Текст книги "Смерч войны"

Я всегда ненавидел снег, Борман, я всегда его ненавидел. Теперь я знаю почему. Это было дурное предчувствие. Адольф Гитлер – Мартину Борману 19 февраля 1942 года

1

19 мая 1940 года, когда победа над Бельгией и Голландией была практически обеспечена, Гитлер получил презент – 92-страничный очерк жизни и военной теории генерала, графа фон Шлиффена, написанный в 1921 году Гуго Рох-сом. Подарил ее фюреру верный слуга, попечитель хлебосольства и придворный шут в рейхсканцелярии Артур «Вилли» Канненберг ^[265]. Если Гитлер и испытывал к кому-либо дружеские чувства, то Канненберг, очевидно, был одним из тех людей. Подарок был удачный и своевременный. Именно Шлиффен, начальник германского генштаба в 1891 – 1906 годах, разработал план военной кампании на два фронта, включающий стремительный бросок через Бельгию и мощный обхватывающий маневр правого фланга, завершающийся взятием Парижа. Он умер в 1913 году, за год до того, как его план начал реализовываться, и, как говорят, уходя из жизни, генерал сказал: «Сохраняйте силу на правом фланге!» Его преемник Хельмут фон Мольтке-младший нарушил завет военного теоретика: в результате Германия четыре года вела окопную войну на западе, в которой довелось поучаствовать и Гитлеру, и в конце концов проиграла войну на два фронта.

Гуго Рохс стремился и исследовать военную стратегию, и показать «характер немецкой нации», веря в то, что прусский аристократ воплощает в себе трудолюбие, скромность и добропорядочность – Шлиффен, например, протестовал против бомбардировок мирного населения во время франко-прусской войны, – но не эти идеи интересовали Гитлера в подарке Канненберга ^[266]. По многочисленным пометкам можно заключить, что прежде всего волновало немецкого вождя. Он оставил тридцать два карандашных замечания на полях двадцати страниц четвертой главы «План войны на два фронта по Шлиффену»: в ней ясно указывается на то, что для Германии опасно вести одновременно две войны – на востоке и на западе. Однако профессиональный подхалим Канненберг выделил совсем другие строки:

«Повторю еще раз. Пока Шлиффен стоял во главе генерального штаба, оборона рейха находилась в надежных руках. Шлиффен был убежден: он и его армия равноценны любой коалиции. Совершенно верно!.. Шлиффен обладал редчайшим даром верить в победу, проистекавшим из непокорной и неодолимой силы духа, свойственной истинному вождю – фюреру, который, подобно силам природы, сокрушает все препятствия и любые противодействия».

Автор не совсем прав. Почему «Совершенно верно!», если Германия проиграла войну на два фронта? Сомнительно и замечание насчет «равноценности любой коалиции». Но Гитлер, очевидно, принял к сведению ультрапатриотические заклинания Рохса, в том числе и о роли фюрера, и это отчасти объясняет, почему он повторил ошибки кайзера и Гинденбурга, развязав войну на два фронта, и последовал примеру шведского короля Карла XII и Наполеона, напав на Россию. Гитлер гордился своими историческими познаниями, однако история, похоже, его ничему не научила.

Судя по карандашным пометкам на полях четвертой главы книги о Шлиффене, Гитлер обратил внимание и на такое утверждение Рохса: «После того как будет разрешена проблема Франции, уничтожена английская армия и Германия победоносно укоренится на Сене, все остальное, по Шлиффену, устроится само собой». По мнению Рохса, Шлиффензнал, что российскую армию надо рассматривать «как еще одного врага» и сражаться в случае необходимости «против русских орд» ^[268]. Поскольку Гитлер скорее всего аннотировал книгу до 29 июля 1940 года, когда он приказал Кейтелю готовить план вторжения в Россию, его карандашные пометки свидетельствуют о том, что фюрер задумал нападение на Советский Союз еще раньше, впервые сделав недвусмысленные намеки на такую перспективу шестнадцать лет назад в «Майн кампф». По крайней мере можно утверждать, что идея вторжения в СССР приобрела четкие очертания в 1940 году под влиянием образа некоего вождя, способного «сокрушать все препятствия и любые противодействия» преимущественно силой воли, которая, подобно силам природы, делает фюрера и его армию «равноценными любой коалиции». Как бы несуразно это ни звучало, похоже, так оно и было.

Напав на Советский Союз, не поставив прежде на колени Великобританию, Гитлер совершил очередную грубейшую ошибку. Естественно, он недооценил способность русских людей спокойно переносить мучительные испытания. Но его действия вызывались и глубокой озабоченностью своей смертностью. «Я хорошо знаю, что не дотяну до среднего возраста обыкновенного человека, – признавался фюрер в кругу избранных, объясняя, почему он «не пропивает и не прокуривает жизнь» ^[269]. Поздним вечером 17 октября 1941 года в разговоре с рейхсминистром Фрицем Тодтом и гауляйтером Фрицем Заукелем о европеизации степей Гитлер сказал: «Я не увижу всего этого, но через двадцать лет Украина станет родным домом для еще двадцати миллионов человек, помимо коренных жителей» ^[270]. Гитлер был убежден: никто, кроме него, не решит задачу расширения Lebensraum,но знал, что жизнь его будет коротка, и потому стремился ускорить приближение заветной цели. «Мне повезло, что я занялся политикой в тридцать лет, – говорил он в конце 1941 года приближенным. – В сорок три года я стал канцлером рейха, а сейчас мне пятьдесят два… С возрастом оптимизм иссякает. Пружины слабеют. После неудач 1923 года («пивного путча» и заточения в Ландсберге) у меня было только одно желание – вернуться в седло. Сегодня я на это не способен. Осознание своей неспособности деморализует» ^[271].

Отчасти ощущение уходящей энергии побудило Гитлера начать Мировую войну чуть ли не сразу после того, как ему исполнилось пятьдесят лет (в апреле 1939 года), а затем напасть и на СССР.

Конечно, свою роль сыграли и три главных стержня его политико-идеологического кредо. Как отмечал Йен Кершоу, фюрер руководствовался тремя основными и неизменными догмами: Германия должна доминировать в Европе, раздвинуть Lebensraumи свести счеты с евреями ^[272]. Этим постулатам Гитлер оставался верен с двадцатых годов и до конца своих дней. Все они могли быть реализованы только завоеванием России, и ни один из них не мог быть воплощен в жизнь по отдельности.

Можно привести и другие мотивы. 1 февраля 1941 года Гитлер вызвал к себе Федора фон Бока, получившего звание фельдмаршала во время массового награждения высокими чинами 19 июля 1940 года, и принял его «чрезвычайно радушно». Судя по дневниковой записи фон Бока, фюрер сказал ему: «Джентльмены в Англии не столь глупы. Они скоро поймут, что продолжать войну бессмысленно, если мы повергнем Россию». Бок спросил: «Возможно ли принудить русских к миру?» Гитлер ответил: «Если оккупация Украины, падение Ленинграда и Москвы не заставят их подписать мир, то мы пойдем дальше, по крайней мере до Екатеринбурга» ^[273]. Поскольку Екатеринбург, с двадцатых годов называвшийся Свердловском, находится в 880 милях к востоку от Москвы на Урале, то нет никаких сомнений в том, что Гитлер был уверен в легкой, скорой и полной победе. Затем он добавил со странной улыбкой: «Я полагаю, что мы пройдем по России как ураган». Сказав это, фюрер убрал свою непонятную ухмылку.

Расчет фюрера был прост. Дефицит рабочей силы в Германии (занятость мужчин в 1939—1944 годах сократилась с 25,4 до 13,5 миллиона) можно восполнить трудом рабов (к сентябрю 1944 года покоренные страны поставят 7,5 миллиона человек) и бывших солдат, демобилизованных после завоевания России ^[274]. Нефть Баку обеспечит топливом немецкие танки, грузовики, самолеты и корабли, а Украина накормит весь рейх.

В 1941 году Советский Союз имел больше солдат и танков, чем весь остальной мир, и почти равное количество самолетов. Конечно, Гитлеру это было хорошо известно. Когда Гальдер заметил, что у русских десять тысяч танков, Гитлер четверть часа бурчал и по памяти называл ежегодное производство танков в СССР за последние двадцать лет ^[275]. В соответствии с представлением Гитлера об арийской высшей расе немцы настолько превосходили славян, что их численность для него не имела никакого значения. По этой же причине, очевидно, он не посчитал нужным использовать визит в Берлин в апреле 1941 года министра иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуоки для того, чтобы вынудить Советский Союз сражаться на два фронта. Гитлер мог поделиться своими планами с Токио и предложить японцам определенные территории на востоке в обмен на согласие напасть на Россию одновременно с немцами, но он не сделал ни того ни другого, хотя и понимал, что затевает величайшую военную кампанию в своей жизни. Отвлечение русских дивизий от Ленинграда, Москвы и Сталинграда для защиты Сибири и Дальнего Востока от японцев было бы бесценным подспорьем для Гитлера в 1942 и 1943 годах. Если бы Япония захватила Сибирь – в стратегическом отношении это не было невозможным, – то Россия лишилась бы огромных топливных ресурсов ^[276]. Япония входила в Ось, и с Японией Гитлер собирался через восемь месяцев воевать против Америки. «То, что Гитлер не заручился поддержкой Японии в войне с Советским Союзом, – писал биограф Рузвельта Конрад Блэк, – следует считать одним из его самых серьезных промахов» ^[277].

Еще один промах Гитлер допустил, вторгшись в Россию 22 июня: дни потом становились все короче, а фактор дневного времени был исключительно важен для преодоления безбрежных пространств России, прежде чем осенняя распутица и снега заблокируют всякое движение. Вторжение первоначально планировалось на 15 мая, но эта дата так и не была утверждена. Когда Гальдер сообщил Гитлеру о готовности транспорта, фюрер назначил нападение на 22 июня: более ранние сроки казались неприемлемыми из-за на редкость сырой весны. Вторжение в Грецию намечалось в увязке с нападением на Россию и не могло повлиять на перенос сроков «Барбароссы». Скорее, он был вызван темпами поражения Греции и необходимостью переоснастить танки после трудных дорог Балкан. Бытует мнение, будто Гитлер выиграл бы войну с Россией до прихода зимы, если бы не передвинул сроки наступления с 15 мая на 22 июня, но его биограф Йен Кершоу считает такой взгляд «упрошенным» ^[278]. Стояла слишком сырая погода, не позволявшая начать вторжение раньше: тяжелым танкам и грузовикам пришлось бы идти по непролазной грязи. Погода в 1941 году явно не симпатизировала Гитлеру. Нередко высказывается и другое суждение: Гитлеру не следовало впутываться в кампанию на Балканах, в Греции и на Крите в апреле и мае 1941 года, эти действия лишь оттянули вторжение в Россию. Однако все выглядит иначе: именно из-за того, что не мог пойти в Россию до июня, Гитлер начал кампанию на юге Европы и в Средиземноморье.

По крайней мере нельзя сказать, что Гитлер был одинок в желании «свести счеты с большевиками». На последнем перед вторжением военном совещании 14 июня с генералами ни один из них не выразил возражений против потенциально самоубийственной войны на два фронта, в какой все они без исключения имели несчастье участвовать и потерпеть поражение четверть века назад. Возможно, они думали, что уже поздно даже пытаться переубеждать фюрера; может быть, генералы по карьеристским соображениям не хотели показаться слабодушными и закрывали глаза на очевидные риски и ловушки. Но факт остается фактом: никто не высказал ни единого слова сомнений или критики, даже руководители вермахта Браухич и Гальдер ^[279]. «Все генералы ОКВ и ОКХ, с кем я разговаривал после совещания, – вспоминал Хайнц Гудериан, – демонстрировали непоколебимый оптимизм без малейших признаков нерешительности или колебаний» ^[280]. Сам Гудериан утверждает, будто его посещали мысли о том, что Гитлер втягивает Германию в гибельную для нее войну на два фронта, к которой страна была подготовлена даже в меньшей степени, чем к войне 1914 года ^[281]. Генерал Понтер Блюментрит отметил в письме (до сих пор не опубликовано) в 1965 году: «Не добившись мира на западе, Гитлер проиграл всю войну уже тогда, когда в 1941 году напал на Россию» ^[282]. Он не говорил об этом Гитлеру, если даже и думал таким образом.

«Я пытался отвратить Гитлера от войны на два фронта, – утверждал и начальник вооружений люфтваффе Эрхард Мильх в Нюрнберге. – Полагаю, то же самое делал Геринг. Мне это не удалось» ^[283]. В действительности Геринг придерживался другого мнения. В мае 1946 года он говорил психиатру: «Фюрер был гением. Планы операций против Польши и Франции создавал он. План вторжения в Россию гениален. Но он плохо исполнен. Кампания в России могла завершиться в 1941 году, и успешно» ^[284]. Когда Герингу сказали, что Рундштедт назвал план нападения на Россию «глупым», бывший рейхсмаршалл поморщился и ответил: «Все армейские генералы вдруг стали умнее Гитлера. Когда он был у власти, они прислушивались к каждому его слову и были рады получить у него совет» ^[285]. Справедливое замечание.

Еще одним человеком, кто мог бы предупредить Гитлера о рискованности вторгаться в крупнейшую страну мира с населением 194 миллиона человек (в Германии до войны насчитывалось 79 миллионов), был начальник штаба ОКВ Вильгельм Кейтель. Когда в Нюрнберге его спросили, почему он не выступил против планов Гитлера, Кейтель ответил: фюрер опасался, что Россия отрежет Германию от румынской нефти (Германия ежемесячно получала из Румынии 150 000 тонн нефти, почти половину того объема, который требовался рейху для войны; 100 000 тонн поглощали люфтваффе). «Нападение на Россию было безрассудным, – согласился Кейтель, – но я верил в Гитлера. Сам же я очень мало знал о реальном положении дел. Я не тактик, и мне ничего не было известно о военных и экономических возможностях России. Как я мог все это знать?» ^[286]. Ответ, конечно, несерьезный. Некто другой, а именно Кейтель, должен был поинтересоваться военной и экономической мощью России, прежде чем нападать на нее: как начальник штаба ОКВ он был одним из трех главных военных стратегов Гитлера. Кейтель утверждал, будто он не раз советовал фюреру поставить на его место более способного тактика: «Но он сказал, что эти вопросы входят в его обязанности как верховного главнокомандующего» ^[287].

Гитлера вполне устраивал на посту начальника штаба человек, не уверенный в своих стратегических и тактических способностях. В отличие от Рузвельта, у которого штаб армии возглавлял Джордж Маршалл, и Черчилля, назначившего сэра Алана Брука начальником имперского генерального штаба, Гитлер не терпел советников, знавших больше, чем он, о военной стратегии и способных вмешиваться в его планы. «Я всегда хотел быть сельским джентльменом, лесничим, – говорил Кейтель после войны. – Видите, в какую передрягу я попал только из-за того, что оказался слаб и плыл по течению? Я не создан для того, чтобы быть фельдмаршалом». Кейтель признавал также: когда ему предложили занять место Бломберга, он «не чувствовал себя готовым брать на себя такую ответственность». «Это случилось неожиданно для меня, и у меня даже не было времени для того, чтобы хорошенько подумать. События развивались слишком быстро. Вот как все вышло» ^[288].

Помимо «передряг», Кейтеля ждала петля за все зверства, которые он санкционировал. Человек-ноль Кейтель всегда и безусловно подчинялся Гитлеру: «Я прошел через многие младшие ступени, служа в штабе, но со мной рядом всегда находились профессиональные солдаты, подобные мне. Поэтому все, что говорил мне Гитлер, я воспринимал как приказ офицера… Но этот старший офицер был политик, и его взгляды могли не совпадать с моими убеждениями» ^[289]. Однако Кейтель не мог постоять ни за себя, ни за армию, и за тридцать шесть лет службы в нем выработался инстинкт послушания, превратившийся в раболепие в процессе триумфального завоевания Гитлером Рейнской области, Австрии, Судет, Праги, Польши и Франции.

Пример Кейтеля иллюстрирует то, как Гитлер подмял под себя офицерский корпус, который, несмотря на унизительное поражение в 1918 году, все еще гордился великим наследием Пруссии и своим местом в германском обществе. Другое объяснение того, почему генералы не возразили против операции «Барбаросса», приводит Лиддел Гарт. Историк, беседовавший со многими из них после войны, писал: «Подобно другим специалистам, они были наивны за рамками своей профессии. Гитлер мог развеять их сомнения по поводу авантюры в России посредством политической «информации», аргументирующей необходимость операции и доказывающей, что внутренняя слабость России лишает ее военной силы» ^[290]. Гитлер был мастер дезинформации, и на этот раз он применил ее против собственных генералов.

Гитлеру в его окружении не хватало человека, который предупредил бы его об опасностях вторжения в Россию. Сам же он, по словам Рундштедта, считал: «Надо лишь вышибить дверь, и вся прогнившая структура разом рухнет». Заявление, прямо скажем, поразительно самонадеянное. В Центральном музее Вооруженных Сил РФ в Москве любой может посмотреть на две тонны Железных крестов, которыми Гитлер собирался наградить тех, кто захватит город. Фюрер был убежден в том, что вследствие расправ над генералитетом в тридцатых годах, врожденной неэффективности и жестокости коммунистической системы и поражений Красной Армии в Финляндии Советский Союз моментально развалится. Но не учел одного: непокорности русского солдата-фронтовика, который, несмотря на отвратительное командование, неадекватную подготовку и плохое вооружение, уже в первый год войны изменил ход истории своим мужеством и стойкостью ^[291]. Солдат Красной Армии фаталистически верил в то, что должен жертвовать жизнью ради Родины-матери, а политкомиссары, имевшиеся в каждой части, прекрасно владели техникой воспитания холопства, традиционной черты русского образа жизни. Его предки отдавали жизнь за Романовых, теперь он проливал кровь за большевиков: «Сталинизм – это тот же царизм, только с пролетарским лицом» ^[292].

Даже если бы Гитлера окружали добросовестные помощники, никто и ничто не отвратило бы его от нападения на Россию: настолько глубоко вошла эта навязчивая идея в нацистскую ДНК. Гитлер вторгся в Россию, веря в то, что в этом и состоит его предназначение. «Мы, национал-социалисты, – писал он в «Майн кампф», – должны неотступно добиваться одной цели в нашей внешней политике – обеспечить германский народ территориями, которые ему приуготовлены на этой земле» ^[293]. О каких территориях идет речь, Гитлер разъясняет на следующих страницах, рассуждая о «восточной политике в смысле приобретения земель для нашего немецкого народа». И он имеет в виду не только Польшу. Далее Гитлер пишет о том, что Германия будет «купаться в богатствах», если завладеет зерном Украины, сырьевыми ресурсами Урала и лесами Сибири. Ему было недостаточно четырнадцати европейских стран, которые он оккупировал или полонил к 1941 году: «Большинство из нас сегодня признает необходимость расквитаться с Францией… Она должна обеспечить надежный тыл для наращивания жизненного пространства для нашего народа в Европе» ^[294].

Имея тыл, фюрер надеялся, что легко «вышибет дверь» и справится с Россией. На совещании в Бергхофе 22 августа 1939 года Гитлер говорил: «Мы сокрушим Советский Союз». 29 июля 1940 года в Бад-Рейхенхалле Йодль сообщил штабу ОКБ о «горячем желании» фюрера незамедлительно спланировать вторжение. Фюрерская директива № 18 от 12 ноября 1940 года недвусмысленно указывает на то, что переговоры с Молотовым, проходившие в тот же день в Берлине, были лишь «дымовой завесой» готовящейся агрессии: «Независимо от результатов дискуссий все приготовления к движению на восток, о которых я распорядился устно, должны быть продолжены». Цели были обозначены фюрерской директивой № 21 от 18 декабря: «Вооруженным силам Германии надлежит быть готовыми еще до завершения войны с Англией нанести поражение Советской России молниеносной кампанией Fall Barbarossa(операцией «Барбаросса»)» ^[295].

Удержать Гитлера от нападения на Россию мог лишь один инцидент, угрожавший раскрыть план операции «Барбаросса», – бесшабашный полет его заместителя Рудольфа Гесса в Соединенное Королевство вечером в субботу, 10 мая 1941 года. Гесса, ближайшего помощника Гитлера в двадцатые – тридцатые годы, постепенно затмили различные соперники в иерархии рейха; особенно это стало очевидным с началом военных действий. Убежденный нацист с первых дней зарождения партии Гитлера, посчитав, что Британия и Германия не должны воевать друг с другом, решил договориться о мире между двумя англосаксонскими расами. Пятичасовой перелет на «мессершмитте» Ме-110 со сбрасываемым дополнительным топливным баком был сам по себе дерзким предприятием смелого или тронувшегося умом человека. Однако впечатляющее свершение летного и навигационного мастерства закончилось полным крахом. Сначала, приземлившись с парашютом у деревни Иглсхем в Ренфрушире (Шотландия), он сломал лодыжку. Затем надо было найти влиятельного человека, с кем вести мирные переговоры. Гесс прилетел в Шотландию, рассчитывая на соучастие герцога Гамильтона: ему казалось, что герцог вхож во власть и они вроде бы встречались на Олимпийских играх в 1936 году (доморощенный дипломат ошибался). Его изловили, с ним вели беседы лорд Бивербрук и лорд Саймон, и Гесс сразу же понял, что у правительства Черчилля нет никаких намерений разговаривать с Германией о мире.

У Гесса обнаружилась потеря памяти, то ли действительная, то ли мнимая, появились другие психические расстройства, в том числе паранойя, сопровождавшая его до конца жизни. Гитлер был взбешен «предательством» своего заместителя, нацистская пропаганда объявила его душевнобольным, но он не выдал секреты операции «Барбаросса». До завершения войны Гесс просидел в лондонском Тауэре, а в Нюрнберге его приговорили к пожизненному заключению, обвинив в преступлениях против мира. Он избежал обвинений в совершении военных преступлений и, соответственно, смертной казни, вовремя улетев в Шотландию. Москва настаивала на его повешении, но Гесс содержался в тюрьме Шпандау, где и наложил на себя руки в 1987 году в возрасте девяноста двух лет.

Барбаросса – «рыжая борода» – прозвище жестокого, отважного и честолюбивого завоевателя XII столетия из династии Гогенштауфенов Фридриха I – возможно, самого известного императора «Священной Римской империи». Гитлер, вероятно, не обратил внимания на неуместность кодового названия своей операции против России, поскольку после поражения в битве с Ломбардской лигой при Леньяно в 1176 году Фридрих стал покладистым и милосердным. Фридрих I действительно предпринял в 1190 году Третий крестовый поход против Саладина и ислама, и Гитлер, очевидно, следовал его примеру, готовя нападение на Сталина и его большевизм, запамятовав, однако, что императора утопили – скорее всего его же подданные. Выбор кодового названия, да и идею самой военной кампании против России могло подсказать местоположение сельской резиденции Гитлера Бергхоф в деревне Оберзальцберг возле Берхтесга-дена в Баварских Альпах. Здесь бытовала легенда о том, что под вершиной одной из гор Унтерсберг спит император Барбаросса и ждет часа, когда его призовут для спасения Германии. Эти места Гитлеру полюбились давно. Впервые он оказался здесь еще до «пивного путча» в 1923 году, когда приезжал инкогнито, называя себя «герром Вольфом», к своему политическому соратнику Дитриху Эккарту. И впоследствии Гитлер часто появлялся в окрестностях Берхтесгадена, останавливаясь на постоялых дворах, а в 1927 году купил дом, ставший местом сборищ нацистских вожаков. Вскоре по соседству на склонах построили свои шале, желая иметь постоянный доступ к вождю, секретарь нацистской партии Мартин Борман, Геринг и Альберт Шпеер. За годы войны нацисты соорудили здесь девять тысяч футов бетонных бункеров, выселив из своих домов четыреста местных жителей. «Да, меня многое связывает с Оберзальцбергом, – говорил Гитлер приближенным в январе 1942 года. – Так много идей зародилось и реализовалось здесь. Я провел там лучшие дни в своей жизни. Там задумывались и вызревали все мои великие проекты. Там я отдыхал, там собирались мои лучшие друзья!» Бергхоф никак нельзя было назвать шедевром архитектуры, что бы ни говорил о своем жилище сам фюрер. Историк Норман Стоун описывает его как убежище одного из злодеев Яна Флеминга: «Громоздкие плиты из красного мрамора; на стенах краденые картины; широченный толстый ковер; гигантский костер за решеткой камина; необъятные кресла, расставленные так, чтобы собеседникам приходилось кричать друг другу в полумраке, прорезаемом искрами от взрывов каминного пламени» ^[296].

Из Бергхофа Гитлер мог рассматривать свой любимый Зальцбург и горные склоны. На пятидесятилетие в апреле 1939 года нацистская партия подарила ему «Орлиное гнездо», великолепное каменное здание высотой 6000 футов, сросшееся с горой, откуда открывался захватывающий вид на весь регион. Однако эти красоты не настраивали Гитлера на мирный лад. Они вызывали в нем совсем иные чувства. Именно в Оберзальцберге Гитлер вынашивал самые ужасающие замыслы, в том числе и расчленение Чехословакии. Йозеф Геббельс, часто навещавший Гитлера, жаловался, что фюрер слишком много времени проводит в Оберзальцберге, но с удовлетворением отмечал, что «горное уединение» вдохновляло вождя на новые фанатические свершения. Во время пребывания в этом «уединении» в конце марта 1933 года Гитлеру и пришла в голову идея объявить по всему рейху бойкот евреям – коммерсантам, адвокатам, врачам. Очарование горного ландшафта действовало на Гитлера совсем не так, как на обычных людей. Оно ужесточало его и разжигало властолюбие.

2

Нападая на Россию, Гитлер хотел лишить Британию надежд на то, чтобы приобрести союзников, и тем самым вынудить ее подписать мир. Франц Гальдер отметил в дневнике 13 июля 1940 года: «Фюрер недоумевает по поводу упорного нежелания Британии пойти на заключение мира. Он усматривает причину (как и мы) в том, что Британия возлагает надежды на Россию, и рассчитывает силой заставить ее согласиться на мир» ^[297]. Через две недели в Бергхофе Гитлер говорил генералам: «После того как мы разобьем Россию, Британия избавится от последних иллюзий. Германия станет владычицей Европы и Балкан. Наше решение: разгром России – важнейшая часть этой борьбы» ^[298]. По выражению одного историка, Гитлер хотел «завоевать Лондон покорением Москвы», как бы парадоксально это ни звучало в географическом отношении ^[299]. Вряд ли стоит удивляться тому, что Гитлер решил вторгнуться в огромную Россию для того, чтобы изолировать крошечную Британию, если вспомнить его расовые убеждения. Он сражался и проиграл британцам на Западном фронте и искренне восхищался успехами Британской империи, особенно в Индии. Гитлер относил их англосаксонское происхождение к арийскому, считая британцев достойными соперниками и естественными союзниками, гораздо более ценными, чем, например, смуглые средиземноморские и в расовом отношении слабые французы (поражение Пруссии в 1806 году он педантично приписывал корсиканцу). Русские славяне продержатся всего лишь шесть недель, говорил он генералам 14 июня 1941 года, несмотря на их численное превосходство и возможное сопротивление. Решение Гитлера повергнуть Россию, для того чтобы нанести поражение Британии, может служить классическим примером попыток надевать штаны через голову. Но оно объяснимо как с точки зрения его расовых теорий, так и в свете поражения люфтваффе в «Битве за Англию». В 1812 году Наполеон вторгся в Россию отчасти для того, чтобы навязать континентальную блокаду упорствовавшему царю и задушить экономически Британию. Гитлер пошел по тому же пути, наступая на те же грабли.

Немцы не впервые начинали Drang nach Osten(поход на восток). В Первую мировую войну они в марте 1918 года заключили с большевиками выгодный для себя Брест-Литовский мир, позволивший им установить господство в Польше, Белоруссии, на Украине и в Прибалтике. Гитлер тоже собирался пройти по этим регионам, где евреев проживало больше, чем на Святой земле, и нападение на Советский Союз нацеливалось в том числе и на то, чтобы «навсегда покончить с засильем евреев» ^[300]. Он боролся с коммунистами в двадцатые годы еще будучи уличным оратором и политическим агитатором в Мюнхене и верил в сионистско-большевистский заговор. Теперь у него появился шанс одним ударом расквитаться и с теми, и с другими. И он намеревался сделать это очень быстро: директива № 21 предусматривала «оперативное завершение наземных операций» ^[301].