Текст книги "Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке (ЛП)"

Автор книги: Эндрю Хоскинс

Соавторы: Мэтью Форд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Таким образом, Radical War побуждает нас вновь задуматься о взаимоотношениях между войной и медиа в контексте вычислительных инфраструктур планетарного масштаба XXI века (см. Приложение). Отношения между войной и обществом изменили конфигурацию благодаря умным устройствам. Эти изменения ускоряются благодаря непрерывному процессу информатизации (см. Приложение). Это проявляется в том, как общество и государство взаимодействуют друг с другом, опосредуя наше внимание и бросая вызов давно устоявшимся представлениям о взаимоотношениях между людьми и войной, историей и памятью.

На протяжении последних двух столетий прусский философ войны Карл фон Клаузевиц помогал нам понять, как Французская революция высвободила национальные страсти и произвела революцию в военном деле (Paret 2004). Она не была обусловлена технологиями, а возникла в результате взаимодействия социальных, экономических и политических факторов (Howard 2001). Однако с 2001 года отношения между политическим насилием, обществом и "умными" устройствами изменили наше понимание и смысл войны. В XXI веке смартфон позволяет мобилизовать население, заменяя винтовку в качестве оружия для тех, кто участвует в массовых войнах. Умные устройства, приложения, архивы и алгоритмы отстраняют стороннего наблюдателя от участия в войне. Это разрушает иерархию до такой степени, что мы становимся либо жертвами, либо преступниками. Различия между зрителями и актерами, солдатами и гражданскими, медиа и оружием теряют смысл. В этом контексте триединство Клаузевица – государство, народ и вооруженные силы – становится неактуальным. Клаузевиц не может помочь нам понять, как это произошло. Сегодня мы живем в условиях последствий этой постклаузевицевской эпохи войны, эпохи, которую мы назвали Радикальной войной.

Конечно, существует множество исторических прецедентов, которые предшествовали аргументам, приведенным в этой книге. Однако наши выводы приводят нас к заключению, что нам необходимо переписать то, как мы познаем и понимаем войну. Привычные нам теории войны могут завести нас лишь очень далеко. Мы не утверждаем, что способность государства порождать насилие не важна. Скорее, мы хотим выйти за рамки интерпретаций, ориентированных на государство, и перейти к системе, учитывающей изменившиеся отношения между технологиями, участием и войной.

Современная война – это явление, которое осмысливается с помощью цифровых, подключенных устройств. Это не отдельная область, а неотъемлемая часть того, как мы понимаем саму войну. В книге "Радикальная война" мы не представляем полную теорию войны в XXI веке. Мы используем язык настоящего, потому что не можем предсказать будущее. Представленная здесь модель помогает наметить контуры разрозненного опыта войны в расчете на то, что наша схема внесет свой вклад в продолжающиеся дискуссии и дебаты.

РАДИКАЛЬНАЯ ВОЙНА.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ

Радикальная война – это непосредственное и постоянное взаимодействие между связанными технологиями, человеческими участниками и политикой насилия.

Политическое насилие – это "применение силы для достижения политической цели, которое совершается для улучшения положения человека или группы, определяемого их политическим положением в обществе" (OECD 2016).

Эта форма войны больше не ведется по приказу и под контролем национальных государств. Главными действующими лицами становятся технологи, профессионалы насилия, негосударственные субъекты, корпоративные организации и подключенная масса пользователей цифровых и социальных медиа. Война больше не сводится к тому, чтобы заставить врагов выполнять волю государства. Теперь война – это главным образом управление вниманием населения и различных аудиторий, где воля населения – это постоянно меняющееся зрелище мнений и восприятий, которые выплескиваются и перетекают друг в друга, независимо от того, выражены они в Интернете или нет.

Радикальная война "радикальна" тем, что искажает представления о взаимоотношениях между СМИ, военными и политическими последствиями войны. Радикальная война всегда рассматривается через призму информационных инфраструктур, которые сами по себе непрозрачны и малопонятны даже тем, кто их создал. Радикальная война – это "война", поскольку она связана с политическим насилием, часто с непредвиденными результатами. Выявление того, как и почему происходит насилие, скрыто системами, которые делают его возможным.

Радикальная война ведется в боевом и информационном пространстве, которое мы называем новой экологией войны (см. Приложение). Новая экология войны – это среда, в которой мобильные, подключенные устройства, такие как смартфон, позволяют цифровым индивидам (см. Приложение) обмениваться и создавать контент, способный влиять на политику и приводить к летальным последствиям. Эти цифровые личности могут быть представителями государства, но могут действовать и независимо от правительств, военных и MSM.

Фиксированная широкополосная связь существует в одних странах и отсутствует в других. Некоторые медиаэкосистемы опираются на социальные сети, а другие – нет. Таким образом, возникает множество новых экологий войны, каждая из которых имеет свои ограничения и возможности, пользовательский опыт, политическую, военную и общественную динамику. Даже если у некоторых людей нет доступа к интернету, эти новые экологии войны все равно влияют на наше восприятие и понимание войны.

Цифровые индивиды могут добровольно участвовать в войне, а могут – в силу того, что подключены к сети. Радикальная война предполагает участие в ней всех желающих через создаваемые ими данные. Это устраняет стороннего наблюдателя из войны и разрушает отношения между аудиторией и актером, солдатом и гражданским лицом, медиа и оружием.

Радикальная война сжимает опыт войны в интенсивное зрелище, в котором местные, национальные и транснациональные нарративы и идентичности вступают в новый конфликт. Это усиливается и становится возможным благодаря поразительной агитации истории и памяти о прошлых войнах, многие из которых теперь доступны через архивы социальных сетей и поисковые системы. В этой так называемой "пост-доверительной" среде общая реальность фрагментируется, а контрпропаганда порождает сомнения, неуверенность и теорию заговора.

Радикальная война снимает и уменьшает границы конфликта, уплощая наш опыт и насыщая наши чувства. Сводя актеров и зрителей к одному уровню участников, "Радикальная война" устанавливает иерархию насилия (см. Приложение) между теми, кто активно и теми, кто невольно участвует. Эта иерархия гарантирует, что люди способствуют насилию независимо от их политических предпочтений или личного выбора. Это способствует созданию Радикальной войны, где массовое участие перетекает в войну всех против всех.

ВОЙНА И ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ ВОСПРИЯТИЯ

Геймеры держали в руках геймпады. Они смотрели прямые трансляции игр на Twitch, сайте обмена видео, принадлежащем Amazon и предназначенном для киберспортсменов. Социальные сети шумели. У Facebook была сенсация. Что же транслировалось на Twitch? Террористическое нападение неонацистов на две новозеландские мечети. Стрелок вел самостоятельную трансляцию. Они надеялись убить как можно больше людей. За семнадцать минут был убит 51 человек и ранено 50. Это было в Крайстчерче, Новая Зеландия, 15 марта 2019 года, и мир видел все. Газета «Нью-Йорк Таймс» пыталась перехватить заголовок – «Массовое убийство в Интернете и для Интернета», – но стрелок опередил глобальный новостной бренд. Инцидент публиковался, перепощивался и снова публиковался, сменяя друг друга на YouTube, Twitter и Reddit. Затем в дело вступило чувство морали, и модераторы платформ стали с трудом удалять ужасные ролики, поскольку началась гонка за массовым размещением и перепостом. Появились подробности нападения: убийца выкрикивал мем «Подпишись на PewDiePie» – ссылку на Феликса Кьеллберга, шведского игрока в цифровые игры. Кьеллберг был владельцем одного из самых подписываемых каналов на YouTube, и его обвиняли в связях с антисемитизмом и ультраправыми неонацистскими движениями. Мультипликатор социальных сетей вышел из-под контроля. Отдел новостей Facebook написал в твиттере: «За первые 24 часа мы удалили 1,5 миллиона видео с нападением по всему миру, из которых более 1,2 миллиона были заблокированы при загрузке». Reddit принял меры по запрету форумов с названиями «gore» и «watchpeopledie» – форумов, которые за несколько часов набрали 300 000 подписчиков. Модераторы форумов утверждали, что видео следует оставить открытым, поскольку оно предлагает «нефильтрованную реальность», но контролеры контента Reddit столкнулись с приливной волной информации, которой нужно было управлять, и в конце концов страницы были закрыты. К тому моменту невозможно было оценить масштаб и интенсивность совместного просмотра в WhatsApp, Telegram и других сервисах обмена зашифрованными сообщениями.

Прямые трансляции и воспроизведение насильственных политических образов – повседневное явление. Этот радикализирующий контент является полем боя в реальном времени, формируя дискуссию независимо от того, есть ли у кого-то смартфон или нет. Это также глобальная игра между теми, кто размещает насильственные изображения, и защитниками, которые пытаются их удалить – это прямой эфир, это онлайн, и это гонка. Сложность цифровых инфраструктур, лежащих в основе этой арены, лишает всякой уверенности в том, что все изображения теракта в Крайстчерче были удалены. Масштаб неопределенности усиливается непрозрачностью самих информационных инфраструктур. Следовательно, мы не можем знать, сколько было копий видео или сколько человек смотрели атаку в прямом эфире. Количество ссылок, по которым распространялся контент, и количество дикторских комментариев остаются неизвестными.

В ответ на это Facebook и другие социальные медиа-платформы создали Глобальный интернет-форум по борьбе с терроризмом (GIFCT), чтобы попытаться предотвратить подобные трансляции в будущем. Как показала подражательная атака Стивена Баллиета на еврейскую общину в Галле (Германия) в октябре 2019 года, GIFCT практически с самого начала оказалась неспособна справиться с этой задачей. Баллиет, как актер-убийца, выпустил онлайн-манифест для распространения через альт-правую экстремистскую доску объявлений 8chan, а затем провел прямую трансляцию нападения на Facebook и Twitch. Теперь реальная жизнь стала зеркальным отражением игры в шутер от первого лица. Около 2200 человек посмотрели трансляцию на Twitch, прежде чем она была удалена. Обычный контент – это друзья, участвующие в видеоиграх. В этом новом антиутопическом шоу два человека были убиты и один ранен.

* * *

Насилие – явление повсеместное, можно даже сказать, обыденное. Люди подвергаются ему в самых разных контекстах и во всех слоях общества. Это усложняет понимание и подчеркивает, что насилие вызывает споры и подвержено множеству интерпретаций (Miller 2020, pp. 5-8). Насилие представлено во всех видах СМИ. Его реальность даже транслируется в прямом эфире на геймерских каналах вроде Twitch. Оно может быть бытовым, скрытым, религиозным, криминальным или политическим. Насилие по-разному упорядочивает социальные группы. В армии речь идет о контролируемом применении насилия. В бандах оно может быть направлено на нагнетание страха для формирования отношений внутри и между конкурирующими группами. На футбольном матче насилие может определять самоидентификацию болельщиков или предоставлять возможность выпустить пар. Для СМИ насилие создает клики и привлекает внимание. Внутри государства правительство претендует на монополию на законное применение насилия. Между государствами политическое насилие – это война.

Сегодня наше представление о войне и насилии опосредовано подключенными технологиями, такими как смартфон. Эти устройства насыщают наше восприятие мира. Насилие, проявляющееся в этих контекстах, создает интенсивное зрелище, в котором местные, национальные и транснациональные нарративы и идентичности вступают в новый конфликт. Так, теракты в Крайстчерче вдохновили подражателей в Галле. Нападавшие были нацелены на разные сообщества, но их антисемитские и расистские намерения и их трансляции через Twitch имели как национальные, так и транснациональные политические цели. То, как местная и глобальная аудитория осмыслила насилие и как нападения привели к политическим последствиям, тем не менее всегда зависит от контекста. Однако если мы признаем, что возврата к доцифровой эпохе не будет, что никто не собирается отключать интернет, то не может быть и политического насилия без его цифрового представления. В этих условиях подключенные технологии, такие как смартфон, помогают создать асинхронный опыт войны и насилия. Это приводит к разрушению контекста и оставляет аудиторию застрявшей в моменте, свободной определять значение этих переживаний по своему усмотрению (Brandtzaeg and Lüders 2018).

В двадцатом веке государства вели войны, а средства массовой информации сообщали о них. Однако в этом столетии информационные инфраструктуры создали условия, в которых СМИ теперь для ведения войны. Это прямое следствие конвергенции между оружием войны и средствами массовой информации войны, между средствами, с помощью которых ведутся войны, и средствами, с помощью которых война переживается. Люди участвуют в собственном наблюдении – используют приложения для смартфонов, загружают видео с геолокацией – и в процессе этого, как мы утверждаем, они становятся частью механизма войны, позволяя доставлять боеприпасы к целям. Это, прежде всего, требует переосмысления того, как сейчас происходит война в глубоко опосредованном мире. Ведь взрыв данных и умных устройств сделал внимание оружием, детерриториализовал войну и сделал захват умов более простым и дешевым.

Например, WhatsApp – это сервис обмена сообщениями со сквозным шифрованием, принадлежащий Facebook. WhatsApp можно бесплатно загрузить на свой смартфон и использовать для ведения войны за рубежом и организации политического насилия внутри страны. За рубежом WhatsApp использовался вооруженными силами, координировавшими атаки беспилотников Reaper в Мосуле. Американским войскам было рекомендовано загрузить приложение на свои телефоны для оперативного использования, и оно было взломано израильским "торговцем кибер-оружием", NSO Group. В то время как уязвимость 2019 года была исправлена WhatsApp, NSO Group расширила свое программное обеспечение Pegasus, чтобы собирать данные с телефонов без необходимости работать через приложение. В результате всего этого смартфон превращается в датчик. Он может "собирать интимные данные с целевого устройства, включая перехват данных через микрофон и камеру, а также сбор данных о местоположении". Это касается не только Соединенных Штатов или группы НСО. В Украине российское правительство использует Telegram, кроссплатформенную систему обмена мгновенными сообщениями, чтобы следить за людьми и способствовать расколу.

Сравните это с тем, как WhatsApp, Instagram и такие социальные сети, как Parler и Gab, использовались сторонниками президента Трампа для организации восстания и штурма здания Капитолия 6 января 2021 года. В том числе ветераны войн в Ираке и Афганистане, один из которых, Эшли Бэббит, был застрелен полицией Капитолия. – Цель восстания – помешать Конгрессу подтвердить победу президента Байдена на выборах. Записывая и транслируя события со своих смартфонов, герои создавали данные, которые позволили ФБР легко идентифицировать и впоследствии арестовать их. В то же время события на Капитолии создали цифровой архив, на который сторонники Трампа могут оглядываться и ссылаться в своих усилиях по переизбранию сорок пятого президента. Смартфон и цифровая экосистема, которую он породил, создали целый ряд совершенно новых медиа для войны и насилия. При этом мы теперь наблюдаем постоянно меняющееся зрелище мнений и представлений, которые выплескиваются и перетекают друг в друга, независимо от того, где они высказываются – за границей или дома.

По мнению евангелистов информационного века, интернет приведет к распространению демократии и движению вперед. Например, в 2011 году сетевые технологии позволили собрать большое количество протестующих на площади Тахир в Каире; затем эти протестующие призвали к свержению президента Египта Хосни Мубарака (Tufecki 2017). Но для авторитарных властей, повстанцев и террористов информационная экология XXI века также способствует разделению, страху и неуверенности. Например, афганцы научились писать в Facebook все, что им вздумается, хранить любую информацию на своих личных устройствах и оставлять изображения или данные в облаке, не опасаясь за последствия. Однако с тех пор как талибы вновь захватили Кабул в августе 2021 года, афганцам приходится взвешивать, какие части своего цифрового "я" они должны удалить, опасаясь возмездия. В этом случае "проблема заключается в том, как сбалансировать получение информации – например, о том, что происходит в аэропорту, и о людях, пытающихся связаться с вами, – и исключить доказательства, которые группа могла бы использовать для того, чтобы обвинить вас в чем-то и вернуть вас обратно, чтобы сделать из вас пример". Таким образом, цифровая среда – это не просто еще один канал для распространения недоверия среди противников и укрепления поддержки среди обращенных, но и сама зона боевых действий. Теперь онлайн и офлайн опыт интегрируются, формируют восприятие и побуждают людей к действию.

Информационные инфраструктуры усугубляют распределение недоверия, причем неравномерно и с эффектами второго и третьего порядка, которые трудно контролировать. Региональные войны всегда предоставляли крупным державам возможность испытать новое оборудование и соответствующую концепцию военных операций. Например, война между Арменией и Азербайджаном в сентябре 2020 года позволила Израилю убедиться в эффективности своих боеприпасов "Гарпия" и "Хароп" . Беспилотники, используемые вооруженными силами Азербайджана, вызвали бурные дискуссии в социальных сетях о том, действительно ли они положили конец эре танков. Большая часть этих дебатов, тем не менее, была сформирована благодаря наличию онлайн-СМИ, посвященных этим войнам. Перед началом военных действий азербайджанская армия выпустила рок-трек под названием "Огонь", написанный Нармин Керимбековой, Джейхуном Зейналовым и группой "Нур", в клипе которого активно использовался беспилотник "Гарпия". По мере развития войны это видео стало вирусным, сформировав восприятие и став основой для пропаганды и комментариев в социальных сетях, которые последовали за этим.

Не говоря уже об эффективности беспилотников, этот конфликт также предоставил возможность проверить, как информационные операции под руководством государства могут быть использованы на поле боя. В частности, как различные информационные инфраструктуры в Армении и Азербайджане могли повлиять на то, как изображался конфликт? По данным неправительственной организации Freedom House, Армения имеет более открытый подход к доступу в Интернет по сравнению с Азербайджаном. Однако эта открытость может быть использована против Армении. Действительно, способность Азербайджана доминировать в социальных сетях почти наверняка имела большее отношение к решению Баку использовать кибератаки на Армению, одновременно подавляя своих критиков внутри страны и непосредственно беря под контроль свои пропагандистские усилия в Интернете. В результате этого более открытый подход Армении к свободе сети был подавлен, и страна стала уязвима к атакам типа "распределенный отказ в обслуживании", которые сделали недоступными многие турецкие и азербайджанские сайты и создали проблемы с доступом к TikTok.

Учитывая хаос, который могут создать подобные атаки, спецслужбы неизбежно потратили немало времени на то, чтобы понять, как приспособиться к тому, как гражданские информационные инфраструктуры радикально изменили социальное взаимодействие. Опасение заключается в том, что эти новые технологии будут способствовать формированию "встроенной пятой колонны, где каждый человек, сам того не подозревая, будет вести себя в соответствии с планами одного из наших конкурентов". Это имеет военное измерение, когда замешательство дома может быть использовано для получения стратегического или тактического преимущества в войне (Chotikul 1986; Thomas 2004). Один из способов, с помощью которого вооруженные силы пытались справиться с проблемами, возникающими в результате подрывной деятельности, заключался в том, чтобы попытаться ускорить скорость принятия решений. Это позволило бы им действовать быстрее, чем те, кто пытается подорвать сплоченность внутри страны. Для западных вооруженных сил это означает интеграцию существующих государственных структур, доктрин и цифровых платформ с подразделениями, отвечающими за проведение воздушных, наземных, морских, кибер– и информационных операций. В Великобритании надеются, что эти разрозненные сферы военной и правительственной деятельности могут быть объединены для оказания согласованного политического воздействия с высокой скоростью, чтобы получить "информационное преимущество". Тем не менее, неясно, как мы можем реалистично представить себе "информационное преимущество", когда гиперсвязь, информационная перегрузка, вездесущее наблюдение и разрастающиеся социальные сети способствуют возникновению среды, не требующей доверия.

Если смотреть через призму этих бюрократических структур, то опыт войны по-прежнему определяется тем, как организованы вооруженные силы. Однако если смотреть на опыт войны через призму военных, то полезным способом осмысления опыта в цифровых условиях является "измерение". Например, Лоуренс Скотт утверждает, что цифровые технологии меняют человеческий облик до такой степени, что мы становимся "четырехмерными". Он утверждает, что

Четвертое измерение не располагается аккуратно над или по другую сторону вещей. Оно не является пристройкой к чердаку. Скорее, оно искажает старые измерения. Так и с оцифровкой, которая больше не является пространством, в которое мы входим и из которого выходим по телефонным линиям. Сам старый мир приобрел, по сути, четырехмерность. (Scott 2015, p. xv)

Даже если у вас нет аккаунта в Facebook, компания может похвастаться 2,91 миллиарда активных пользователей, у которых он есть. В этих условиях и с учетом уровня глобальной связи наше подсознательное повседневное взаимодействие с миром полностью опосредовано цифровым опытом. Это происходит независимо от того, записывают ли пользователи момент и загружают его в Facebook или организуют социальную встречу – даже с людьми, которые не пользуются социальными сетями, – с помощью своего смартфона. С нашей точки зрения, это новое и плодородное пространство, в котором процветает война. И все же военные продолжают пытаться осмыслить этот опыт через бюрократическую призму, выраженную в их организационных структурах и доктринах. Хотя это позволяет поддерживать способ видения, который привилегирует военную версию реальности, поддерживает устаревшие военные культуры и сохраняет доктринальную чистоту, это не помогает осмыслить войну так, как она может быть понята обществом в целом.

Таким образом, стремясь избежать этих военных конструкций, мы прямо отказываемся от клаузевицких определений войны. Применение насилия не находится под исключительным контролем государства или военных. Стратеги и военные могут предпочесть определять войну как продолжение политики другими средствами. В отличие от этого, в "Радикальной войне" мы стремимся понять, как политическое насилие обретает смысл в круглосуточной, всегда онлайн-среде. Используя этот более широкий подход, мы можем исследовать, как знание о войне превратилось в борьбу за контроль над отношениями между данными и вниманием. Наш анализ, следовательно, децентрирует поле битвы, направляет наши основные проблемы в сторону от военной стратегии, а вместо этого продвигает нас к теории знания о том, как мы можем знать войну в сетевом, высоко опосредованном мире.

Чтобы заменить жесткую клаузевицкую модель войны, мы предлагаем составить карту политического насилия по трем измерениям, которые мы обозначили как данные, внимание и контроль:

1. Данные: подразумевает интенсивное подключение к сети и информатизацию (см. Приложение) боя. Это порождает огромные объемы данных, которые позволяют использовать многочисленные, одновременные, беспорядочные и оружейные траектории данных, создавая случайные архивы и новые человеко-машинные конфигурации восприятия. В этих контекстах данными может быть любая информация, лишь бы она была выражена в цифровой форме. Они формируют то, как войны используются в качестве "уроков" и продолжают (де)легитимизировать текущую/будущую стратегию. Это создает:

2. Беспорядок внимания, который загромождает и запутывает то, что Пол Вирилио (2009) называет "серой экологией", поскольку перестраивает отношения между знанием, пониманием и полем боя. Это создает кризис репрезентации, который фрагментирует интерпретации, еще больше подрывая правдивость и эффект нарративов в условиях пост-доверия. Это, в свою очередь, переводит борьбу за архивы (добычу и владение ими) в рамки борьбы за память и историю, открывая пространство для художественных и гражданских интервенций, которые бросают вызов и пересматривают наше представление о войне и ее отношениях с правами человека/законными правами. Это одновременно позволяет и требует новых форм:

3. Контроль, требующий новых информационных инфраструктур (см. Приложение) и методов наблюдения. Они влияют на инвестиции и создают новые режимы ситуационной осведомленности, которые формируют и управляют опытом участников сражения, используя смарт-устройства на новых полях боя. Напряжение, связанное с боем и тем, как участники вовлечены в онлайн, бросает вызов тому, как мы определяем экспертизу и производство знаний о войне в обществах XXI века.

В остальной части этой главы мы исследуем запутанное и непрозрачное проблемное пространство, возникающее в результате взаимодействия между подключенными технологиями, человеческими участниками и политикой насилия. Наша цель – рассмотреть войну и ее репрезентацию в XXI веке и выявить некоторые из основных проблем, составляющих то, что мы называем новой экологией войны. Мы делаем это в связи с данными, вниманием и контролем – центральными организующими измерениями "Радикальной войны".

Данные

Время – это множитель данных. В одну минуту в 2020 году Zoom принимал 208 333 человека, YouTube добавил 500 часов видео, а Instagram разместил 347 222 истории. Радикальная война становится возможной только благодаря информационным инфраструктурам, от которых она зависит. Как показывает пример нападения на мечеть в Крайстчерче, приведенный в начале этой главы, эти инфраструктуры вездесущи и работают в таких масштабах и с такой скоростью, которые раньше были невозможны. Информационные инфраструктуры, представляющие собой совокупность людей, знаний, процессов, организаций и технических систем, создаются из "средств и услуг, обычно ассоциирующихся с Интернетом", и включают "системы, обрабатывающие и транспортирующие данные внутри и за пределами национальных границ" (Bowker et al. 2010). Теперь эти информационные инфраструктуры распространяются от наших рабочих мест до IOT. Это привело к процессу "датафикации", в ходе которого все аспекты жизни превратились в онлайн-точки данных, поддающиеся количественному измерению. На них распространяются новые формы власти, которые могут осуществлять "те, кто имеет доступ к базам данных, вычислительным мощностям и опыту обработки данных" (Andrejevic 2014, p. 1676; Livingstone 2019, p. 171).

Датафикация возникает из процессов партисипативного наблюдения (см. Приложение). Если кто-то владеет смартфоном или подключенным устройством, его просят зарегистрировать его у своего оператора связи. В результате мгновенно создается профиль, который является первым шагом к тому, чтобы стать цифровой личностью. Люди могут создавать несколько учетных записей. Следовательно, вполне возможно, что цифровых личностей в мире больше, чем реальных людей. Люди охотно становятся цифровыми личностями, потому что получают доступ к товарам и услугам, которые иначе были бы им недоступны. Компромисс заключается в обмене информацией, которую люди предоставляют о себе: местоположение, история поиска, личность, сексуальность, контакты, личные отношения и так далее. Это облегчает новые информационные траектории, которые изменили современные отношения власти между людьми, технологиями и их опытом работы.

Учитывая, что эти информационные траектории в значительной степени невидимы, трудно и долго осознавать все виды и объемы личной информации, которая собирается, хранится и распространяется о нашей повседневной жизни. Совместное использование данных дает множество преимуществ. Восстановление контроля над этими данными и восстановление неприкосновенности частной жизни цифрового человека чревато потерей доступа к формам цифровой коммуникации и повседневным услугам, которые сегодня считаются само собой разумеющимися. Это связано с тем, что те, кто собирает, управляет и анализирует данные, вряд ли откажутся от своего места на рынке и, если их принудит к этому законодательство, будут склонны перенести свои центры обработки данных в места, неподконтрольные регуляторам. Таким образом, повсеместно сложилось состояние покорности по отношению к повальной информатизации самого себя, когда соображения конфиденциальности отодвигаются на второй план ради удобства.

Параллельно технологи разрабатывают устройства и веб-платформы, специально предназначенные для привлечения внимания и удержания людей в онлайн-среде. Например, социальные сети спроектированы таким образом, чтобы создавать возможности для жарких и эмоциональных дискуссий. Это способствует поляризации политического дискурса и может нанести вред психическому здоровью людей. Действительно, как отмечает разоблачитель Facebook Фрэнсис Хауген, "Facebook усиливает ненависть". Задействовать чувства – вот явное стремление инженера-программиста. Платформы социальных сетей должны быть "липкими". Они должны питать наши чувства и побуждать нас отдавать цифровому миру больше себя, чем мы могли бы отдать друзьям или семье. Таким образом, социальные сети предлагают как вектор для общения, так и средства, с помощью которых участники предаются своим чувствам, даже если они предоставляют ключевую информацию для отслеживания, которая может быть использована в коммерческих и военных целях.