Текст книги "Последний защитник"
Автор книги: Эндрю Тэйлор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Дождь утих, и домой Кэтрин добралась быстро. На Генриетта-стрит, рядом с воротами в церковный двор, группа мужчин окружила прилавок с устрицами, который частенько там появлялся. На пороге дома под знаком розы она обернулась и бросила взгляд в их сторону. Одним из мужчин был Роджер Даррел. Он смотрел на нее, даже не пытаясь скрыть свой интерес.
Кэт постучала в дверь. Фибс тотчас открыл, и она поспешно вошла внутрь.
– У прилавка с устрицами стоит мужчина, – сказала она, когда он собрался закрыть дверь. – Крупный такой мужчина, со шпагой. Видишь?
– Да, госпожа, – ответил привратник, лицо его при этом оставалось невозмутимым, как пудинг.
– Хорошо. Посмотри хорошенько, чтобы запомнить его, а потом закрой дверь. – Кэт подождала, пока Фибс выполнит то, что ему велели. – Раньше его не встречал?
– Может, и встречал, но не запомнил.
– Если вдруг снова его увидишь – не важно, здесь или где-нибудь еще, – тотчас сообщи мне. И ни в коем случае не впускай этого человека в дом. Никогда и ни под каким видом. Ты слышишь меня?
– Да, госпожа.
Фибс с поклоном принял шиллинг, который она ему дала. Поднимаясь по лестнице, Кэт чувствовала на себе его взгляд.
Этажом ниже чертежного бюро она остановилась перед дверью в гостиную. За дверью слышался голос ее мужа, более высокий, чем обычно. Так случалось, когда он пребывал в возбуждении. Кэтрин открыла дверь и вошла. Господин Хэксби сидел за столом. Он выглядел более жизнерадостно, чем до этого.
Какой-то высокий мужчина поднялся со стула и отвесил ей неловкий поклон. Гость, облаченный в длинный коричневый камзол, был очень худым.
– Позвольте представить вам мою жену, сэр, – проговорил Хэксби. – Дорогая, это господин Вил, закадычный друг господина Кранмора. Я очень рад, что он нанес нам визит.
Глава 8
Двор «Кобеля и суки»
Воскресенье, 15 марта – среда, 18 марта 1668 года
Звонят колокола. Бим-бом, бим-бом. Громкие звуки режут слух. Это воскресные колокола.
«Угомонитесь, – говорит им Феррус, – да успокойтесь вы уже!»
И колокола умолкают. Он ждет.
«Я плоский, как тень, – думает он. – Я сгибаюсь, словно тень».
После обеда слуги спят. Повариха запирает дверь из судомойни на кухню. Однако над каменной раковиной есть люк. Он прикрыт деревянной крышкой, но не заперт. Люк маленький. В него не пролезет голова Пустобреха, даже если отрезать ее от туловища.
Но Феррус умный. Он сгибается, как тень. Его длинные, очень длинные руки дотягиваются до кастрюль и сковородок на другой стороне. С них можно слизывать и соскребать остатки еды.
Феррус любит воскресенья.
Когда Кэт ушла, я около часа сидел в гостиной, съежившись у камина и обсасывая, так сказать, косточки нашего разговора. Признаться, визит Кэтрин здорово выбил меня из колеи, но сейчас, когда я вспоминал подробности, это выводило меня из равновесия еще больше. Никогда прежде Кэт не выглядела такой растерянной. Я воспринимал ее сильный характер как данность, но сегодня вдруг увидел эту молодую женщину совсем с другой стороны и испугался за нее. Бедный старик Хэксби, которому Кромвели здорово заморочили голову, был в такой ситуации абсолютно бесполезен. От мужа Кэтрин помощи ждать не приходилось.
Скорее всего, человек, которого я видел рядом с Вилом на Дне смирения, устроенном Бекингемом в Уоллингфорд-хаусе, и есть Ричард Кромвель. Я был в этом почти убежден, принимая во внимание зеленые очки и неухоженную бороду. Это объясняло, почему Вил так спешил избавиться от меня. День смирения проходил 7 февраля, более пяти недель назад. Должно быть, Кромвель попал в поле зрения Бекингема еще до этого.
Я дал Кэт слово, что не выдам ее секрет. Однако чем больше я думал о ее положении, а заодно и о своем, тем более безнадежным оно казалось. Чего мы могли добиться в деле, которое затрагивало государственные интересы, а по сути, безопасность самого королевства?
Ричард Кромвель не представлял особой угрозы для властей, пока жил в безвестности в другой стране, без денег и друзей. Господин Уильямсон завел специальную папку, где отмечал все передвижения бывшего протектора, хотя сам я никогда не видел этого досье. Я слышал от одного приятеля, который работал в конторе у лорда Арлингтона, что Кромвель постоянно переезжал: из Нидерландов в Швейцарию, а затем в Италию, пока не поселился наконец в прошлом году во Франции. Я сомневался, что этого человека считали настолько опасным, чтобы за ним требовалась постоянная слежка. Пока он не сделал ничего такого, чтобы привлечь к себе внимание. Долги не позволяли ему вернуться в Англию, поскольку там на него сразу бы накинулись кредиторы.
Однако, как только Ричард Кромвель пересек Канал и вновь оказался на родине, все изменилось. Теперь его фигуру нельзя сбрасывать со счетов. Как магнит притягивает гвозди, так и сын великого Оливера Кромвеля может, помимо своей воли, притягивать всех недовольных положением дел в королевстве и объединять их вокруг себя.
Будучи секретарем господина Уильямсона, я был в курсе многих сведений, каковые он черпал из разных источников: как из донесений состоявших у него на службе шпионов и осведомителей, так и из частных писем, которые он еженедельно получал из провинций, дабы знать новости. Король и его правительство неуклонно теряли популярность. Восемь лет назад реставрацию монархии встретили с радостью, которая постепенно рассеялась. И теперь голоса недовольных звучали все громче.
Прибавьте сюда еще позорное поражение, которое мы потерпели в войне с голландцами год назад, и постоянную нехватку денег у правительства. Парламент распоряжался финансами, но, несмотря на обещания Бекингема, члены палаты лордов и палаты общин никак не могли договориться друг с другом, а также с королем и его министрами. Министры тоже постоянно ссорились между собой, что мне было известно не понаслышке: достаточно вспомнить козни лорда Арлингтона против герцога Бекингема. Распутство и расточительность Уайтхолла вызывали недовольство в Сити и по всей стране.
Если Ричард Кромвель и впрямь вернулся в Англию и находился под защитой Бекингема, последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми. Он мог стать единственной козырной картой в колоде глупцов и жуликов. Да, его прозвали Разбитым Диком и потешались над его слабостью. Но этого человека никогда не обвиняли в казнокрадстве и продажности, и даже в его слабости были повинны обстоятельства, а не он сам.
Кроме всего прочего, он был сыном великого Оливера Кромвеля, благочестивого человека, главнокомандующего республиканской армией, заставившего Европу бояться Англию и уважать ее. Находились люди, которые помнили только это, забыв, что Оливер был еще и тираном, более беспощадным и самовластным в своем правлении, чем король, которого он заменил.
У Бекингема имелись деньги, репутация и жажда власти. Амбициозный герцог пользовался немалым влиянием, и не только при дворе. У него было много сторонников в Сити и среди протестантов, ненавидящих папистов, которые процветали в Уайтхолле. Заполучив в союзники Ричарда Кромвеля, пусть даже в качестве всего лишь номинального лидера, и обладая безудержным честолюбием, Бекингем мог пообещать английскому народу обновленную Республику. Кучка беспринципных авантюристов, полный карман золота и парочка подходящих лозунгов – этого вполне достаточно, чтобы уничтожить монархию.
И разжечь еще одну гражданскую войну.
В понедельник в нашей конторе царила какая-то странная атмосфера. Люди перешептывались по углам и отлынивали от работы.
Господин Уильямсон выглядел чрезвычайно занятым. Утром он в очередной раз послал меня в Арундел-хаус справиться о здоровье лорда Шрусбери. Я подозревал, что исключительно для проформы. Всем было известно, что графу стало лучше, но дальновидный Уильямсон явно считал, что не помешает лишний раз проявить заботу о союзнике лорда Арлингтона.
Было сухо, изредка выглядывало солнце, обещая скорую весну. Если люди Бекингема по-прежнему следили за Арундел-хаусом, то я никого из них поблизости не обнаружил. Меня впустил привратник. Я пересек двор, направляясь ко входу в апартаменты милорда, где назвал свое имя и передал пожелания скорейшего выздоровления его светлости от господина Уильямсона.
Обычно после этого спускался слуга с запиской. Однако сегодня появился господин Велд, джентльмен, с которым я прежде встречался пару раз. Как и граф Шрусбери, он был папистом. Тем не менее я испытывал симпатию к этому человеку, обладавшему изощренным умом и манерой говорить смешные вещи с невозмутимым лицом.
– Да хранит вас Бог, господин Марвуд, – приветствовал меня он, кланяясь. – Пришли проведать болящего?
– Милорд продолжает выздоравливать, я надеюсь?
– Можете посмотреть сами, сэр.
Он подвел меня к ближайшему окну, выходящему в сад между домом и рекой. Трое мужчин медленно шли рядом по посыпанной гравием дорожке. Они остановились, рассматривая одну из римских статуй лорда Арундела, которые украшали сад. Я узнал худого сутулого человека посередине.
– Это же его светлость, не так ли? – уточнил я, удивленный.
– Вы абсолютно правы.
Шрусбери опирался на руку слуги. На нем был халат на меху, а на голове без парика – бобровая шапка. Третий мужчина был одет как врач. Шрусбери повернулся к нему, чтобы что-то сказать, и я увидел его чисто выбритое лицо с острыми чертами. Он выглядел почти как прежде, до дуэли в Барн-Элмсе.
– Судя по всему, милорду намного лучше.
– Его светлость с каждым днем становится крепче. Наперекор всем ожиданиям, это удивительное средство, видимо, сработало.
Я сначала не понял, о чем он говорит, но потом до меня дошло.
– А-а-а, вы имеете в виду голубей?
– Точно. – Лицо Велда было серьезным, как всегда, но, судя по тому, как изменился его голос, мой собеседник с трудом сдерживал улыбку. – Только что убитых птиц с разрезанными грудками прикладывали к ногам милорда, а также, на всякий случай, непосредственно к его ране в боку.
– Хвала умению наших докторов, сэр! И возможно, конституции милорда.
Велд кивнул:
– Сначала дела обстояли не слишком радужно. Его светлость и врачи убеждены, что выздоровление началось, после того как приложили голубей. Мне известно, что медики собираются даже написать статью для Лондонского королевского общества.
– Да, было бы интересно узнать, какие физиологические механизмы в данном случае сработали.
– Как я понимаю, их точная природа еще не определена.
– Являются ли голуби существенной частью искусства исцеления? – спросил я, едва сдерживая смех. – Или любая другая птица будет столь же полезной? Ласточка, например.
– Не сомневаюсь, натурфилософы скоро просветят нас на сей счет. – Велд пожал плечами и добавил: – По правде сказать, сэр, я думал, что мы потеряем милорда в тот день, когда вы в первый раз приезжали его навестить. Рана была такая глубокая, а лихорадка очень сильная.
Его слова напомнили мне о первом визите в Арундел-хаус.
– Да, то был единственный раз, когда мне удалось лично побеседовать с графом. – Велд с интересом взглянул на меня, чуть прищурившись, а я продолжил: – Он, помнится, говорил тогда о кобеле и суке. Все повторял: «Кобель и сука».
– Нетрудно догадаться, что это означает. – Велд поджал губы. – Он имел в виду миледи и ее галантного любовника.
– Не уверен.
На ум мне пришла реплика Бекингема сразу после дуэли, а также слова короля, обращенные к герцогу, в тот вечер в Уайтхолле: «А-а-а! Кобель и сука. Как же, хорошо помню, черт возьми!»
Велд дернул плечами:
– А что еще сие может значить? Двор «Кобеля и суки»? Сомневаюсь.
– А что это за двор такой и где он находится?
– Где-то возле Друри-лейн, полагаю. Бордель.
– Ах да, знаю, – сказал я и поспешно добавил: – Исключительно по слухам.
– Сам я, разумеется, никогда в этом заведении не бывал, – заверил меня Велд, и я почувствовал, что тема ему неприятна; некоторые из этих папистов были строги, как пуританин в воскресный день. – И, бьюсь об заклад, милорд Шрусбери тоже. – Велд посмотрел на меня сверху вниз, опустив свой длинный породистый нос. – Но такой человек, как Бекингем, вероятно, знает там каждый угол, все до последней дыры.
Двор «Кобеля и суки», стало быть. Зная повадки Бекингема, я и сам должен был давно уже сообразить. Полагаю, то, что я до сих пор не догадался, свидетельствует о моей непорочности.
Попрощавшись с господином Велдом и покинув Арундел-хаус, я перешел на другую сторону Стрэнда и свернул на Друри-лейн. Близился полдень, и в воздухе витали ароматы еды. Люди спешили в Беар-Ярд, мечтая об обеде. Я гадал, почему в такой драматический момент Бекингем сказал Вилу: «Кобель и сука»? Имел ли он в виду двор «Кобеля и суки»? Сразу после дуэли, в ходе которой один человек был убит, а другой тяжело, возможно смертельно, ранен, даже сластолюбивый герцог вряд ли помышлял об услугах проститутки.
У Королевского театра я остановился, делая вид, что изучаю афишу, прибитую к столбу. Говорили, что иногда даже его величество посещает лондонские бордели инкогнито. Сам я никогда не заглядывал в подобные места, хотя, видит Бог, мое воображение иногда устремлялось в этом направлении. Когда я был моложе, меня останавливала цена. Теперь же более сильным аргументом стал страх заразиться сифилисом: достаточно было взглянуть на несчастных замарашек, которые, потеряв в результате страшной болезни былую привлекательность, вынуждены были отлавливать клиентов в темных подворотнях, предлагая себя за шесть пенсов или даже того меньше.
Отчасти до сих пор сказывались результаты строгого воспитания – наши родители не покидают нас окончательно, хотим мы этого или нет, и мой бедный отец вбил в сына чувство стыда, от которого я не мог избавиться. «Все мы грешники», – бывало, говорил он, а потом ворчал, лупя меня палкой по спине.
Я двинулся дальше и всего в нескольких ярдах, на другой стороне Ковент-Гарден, увидел Кэтрин. Как бы мне хотелось начистоту обсудить все с ней, узнать ее мнение по этому поводу. О чем бы ни шла речь, она каким-то загадочным образом всегда умела докапываться до сути.
Хотя я и знал, что двор «Кобеля и суки» находится где-то вблизи Друри-лейн, однако точного адреса у меня не было. В конце концов я вынужден был спросить посыльного из таверны, который пробегал мимо с чьим-то обедом на подносе.
– Вон там, господин, – кивнув вперед, сказал он. – Не доходя до Лонг-Акра.
Нищий, стоявший поблизости, разразился непотребным смехом и потер свое срамное место:
– Доставайте своего дружка, ваша милость! Скоро будете втыкать его!
Нищий привлекал ко мне ненужное внимание, поэтому, вместо того чтобы врезать ему тростью, я поспешил дальше.
Несмотря на объяснение посыльного, я не сразу отыскал проход, ведущий во двор. Переулок был прямой и достаточно широкий, чтобы по нему могла проехать лошадь. Я ускорил шаги и попал во двор. Он оказался менее грязным, чем я ожидал, и даже был вымощен. Дома по обе стороны были старинными, построенными еще до Великого пожара, но выглядели довольно крепкими. Здание в задней части двора было больше по размеру: современный фасад из кирпича, двери и оконные рамы недавно покрашены. Во всех отношениях место это выглядело так, как если бы здесь жили уважаемые горожане.
Как ни странно, двор «Кобеля и суки» был абсолютно пуст. Казалось, он задержал дыхание и ждал чего-то. Не было видно никаких признаков жизни, хотя бы кошки. Я посмотрел на окна, гадая, не наблюдает ли за мной кто-нибудь. На улице было прохладно, но я вспотел.
Меня охватило чувство, что я свалял дурака. Что я ожидал здесь найти? Подсказку, которая прольет свет на важность слов про кобеля и суку? А если они не означают ничего особенного? Быть может, я толком не расслышал, что именно сказал Бекингем после дуэли, а граф Шрусбери в горячке обозвал так неверную жену и ее любовника. Ну а король просто вспомнил какую-то попойку, в которой он принимал участие вместе с герцогом в каком-нибудь уютном домике вроде этого.
Я уже собрался уходить, но внезапно остановился. Сердце замерло в груди. Переулок впереди переходил в улицу. В самом ее конце стоял Роджер Даррел.
Увидев меня, этот тип моментально выхватил шпагу и двинулся вперед. Как я уже отметил после дуэли, для человека подобных габаритов он был удивительно проворен.
Меня охватила безрассудная паника. Я побежал в конец двора. В кирпичном здании был лишь один вход, вверх по лестнице. Однако с левой стороны имелась еще и калитка. Я поднял щеколду и толкнул калитку. Хвала Господу, она оказалась не заперта!
За ней шел еще один, более узкий переулок, петляющий между этим зданием и его меньшим по размеру соседом. Здесь было более сумрачно, чем во дворе. Верхние этажи обоих домов выступали и почти соприкасались, образуя туннель. Из-за зубчатых крыш была видна только полоска неба.
Я захлопнул за собой калитку и стал поспешно оглядывать ее в надежде найти какой-нибудь болт или засов. Но времени не было: шаги Даррела звучали уже совсем близко. Я бросился бегом по переулку.
Позади лязгнула задвижка, и калитка ударилась о стену. Шаги Даррела стали громче, отдаваясь от стен с обеих сторон. Я завернул за очередной угол. Выход из переулка был в двадцати ярдах, но его перегородила телега с сеном.
Через мгновение я попаду в ловушку. Заметив справа, в двух шагах впереди, в стене дома дверь, я прислонился к ней спиной и поднял трость. Ничего не оставалось, кроме как драться. Если повезет, у меня, по крайней мере, будет преимущество внезапности.
Я прижался плечами к двери. Неожиданно она открылась, и я чуть не упал навзничь.
– Храни вас Бог, господин! Куда же вы так спешите? – послышался позади мужской голос.
Я почувствовал, как чья-то рука втянула меня внутрь. Привратник запер дверь на засов и хмуро посмотрел на меня. Это был крупный мужчина с широким носом на рябом лице.
– Спасибо, – поблагодарил я, тяжело дыша.
– Проклятый мальчишка опять оставил дверь открытой, – пробормотал он. – Кожу с него живьем сдеру, когда найду этого олуха.
– Вот, возьмите за беспокойство, – отыскав в кошельке шиллинг, сказал я. – Крайне вам обязан.
Шиллинг улучшил его настроение, но ненамного.
– Надо было входить не через эту дверь, сэр, а через парадную. Та предназначена для джентльменов. В любом случае мы еще не принимаем гостей, слишком рано.
Я поправил шляпу и парик.
– Конечно. – Я сделал глубокий вдох, пытаясь выровнять дыхание. – Должно быть, перепутал время.
– Приходите позже.
– А нельзя ли подождать здесь? – спросил я, помня, кто находится по другую сторону двери, и достал еще один шиллинг.
– Я вижу, вам не терпится, сэр. Вот что я вам скажу: идите за мной, а я посмотрю, что можно сделать. Хотя ничего не обещаю.
Привратник ввел меня в большой холл в передней части дома, где я увидел лестницу. Когда мы подошли к ней, сверху раздался женский голос:
– Кто это?
– Джентльмен, мадам.
– Почему ты его впустил?
– Я не впускал. Том оставил дверь незапертой. Но он человек щедрый и готов платить. Сказать ему, чтобы обождал?
Ответа не последовало. Я слышал, как шаги женщины удалялись.
Привратник по-дружески кивнул мне:
– Вам повезло, сударь. Хозяйка, видите ли, доверяет моим суждениям.
Вскоре после этого спустился какой-то мужчина в ливрее, но не слишком похожий на слугу. В его движениях было что-то кошачье, этакая расчетливая грациозность. В руках незнакомец держал дубину с железным шаром наверху и железным острием внизу.
Он подошел ближе, оглядел меня и сказал:
– Мадам Крессуэлл говорит, вы можете подняться, хотя и пришли слишком рано. Если выглядите подобающим образом. Мадам очень разборчива.
Выглядеть подобающим образом стоило мне еще один шиллинг. Мужчина провел меня вверх по лестнице, отворил дверь и отступил в сторону, давая мне пройти в большую гостиную с высоким потолком. Затем дверь за мной закрылась.
Я остался в одиночестве. Хотя время уже близилось к полудню, шторы на окнах были частично задернуты. В воздухе стоял смешанный запах духов, свечного жира и вчерашнего табака. Стены украшали картины, изображающие чуть ли не в натуральную величину нагих людей, преимущественно женщин, изобилующих розовой плотью. Несколько кушеток с горами подушек были расставлены вдоль стен и перед камином.
Я подошел к окну, надеясь в крайнем случае удрать через него. Перед окном стоял письменный стол. Широкий солнечный луч падал на беспорядочную кипу бумаг, чернильницу и брошенное рядом перо. Окно выходило на двор борделя, и он больше не был пустым. Там стояли два джентльмена и, задрав голову, смотрели на дом. Один указывал другому на него тростью.
Я отвернулся от окна, и мой взгляд остановился на освещенных солнцем бумагах на столе. На верхнем листе значилось только одно слово, написанное крупными буквами, с отступом на треть от верхнего края, посередине, как заглавие: «РЕПЕТИЦИЯ». Я заметил на бумаге круглую отметину от винного бокала и несколько капель воска от свечи.
Сдвинув лист в сторону, я обнаружил под ним другой, на котором был текст, написанный довольно красивым разборчивым почерком. Я пробежал глазами заголовок:
Петиция, обращенная к ее сиятельству графине Каслмейн, самой прекрасной, прославленной Леди Удовольствие и прочее и прочее: нижайшее прошение несчастной компании обездоленных проституток, содержательниц публичных домов, сутенеров и сводников…
И в конце страницы:
Подписано нами, мадам Крессуэлл и Дамарис Пейдж, от имени всех наших сестер и товарищей по несчастью во дворе «Кобеля и суки», на Лукнор-лейн, Шафран-Хилл, в Мурфилдсе, на Чисвелл-стрит, Розмари-лейн, Найтингейл-лейн, на Рэтклифф-хайвей, Велл-клоуз, в Восточном Смитфилде…
Скрипнула дверь.
– Итак, сэр, сегодня фортуна вам улыбается.
Голос, который я слышал ранее. Я резко повернулся. Оказывается, в комнате была и другая дверь, частично скрытая расписной ширмой. Возле ширмы стояла невысокая женщина лет сорока, а то и пятидесяти, со следами былой красоты на лице. Она была одета хорошо, но неброско и элегантно. Так вполне могла выглядеть жена преуспевающего торговца, встречающая гостя у себя дома.
– Мадам, – произнес я, кланяясь, – премного вам обязан, несомненно.
– Мы, вообще-то, открываемся в три часа пополудни. Но раз уж вы каким-то образом оказались здесь, полагаю, мы должны утолить ваш пыл.
Я снова поклонился:
– Вы сама доброта.
Хозяйка заведения подошла ко мне. Она двигалась грациозно, а ее осанке могли бы позавидовать придворные дамы.
– Давайте впустим немного света.
Мадам Крессуэлл остановилась у окна и раздвинула шторы. Собрала бумаги на столе в аккуратную стопку и поставила на нее чернильницу вместо пресс-папье.
– Думаю, одна или две наши девушки уже готовы принять гостя-джентльмена. Честно говоря, им так нравится общество джентльменов, что они всегда готовятся заблаговременно. Однако вы пришли слишком рано, а потому, боюсь, некоторые из них могут быть в одних сорочках. – (Я не мог придумать, что сказать в ответ, и снова поклонился.) – Но сначала выпейте бокал вина, чтобы разжечь аппетит и усилить предстоящее удовольствие. Ни к чему стесняться, сэр. Молодым дамам нравятся мужчины с огоньком. Не могли бы вы позвонить в колокольчик? Шнурок там, у камина.
Не успел я дернуть за шнурок, как снова появился слуга с кошачьими манерами. Он принес поднос, на котором были вино и печенье.
– У нас так заведено, что гость-джентльмен платит за бутылку вина. Скажем, фунт. Будьте любезны, заплатите Мертону.
Деваться было некуда. Я достал кошелек и положил маленькую кучку серебра на поднос, который протянул мне Мертон.
– Давайте присядем и познакомимся поближе, – предложила мадам Крессуэлл, махнув рукой в сторону одной из кушеток. – Вы посещали мои дома раньше?
– Нет, мадам. Не имел удовольствия.
Она села поблизости на другую кушетку. Я сделал большой глоток вина. Все это время я прислушивался к звукам внизу.
– Что составляет ваше удовольствие? – спросила она. – Вы человек доблести, который сразу нападает на главные ворота цитадели и забирает все, смело ринувшись в атаку? Или же вы более тонкий воин, к примеру как хитрый Одиссей, который проникает через замаскированную заднюю дверь?
– Я… я не знаю, мадам.
Она улыбнулась мне с укором, словно мать, которую забавляет робость ее ребенка.
– Или вам нравится наказывать хорошенькую плутовку и наставлять ее на путь истинный? Нет? Быть может, вы по природе своей ученик? Предпочитаете ходить в школу и учиться? А иногда получать наказание розгами, если не усвоили алфавит достаточно быстро?
– Нет, – произнес я твердо. – Пожалуй, ученья с меня достаточно.
– В школе любви, сэр, всегда есть чему поучиться. А что насчет языка любви? Некоторые мои джентльмены любят, когда девушки говорят им непристойности. Для самых взыскательных гостей я рекомендую приятную компанию парочки лесбиянок. Это поистине редкое удовольствие как наблюдать со стороны, так и участвовать самому. Иногда требуется вмешательство джентльмена, чтобы помочь им в шалостях и приструнить озорниц, когда они слишком разойдутся.
Я допил вино. Мертон все еще стоял рядом.
– Я простой малый, мадам, – прочистив горло, заявил я.
– Понимаю. Без сомнения, как человек мудрый, вы предпочитаете посмотреть товар прежде, чем купить его. Что ж, так тому и быть. – Она взглянула на слугу. – Колокольчик!
Мертон дважды дернул за шнурок. Не прошло и минуты, как в комнате появились три молодые женщины. Они выстроились передо мной в шеренгу.
– Дорогие мои, – начала мадам Крессуэлл, – позвольте представить вас этому джентльмену. Первая слева, сэр, Амариллис. Покрутись, крошка, и не стесняйся. Пусть наш гость полюбуется твоими прелестями.
Амариллис оказалась пухленькой темноволосой девушкой со вздернутым носом. На ней была сорочка, расстегнутая на шее. Когда она кружилась для моего удовольствия, груди красавицы раскачивались у меня перед глазами, и то и дело мелькали соски. И еще меня обдало запахом духов и пота. Следующей была Доринда, маленькая, худенькая, с испуганным лицом и голубыми глазами. На вид ей было не больше двенадцати, и ее предплечья покрывали синяки разных оттенков – от багрового до бледно-синего цвета.
Наконец очередь дошла до Хлорис, одетой в халат, отороченный мехом на вороте и манжетах. Она смотрела на меня прямо, без тени кокетства. Бог мой, эта девушка напомнила мне Кэт, хотя лицо у последней было светлее, в обоих значениях этого слова. Хлорис развела полы одеяния в стороны, продемонстрировав мне свою наготу, после чего снова неспешно закуталась в халат.
Внизу громко постучали два раза. Кто-то стоял у входной двери.
– Вот эта мне по нраву! – Я указал на Хлорис.
Снова раздался стук, еще более громкий и продолжительный.
Но мадам Крессуэлл не обратила на него никакого внимания.
– О-о-о… – протянула она. – А вы тонкий ценитель, сэр. Хлорис воспитывалась в Париже. Она из очень хорошей семьи и часто бывала при дворе. Французы отличаются особым талантом в искусстве любви. Вы возьмете одну только Хлорис? Быть может, вы хотите, чтобы она развлекла вас на пару с подружкой?
– Одну лишь Хлорис, если можно, – сказал я.
У моего локтя возник Мертон и протянул поднос.
– Я всегда говорю, – начала мадам Крессуэлл, – что щедрое сердце щедро откликается, когда видит красоту. Обычно джентльмены дарят фунт за первые полчаса.
Снизу доносились голоса. Похоже, там спорили двое мужчин. Я резко встал, высыпал деньги на поднос Мертона и оттолкнул его руку. Меня подстегивало отчаяние.
– Мадам, прошу вас, не будем медлить! – взглянув на Хлорис, как я надеялся, с вожделением, взмолился я. – Я уже весь горю! Это сущая пытка! Не могу больше сдерживать страсть, я так могу лишиться мужественности.
– Мы этого не позволим. – В голосе мадам Крессуэлл слышалась нотка веселья. – Поспеши, детка, уведи своего поклонника.
Хлорис схватила меня за руку и потянула на лестничную площадку. Я слышал внизу голоса Даррела и других мужчин. Привратник явно вызвал подмогу.
– Сюда, сэр.
Хлорис привела меня в маленькую мрачную комнатку с низенькой кроватью, столом, ночным горшком и умывальником. Она закрыла дверь и повернулась ко мне лицом, при этом полы ее халата распахнулись.
– Как вы хотите, сэр? – спросила она по-деловому; ее выговор скорее напоминал бристольский, чем парижский. – Как вам больше нравится?
Я подошел к окну. Рама была закрыта. Окно выходило на глухую стену соседнего здания.
– На спине? – допытывалась Хлорис. – Или, может, на четвереньках? Некоторые джентльмены предпочитают эту позу, чтобы получить большее удовольствие. Герцог, например.
Голоса внизу становились все громче. К ним добавился голос мадам Крессуэлл.
Я обернулся:
– Герцог? Какой еще герцог?
– Жеребец, – улыбнулась Хлорис. – Самое подходящее для него имя. Олень с большущим членом, уж поверьте мне, и у него все время гон.
– Он часто здесь бывает?
– Если в настроении, то проводит во дворе «Кобеля и суки» больше времени, чем в Уоллингфорд-хаусе и Уайтхолле, вместе взятых. Простите, сэр, но время идет, а вы заплатили только за полчаса. Я сделаю все, что могу, чтобы вас усладить. В пределах разумного, конечно. – Хлорис замолчала, и выражение ее лица изменилось. – Я думала, вы сгораете от страсти и больше не можете ждать.
Я открыл раму и выглянул наружу. Переулок был прямо подо мной. Комната, должно быть, располагалась над боковой дверью, через которую я попал в дом. Надо мной верхние этажи двух соседних зданий по обе стороны располагались так близко, что я почти мог до них дотронуться.
– Что вы собрались делать? – спросила Хлорис уже более резко. – Что вам надо?
– Твоя помощь, – ответил я.
– Вас нужно слегка подбодрить, да, сэр? Многие джентльмены это любят. Нечего стесняться.
– Нет. Помоги мне выбраться через окно.
Хлорис попятилась назад, к шнуру в изголовье кровати:
– Я сразу поняла, что вы какой-то странный. Будь моя воля, я бы вообще вас сюда не впустила.
– Прошу, помоги, – взмолился я, разводя руки в стороны. – Я не собираюсь причинить тебе вреда. Меня преследуют. Поэтому я и оказался здесь. Совершенно случайно.
Она понимающе посмотрела на меня:
– Долги?
– Да. Проклятая игра в кости. Это мои кредиторы устроили шум внизу.
Уговаривая девушку, я одновременно шарил в кармане. И высыпал на умывальник пригоршню серебра:
– Это тебе. Только тебе. Помоги мне выбраться. Скажешь, что я оттолкнул тебя и выпрыгнул.
Она улыбнулась, и было видно, что все это ее забавляет.
– А вы умеете удивлять. Ладно, будь по-вашему.
Хлорис сорвала с кровати простыню и подошла вслед за мной к окну. Я вылез наружу, ногами вперед, держась за средник. Когда внутри комнаты оставались только мои голова и плечи, она обмотала один конец простыни вокруг средника и подала мне другой, пояснив:
– Это смягчит приземление. Ну же, вперед!
Я стал спускаться по простыне, перебирая руками. В переулке никого не было. Я посмотрел наверх, на Хлорис. Халат ее снова распахнулся. Я спрыгнул. Боль пронзила правую ногу, от лодыжки до бедра. Я распластался на дорожке.
