Текст книги "Смерч войны"
Автор книги: Эндрю Робертс
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 48 страниц)
В Нормандии немцам катастрофически не хватало подкреплений – следствие продуманных, хотя и не всегда согласованных действий союзников по дезориентации противника. «7-я армия ввела в бои практически все крупные соединения, дислоцированные на Котантене, – отмечается в одном историческом исследовании. – На переброску частей из Бретани и других мест требовалось время» [1150]. Однако времени на отражение наступления почти не оставалось. Если немцам не удастся сразу же сбросить союзные войска обратно в Ла-Манш, то к ним придут пополнения с причалов искусственного порта «Малберри» у Арроманша (второй порт возле «Омахи» был поврежден сильным штормом 19 июня и почти не действовал). Так и случилось: к 1 июля войска союзников превысили один миллион человек, они получили 150 000 единиц подвижной техники и 500 000 тонн военного имущества и материально-технических средств [1151].
Немцы действительно попытались предпринять контрнаступление, но оно было успешно подавлено авиацией союзников. Атакующие танки особенно уязвимы для ударов с воздуха. Бомбардировочная кампания против заводов люфтваффе и беспощадная война с немецкими истребителями полностью оправдали себя. Немцы собирались строить подземные авиационные заводы, но, видимо, не посчитали нужным вложить в это дело необходимые средства.
Вести о дне «Д» принесли оккупированной Европе надежды на освобождение. «Вторжение началось! – записала в дневнике еврейская девочка Анна Франк, прятавшаяся от фашистов в тайнике дома в Амстердаме (ей еще не исполнилось пятнадцати лет). – Какое душевное потрясение для всех в Secret Annexe [1152]! Придет ли долгожданное освобождение, о котором так много говорят и которое кажется волшебной сказкой? Увидим ли мы победу уже в этом году, 1944-м? Мы еще не знаем этого, но в нас зародилась надежда, она придает нам мужество и делает нас сильными». Анна Франк не дожила до победы. Ее семью выдали гестапо в августе 1944 года, и она погибла в концлагере Берген-Бельзен в начале марта 1945 года.
3
Прорвавшись на равнины, союзные войска оказались среди bocages —высоких, широких и густых зарослей – живых изгородей, создававших для немцев отличные условия для обороны (некоторые из них были посажены еще викингами). Попытки Монтгомери взять Карантан 13 июня и Кан 18 июня не увенчались успехом. Шербур пал 27 июня: после пятидневных сражений им завладел американский корпус генерал-майора Дж. Лотона Коллинза, но немцы разрушили порт и союзники не могли им воспользоваться до 7 августа. Кан, который Монтгомери считал «ключевым» для исхода вторжения, держался до 13 июля, а когда британцы его все-таки захватили, от города остались одни руины. (Это не помешало лондонской «Ивнинг ньюс» объявить, что Кан пал в день «Д»+1.) Бэзил Лиддел Гарт заметил иронически: операция «Оверлорд» осуществлялась «по плану», но не укладывалась «в график» [1153].
Генерал Понтер Блюментрит, начальник штаба у Рундштедта, писал в 1965 году: немецкий солдат «гибнет из-за глупой политики и дилетантского руководства Гитлера». По его мнению, немцы сдали Нормандию вследствие того, что Гитлер «приказал всеми силами удерживать побережье», а это «сделать нереально на пространстве в две тысячи километров» в условиях «безусловного господства союзников в воздухе», их «материально-технического превосходства» и «ослабленного за пять лет военно-экономического потенциала Германии». Блюментрит считал Рундштедта «рыцарем», «джентльменом» и «сеньором», обладавшим гораздо более широкими взглядами на проблемы, нежели Гитлер и Роммель. Рундштедт хотел отказаться от всей Франции южнее Луары и вести маневренные танковые сражения за Париж. Гитлер и Роммель настояли на том, чтобы «сосредоточиться на обороне берега и бросить туда все танковые корпуса» [1154].
Но нацисты сдали Нормандию не только по этой причине. Крушить автомобильные и рельсовые пути, мосты и коммуникации союзникам активно помогали французские партизаны – маки, парализуя передвижение немецких танков. Немцы свирепо мстили за диверсионные акты. Особенно в этом преуспела 2-я танковая дивизия СС «Дас рейх», раздосадованная потерями и срывами сроков передислокации из Монтобана на юге Франции в Нормандию. Она начала переброску танковых частей 8 июня, и на то, чтобы преодолеть 450 миль, ей потребовалось три недели (в обычных условиях она прошла бы это расстояние за несколько дней). Мстя за убийство сорока немецких солдат, «Дас рейх» устроила бойню в городке Тюль в Коррезе. «Это было 9 июня 1944 года, – вспоминала жительница города. – Когда я пришла из магазина домой, то ужаснулась, увидев мужа и сына повешенными на балконе. Эсэсовцы в тот день убили сто человек, Они заставляли женщин и детей смотреть на то, как они вздергивают свои жертвы на балконы и фонарные столбы возле домов» [1155].
Еще более страшная расправа произошла на следующее утро в деревне Орадур-сюр-Глан, где подразделение майора Адольфа Дикмана убило 642 человека, в том числе 190 школьников. Мужчин немцы расстреливали, женщин и детей заживо сожгли в церкви, а деревню спалили. Сообщалось, будто немцы сожгли в печи младенца, и Макс Гастингс не склонен полностью отвергать эту «дьявольскую выдумку». Деревня существует и сегодня, напоминая о том, каким изувером может быть человек по отношению к другому человеку. Гастингс тем не менее отметил: «Нельзя забывать о том, что Орадур – случай жуткий, но исключительный в войне на Западе, тогда как на Востоке такие расправы проводились повседневно, повсеместно и в национальном масштабе, начиная с 1941 года». Один из офицеров Дикмана – Ostkampfer(ветеран Восточного фронта), – делясь своими размышлениями по поводу Орадура с офицером из эсэсовской дивизии «Мертвая голова», сказал: «Для нас, герр Мюллер, это было как плюнуть и растереть» [1156].
4
«По натуре я человек не жестокий, – говорил Гитлер гостям за обедом 20 августа 1942 года. – Я поступаю так, как велит мне рассудок. Я рисковал жизнью тысячу раз, и тем, что еще жив, я обязан своей счастливой звезде» [1157]. Ангел-хранитель, оберегавший Гитлера, похоже, особенно поусердствовал во второй половине дня в четверг, 20 июля 1944 года. Гитлер любил вспоминать: «Тем, что я уцелел во время двух действительно опасных попыток убить меня, я обязан не полиции, а счастливой случайности». Один раз, 9 ноября 1939 года, он ушел из пивного бара в Мюнхене за десять минут до взрыва самодельной бомбы; в другой раз швейцарец выслеживал его три месяца в Бергхофе [1158]. Конечно, Гитлер соблюдал все предосторожности. «Насколько это было возможно, – говорил он, – я уезжал неожиданно и не предупреждал полицию». И офицеру по безопасности, штандартенфюреру ССГансу Раттенхуберу, и личному шоферу Эриху Кемпке было строжайше наказано никому, невзирая на ранги, не сообщать о том, «куда и когда я уезжаю, когда, куда и откуда возвращаюсь». Тем не менее Гитлер мог чувствовать себя в безопасности только в своей ставке, в сосновых борах Восточной Пруссии (теперь эти места польские), называвшейся Wolfschanze(«Волчье логово») по его давней нацисткой партийной кличке Волк.
«Здесь, в «Вольфшанце», – признавался Гитлер собеседникам вечером 26 ноября 1942 года, – я чувствую себя узником этих бункеров, и моя душа заперта» [1159]. Потому, может быть, и сегодня, когда посещаешь эти развалины, в них иногда вдруг раздается зловещее эхо. Йодлю «Вольфшанце» казался чем-то вроде «монастыря и концлагеря». Ставку обслуживали две тысячи человек, и здесь Гитлер провел восемьсот из 2067 дней своей войны. Бетонные стены Führer-bunker,личного бункера фюрера, где Гитлер ходил взад-вперед и «вынашивал идеи», были толщиной шесть футов, и он был оборудован вентиляцией, электрическим обогревом, горячим и холодным водоснабжением, кондиционированием воздуха. В «Волчьем логове» имелись два аэродрома, электростанция, железнодорожная станция, гаражи, узел связи, сауны, кинозалы, кафе-кондитерские.
Через многие годы после войны Дёниц заявлял: «Успешное англо-американское вторжение в Нормандию в июле (sic)1944 года стало следствием поражения нашего подводного флота, и теперь мы понимали, что у нас нет никаких шансов выиграть войну. Но что мы могли сделать?» [1160]. Не сверх меры лояльный Дёниц, конечно, а некоторые другие старшие офицеры в высшем германском командовании знали, что делать: избавиться от Гитлера. Латентная враждебность в отношениях между Гитлером и генералами присутствовала почти постоянно за исключением довольно краткого периода взаимного обожания, связанного с легкими победами начала войны. «Генштаб остается последней масонской ложей, которую я еще не ликвидировал», – сорвалось как-то с языка фюрера. В другой раз он выразился еще яснее: «Эти господа с малиновыми лампасами на штанах иногда кажутся мне еще более мерзкими, чем евреи» [1161]. Неудача под Москвой дала новую пищу для взаимных антипатий, а когда стало очевидно, что Германия терпит поражение, самые отважные из генералов решили, что пора действовать. О демократии никто и не думал, большинство заговорщиков хотели лишь убрать ефрейтора, некомпетентного и мешавшего договориться о мире, который, объективно говоря, только и мог уберечь Германию от советской оккупации.
И в четверг, 20 июля 1944 года, в 12.42 в одном из строений «Волчьего логова», где Гитлер проводил совещание, взорвалась двухфунтовая бомба, принесенная швабским аристократом, героем войны, полковником, графом Клаусом фон Штауффенбергом. Она находилась всего в шести футах от фюрера, внимательно изучавшего на карте данные воздушной разведки. Штауффенберг использовал британские взрыватели, не издававшие предательского шипения. Это было одно из семнадцати покушений на Гитлера, но не привело к нужному результату вследствие ряда случайных факторов: совещание было перенесено из бункера в наземное помещение; портфель с бомбой переставили под стол, положив его за массивную дубовую ножку; Штауффенберг успел зарядить не две, как планировалось, а только одну бомбу. «Свиньи!» – промелькнуло в голове фюрера. Можно сказать, что ему опять повезло, хотя не обошлось и без шока и мелких ранений: взрыв повредил ему барабанные перепонки, левый локоть, оставил не меньше сотни заноз в обоих бедрах, порезы на лбу и лице, распорол брюки, воспламенил волосы и часть одежды. «Поверьте мне, – говорил он потом за обедом секретарше Кристе Шредер, – для Германии это переломный момент. Теперь все пойдет по-другому. Я рад, что Schweinhunde(собачьи свиньи) сняли маски» [1162]. В тот же день в 14.30 Гитлер, Гиммлер, Кейтель, Геринг, Риббентроп и Борман встречали на железнодорожной станции Муссолини, фюрер приветствовал дуче левой рукой. Ефрейтор вдруг вспомнил, как однорукий полковник в спешке уходил из комнаты без желтого кожаного портфеля, обрывки которого были обнаружены среди руин. Его армейский адъютант, генерал Рудольф Шмундт получил тяжелые ожоги, ослеп и 1 октября умер от ран. «Не ждите от меня, что я буду осушать ваши слезы, – сказал Гитлер фрау Шмундт. – Вы должны утешать меня» [1163]. Помещение оперативного штаба, где взорвалась бомба, не сохранилось; на том месте поставлен мемориальный камень в память о Штауффенберге. (21 июля в час ночи его расстреляли, потом эсэсовцы откопали его останки, и где они теперь – неизвестно.)
Черчилль назвал заговорщиков «отважнейшими среди лучших». Но их было не так много, и в большинстве своем это были упертые националисты, а не демократы-идеалисты, какими их изображает Голливуд [1164]. 5764 человека были арестованы в 1944 году за соучастие в заговоре и, наверное, почти столько же – в 1945-м. Тем не менее реально участвовали в организации покушения не более ста человек, знавших, по крайней мере, о том, что именно готовится. Среди них были такие фигуры, как фельдмаршал фон Вицлебен, генерал Эрих Гёпнер, генерал Фридрих Ольбрихт, фельдмаршал Понтер фон Клюге [1165]. Выдумка то, что заговорщиков повесили на струнах от фортепьяно; их повесили на скотобойных крюках в берлинской тюрьме Плётцензее, а отснятый фильм отправили Гитлеру в «Вольфшанце», который он с наслаждением не раз смотрел.
Трудно сказать, кого еще представляли заговорщики, кроме самих себя. Идеи графа Хельмута фон Мольтке относительно послевоенной демократии касались только лишь выборов местных советов. Клаус фон Штауффенберг и Карл Гёрделер [1166]хотели возвратить Германию к границам 1939 года, включавшим демилитаризованные Рейнскую область и Судеты. (Штауффенберга при всем желании не назовешь демократом. Он презирал тех, кто доказывал, что «все люди равны», считал «естественной» иерархию, противился присягать «мелкому буржуа» Гитлеру и относился к нему с классовым пренебрежением. Находясь в Польше в 1939 году в роли штабного офицера, граф видел в поляках «сброд евреев и полукровок», с которым можно иметь дело только «при помощи кнута». Он даже венчался в стальном шлеме [1167].) И другие заговорщики, как, например, Ульрих фон Хассель [1168], признавали Германию только в имперских границах 1914 года, а в них оказывался и северо-запад Польши, из-за которой, собственно, и ввязались в войну Британия и Франция.
Сомнительны были и расчеты заговорщиков на мир с Британией: она уже не могла единолично принимать такие решения. Война велась альянсом Британии, России и Соединенных Штатов, президент Рузвельт еще в январе 1943 года выдвинул требование безоговорочной капитуляции Германии, и для Лондона было бы безумием пойти на переговоры с немцами за спиной союзников. Один из старших дипломатов в германском департаменте Форин оффиса, сэр Фрэнк Роберте, написал в автобиографии: «Если бы у Сталина создалось впечатление, будто мы контактируем с немецкими генералами, стремящимися уберечь Германию от России, то это могло бы побудить его попытаться снова договориться с Гитлером» [1169].
Британскую позицию некоторым образом выразил сэр Дарси Осборн [1170]в разговоре с папой Пием XII. Когда его святейшество сообщил о том, что группы Сопротивления в Германии «заявляют о своих намерениях или желаниях осуществить смену правительства», британец ответил: «Почему бы им не оставить все как есть?» В любом случае маловероятно, чтобы союзники могли оказать заговорщикам реальную помощь. В материально-техническом содействии не было особой необходимости, а моральная поддержка не принесла бы практической пользы. Любые обещания в отношении устройства Германии после Гитлера были бы условными и зависящими от обстоятельств; Британия уже познала пруссачество в 1914—1918 годах и вряд ли смогла бы поверить в какие-либо посулы насчет демократии. Для британцев прусский милитаризм был так же непривлекателен, как и нацизм, и они вряд ли могли отличить немецких национал-консерваторов от национал-социалистов. Не случайно Идеи сказал как-то, что «у заговорщиков имелись свои мотивы, но они явно не исходили из желания помочь нашему делу».
В этом ключе становится понятным и спонтанное заявление несменяемого заместителя министра иностранных дел сэра Алека Кадогана: «Как обычно, немецкая армия хочет, чтобы мы спасли ее от нацистского режима». Гёрделер, обещая устранить Гитлера в декабре 1938 года, попросил взамен Данциг, колониальные уступки и беспроцентный кредит в размере 500 миллионов фунтов стерлингов. Кадоган записал в дневнике иронически: «Мы поставляем товар, а Германия дает нам IOU» [1171]. [1172]Министре ним согласился. Невиллу Чемберлену в Германии мерещились «гитлеровские якобиты», а лорд Галифакс жаловался: «Немцы хотят, чтобы мы делали для них их же революции».
Убийство Гитлера могло способствовать созданию идеалистической Dolchstosslegende(легенды о предательском ударе в спину) после завершения войны в 1945 году или в случае ее продолжения вермахтом. В 1918 году вина за поражение в Первой мировой войне возлагалась на домашних капиталистов, евреев, социалистов, аристократов и разного рода предателей. Так и новые мифологи могли доказывать, что клика аристократов, либералов, космополитов и христиан, действовавшая в сговоре с британской разведкой, убила Гитлера в то время, когда он уже был готов применить секретное оружие, которое уничтожило бы армии союзников. Можно не сомневаться в том, что подобная легенда многие годы служила бы поводом для возрождения реваншизма.
Союзникам необходимо было выиграть войну. Но, с другой стороны, ее должен был проиграть безусловно и персонально сам Гитлер. Его самоубийству в бункере следовало вписать последнюю страницу в страшную историю нацизма, с тем чтобы открылась первая глава в истории новой, благочестивой и миролюбивой, Германии [1173]. Если бы генералы все-таки убили Гитлера в 1944 году – с британской помощью или без оной – и если бы таким образом был достигнут компромиссный мир, то современные немцы и сегодня задавались бы вопросом: а не могли фюрер выиграть войну? Всегда нашлись бы ворчуны, заявляя, что фюреру не дали совершить очередной искусный маневр, делать которые он был большой мастак. И еще: если бы союзники не оккупировали Германию по просьбе правительства, сформированного после Гитлера, в рамках мирного урегулирования, то неизвестно, вскрылись бы и стали бы достоянием гласности все факты о холокосте.
Можно сомневаться и в том, что убийство Гитлера летом 1944 года могло ускорить завершение войны. Как писал историк Петер Хоффман, «Геринг объединил бы всю нацию, апеллируя к volkischи национал-социалистическим идеалам и поклявшись следовать заветам фюрера и удвоить силы для того, чтобы сокрушить врагов». Если бы место фюрера занял Геринг – или скорее всего Гиммлер, контролировавший СС, – и не сделал тех стратегических ошибок, которые допустил Гитлер в последние месяцы войны, то нацистская Германия могла еще продолжать сражения. До июня 1944 года Германия нанесла союзникам гораздо более значительный урон. Мир, достигнутый в результате переговоров, избавил бы немцев от новых жертв, спас бы миллионы жизней в Европе и ускорил бы завершение войны с Японией на Дальнем Востоке, хотя и позволил бы немцам выйти сухими из воды. Но перемирие, достигнутое на основе ложного допущения, будто война была развязана и велась по воле одного человека, а не при одобрении и поддержке немецкого народа, вряд ли привело бы к установлению в Европе столь длительного и прочного мира, в условиях которого мы сегодня живем.
5
24 июля 1944 года Черчилль выступил в военном кабинете с предупреждением о том, что на нас «в любую минуту могут полететь ракеты». Он имел в виду немецкое «чудо-оружие», сверхзвуковую баллистическую ракету «Фау-2». Ее «напарница» – летающая бомба «Фау-1» – терроризировала Южную Англию уже полтора месяца, несмотря на то, что бомбардировщики разрушили пятьдесят восемь из девяноста двух пусковых установок. После доклада Брука о ходе кампании в Нормандии Черчилль рассказал о своей трехдневной поездке в Шербур, Арроманш и Кан: «Побывал во многих войсках – никогда еще не видел таких образцовых солдат – отлично выглядящих солдат – не хватает только хорошей погоды. Долго разговаривал с (Монтгомери) – у него канарейки – две собаки – шесть ручных кроликов – любят играть с собаками – жуткая бомбежка Кана… прекрасно провели разминирование гавани Шербура» [1174]. Пока премьер-министр рассказывал о зверинце Монти, адмирал Каннингем записывал в дневнике: «ПМ переполнен впечатлениями от поездки во Францию и склонен больше говорить, чем слушать» [1175]. Побывал бы он на совещаниях у Гитлера. Черчилль все-таки умел слушать других и принимать советы, даже если они ему не нравились. После покушения Гитлер вообще почти перестал верить в правдивость докладов своих генералов, подозревая их если не в соучастии, то в симпатиях к заговорщикам.
К 24 июля союзники потеряли во Франции 122 000 человек убитыми, ранеными и попавшими в плен, немцы – 114 000 (в том числе 41 000 – пленными). На место Рундштедта фюрер назначил решительного и энергичного Понтера фон Клюге, который к лету 1944 года успел подлечиться после автокатастрофы в России. Он же 17 июля временно подменил и Роммеля, тяжело раненного в голову: его автомобиль обстреляли с воздуха. Операция «Оверлорд» завершилась, начинался второй этап вторжения – операция «Кобра»: прорыв с береговых плацдармов на юг и восток центральной Франции. Британская 2-я и канадская 1-я армии должны были сковать главные немецкие силы восточнее Кана, а 1-я американская армия Омара Брэдли и 3-я американская армия Паттона – продвигаться в глубь страны.
Наступление началось ковровой бомбардировкой Сен-Ло и близлежащих районов: тяжелые бомбардировщики Спаатса сбросили 4200 тонн взрывчатки. (Из-за недолета под бомбами погибли пятьсот американцев, в том числе генерал-лейтенант Лесли Дж. Макнэр, занимавшийся комплектованием полевой армии; его тело распознали только по трем звездочкам на воротнике.) Хотя Гитлер 27 июля и выделил фон Клюге дополнительные дивизии из 15-й армии, американцы прорвались через бреши в немецкой обороне, созданные бомбардировками, и к концу месяца VII корпус Коллинза взял Авранш. Это позволило американским войскам развить наступление в западном направлении в Бретань и на восток к Ле-Ману, следуя главному принципу Паттона: «о флангах должен беспокоиться противник, а не мы» [1176]. Гитлер потребовал от Клюге контратаковать Мортен и Авранш, но наступление 8 августа захлебнулось под ударами британских ВВС. Огромный контингент немецких войск оказался под угрозой окружения американцами с юго-запада и британцами и канадцами – с севера. Союзники почти замкнули клещи вокруг района шириной восемнадцать и глубиной десять миль, известного теперь как «фалезско-аржантанский котел»; оставался лишь узкий коридор – «фалезский проход». Союзники не закрыли горловину: видимо, не хватило взаимопонимания, да и личные отношения между Монтгомери, Брэдли и Паттоном могли быть получше. 16 августа Клюге приказал войскам отходить, предупредив Йодля в ОКВ: «Неосуществимые надежды губительны. Их не может реализовать никакая сила в мире, никакие приказы» [1177]. Под Фалезом танковая группа «Запад», состоявшая из 7-й и 5-й танковых армий, потеряла убитыми, ранеными и пленными 50 000 человек, потери союзников составили 29 000 человек [1178]. Эйзенхауэр, побывавший в «котле» через сорок восемь часов после сражения, назвал поле битвы «одним из самых кровавых» во Второй мировой войне: «Невозможно было пройти по дорогам и полям, заваленным разбитой техникой и трупами». То, что предстало его глазам, «мог описать только Данте»: «Буквально сотнями ярдов надо было переступать через мертвые и разлагающиеся тела» [1179]. Союзные истребители-бомбардировщики делали по 3000 самолетовылетов в день, и из «котла» смогли вырваться лишь перемолотые остатки прежде грозных немецких 5-й танковой армии, 7-й полевой армии и танковой группы «Эбербах».
Все же из Фалезского «мешка» выбрались 20 000 немецких солдат и офицеров вместе со своими 88-мм орудиями. Это не реабилитировало фон Клюге, и его 17 августа сменил фельдмаршал Модель. После войны Брэдли и Монтгомери обменялись взаимными обвинениями в излишней осторожности, проявленной под Фалезом. Как бы то ни было, после поражения, нанесенного фон Клюге, союзники быстро продвинулись к Сене и 23—25 августа освободили Париж. В числе тридцати девяти дивизий, участвовавших во вторжении в Нормандию, была и одна французская, 2-я бронетанковая, которой командовал генерал Леклерк (настоящее имя виконт Жак Филипп де Отклок). Под Фалезом она отважно сражалась в составе американской 5-й армии, и ее удостоили чести первой войти в Париж, хотя это и не вызвало особой признательности со стороны лидера «Свободной Франции» генерала де Голля.
В 1956 году де Голль совершал тихоокеанский круиз вместе с женой, и в группе сопровождения был журналист из агентства Франс Пресс Жан Мориак, сын католика-романиста, нобелевского лауреата Франсуа Мориака. Когда Мориак-сын спросил, знает ли он самую лучшую песню Шарля Трене «Douce France»(«Сладкая Франция»), де Голль резко ответил: «Сладкая Франция? Нет в ней ничего сладкого!» [1180]. Однако де Голль никогда не скупился на красноречие, мужественно и решительно защищая свою страну даже тогда, когда ему приходилось делать это практически в одиночку. Англосаксы могли видеть в нем монстра неблагодарности и непокорности, но для него важнее всего было отстоять достоинство и самоуважение своей нации. Сам Черчилль никогда не говорил, что для него самым тяжелым был Лотарингский крест [1181], за него это сказал его офицер связи при де Голле генерал Луис Спирс, знавший де Голля лучше всех среди британцев [1182]. И Спирс искренне боготворил де Голля, несмотря на то, что француз временами и раздражал его.
Примеров неблагодарности де Голля по отношению к британцам – множество. «Вы думаете, что я заинтересован в том, чтобы Англия выиграла войну? – сказал он однажды Спирсу. – Вовсе нет. Я заинтересован только в том, чтобы победила Франция». Спирс заметил: «Но это одно и то же». И де Голль ответил: «Никак нет, по крайней мере в моем понимании». Когда канадский офицер изъявил желание перед днем «Д» вступить в организацию «Свободная Франция», но признался, что симпатизирует британцам, де Голль гневно сказал: «Я ненавижу англичан и британцев, понимаете вы это, я ненавижу англичан и американцев. Идите прочь!» [1183]. В 1940—1944 годах де Голль, можно сказать, «ел из рук Британии». Он вступил на землю Франции 14 июня, больше чем через неделю после дня «Д», нанес однодневный визит в Байё, затем отправился в Алжир и вернулся во Францию только 20 августа. За это время 3-я армия Паттона в конце июля прорвалась из Авранша и прошла всю Бретань. Союзникам отважно и эффективно помогали партизанские отряды французского Сопротивления – «резистанты» (resistants)и «макизары» (maquisards),действовавшие отдельно от «Свободной Франции» де Голля. Они сыграли большую роль в сковывании немецких танковых сил. Де Голль же мало чем мог помочь, находясь в Северной Африке.
Надо отдать должное немецкому коменданту Парижа генералу Дитриху фон Хольтицу, принявшему историческое решение сохранить французскую столицу. «Париж должен быть разрушен до основания, – приказывал фюрер. – Не должно остаться ни одного собора или монумента». Для полного уничтожения германское верховное командование предназначило семьдесят объектов – мостов, заводов и национальных архитектурных шедевров, включая Эйфелеву башню, Триумфальную арку и собор Парижской Богоматери. Гитлер постоянно интересовался: «Горит ли Париж?» Хольтиц сознательно не исполнял приказы фюрера, и в результате столица Франции избежала ожесточенных боев, которые немцы вели примерно в то же время в Варшаве, когда погибло более двухсот тысяч поляков, а город превратился в руины. Хольтиц предпочел сдаться в плен регулярным союзным войскам, заявив шведскому дипломату, который обо всем договаривался с союзниками: он не желает остаться в истории «человеком, разрушившим Париж».
Освобождая Париж, генерал Леклерк потерял 76 человек, хотя на улицах погибло 1600 парижан, в том числе 600 мирных граждан, не имевших никакого отношения к восстанию. Сегодня по всему городу отмечены места, где пали солдаты и «резистанты», и французы чтят их отвагу и самопожертвование. Хотя всем известно, что Леклерк освобождал Париж по той простой причине, что Эйзенхауэр именно для этой цели снял его 2-ю бронетанковую дивизию с более важных сражений, которые вели британские, американские и канадские войска и на севере, и на юге Франции против отборных немецких дивизий. Исходя из политических и престижных соображений, де Голль упросил Эйзенхауэра разрешить, чтобы первыми в Париж вошли французские части. Верховный главнокомандующий сдержал слово, приказав 22 августа Леклерку идти в Париж. Де Голль наставлял Леклерка, чтобы его танки непременно опередили американцев, а Эйзенхауэр, не желая лишать де Голля лучей славы, воздерживался от визита в город до 27 августа.
Есть доля правды в том, что для союзников Париж, как и ранее Рим, не был главной стратегической целью, а его взятие имело в большей мере политическое значение. Историк оккупации Франции Йен Аусби писал: «Плотность населения и сосредоточие культурных памятников исключали воздушные налеты и артиллерийские обстрелы. На вооруженный захват города требовалось время, и он мог привести к многочисленным жертвам, в то время как кампания уже выбилась из графика и вызвала большие потери. Кроме того, Париж не играл никакой существенной тактической роли». Для Омара Брэдли Париж вообще был «некоей точкой на карте».
Первые танки Леклерка (предоставленные американцами «шерманы») покатились по улице Риволи в 9.30 в пятницу, 25 августа. В документе о капитуляции, подписанном Леклерком и Хольтицем, Британия и Соединенные Штаты даже не упоминались. Германские войска сдавались только французам. Аналогичным образом, когда де Голль приехал в Париж и выступил с речью в «Отель де Виль», он заявил: «Париж освобожден французским народом, при помощи армий Франции, при помощи и поддержке всей Франции, Франции сражающейся, истинной, Франции на века». Он тоже не упомянул союзников. На следующее утро, в субботу, 26 августа 1944 года, де Голль возглавлял парадное шествие от Триумфальной арки к Елисейским Полям на благодарственную службу в соборе Парижской Богоматери. Когда лидер национального совета французского Сопротивления Жорж Бидо ненароком выступил вперед, де Голль прошипел: «Чуть-чуть назад, пожалуйста» [1184]. Все лавры принадлежат только ему.
Глава 16
НА ЗАПАДНЫХ РУБЕЖАХ
август 1944 – март 1945
Герр Гитлер говорил, что при взрыве бомбы 20 июля его спасло провидение. Я думаю, что с чисто военной точки зрения мы можем с ним согласиться. Для союзников было бы тяжело на завершающем этапе борьбы лишиться такого военного гения, как ефрейтор Шикльгрубер, вносящего столь значительный вклад в нашу победу. Уинстон Черчилль в палате общин, 28 сентября 1944 года
1
После дня «Д» и до капитуляции Германии западные союзники воевали в Европе еще одиннадцать месяцев, наталкиваясь временами на фанатичное сопротивление немцев, а в Арденнах отбивая жесточайшее контрнаступление. Здравомыслящие немцы тем не менее понимали, что после разгрома группы армий «Центр» на Востоке и падения Парижа на Западе война, по сути, проиграна. Это продемонстрировали и генералы, организовавшие покушение на Гитлера, чего они и не пытались делать, когда положение на фронтах их устраивало. Бросить Фалезский «котел» фельдмаршала фон Клюге заставило вторжение союзников на юге Франции, начавшееся 15 августа 1944 года высадкой войск численностью 86 000 человек только лишь в первый день (операция «Энвил»). Разговоры о секретном сверхоружии могли еще как-то воздействовать на простых солдат, но старший офицерский корпус знал истинное положение дел. Степень веры в вооруженных силах Германии в Гитлера и победу была тем меньше, чем выше звание было у немецкого офицера. Исключение составляли закоренелые нацисты-генералы, такие как Вальтер Модель, Фердинанд Шёрнер и Лотар Рендулич.
