Текст книги "Звездун"

Автор книги: Эндрю Холмс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава 17

Слово «эротомания» не относилось к разряду общеизвестных до тех пор, пока не убили Феликса Картера. Зато после смерти певца – или, точнее, после суда над его убийцей Кристофером Сьюэллом – оно стало концепцией, которая проникла в общественное сознание во многом тем же путем, как до нее понятия «человеческий вариант коровьего бешенства», «киберсекс», «синдром эмоционального выгорания» и «хулиганство в воздухе», – ее предложили средства массовой информации.

Несколько лет назад те же самые средства массовой информации познакомили мир с концепцией преследования знаменитостей – преступления, на несколько веков опередившего популяризацию собственного названия и состоящего из систематического досаждения жертве и вмешательства в ее личную жизнь. Поначалу преследование было правонарушением, более известным как домогательство. Однако в девяностых годах оно обрело статус феномена, в основном из-за ряда случаев преследования знаменитостей из категории самых именитых.

В 1989 году в западном Голливуде поклонник убил американскую актрису Ребекку Шеффер; певице и актрисе Бьорк ненормальный фанат, который позже совершил самоубийство, прислал взрывное устройство; в 1999 году телеведущая Джил Дандо была застрелена на пороге собственного дома в тихом районе Лондона преследователем-фанатиком Барри Джорджем.

И это только самые сенсационные случаи. Преследованию со стороны поклонников подверглись многие из тех, кто находился на виду у публики, даже появилась шутка, что наличие поклонника-фаната служит мерой твоей популярности. Одновременно слово «преследователь» стало использоваться для обозначения фанатичных поклонников, оно объясняло состояние повышенной тревожности, которое сопутствует по-настоящему одержимым. Преданные поклонники престали быть краеугольным камнем популярности известного человека. Они стали преследователями, объектами страха, презрения и, в немалой степени, насмешек.

Законы об уважении к суду не давали возможность средствам массовой информации в открытую назвать Кристофера Сьюэлл а преследователем до признания его виновным и вынесения приговора, поэтому феномен преследования знаменитостей не обсуждался – по крайней мере относительно случая Кристофера Сьюэлла и Феликса Картера. Когда Кристофер начал отбывать пожизненное заключение за убийство, информационные шлюзы должны были открыться.

Только на самом деле этого не произошло. Шлюзы остались закрытыми.

С той самой минуты, как полиция предъявила ему обвинение седьмого ноября, в среду, Сьюэлл отказался от адвоката, заявив полиции о своем намерении признать себя виновным. Психологическая экспертиза сочла его здоровым, и он предстал перед судом магистратов за совершенное преступление, как и обещал, без защитника. Многие комментаторы обратили внимание на то, что Кристофер, казалось, получал удовольствие от своего недолгого пребывания в суде, от путешествия туда и обратно, ему нравилось, что его сопровождают полицейские и охраняют от репортеров и публики.

В зале для судебных заседаний Сьюэлл оказался перед тремя судьями-магистратами, привыкшими иметь дело с мелкими, не столь громкими делами и потому чрезвычайно взволнованными и ошеломленными всеобщим вниманием. Он назвал свое имя и адрес, произнес «виновен», когда ему предоставили слово для защиты, и на этом первый этап рассмотрения дела закончился. Магистраты распорядились о назначении даты уголовного суда присяжных.

Появление Сьюэлла в уголовном суде сразу же после Нового года оказалось почти таким же формальным.

Кристофер настаивал на том, чтобы его признали виновным, по-прежнему отказывался от адвоката, не просил о смягчении наказания и не желал себя защищать. Присяжным, которые с нетерпением ожидали дня, когда будет рассматриваться это дело, не пришлось даже удаляться для обсуждения.

Таким образом, процесс, обещавший стать одним из самых громких уголовных дел современности, длился ровно столько времени, сколько понадобилось судье, чтобы вынести приговор. Кристофер Сьюэлл прямо со скамьи подсудимых отправился отбывать пожизненное заключение. Было бы некоторым преувеличением сказать, что его это очень радовало, однако, похоже, и расстраивался он не сильно. Скорее всего осужденный выглядел довольным, смирившимся как со своей судьбой, так и со вниманием публики. Звездная игра давалась ему легко.

Тем временем – собственно говоря, с того самого момента, как Сьюэлла арестовали, – пресса начала рыть носом землю. Закон об уважении к суду мог удержать газеты от публикации материалов, способных нарушить объективность судебного процесса, однако не мог запретить их поиск. Когда же дело доходит до раскапывания информации, британская пресса не знает себе равных.

Но даже ей почти ничего не удалось найти.

Журналисты разыскивали и расспрашивали знакомых и друзей Кристофера Сьюэлла. Очень скоро выяснилось, что у него было мало знакомых, а друзей – еще меньше, точнее, никого, кто бы в этом признался. Те же сведения, которые прессе все же удалось получить, почти ничего не сообщали о Кристофере Сьюэлле – оказалось, что он был совершенно ничем не примечателен. И если журналисты надеялись найти в его прошлом нечто, что помогло бы понять причины его странного поведения, то им не повезло. Все говорили о нем как о «слегка странном» человеке, но, конечно, в войне за увеличение тиражей такая характеристика не шла ни в какое сравнение с эпитетами «чокнутый», «сексуально одержимый» или «потенциальный убийца».

Хотя Сьюэлл и был в некотором роде аутсайдером (в том смысле, что мало с кем общался), он не носил куртки военного образца, не обладал обширной коллекцией порнографии (всего лишь видео «Сэнди и студенты»), не читал запоем кровавые романы Свена Хассела о Второй мировой войне и не испытывал нездорового интереса к смерти. Его поведение не вызывало у людей – особенно у женщин – страха, он не играл часами в «Квэйк-3», и у него не было привычки загружать из Интернета точные инструкции, как изготовить бомбу или незаконно проникнуть в компьютерную систему Белого дома.

Естественно, журналисты быстро вышли на след его жены – Саманты.

Она пыталась исчезнуть. Стремясь укрыться от внимания недремлющего ока британской прессы, Саманта сняла домик в Бедфорде. Но для таких опытных ищеек, как британские бульварные газеты, найти ее было плевым делом. Однако разговорить женщину оказалось гораздо труднее, чем найти. Оставаясь равнодушной к все увеличивающимся суммам, которые предлагали ей журналисты, она хранила – и продолжала хранить – молчание.

Конечно же, отсутствие животрепещущих подробностей судебного процесса вкупе с недостатком откровенных интервью означало, что средствам массовой информации придется сделать то, что они делали всегда, когда не хватало жареных фактов, – проанализировать имеющиеся в наличии. Журналисты призвали на помощь специалистов и попросили их прокомментировать тему преследования знаменитостей. В связи с тем, что общественность уже приняла эту концепцию как социальный феномен, эксперты могли рассуждать о ней, используя научную терминологию для описания ее составляющих: эротомания, обсессивное галлюцинаторно-бредовое поведение и т. д.

В статье в журнале «Спектейтор» доктор Д. Б. Хокинс писал:

Из того немногого, что нам известно о Кристофере Сьюэлле, мы тем не менее можем создать портрет человека, имеющего явную проблему с отсутствием признания своего авторитета, отдалившегося от общества индивидуума, который считал -а возможно, и до сих пор считает,-что социальные структуры, нас объединяющие, отторгли его как личность…

Сфокусировавшись на знаменитости, человеке, с которым Сьюэлл явно ощущал близость, он, вероятно, нашел понятный объект для своего гнева и разочарования. Чувства, до ¦ поры до времени остававшиеся скрытыми, внезапно вырвались наружу…

Называя Сьюэлла преследователем, мы повинны в том, что слишком легко и быстро причисляем его к этой категории без должных на то оснований. Обсессивный синдром у людей, преследующих знаменитостей, обычно развивается в течение трех лет, первоначально в рамках закона, до тех пор, пока одержимость в тандеме с нарастающим ощущением фрустрации из-за невозможности проникнуть в мир своей жертвы не достигает некоей кульминации, точки, на которой возможно совершение противоправного деяния. Насколько мы знаем, в случае с Кристофером Сьюэллом и Феликсом Картером период развития, по-видимому, необычайно ускорился, так как навязчивая идея относительно певца возникла у Сьюэлла всего лишь за две недели до «совершения противоправного деяния», а именно – убийства. Таким образом, данный случай вряд ли можно классифицировать как классический пример преследования знаменитостей; скорее его следует отнести либо к психологической аномалии, либо считать убийцу не преследователем, одержимым навязчивой идеей, а обозленным человеком, ищущим возможность излить свою ярость.

Меж тем в газете «Тайме» писательница Лорна Куртис призывала к дискуссии, заявляя:

Если мы согласимся с тем, что преследование знаменитостей – эротомания, обсессивное поведение, как бы мы ни называли это явление, – ничто иное, как проявление любви в столь необычной форме, тогда наверняка знаменитостям придется признать, что с их стороны была некоторая доля провокации. Если все их существование направлено на то, чтобы добиться беззаветной, преданной любви публики (хотя нет, не добиться любви, а вымолить ее), то. наверное, неблагодарно жаловаться, когда подобная стратегия приводит к успеху? С каким удивлением, должно быть, они узнают, что обожающие их поклонники – не автоматические устройства для выражения восхищения, способные регулировать его степень по мере необходимости, и что среди них может затесаться некто, лелеющий замыслы об убийстве. Но почему бы и нет? В конце концов, раз уж вы создали гиперареальный мир любви и экзальтированных эмоций и населили его, то не жалуйтесь, когда ваша публика реагирует соответственно. Перефразируя выражение Дениса Хоппера из фильма «Синий бархат»: «Что есть любовное письмо, как не пуля, выпущенная из пистолета?»

Вся страна просто одержима концепцией преследования знаменитостей. Но правильно ли мы ее трактуем? Почему, например, мы слепо принимаем на веру, что преследователи обожают выбранную жертву? Да потому, что предположить обратное означает потрясти все основы, на которых базируется культура поклонения знаменитостям. Преследователи, может, и олицетворяют собой темную сторону всенародной любви, однако все же они по сути своей – поклонники. Эгоцентричным знаменитостям гораздо легче считать, что мужчина – заметьте, почти никогда женщина,-который причиняет им неудобства, просто человек, чья любовь приняла извращенную форму, а не тот, кто смертельно их ненавидит. Боже упаси! 1/1 все-таки, может быть, преследование знаменитостей – это не любовь, в которую нам так легко поверить, а исключительно выражение яркой и неприкрытой неприязни? Вот это был бы сюрприз!*

* Из газеты «Таймс» от 12 января 2006 года.

Глава 18

Войдя в квартиру, я первым делом замечаю, что в ней очень холодно. И кошка, против обыкновения, не выбегает навстречу и не трется о мои ноги с требовательным мяуканьем, мешая пройти.

Хорошо, думаю я. Эта пушистая тварь исчезла. О, вы шокированы…

Неужели вы на самом деле так ее ненавидите?

Вообще-то нет. Я просто описываю свои чувства. К этому моменту я уже довольно поддатый и думаю: «Хорошо. Сэм поймала меня на слове и забрала кошку». Но когда прохожу в спальню, я вижу, что она взяла намного больше.

Исчез фен, и то место на ковре, где он лежал, кажется обездоленным. Также исчезли сотни загадочных тюбиков, баночек и флакончиков, напоминавших мне о ней. Там, где они раньше теснились, теперь пустой подоконник, который не мешало бы покрасить.

Опустела не только спальня. Ванная, которая еще сегодня утром буквально прогибалась под тяжестью кондиционеров для волос, масок для лица, масел от «Боди шоп», крошечных подарочных флакончиков геля для душа от «Бутс» – все аккуратно выставлено вдоль краев, – сейчас выглядит голой. Твою мать, Сэм даже зеркало прихватила! Она также забрала маленькое зеркальце, которым я пользовался во время бритья, так что теперь и посмотреться не во что…

Когда я возвращаюсь в спальню, то замечаю гулкую пустоту шкафа еще до того, как заглядываю туда. Как я и думал, там осталась только моя одежда, которая занимает едва ли треть всего пространства. Пусть это кажется несерьезным, но я раздвигаю вешалки по всей перекладине, и они висят, позвякивая, наслаждаясь обретенной свободой. Ящики тоже пусты. Исчезли все ее трусики, носки, топы, шарфики, и я ловлю себя на мысли, что мне так хочется их потрогать и понюхать. Не думал, что дойду до такого, однако вот вам доказательство.

На кухне обнаруживаю источник холода. Сэм оставила окно открытым, и я почти слышу, как она ворчит: «Хм-м… квартира жутко воняет, надо бы проветрить…» Она сделала это специально, словно говоря: «Не распускайся только потому, что меня нет». Со стуком захлопываю окно и закуриваю. Все ясно.

Я мог бы объяснить свои слезы тем, что хватил лишку, но на самом деле мне сегодня многое пришлось пережить. Как случилось, что человек, который был мне так близок, который брал мою любовь и дарил мне свою, кто обещал быть со мной во здравии и в болезни, в богатстве, в бедности и тому подобное, оказался настолько безжалостным?

Если бы у меня были друзья, такие, с которыми можно пойти и выпить, то они сказали бы: «Все женщины одинаковы». И были бы правы. Даже Сэм, которую я не перестану любить до своего смертного часа. Даже она.

Она оставила записку, и я тщательно изучаю ее в поисках хоть малейших признаков сожаления, сострадания или желания помириться. Перед тем, как прочитать, подношу ее к свету и тщательно осматриваю, надеясь найти предательские следы слез. Но даже если она и плакала, когда писала это послание (что вряд ли, думаю я, вспоминая новую, неподдающуюся эмоциям Сэм), на бумаге нет ни единого тому свидетельства.

Письмо гласит:

Крис!

Твое послание было очень милым, но, боюсь, оно ничего не меняет. Пожалуйста, постарайся наладить свою жизнь.

Сэм.

P. S. Прошу тебя, больше мне не звони. А что значит твоя выходка с одеколоном? Я думала, ты выше подобных банальностей.

Я читаю записку еще раз – вслух, делая ударения на разных словах. Затем читаю ее голосом Сэм. Читаю медленно, затем очень быстро.

Но сколько бы я ни читал письмо, ничего в нем не меняется. Напротив, с каждым разом оно становится все непреклоннее. Только слово «милый» выражает хоть какое-нибудь чувство. То, что там нет ни «целую», ни «с любовью, Сэм», ни даже «дорогой Крис», говорит гораздо красноречивее, чем само письмо. И, полагаю, мне придется с этим смириться.

Чтобы ускорить процесс, несмотря на то, что я уже в стельку пьян (а может, именно поэтому), решаю еще раз воспользоваться предложением магазина и приобрести восемь банок «Стеллы Артуа» за шесть фунтов.

В магазине я допускаю небольшую оплошность. Как ни смешно, я совершаю ее, когда тщетно пытаюсь завязать хорошие отношения с персоналом.

– Нельзя ли мне получить то, что указано в объявлении? – спрашиваю я, водружая две упаковки пива, по четыре банки в каждой, на прилавок.

Женщина, которая за ним стоит, тревожно смотрит на меня и отводит взгляд.

– Простите? – выдавливает она, причем в ее исполнении это не звучит ни вопросом, ни извинением.

– Кредит, – весело говорю я и показываю на написанное от руки объявление за ее спиной, которое гласит: «В кредит не отпускаем». С таким же успехом я мог бы показать на другое, предупреждающее: «Пожалуйста, проверяйте сдачу, не отходя от кассы, позже претензии не принимаются» или на то, где написано: «Не больше двух школьников одновременно».

– Простите, – повторяет женщина; с таким выражением лица лавочники из американских фильмов необдуманно лезут под прилавок за спрятанным ружьем.

– Ничего, я просто пошутил. Ваше объявление…

До кассирши наконец доходит.

– А, кредит. – Она улыбается слегка неуверенно, и мне этого достаточно, чтобы осознать: продавщица либо не понимает моей шутки, либо не считает ее смешной. – Простите, – повторяет она в третий раз. – Шесть фунтов.

Я протягиваю ей шесть фунтов и удаляюсь, чувствуя себя на редкость глупо.

Дома я убираю семь банок пива в холодильник – на самое видное место, – а одну ставлю на столик в гостиной, рядом с ней пристраиваю сигареты и зажигалку. Затем иду в комнату для гостей и беру коробку с надписью «Дэнни Бейкер о футболе в шутку и всерьез», в которой на самом деле лежит порнуха «Сэнди и студенты». Впрочем, сегодня у меня не то настроение, лучше взять «Звездные войны» как дань памяти отцу.

Недосмотрев фильм, засыпаю. Приятный способ провести воскресный вечер.

За исключением того, что в реальности все не так.

Мне хотелось чего-то цивильного, правильного, чего-то похожего на возврат к нормальной жизни. Увы, у меня есть только я сам. И как бы я ни старался, понятия «цивильный» и «правильный» ко мне сейчас не относятся. Поэтому происходит следующее.

После шести банок я вспоминаю, что поставил кипятить воду, которая сейчас уже полностью выкипела, поэтому ставлю еще воды и решаю сварить кукурузу. Я кладу початки прямо в кастрюлю и думаю: «Какого черта? Какая, на хрен, разница, в чем их готовить?» Чтобы не забыть про кукурузу, я устанавливаю время на таймере от микроволновки.

После восьми банок пива я решаю быстренько «посмотреть» фильм про Сэнди и студентов, а затем отправляюсь в магазин, чтобы купить еще пива.

После девятой я решаю позвонить Сэм. Не могу воспроизвести все подробности этого разговора, но помню, что кричал в телефон: «Яне пьян!» Конечно, на самом деле я надрался в дымину, и у Сэм есть все основания, чтобы бросить трубку. Какое-то время я непрерывно звоню жене на мобильный, пытаюсь достать ее через голосовую почту и либо набираю номер, либо выкрикиваю оскорбления в ее адрес. Наверное, в один из таких моментов микроволновка просигналила о том, что кукуруза готова.

На десятой банке открываю окно на кухне и безуспешно пытаюсь избавиться от вони, издаваемой сожженной кукурузой. Мерзкий запах уже заполнил всю квартиру. Я выкидываю обуглившиеся початки вместе с почерневшей кастрюлей в пакет для мусора.

После одиннадцати банок я сижу на диване рядом с кофейным столиком, на котором стоит обувная коробка из дома отца, и осматриваю оружие. Приставляю дуло к голове как Роберт де Ниро в фильме «Охотник на оленей».

После одиннадцати с половиной банок решаю, что пора спать, и отправляюсь по коридору в спальню. Спальни достигаю благополучно, а вот сил, чтобы раздеться, не хватает. Падаю лицом вниз на кровать и отрубаюсь.

Просыпаюсь ровно в пятнадцать минут восьмого утра в понедельник.

Я знаю, который час, потому что об этом мне сообщает резкий сигнал нашего будильника. Он безжалостно вытряхивает меня из забытья, но чувствую я себя на удивление хорошо, вот только одолевает приступ мучительного кашля, хотя, с другой стороны, кашель помогает мне окончательно очухаться.

Какое-то мгновение – будильник еще сигналит – лежу и удивляюсь тому, что рядом на подушке нет головы Сэм. Поначалу я думаю, что она ушла по делам. Затем вспоминаю все и тянусь выключить будильник, который теперь не «наш», а только «мой».

Одеваюсь и бреду через гостиную, втягивая носом густой, тяжелый запах горелого. Никак не могу понять, почему в квартире стоит такая ужасная вонь.

Вдруг меня словно обухом по голове ударяет – я вспоминаю кукурузу, и это лишь первое из целой вереницы мучительных воспоминаний, которые одно за другим проносятся в моем мозге: звонок Сэм, послания по голосовой почте…

За окном сигналит машина.

Совершенно очевидно, что ночью я по крайней мере еще раз ходил в магазин. Банки «Стеллы Артуа» на полу, на камине, на музыкальном центре, практически везде, только на кофейном столике их нет.

Машина снова сигналит, и из соседней квартиры доносится плач ребенка.

Кофейный столик девственно чист. Там лежит только одна вещь, и я смотрю на нее, стоя посредине гостиной и чувствуя, как тревога исподволь начинает грызть меня изнутри.

На кофейном столике покоится револьвер.

Я теперь вспоминаю, как прошлой ночью рассматривал его и приставлял к виску.

Машина гудит в третий раз.

Смотрю на оружие и жалею, что не могу вышибить к чертовой матери мозги этого ублюдка-водителя.

Делаю глубокий вдох и отгоняю мысли об убийстве подальше, потом заворачиваю пистолет в кухонное полотенце и запихиваю в шкаф – мало ли кто зайдет. Затем принимаю ванну, представляя, что вода оживляет все мои органы, и пытаюсь исключительно усилием воли заставить себя прийти в состояние, пригодное для появления на работе. Бреюсь, используя в качестве зеркала компакт-диск Мэрайи Кэрри, принадлежащий бывшей жене (что делать, Сэм, ты ведь забрала зеркало…).

Заглатываю две чесночные капсулы, запиваю их обжигающим кофе и три раза рыгаю.

Тщательно глажу белую рубашку и даже прохожусь щеткой по туфлям, чтобы они блестели. Аккуратный внешний вид может скрыть множество других недостатков, думаю я, пока повязываю галстук и приглаживаю пальцами брови, а ладонями – волосы. Просто элегантный джентльмен, который слегка перебрал вчера за карри, только и всего. Этим объясняется и запах изо рта, и капельки пота, которые постоянно выступают у меня на верхней губе. Для страховки я обливаюсь одеколоном и даже повторяю: «Черт, разлил эту хрень» – готовлюсь отвечать на неизбежную реплику: «Твою мать, Крис, от тебя несет, как из будуара шлюхи». Лучше прослыть неумехой в обращении с флакончиком одеколона, чем алкашом.

И наконец закапываю в глаза специальные капли – еще один полезный совет для любителей поддать. Конечно, капли не решают полностью проблему глаз, которые сейчас похожи на пресловутые протаянные струей мочи дырки в снегу, но по крайней мере слегка ее маскируют. Можно будет сказать, что у меня легкий конъюнктивит.

Все это время я стараюсь дышать ровно и глубоко, стараюсь не обращать внимания ни на состояние гостиной, ни на собственные эмоции, которые переполняют меня, грозя вырваться наружу. А этого нельзя допустить.

Полагаю, что мне почти все удается. Когда я готов к выходу из дома, то уверен, что мои усилия не пошли прахом. Конечно, вряд ли меня можно назвать свежей маргариткой, однако выгляжу я вполне пристойно. Пусть какие-то изъяны и имеются, но они незаметны, как обычно.