Текст книги "Последний защитник"
Автор книги: Эндрю Тэйлор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Глава 10
Три золотых кораблика
Пасхальный понедельник, 23 марта 1668 года
Ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку.
Феррус зажмуривается и видит звезды. Пустобрех дергается. Скулит. Пукает. Феррус вплотную прижимается к Пустобреху. Натягивает одеяло на плечи.
У него в голове женщина. Молодая красивая леди. Он видел ее вчера. И убежал.
Хозяин приходит рано.
«Вот, Феррус», – говорит он и бросает ему булочку. Белую булочку. Феррусу почти всегда достаются объедки черного хлеба, черствого. Трудно кусать и больно жевать.
У белой булочки райский вкус. Пища ангелов. Пища Бога.
«Это с кухни миледи Каслмейн, – говорит хозяин. – Может, она трогала ее своими пальчиками. Только подумай. Ах, Феррус, подумай, где могли побывать ее пальчики. – Хозяин чешет у себя между ног. – О, только представь».
Восходит солнце, как благословение Божие. Хозяин стоит на пороге кухни. Смотрит, как Феррус ест. Курит трубку.
«Нынче выходной, – говорит хозяин. Он выпускает дым. Серые перышки, серое небо. – Но не для нас, приятель, не для нас».
Господин Уильямсон ясно дал понять, что в понедельник, несмотря на то что это был праздничный день, все его клерки должны явиться в контору. Я плелся в Скотленд-Ярд в мрачном настроении.
Вот наконец-то и Пасхальный понедельник. Правда, пока еще рано, и никаких признаков волнений, о которых ходили слухи, не заметно. Но Лондон в праздничный день непредсказуем, и может произойти все, что угодно. Обычные правила сегодня не работали. Сити был опьянен кратковременной свободой. У меня возникло тревожное чувство, что это затишье перед бурей для всех нас: для меня и Кэт, для Бекингема и Кромвелей и даже для Англии.
Прибыв в Скотленд-Ярд, я отправился в контору. Дверь в кабинет Уильямсона была открыта, и он заметил, как я вошел. Я не видел начальника с утра субботы. Он позвал меня к себе и велел закрыть дверь. Ох, не нравились мне эти приватные разговоры! Обычно они не сулили ничего хорошего.
– Вы уже слышали новость, как я понимаю?
– Насчет результатов вскрытия лорда Шрусбери?
– Да. Вот уж не повезло так не повезло. Милорд Арлингтон просто в ярости.
– А доктора уверены, что дело не в ране?
– Разумеется, уверены. Думаете, мы бы позволили Бекингему и его сторонникам втирать нам очки? Никакого обмана нет. Одного врача выбрали родственники лорда Шрусбери, а другого я сам. Поверьте, будь у нас хотя бы малейшая возможность обвинить Бекингема в смерти милорда, мы бы ею воспользовались. – Тут у господина Уильямсона иссякли слова, и он сердито уставился на меня.
Я тоже посмотрел на него и уточнил:
– Так, стало быть, герцог свободен, сэр?
– Свободен как птица. – Мой начальник потер лоб, и частицы ороговевшей кожи посыпались на письмо, которое он читал, когда я вошел. – Не сомневаюсь, Бекингем что-то затевает. Если услышите что-нибудь подозрительное, Марвуд, хотя бы даже чей-то невнятный шепот, немедленно сообщите.
Он отпустил меня, и я принялся за работу. Около полудня, поддавшись своему желанию, что случалось редко, ибо обычно господин Уильямсон ставил долг превыше всего, мой начальник решил, что на сегодня с него работы хватит. Он ушел обедать, объявив, что не вернется и что остальные должны продолжать выполнять порученные им задания.
Меня это вполне устраивало. У меня была назначена встреча с нашим печатником господином Ньюкомбом, чья мастерская находилась рядом с моим домом. Переговорив с ним, я пошел обедать на Стрэнд, в таверну с общим столом, где намеренно, чтобы избежать праздных разговоров, положил перед собой раскрытую «Историю мира» Рэли.
А затем, вместо того чтобы возвращаться в Скотленд-Ярд, я отправился в Инфермари-клоуз, рассудив, что работать дома будет удобнее. Я распорядился, чтобы меня не беспокоили, и принес бумаги в гостиную. Работа отчасти отвлекала от невеселых мыслей. Вычитав гранки следующего выпуска «Газетт», я отправил их господину Ньюкомбу со своим мальчиком-слугой Стивеном. После чего принялся составлять отчет для господина Уильямсона.
В комнате было тихо, лишь перо с легким скрипом царапало бумагу. Я опять, в который уже раз, начал прокручивать в уме свои неприятности. Постепенно до меня стали доноситься другие звуки: стук внизу и голоса на кухне. Потом послышались шаги, которые приближались к гостиной, и кто-то осторожно поскребся в дверь.
– Войдите! – крикнул я, злясь, что меня побеспокоили.
Появилась моя служанка Маргарет, с раскрасневшимся от работы на кухне лицом.
– Простите, хозяин, но я решила, что вы должны это услышать. Может, я напрасно вас отвлекаю, но…
– Услышать что?
– То, что рассказала нам Доркас, сэр.
– Какая еще Доркас?
– Она разносит «Газетт». Помните, госпожа Хэксби еще жила у нее в прошлом году неделю или около того?
Тут я сообразил, о ком речь. Я даже виделся с этой женщиной как-то раз: маленькая такая, вся в коричневом, как пыльный воробей. На вид лет семьдесят, хотя, возможно, на самом деле ей не больше сорока.
– Сын Доркас служит матросом и сейчас приехал в отпуск домой. Так вот, хозяин, он говорит, что где-то в Попларе назревают неприятности.
Я отложил перо:
– Какого рода неприятности?
– Целые толпы народа собираются, подмастерья выходят из Сити. Причем они в честь праздника выпили крепкого эля. Прошлой ночью много толковали, – она перевела дыхание, – о публичных домах у реки.
– Подмастерья хотят на них напасть?
– Да, сэр. И сын Доркас слышал, что потом они пойдут в Мурфилдс.
Больше служанка ничего не сказала. Я отослал Маргарет, дав ей шесть пенсов, чтобы отблагодарить Доркас за труды. Мне не сиделось на месте, я встал и принялся ходить по комнате.
Господин Уильямсон считал, что немного насилия, даже небольшой бунт – это вовсе не обязательно плохо. Мой начальник полагал, что это сродни применению пиявок: кровопускание было надежным средством избавиться от лихорадки и вывести из тела ядовитые жидкости. Официальные власти обычно предпочитали локализовать такие мятежи, а не подавлять их: гораздо разумнее рассматривать волнения как нарушение общественного порядка, ведь тогда можно ограничиться штрафами и непродолжительным лишением свободы одного-двух зачинщиков.
Однако эта история, если сын Доркас сообщил правду, была необычной, причем по нескольким причинам.
Во-первых, Поплар находился не в Сити и даже не в близком к нему соседстве. Это была отдельно стоящая деревушка на берегу Темзы, вниз по течению от Тауэра, на расстоянии не менее пяти миль от Савоя. Почему волнения начались именно там, да еще в такой ранний час?
Во-вторых, речь шла о борделях. В стародавние времена, еще до Великого мятежа, бытовала традиция: в Жирный вторник подмастерья сбивались в кучу и нападали на публичные дома. Я помнил, как об этом с явной ностальгией рассказывал мой отец. Он изображал такие бунты как возможность бороться с грехом в лице падших женщин, но даже тогда я чувствовал, что ностальгия его произрастала также и из других источников. Видимо, возможность выступать орудием Господа, нападая на проституток и круша рассадники греха, выглядела для похотливых молодых подмастерьев особо привлекательной.
Но Жирный вторник отмечался накануне Великого поста. Пасхальный понедельник наступал через шесть недель после него, поэтому сегодняшнее нападение вряд ли было попыткой возродить давнюю традицию.
Я выглянул в окно. День выдался ясный, и мне надоело сидеть взаперти. Не устроить ли себе выходной? Я подозревал, что при пересказе история о волнениях обрастала новыми подробностями. Быть может, кучка рассерженных матросов и пьяных подмастерьев немного пошумела, и только, а из этого раздули бог весть что. Я рассудил, что в любом случае не будет вреда, если прогуляюсь до Поплара и посмотрю, что же там происходит.
Если Уильямсон спросит потом, почему я покинул контору, я смогу оправдаться тем, что до меня дошли слухи о беспорядках. Скажу начальнику, что в сложившихся обстоятельствах было разумно оценить ситуацию на месте. В конце концов, я не имел возможности доложить о положении дел ему самому, поскольку его не было в Скотленд-Ярде.
Я велел подать мне плащ. Было время отлива. Неплохо вырваться из дымного города на часок-другой. А по возвращении можно будет даже заглянуть в театр.
«Ну что ж, – подумал я, – меня ждет прогулка на свежем воздухе, быть может, даже небольшое приключение, а потом приятный вечер. Вообще-то, у всех сегодня выходной. А я чем хуже?»
Я отправился по воде к Старой Лебединой пристани у Лондонского моста. Вода под его пролетами бушевала так сильно, что я запретил Вонсвеллу проплывать там. По мосту со стороны Саутуарка двигались толпы отдыхающих лондонцев. Люди выглядели веселыми, жаждущими развлечений, а вовсе не бунта.
На берегу вниз по течению, за серой махиной Тауэра, я взял другую лодку, велев доставить меня в Лайм-хаус, где и сошел. Светило солнце, и становилось теплее. Я двинулся в сторону Поплара пешком, справа от меня вдоль реки тянулись болота.
Я шагал, вдыхая свежий соленый воздух, и мое настроение улучшалось. У дороги сушились длинные канаты, и даже в праздничный день парусные мастера трудились. Здесь все было связано с морем и с Темзой. До Великого мятежа начали перестраиваться доки Ост-Индской компании в Блэкуолле. Сейчас работы шли полным ходом. Но в целом район этот был сельским и довольно сильно отличался от Лондона.
Незаметно для себя я оказался в самом Попларе. Его трудно было назвать пригородом или даже поселком. От единственной длинной улицы разбегалось множество переулков, в основном на юг, где они спускались к реке и пастбищам на Собачьем острове. Дома были преимущественно деревянными. Однако среди одноэтажных лачуг с обшитыми досками стенами попадались, в особенности на северной стороне улицы, и более крепкие здания, включая богадельню и часовню. Новенькие, выстроенные из кирпича, они красовались на солнце.
Таверны и пивные были забиты матросами, подмастерьями и ремесленниками из Блэкуолла, располагающегося за Попларом. В дальнем конце по улице в восточном направлении шла толпа, то останавливаясь, то продвигаясь дальше. Когда я подошел поближе, то увидел, что настроение здесь было совсем непраздничным. Меньше семей, в основном мужчины, сбившиеся в кучки по три-четыре человека и о чем-то переговаривавшиеся. У некоторых были с собой дубины и палки.
Проходя мимо одной такой кучки, я услышал имя Дамарис. Какой-то парень отделился от товарищей и направился к другой группе подмастерьев.
– Проклятая сводница, – сказал он им, – вот кто она такая. Лживая шлюха. Выманивала денежки у наших ребят, а потом продавала их, как рабов.
Он сердито глянул на меня и замолчал. Но того, что я услышал, было достаточно. Большинство лондонцев знали, кто такая Дамарис: парень имел в виду госпожу Дамарис Пейдж, которая становилась все богаче от доходов своих публичных домов, начав дело еще до гражданской войны. Как и мадам Крессуэлл, она вкладывала прибыль в недвижимость. Ее империя находилась на востоке от Тауэра и вдоль реки, в районе, который привлекал постоянно меняющийся контингент матросов, нуждающихся в женской компании после долгих недель или даже месяцев в море. Ходили слухи, что Дамарис не только обманывала некоторых клиентов, но и продавала их отряду вербовщиков в военный флот, извлекая таким образом двойную прибыль.
Флот всегда нуждался в крепких мужчинах, в особенности тех, у кого был какой-то опыт в мореплавании.
Чем дальше я продвигался на восток, тем мрачнее становились толпы. В этой части Поплара я привлекал недобрые взгляды, и неудивительно. Одетый как процветающий представитель среднего сословия, который может позволить себе парик и приличную одежду, я выделялся из толпы, в особенности в этот праздничный день, когда явно назревали беспорядки.
Подмастерья собрались у большого дома, который выходил торцом на дорогу. Они высыпали на проезжую часть, перегородив движение. Я наблюдал, как в толпу влились новые люди – группа воинствующего вида мужчин среднего возраста, прибывших со стороны реки.
Двое из них катили тачку с каким-то длинным холщовым свертком. У третьего в руке была дубина не менее десяти футов длиной. Он опустил ее, и товарищи сгрудились вокруг него. Потом они подняли дубину снова. На конце ее был привязан кусок зеленой ткани – самодельный флаг. Мужчины нестройно крикнули «ура!», и оно разнеслось по округе, как искры огня, способного воспламенить подмастерьев и матросов, стоявших у дома.
«Бог мой, – подумал я, – в воздухе пахнет бедой!»
Это знамя, которым размахивали мужчины, свидетельствовало о том, что дело вышло за рамки обычных беспорядков, какие подмастерья устраивали по праздникам. Зеленый флаг был эмблемой левеллеров, опасных радикалов, набравших силу во время Великого мятежа. Они верили в разную чепуху, вроде того, что право голоса должно распространяться на всех, кроме слуг и женщин, и что каждый человек от рождения имеет право на свободу. Левеллеры пользовались солидной поддержкой в Армии нового образца и среди лондонцев, пока Кромвель и его союзники не ужесточили контроль над страной и не покончили с подобными глупостями.
Двери дома были заперты, а окна закрыты ставнями. Должно быть, его обитателей предупредили о приближающейся беде. На вид здание выглядело прочным, но только дымовые трубы были из кирпича, стены были деревянными.
Один из вновь прибывших подошел к подмастерьям. Он указал на дом. Молодой парень поднял с земли камень и бросил его в ближайшую дверь. Раздались одобрительные возгласы.
А потом, словно это послужило сигналом, начались приготовления к штурму. Двое мужчин размотали сверток, лежавший в тачке. Там обнаружились ломы и две большие кувалды, которые начали раздавать недовольным. Еще один мужчина вышел из соседнего двора с просмоленными факелами в обеих руках – они шипели и разбрасывали искры.
– Вперед, ребята! – раздался звучный голос позади меня. – Реформация и свобода!
Толпа разразилась восторженными криками. Я обернулся, выискивая взглядом обладателя низкого густого голоса, но люди позади меня загораживали обзор. Кто-то отпихнул меня плечом с такой силой, что я чуть не свалился в канаву.
Рыжий гигант поднял кувалду и направился через дорогу к дому. Играя мускулами, он взмахнул кувалдой над головой и изо всех сил ударил ею по центру двери. Дерево с треском раскололось, не выдержав натиска.
На секунду наступила тишина. Потом снова раздались одобрительные крики.
Дюжий подмастерье собрался взломать ставни на первом этаже с помощью лома. Великан высвободил кувалду из обломков двери и вновь поднял ее над головой. Я повернулся и постарался как можно незаметнее удалиться прочь.
За моей спиной вновь раздались звуки кувалды.
– Долой красные камзолы! – заорал тот же голос.
Он показался мне каким-то мокрым и скользким, словно бы рот этого человека был полон слизи. Я повернул голову. На невысоком крыльце дома на другой стороне улицы, загораживая своим телом дверь, стоял Роджер Даррел.
Он указал на меня. Двое мужчин отделились от группы рядом с тачкой и направились в мою сторону. Я слишком затянул с отступлением. За последние несколько минут вокруг меня не осталось никого, за исключением бунтовщиков. А никакого оружия, кроме трости, у меня не было.
Я бросился наутек. За спиной слышались тяжелые шаги. Я не отважился посмотреть через плечо, боясь потерять равновесие. Впереди справа находилась богадельня, которая выглядела обнадеживающе респектабельно. Я ринулся туда – то было единственное место, где я надеялся найти помощь. Казалось, мои сердце и легкие вот-вот разорвутся.
К моему ужасу, ворота богадельни оказались закрыты. У меня не было времени стучаться и ждать, а ограда с обеих сторон была слишком высокой, чтобы вскарабкаться на нее. Я побежал дальше, поскольку ничего другого просто не оставалось. Справа от меня шел переулок, вдоль него тянулась глухая западная стена богадельни. Я свернул туда. Башмаки скользили на мостовой.
Там сбоку может быть калитка. Хорошо бы встретился кто-нибудь, обладающий достаточными полномочиями…
Меня по-прежнему преследовали. Судя по звуку шагов, два или три человека. Враги неуклонно приближались. Их прерывистое дыхание уже перемешалось с моим.
Переулок заканчивался часовней со свежими могилами вокруг нее на зеленой траве. Позади находился сад.
Не увидев выхода из сада, я побежал к часовне. Это было простое современное здание с колокольней. Дорожка привела меня к двери в юго-западном углу. Заметив, что дверь была полуоткрыта, я бросился внутрь, моля Бога, чтобы там оказался хоть кто-нибудь, кто мог бы защитить меня от преследователей.
Но часовня была пуста. Беленые стены, колонны, поддерживающие плоский свод. Я попытался закрыть дверь, но было уже слишком поздно. Я побежал к нефу. Преследователи вошли в часовню. Теперь они двигались шагом. Я остановился, поскольку смысла бежать не было.
Прежде чем я успел повернуться к ним лицом, что-то ударило меня в спину между лопатками. Да с такой силой, что я упал, задыхаясь. Шляпа и парик слетели с головы.
Я перевернулся на бок и сжался в комок, пытаясь защититься. Надо мной склонились двое мужчин, не подмастерья, на вид старше меня самого. Они были одеты как рабочие – в прочную простую одежду.
– Господа, – пробормотал я, – прошу, подумайте, что вы делаете. Вы ведь даже не знаете, кто я такой. Позвольте быть вашим другом и…
Один из них пнул меня в плечо. Я вскрикнул от боли и завалился на спину.
Я лежал на твердых камнях. Конечности ломило от боли. Я дышал тяжело, как собака на жаре. Однако, на удивление, чувствовал себя чуть ли не умиротворенным. Я был бессилен что-либо сделать. И просто разглядывал белый потолок. Прямо над моей головой было яркое пятно: расписной барельеф в центре свода.
Мужчины стояли по обе стороны от меня и смотрели вниз. Дверь на петлях скрипнула и снова захлопнулась. Шаги третьего человека медленно приближались к нефу.
На барельефе был изображен герб Ост-Индской компании. Две красные розы, между ними в квадратах львы и лилии, старый королевский герб Тюдоров. А под ними, в самом низу щита, безмятежно плыли по морю на всех парусах три золотых кораблика.
«Везут грузы из Индии, – подумал я; мне было необходимо отвлечься, – грузы, которые набьют золотом карманы акционеров компании. – А еще я в тот момент подумал: – Неужели это последнее, что я увижу в своей жизни?»
Шаги стихли: мужчина остановился.
– Черт побери! – Слова вырывались из горла Роджера Даррела, как раскаленная смола. – Опять этот проклятый Марвуд!
Я оторвал глаза от золотых корабликов и посмотрел на прислужника Бекингема. Его лица я не видел, обзор заслонял огромный живот. Даррел отставил ногу назад. С этого ракурса она казалась такой же толщины, как и колонны, поддерживающие крышу. Он ударил меня ногой в висок, и мир вокруг исчез.
Глава 11
Весельчак, Шквал и Дидо
Пасхальный понедельник, 23 марта 1668 года
У Ферруса нет слов.
Она идет через парк. Красивая молодая леди, что была «У Фултона» в субботу. Та самая леди, которая с ним заговорила. Честное слово, она заговорила с ним. А что сделал Феррус? Он убежал, убежал.
Позже хозяин за что-то побил Ферруса, но он так и не понял, что именно сделал неправильно.
И вот она здесь. Просто чудо, чудеснее белой булочки с кухни миледи. Ей-ей, нынче день чудес. Пришла вместе со стариком, который встречался с хозяином «У Фултона». Старик опирается на руку молодой леди. Наверное, это ее дедушка. Феррус не знает, ему все равно.
Еще один человек идет с другой стороны от нее, высокий. На нем длинный коричневый камзол цвета старого засохшего дерьма (уж если Феррус хоть в чем-то разбирается, так это в дерьме). У него суровое узкое лицо, а на боку раскачивается длинная шпага в старых ножнах.
– Добрый день, Ривс, – говорит дедушка.
Хозяин смотрит на человека-дерьмо:
– Кто это, сэр?
– Друг, – отвечает дедушка и дрожит, как лист на ветру. – Он нам поможет.
– Среди друзей имена ни к чему, – говорит человек-дерьмо.
Непохоже, что у него есть друзья, да они ему и не нужны.
Не важно.
Что важно – это она. Для нее просто нет слов.
Феррус дышит все чаще и чаще. Ему не хватает воздуха, когда она здесь. Он в ней утопает. Воздух холодный, а ему жарко, и он весь вспотел. Кажется, что-то внутри вот-вот взорвется и выскочит изо рта, как стая голубей. От радости ему больно.
Нет слов, но Феррус не может не смотреть на нее. Она притягивает его глаза к себе.
Ее лицо полно чудес. Он хочет съесть ее глазами. Он глотает большой комок в горле.
– Черт тебя побери! – Хозяин хватает Ферруса за ухо так сильно, что голова его чуть не слетает с плеч. – Хватит уже витать в облаках! – А потом он говорит скользким голосом, каким разговаривает со своими хозяевами: – Знаете, господа, такую поговорку: «Чем больше лупишь палкой жену, собаку и ореховое дерево, тем лучше они становятся»? Так вот, к нашему Феррусу это тоже относится. Ха-ха-ха!
Кроме хозяина, никто больше не смеется. Он опять хватает Ферруса за ухо, но уже не так сильно, и на этот раз Феррус готов к удару, готов упасть и не ушибиться.
Он смотрит на леди искоса, снизу вверх и полузакрыв глаза. Радость горит внутри, как костер. Ох, нет слов для нее. И для этой штуки, что у него внутри.
Феррус, неестественно худой, с рыбьим лицом, лежал на сырой траве, куда он упал, и смотрел на Кэт. От его взгляда молодой женщине стало не по себе. У Ферруса на лбу была длинная царапина, вероятно след от камня, которым в него запустили у цирюльни на прошлой неделе. Кепка слетела с головы, обнажив густые спутанные волосы, темные с проседью. Он лежал, скорчившись, неподвижно, пока Ривс не пнул своего работника и тот не вернулся к жизни.
Это вывело Кэтрин из душевного равновесия, однако она не испытала сочувствия. Жалость – опасное чувство. Злость намного безопаснее.
– Хватит уже дурацких выходок! – сердито сказал господин Вил своим скрипучим голосом. – На нас смотрят.
Сегодня в парке было многолюднее, чем обычно в первой половине дня: во-первых, праздник; а во-вторых, погода хоть куда.
– Итак, Ривс, – произнес господин Вил, – как обстоят дела в Кокпите?
– Герцог Альбемарль до сих пор в деревне, сэр, и половина слуг с ним. Другая половина в городе, но, как говорится, господин… – Он фыркнул от смеха и изрек еще одну поговорку: – «Кот из дома, мыши в пляс».
Вил сурово уставился на Ривса и ничего не сказал. Золотарь отвел взгляд, и улыбка сошла с его лица.
– Сможете провести нас внутрь без затруднений? – спросил Хэксби.
– Запросто. Но слуге надо будет дать на лапу и, может, паре садовников тоже.
– А если вдруг начнутся расспросы? – осведомился Вил.
– Я скажу, что вы мои дальние родственники из деревни, сэр, если позволите. Нет ничего необычного в том, что людям показывают Большой сад и даже парадные комнаты, когда герцог в отъезде. Но об этом помалкивают, вы меня понимаете?
– Однако большинство гостей не заглядывают в канализацию.
– Да, сэр, но у нас все оговорено. – Ривс показал глазами на холщовый сверток на траве. – Это мои инструменты. Я сказал, что якобы поступили жалобы на засор в стоке за старым коллектором, поэтому мне нужно послать туда Ферруса, пока я буду с вами.
Хэксби глянул на Ферруса и наморщил нос:
– А этому парню можно доверять? Признаться, когда я увидел его, у меня появились сомнения.
Феррус явно пал духом от такого внимания. Он был выше и моложе хозяина и мог дотянуться дальше. Ривс с его короткими толстыми руками походил на барсука.
– Он ни слова никому не скажет, господин, я ведь вам говорил. – Ривс изо всей силы ткнул Ферруса в бок, и тот испуганно отскочил. – На самом деле ты же нем как рыба, да?
– Смотрите! Вот они! – подала голос Кэт.
К ним вдоль декоративного канала шла Элизабет Кромвель под руку с госпожой Далтон. За дамами следовал пожилой слуга.
Увидев Кэтрин, Элизабет оторвалась от крестной и с распростертыми руками побежала ей навстречу.
– Ну, слава богу! – воскликнула она. – Я боялась, что вы не придете.
Кэт позволила Элизабет обнять себя – руки у нее были мягкие и надушенные.
«Ох, и влипли же мы! А все из-за дурацкой прихоти мужа, – подумала Кэтрин. – По своей воле я бы сюда ни ногой».
– Отец сейчас у Бекингема, – прошептала Элизабет, схватила руки Кэт и сжала их. – За ним приехали в экипаже вчера вечером и увезли. Я так боюсь, что его обманут.
Хэксби отвесил Элизабет такой низкий поклон, что чуть не упал:
– Ваш покорный слуга, миледи. Отец дал вам подробные указания? Без них мы ничего не сможем сделать.
Элизабет посмотрела на него, потом снова на Кэтрин:
– Я тебе скажу. Наедине.
Она отозвала подругу в сторону. Госпожа Далтон и ее слуга остановились в пятидесяти шагах от них и разглядывали плавающих уток.
– Ты единственная, кому я доверяю, – произнесла Элизабет. – Как мы можем быть уверены, что эти люди не украдут то, что найдут?
– Насколько я могу судить, этого опасаться не стоит. – Кэт оглядела четверых мужчин. – Мой муж никогда не обманет тебя и твоего отца, ручаюсь. Работник золотаря будет делать то, что велит ему хозяин. Не думаю, что у него на уме что-то дурное. Что же касается самого золотаря, он довольно жаден, но ему уже хорошо заплатили, и при господине Виле он будет осмотрителен. Ну а сам Вил какой-никакой, но все-таки священник и служит Бекингему. Может, он и фанатик, но вряд ли вор.
Элизабет посмотрела на них через плечо:
– Я все объясню тебе, а ты сама решай, как и когда сказать им.
– А что потом?
– Лучше всего встретиться у вас, я думаю, или послать на Генриетта-стрит записку о месте встречи. Здесь слишком многолюдно, чтобы оставаться долго. Господи, пусть уже все скорее закончится! Я вернусь к госпоже Далтон и буду ждать и молиться. Подойди поближе, Кэт, чтобы я могла шепнуть тебе на ухо.
Лакей герцога Альбемарля впустил посетителей через ворота сада. Он проявил нарочитое отсутствие любопытства к их передвижениям, отвернувшись, чтобы убрать монеты, которые дал ему Ривс, в свой кошелек. Если лакей и подумал, что у Ривса довольно странные родственники из деревни, то виду не подал. Его также не удивило, что золотарь решил совместить устранение засора в канализации с экскурсией по Большому саду Кокпита. Заперев ворота, он вошел в жилые помещения через боковую дверь. Рассматривать гостей лакей не стал.
Хэксби озирался по сторонам:
– Все так изменилось. Я с трудом узнаю это место. – На его лице читалось замешательство. – Когда я был здесь в последний раз, сад был больше. И планировка была другая.
Ривс бодро шагал по дорожке, посыпанной гравием, между живыми изгородями из самшита. Феррус плелся позади, как верная тень. Кэт взяла мужа под руку и потащила его за ними. Последним, не торопясь, уверенной походкой шел господин Вил.
Здесь было на удивление тепло, поскольку сад был огорожен и выходил на юг. Поместье герцога Альбемарля раскинулось на обширной территории в форме восьмиугольника. Бóльшая часть апартаментов, выходящих окнами в сад, была построена недавно или, по крайней мере, снабжена современными фасадами. В больших окнах отражалось солнце. Легко можно было предположить, что по ту сторону стекла за ними наблюдают.
Ривс подошел к ряду строений, тянувшихся вдоль южной стороны сада. Они были ниже остальных, и их частично скрывали деревья и высокая зеленая изгородь.
– Куда он идет? – спросил Хэксби, чуть не плача.
– Тише, – сказала Кэт, указывая на правый конец ряда зданий. – Мне кажется, старый огород должен быть вон там. Рядом с той дверью.
Ривс украдкой обернулся и поднял щеколду двери. Остальные последовали за ним вниз по лестнице из нескольких ступенек и оказались в длинном, слабо освещенном помещении. За исключением двух маленьких зарешеченных отверстий под потолком, свет сюда проникал только через дверной проем. Хэксби споткнулся о рулон холста на полу. Он упал бы, если бы Кэт не схватила его за руку.
Вил вошел последним. Потолок здесь был таким низким, что он не мог выпрямиться во весь рост.
– Оставьте дверь приоткрытой, сэр, – велел Ривс. – Нам нужен свет, чтобы видеть.
– Что это за хлам? – спросил Вил.
В полумраке рядом с деревянной колонной, которую когда-то разрисовали под камень, блеснул бюст какого-то мужчины в лавровом венке. Парочка выцветших херувимов парила в центре небесно-голубой ширмы, испещренной дырами, – похоже, кто-то безо всякой системы колол ее шпагой.
Ривс обернулся и пояснил:
– Это все из старого театра, сэр.
– Из какого еще театра?
– Ну… в Кокпите ведь прежде играли пьесы. Во времена старого короля.
– Дьявольские увеселения, – изрек Вил. – Где этот коллектор?
– Там. – Ривс подергал ширму. – Феррус, возьмись за другой конец. Да не так. Толкай, дубина!
Вдвоем они отодвинули ширму, и все увидели пыльный деревянный люк в полу. В центре его было железное кольцо. Не дожидаясь приказаний, Феррус развернул сверток, который нес, достал лом и продел его в кольцо. Он приподнял крышку, кряхтя от усилий, и сдвинул ее. Вверх поднялась струя смрада.
– Пахнет лучше, чем я ожидал. – Ривс выразительно понюхал воздух, словно бы желая это доказать. – Чуть ли не сладко. – Он глянул на Хэксби. – Я ведь говорил вам, сэр, почти все отсюда уходит по новому коллектору. Нам же лучше, да?
Хэксби сжал руку Кэт:
– Скажи ему! Объясни Ривсу, где искать то, ради чего мы сюда пришли! – Его голос стал резким. – И поскорее!
– Сам я туда не пойду, сэр, если вы не против. Коли нет особой необходимости. Я в выходной одежде, и все такое. – Ривс подтолкнул локтем своего помощника. – А вот Феррус выполнит любые указания. Так, Феррус? – Он снова подтолкнул его. – И ты можешь пролезть туда, куда я не смогу. Так? – (Феррус отшатнулся.) – Он не такой глупый, как кажется, – пояснил Ривс. – Парень многое понимает, особенно что касается канализационных труб и их содержимого. Надо только объяснить ясно и не пороть чепухи.
Кэт отцепила пальцы Хэксби от своей руки. Она подошла к Феррусу ближе и почувствовала идущий от него смрад, способный перешибить ту вонь, что исходила из темной дыры, окруженной плитками.
– Все в порядке, Феррус, – сказала она так, как говорят, когда хотят успокоить собаку или ребенка. – А теперь послушай меня.
Он впервые взглянул на нее прямо, по крайней мере левым глазом, правый уставился куда-то за ее плечо.
– Когда спустишься, иди вон туда. – Кэтрин показала на юг от Кокпита и главных жилых апартаментов, примыкающих к нему. – Примерно двадцать шагов. Когда будешь идти, смотри на ряд кирпичей с левой стороны на высоте приблизительно два фута. – Она снова показала рукой, на этот раз левой, отмерив на себе два фута. – Ищи кирпич вот с такой меткой. – Она присела и нарисовала пальцем на пыльном люке: «хХх». – Три креста, и запомни: тот, что в середине, намного больше других двух. И они не нацарапаны, они вырезаны в кирпиче зубилом. Ты меня понял?
