играть в шахматы со Стерном. Стерну нравились закрытые дебюты, которые он мог развивать в бешеные атаки. В этот день он играл черными и выбрал вариант Смыслова для ферзевого гамбита, пойдя королевским слоном и направив его на ферзевый фланг. Уайлд такого раньше не встречал – он редко, играя белыми, ходил ферзевой пешкой на поле е4, – но верно рассчитал, что это будет воспринято как защита Грюнфелда, и вскоре перехватил инициативу.

Балвер сидел возле них и читал газету.

– Будь я проклят, если понимаю, отчего ты такой жизнерадостный, Джонас. Мы всегда полагались на темп, тщательно просчитанное время и, прежде всего, пространство для маневра. Кэннинг оставил тебе только темп.

– И потом, в это время года всегда есть угроза тумана, – сказал Стерн. – Если идти на Гернси в эти выходные, можно не успеть вернуться к понедельнику.

– Я не буду использовать Маршрут, – ответил Уайлд. – По крайней мере, для входа. В этом нет смысла, не говоря уже о риске, как ты сказал. С другой стороны, алиби будет необходимо мне, как никогда. Значит, я выеду обычным способом. Думаю, мы втроем должны выйти в море завтра утром, потихоньку двигаясь в направлении Джерси. Я бы предложил пройти вниз по побережью до Пула и пересечь пролив в субботу днем.

– А что с документами? – спросил Балвер.

– Нет никаких. Питер еще не закончил готовить комплект Уитмэна. Только водительская лицензия на имя Гарри Хоупа, этого должно хватить.

– Не слишком-то здорово. Если полиция умудрится учуять хотя бы твой запах, она все равно начнет вести расследование чересчур близко к дому. Даже если ты будешь уже на пути к Средиземноморью, чтобы провести там зиму.

– Согласен. Но, честно говоря, не думаю, что полиция будет заниматься такими делами. – Уайлд задумался, не стоит ли взять конем слона. Ферзевая атака Стерна была немного преждевременной. Слабость Стерна как шахматного игрока заключалась в переусложнении. Ему нравилось собирать массы пешек в центре доски, открыв каждую фигуру. – Тот факт, что Сталиц весь обвешан агентами безопасности, возможно, несколько усложняет задачу, но и компенсируется определенными преимуществами. Насколько я понимаю, то, что он стал перебежчиком, до сих держится под большим секретом, не говоря уже о его приезде в Англию. Если с ним что-нибудь случится, не думаю, что Люсинда начнет срочно набирать телефон 999. Он постарается разобраться с этим самостоятельно.

– Возможно, он в контакте с нашим МИ. – Стерн взглянул на коня Уайлда, словно это был кусок лежалого сыра, и начал угрожающе двигать слона. – Ну и смеху же будет, если они не поймают тебя. А что транспорт? После того как ты достанешь Сталица и тебе удастся скрыться? Ты в Дорсете. Какой там ближайший транспортный пункт до Гернси? Эксетер? Туда еще надо добраться, когда Люсинда начнет наступать тебе на пятки. А именно это он и сделает. На этот раз тебе не удастся представить все несчастным случаем.

– Есть еще Истли, – сказал Балвер. – Но даже если сумеешь взлететь в целости и сохранности, Джонас, они будут следовать за тобой так плотно, что вместо вопроса: «Узнаете ли вы этого парня, возможно, он был на вашем рейсе неделю назад» – скорее станут спрашивать: «Узнаете ли вы этого типа, вчера вы вместе летели».

– Я не полечу, – ответил Уайлд. – Вы оба рассуждаете вполне разумно. Но почтовые суда островов пролива перешли на зимнее расписание. Вместо дневных часов они теперь уходят из Веймута почти сразу после полуночи. Дом Керли в двадцати с чем-то милях от Веймута. Я закончу работу ночью в понедельник или в среду, избавлюсь от возможных «хвостов», прыгну на пароход и буду в Сент-Питер-Порте к шести часам на следующее утро. Я бы хотел, чтобы вы пересекли пролив в среду вечером. Если приеду во вторник, сразу же отправлюсь к Питеру и залягу там. В шесть утра никто ничем не интересуется. Если же вернусь в четверг, сразу взойду на борт, и посмотрим, сможет ли кто-нибудь доказать, что меня там не было все остальное время.

– Боюсь, мы вынуждены будем снова взять «Реджину А», – сказал Балвер. – У меня ничего больше нет под рукой при такой срочности.

– Значит, придется удивить начальника гавани в Сент-Питер-Порте своим внезапным возвращением. Скажем ему, что у нас кончились сигареты.

– В общем, дело за малым – добраться до Сталица, – подытожил Стерн. – Обойдя Люсинду и его веселых ребят.

– Рассчитываю оказаться там первым, – ответил Уайлд и взял в вилку сразу ладью и слона.

Балвер дал необходимые инструкции своему мастеру, и они снялись с якоря на рассвете следующего утра. Ветер изменился на северный, и они с полным комфортом добрались до Пула. Пару часов они провели, наводя на борту порядок, под аккомпанемент комментариев со стороны докеров и прохожих; вдоль южного побережья хорошо знали «Реджину А».

В шесть они сошли на берег, чтобы выпить. Обсудили возможности плохой погоды в проливе с владельцем бара и в семь вернулись на яхту. К этому времени было уже совсем темно и начал накрапывать дождь. Спустившись вниз, Уайлд переоделся в темный костюм с галстуком и стал ждать в обществе чемодана. В двадцать три минуты девятого Стерн просигналил, что фронт временно опустел, Уайлд сошел на берег и, направившись к автобусной станции, как раз успел на поздний рейс до Борнмута. Сезон закончился, и он без труда отыскал отель, где можно было остановиться на ночь. Теперь он был Гарри Хоуп, коммивояжер.

На следующее утро Уайлд взял напрокат «триумф»-кабриолет, голубой с белым салоном, и поехал вниз к Сэндбэнксу. Дождь на некоторое время прекратился, но ветер все еще был сильным, и. на небе по-прежнему клубились облака. Был отлив, и гавань Пула раскинулась во все стороны, словно нескончаемое поле грязи. В проливах были видны буруны. Балвер и Стерн должны были выйти в море на рассвете и теперь находились в середине пролива, рыская по южному горизонту с помощью биноклей, чтобы не пропустить, когда появится Кэскетс.

Уайлд подумал, что Сэндбэнкс зимой представляет собой еще более пустынное зрелище, чем большинство приморских городков, потому что является только курортным местечком. Магазинов мало. Летние домики заколочены, дорога пуста. На пароме его машина оказалась единственной. Уайлд залез под капот, чтобы открыть кран на радиаторе и слить воду на дорогу так, чтобы он оказался почти пустым. Сев за руль, Уайлд медленно поехал через Сэндбэнкс. К тому времени, когда он проезжал мимо тощих, пустых башен замка Корф, из-под капота уже слышались специфические звуки.

Уайлд без всяких затруднений нашел дорогу. Здесь были леса, уже сбросившие листву, но все еще представлявшие укрытие. Сам дом не был виден с дороги, к нему можно было добраться по дубовой аллее. Уайлд нажал на тормоза и увидел, как от двигателя пошел пар. Когда он вышел из машины, упала первая капля дождя.

Он глубоко засунул руки в карманы, ссутулился и пошел вниз по дороге. С обеих стороны его окружали безмолвные леса. Между деревьями толпились влажные кустарники. Он положительно оценил окружающий пейзаж. По крайней мере, здесь было место для маневра.

Интересно, участвует ли в мероприятии сэр Реджинальд собственной персоной, думал Уайлд. Несмотря на то что баронет не занимал никакого официального поста, он был хорошо известен в международных кругах, считался желанным гостем в Москве и Пекине, но в равной степени чувствовал себя как дома на техасском ранчо. Он был превосходным посредником, и его деревенское поместье, расположенное на расстоянии двух миль от многих доступных пунктов, было идеальным местом для проведения встреч или конференций, требовавших безусловной секретности.

Уайлд свернул и увидел замок. Он принадлежал временам Тюдоров (за исключением центрального отопления и одной или двух ванных комнат) и славился репутацией «настоящего», так как пребывал точно в том же состоянии, как и четыреста лет назад. Уайлд сморщился, отшвырнул промокшую сигарету. Путешествие по коридорам кроличьей норы шестнадцатого века вовсе не гарантирует ему наличие лестницы в конце пути.

Он прошел мимо конюшен и гаражей. Дом стоял на высокой террасе и выглядел невероятно квадратным из-за двух больших окон и чердаков, прячущихся под крутыми скатами крыши. Он казался бы опустевшим, если бы не струйка дыма, поднимающаяся из центральной трубы. Но что точно – он был безмолвен. Справа от подъездной аллеи леса редели, превращаясь в унылый сад с купами фигурно подстриженных тисов, в центре которых находился маленький фонтан.

Уайлд поднялся по широким ступеням и пересек террасу. Его шаги по каменным плитам отдавались эхом. Подняв глаза и посмотрев на герб Керли, он подумал, что вряд ли является первым, кто пришел сюда с мыслью об убийстве. Он пожалел, что у дома нет крыльца; дождь становился все сильнее. Он постучал в дверь молоточком и позвонил в звонок. Дверь медленно отворилась внутрь. Холл, открывшийся за ней, был так же мрачен, как и утро. Но в молодом человеке с округлым лицом и плохими зубами, стоявшем на пороге, не было ничего жуткого. На нем была рубашка с короткими рукавами и грязным воротничком. Уайлд вздохнул. Если исключить наличие горничной наверху, этот кролик мог оказаться его единственной надеждой.