Текст книги "Звездун"

Автор книги: Эндрю Холмс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Жду до одиннадцати часов утра, а потом иду в магазин, убеждая себя, что у меня есть на то причина. Я запасаюсь крепким светлым пивом только потому, что после работы ко мне заглянет парочка коллег пропустить стаканчик. Покупаю большой пакет жареного арахиса, чтобы продавец тоже знал об этом. Весьма жаждущие коллеги. Коллеги, которые обожают наливаться крепким светлым. А какие еще нужны человеку?

Дома проделываю трюк с холодильником, затем приношу коробку с трилогией «Звездные войны» из комнаты для гостей, которая с каждым днем становится все меньше похожей на жилое помещение и все больше смахивает на свалку разной дребедени. На часах точно одиннадцать с четвертью, когда я устраиваюсь удобнее с первой из моих банок и с первым фильмом. Вроде как отдаю дань памяти отцу, который водил меня на этот фильм в «Одеон» на Лестер-сквер в 1977 году. Когда мы вернулись, папа пошел на кухню к маме, а я, счастливый, проскользнул в гостиную, размахивая воображаемым бластером (не световым мечом – интересно почему?), и уселся смотреть детский сериал «Счастливые дни». Я здорово отсидел зад в тот вечер. Откуда мне было знать, что поход в кино заменяет время перед телевизором?

Честно говоря, странно, что я запомнил маму на кухне вот так, словно застывшую во времени. Ровно через шесть лет она умерла.

Короче, около половины четвертого я опять иду в комнату для гостей, теперь за видеокассетой «Дэнни Бейкер о футболе в шутку и всерьез». В коробке не Дэнни Бейкер, а порнуха под названием «Сэнди и студенты». Вставляю кассету в видеомагнитофон, затем стягиваю до колен брюки и трусы и ложусь на ковер перед телевизором, в одной руке пульт, рядом – клок туалетной бумаги.

В три пятьдесят понимаю, что вдрызг пьян. Я уже видел, как Сэнди трахается сразу с двумя парнями в комнате общежития и как две ее приятельницы занимаются сексом в раздевалке, но никак не могу кончить. Без девяти минут четыре я закрываю глаза.

В половине пятого Сэм приходит с работы раньше обычного и находит меня со спущенными штанами спящим у телевизора. На экране мужик мастурбирует перед лицом Сэнди и кончает на ее высунутый язык, не переставая при этом громко стонать…

Сэм отпросилась с работы, чтобы не оставлять меня в горе. Чтобы посмотреть, как там я.

Глава 3

Агентство «Рейтер», Лондон

Сегодня утром популярный певец Феликс Картер был найден мертвым в своем доме в западной части Лондона.*

* Первое сообщение, переданное агентством «Рейтер» в 8:41 утра в среду, 6 ноября 2002 года.

Шестнадцать слов. Насколько известно, первое сообщение о смерти Картера выглядело именно так. На этом этапе все новости просто констатировали смерть, причиной которой могло быть как самоубийство, так и передозировка. А может, всему виной был сердечный приступ или случайное падение. То, что певца убили, выяснилось позже.

Существуют некоторые сюжеты – например, отставка Маргарет Тэтчер, – из-за которых агентства новостей буквально грызутся: служба телетекста Би-би-си «Сифакс» претендует на первую передачу, «Пресс Ассошиэйшн» не соглашается, а «Рейтер» отстаивает свои интересы. Другие новости – скажем, гибель принцессы Дианы, – проходят в эфир без скандала, учитывается деликатность темы, хотя наверняка агентства оспаривают право первенства друг у друга в частном порядке.

О смерти Феликса Картера первым миру поведало агентство «Рейтер».

Агентство «Рейтер» (Лондон)

Поп-звезду Феликса Картера нашли застреленным в собственном доме в Лондоне. Тело тридцатилетнего певца обнаружила девушка-служанка, которая подняла тревогу около восьми часов утра. В доме находился еще один человек, его арестовали, и в настоящее время он находится под стражей.*

* Второе сообщение, переданное агентством «Рейтер» в 8:57 утра в среду, 6 ноября 2002 года.

Сообщение уже длиннее: тридцать девять слов, все исполненные смысла. В истории появился новый пласт. Феликса Картера убили. После того, как стало известно, что певец был в доме не один, это предположение напрашивалось само собой. Как мы теперь знаем, вторым человеком оказался Кристофер Сьюэлл, двадцатидевятилетний рекламист из северного Лондона, женатый на Саманте Сьюэлл, двадцати восьми лет, занимающейся организацией конференций.

Первые, весьма скудные ручейки информации – шестнадцать и тридцать девять слов соответственно. Практически ничего. По сравнению с десятками тысяч слов, которыми обрастет эта новость позже, – жалкие крохи. И их передало «Рейтер», агентство – на самом деле самое первое агентство новостей, – организованное в 1851 году Полом Джулиусом Рейтером, который взял этот псевдоним вместо полученного при рождении имени Израиль Беер Иосафат. Рейтер получил титул барона в Германии в 1871 году. Правда, еще раньше он создал телеграфное агентство в Лондоне, снабжавшее газеты Британии международными новостями. В наши дни при хорошем Интернет-браузере все желающие могут зайти на сайт «Рейтер» по адресу Reuters. com. Вообще-то этот сайт зиждется в основном на статистических данных, так что заурядные пользователи предпочитают сайт Би-би-си или сайт Ananova. com., принадлежащий «Пресс Ассошиэйшн». Кстати, это агентство выдало свою версию смерти певца почти одновременно с лидером.

Благодаря Интернету, в котором все три вышеупомянутых агентства представлены достаточно широко, практически любой человек может узнать местные и международные новости почти так же быстро, как средства массовой информации. Но из-за того, что найдется не так уж много людей, способных около девяти утра в среду сидеть перед монитором и вводить в компьютер адрес того или иного новостного сайта, средства массовой информации не теряют своей актуальности. Конечно, не в последнюю очередь из-за умения развернуть бурную деятельность даже вокруг самого бедного фактами происшествия.

Итак, едва только Иамон Холмс, ведущий популярного утреннего телешоу Джи-эм-ти-ви, после очередного экспромта прикоснулся пальцем к наушнику и сказал: «Ага, мы только что получили известие…», как редакции новостей срочно мобилизовали съемочные группы и направили их к полицейскому участку, куда забрали Кристофера Сьюэлла, и, конечно, на место гибели Картера.

Мир пробудился под кадры, отснятые на тихой, весьма фешенебельной, а в остальном ничем не примечательной Кенсингтон-стрит. Показывали дом, обнесенный трепещущей на ветру лентой (не пересекать!), сооружение наподобие импровизированного портика из полиэтилена у входной двери, дорогие машины, номерные знаки которых специально сделали неразличимыми, полицейских, охранявших место происшествия, других полицейских в белых одноразовых комбинезонах, которые то и дело ныряли в затянутый полиэтиленом проход… Именно такая картина предстала перед нацией, когда та, едва протерев поутру глаза, потянулась за пультом от телевизора, чтобы открыть окно в мир.

Журналистам всегда труднее проводить репортажи из зажиточных районов. Слишком мало зевак и очевидцев, чьими высказываниями обильно сдабривается любая история. Обитатели этих мест тщательнее охраняют свою личную жизнь и вовсе не горят желанием появиться на экранах телевизоров или увидеть свои имена на газетных страницах. У них имеются другие способы для самоутверждения.

И потому средствам массовой информации пришлось немало потрудиться, чтобы представить этот сюжет как можно красочнее. Пригласили психологов, готовых дать комментарии; разыскали музыкальных критиков, жаждущих проанализировать феномен популярности Феликса Картера. Телевидение и радио беспрерывно транслировали архивные записи концертов Феликса и повторяли передачу о его выступлении на дне рождения принца Чарльза и последующей встрече с наследником престола. Все это время СМИ с нетерпением ждали, когда же появятся «настоящие» новости, способнее облечь плотью мучительно короткое сообщение «Рейтер». Для начала хотелось бы узнать о том, как обнаружили тело.

Его нашла Мартелла, приходящая уборщица. Она вовсе не была «девушкой-служанкой», как позже тем утром сообщило агентство «Рейтер». Мартелла работала именно приходящей уборщицей, а это совсем другое. Правда, большинству людей подобная мелочь показалась бы незначительной, особенно в сравнении с сенсационной гибелью Феликса Картера. А уж Картеру, будь он жив, и подавно, ведь его самого в репортажах о смерти называли то «певцом», то «поп-идолом», то «рок-певцом», то «актером и певцом», то «суперзвездой». Но Мартелле было не все равно.

Ей представлялось, что в музыкальном мире можно быть суперзвездой, певцом, поп-идолом и рок-певцом одновременно. Более того, если бы все подобные характеристики использовали для описания одного человека, то им бы оказался ее хозяин Феликс Картер.

Мартеллу наняли, чтобы она приходила три раза в неделю – реже, когда певец уезжал на гастроли, – и разгребала ту жуткую грязь, которая обычно после него оставалась. Именно поэтому ее нужно называть уборщицей, считала женщина. Позже, уже дома, после бесконечных часов, проведенных в полиции, она, не обращая внимания на непрестанно звонивший телефон, улучила минутку и посмотрела значения слов «девушка» и «прислуга» в словаре. Прочитанное только укрепило ее в первоначальном мнении. Определение «лицо женского пола, достигшее половой зрелости, но не вступившее в брак» не подходило совершенно, ведь Мартелла была уже в летах, разменяла шестой десяток. И замуж она выходила – почти тридцать четыре года назад за некоего Джека. Правда, их брак закончился, когда он предпочел продавщицу из универмага «Вулворт». После подобного несчастья поход к алтарю Мартеллу больше не привлекал.

И уж конечно, уборщицу нельзя было назвать старой девой, во всяком случае – в классическом понимании. Хотя у Мартеллы не было, как принято сейчас говорить, постоянного партнера, недостатка в мужском обществе (и в друзьях, и в поклонниках) она не испытывала. Свидетельством тому служили вечера, когда у нее собиралась компания для игры в триктрак.

Оставалось объяснение слова «служанка», которое, по-видимому, и запутало репортеров. Нет, все же Мартелла не была «домашней работницей для личных услуг», ведь работала она не полный рабочий день, и ее наниматель не мог распоряжаться ею по своему усмотрению. Честно говоря, хозяина она почти не видела, хотя полагала, что знает о нем гораздо больше других. В общем, она не была служанкой. И потому сейчас, после всего пережитого, у Мартеллы на душе остался неприятный осадок из-за того, что ее неправильно представили. Конечно, ошибка настолько крошечная, что женщину подняли бы на смех, попытайся она возмутиться, но для нее это было важно. Она представляла, как отнесся бы к этому ее покойный хозяин.

Будь он жив, то счел бы обиду Мартеллы на редакционную ошибку хорошим знаком. Подтверждением того, что правильно решил взять ее на работу. Доказательством того, что Мартеллу не купишь на дешевую популярность. Она не стремилась любой ценой попасть в газеты, ей не было дела до личной жизни певца, и она не распространялась о его тайнах. Ее интересовала только уборка. И триктрак.

Те, кому доводилось сталкиваться с Мартеллой на улице, часто принимали ее за турчанку, испанку или суровую гречанку. Обманчивое впечатление возникало из-за того, что Мартелла, которая родилась в 1941 году у англо-шотландской пары в городе Рединг и получила имя в честь употребленного в ночь зачатия напитка, выглядела слегка экзотично. Хотя, в общем, и вполне заурядно. Друзья часто говорили, что она похожа на кинозвезду Мириам Маргулис, уважаемую английскую актрису, которая добилась успеха, сыграв женщин разных национальностей: валлийку в фильме «Дом» (2000), американку в «Магнолии» (1999), австрийку в «Бессмертной возлюбленной» (1994). Маленькие, но важные роли.

Возможно, в будущем, если эту историю – Феликса Картера и его убийцы – когда-нибудь экранизируют, Мириам Маргулис согласится сыграть Мартеллу, приходящую уборщицу, которая обнаружила тело. Маленькая, но важная роль.

Роль Мартеллы началась тем утром, когда она подошла к дому, не имея ни малейшего представления о том, что ее там ждет. Вернее, какие ждут неожиданности. Она знала, что ее хозяин планировал пойти на премьеру, а это предполагало три возможных варианта развития событий. Первый: мистера Картера не будет дома. Второй: певец будет крепко спать – возможно, один, но скорее всего с очередной подружкой, – и не вылезет из постели до тех пор, пока не закончится уборка. И третий: Мартелла застанет его спящим в одежде на диване перед включенным телевизором, как уже не раз случалось.

Женщина передернула плечами, чтобы стряхнуть изморось, и вошла через парадный вход, стараясь не шуметь: вдруг хозяин дома. Ее ладонь, влажная от дождя, скользнула по дверной ручке, с которой позже судебно-медицинским экспертам все же удалось снять отпечатки пальцев, в том числе и Мартеллы. До того, как она объявила миру, что Феликс Картер, поп-звезда, мертв, оставались считанные минуты.

Внутри было темно и тихо, но уборщица не придала этому значения. Обычное дело. Большинство ее знакомых в восемь часов утра уже давно бодрствовали, однако мистер Картер к большинству не относился. Что вы хотите – уникальная работа и необычный рабочий график. Впрочем, в доме странно пахло. Если бы раньше ей довелось работать в каком-либо медицинском учреждении, Мартелла, наверное, сумела бы различить запах смерти. Запах, который, как говорят, преследует человека, даже если он переоделся после работы и сидит на званом обеде, притворяясь, будто интересуется индексом Доу-Джонса, чтобы порадовать своего партнера.

Увы, Мартелла никогда не работала в больнице и не узнала запах. Для нее он был просто… незнакомым.

Затем она заметила смокинг, висевший в конце темного коридора, и удивилась. Очевидно, его вытащили из шкафа, чтобы надеть, но не успели, даже целлофановый чехол не сняли.

Когда же Мартелла вошла в гостиную, то сразу же почувствовала – что-то не так. Вряд ли бы она смогла сказать, что именно, скорее это было просто ощущение.

И тут она бросила взгляд на диваны.

Два белых кожаных дивана, предмет гордости Феликса. Они стояли посреди гостиной, друг против друга, два прекрасных дополнения к еще одному украшению, мечте любого подростка: почти полной коллекции фигурок из «Звездных войн». Все из первоначальной трилогии, а не из плохо встреченного зрителями и критиками фильма «Эпизод I: Призрачная угроза». Феликсу этот фильм тоже не нравился. Конечно, вначале певец хотел получить копию воина-штурмовика во весь рост, но потом передумал – возможно, потому, что подобные уже были у Робби Уильямса и Гэри Барлоу, а Феликс предпочитал идти своим путем. Всегда.

На первый взгляд, комната выглядела совершенно обыденно, только двое мужчин, которые сидели на диванах лицом друг к другу, не вписывались в привычную картину. Конечно, впечатление обыденности было обманчивым. То, что эти двое так сидели, уничтожало это впечатление. И Мартелла вдруг поняла, что здесь произошло что-то страшное. Такое, что придется убирать не ей.

Женщина стояла, загородив мощным телом дверной проем, и смотрела на странную пару, на пятна крови на одном из белых кожаных диванов. «В жизни не ототрешь», – мельком подумала она. Постепенно до ее сознания стало доходить, что молодые люди очень похожи – почти как близнецы. С одной стороны, откинувшись на спинку, сидел Феликс и, казалось, спал, вот только сзади расплывалась кровь, ярко-красная на белой коже. В его груди зияла багряная дыра.

С другой стороны, повернувшись к нему лицом, тоже был Феликс. Однако этот Феликс сидел, ссутулившись, прижав к животу бутылку виски, и внимательно смотрел на Мартеллу. Наблюдал.

Мартелла была не из тех, кто проводит вечера перед телевизором, отпуская язвительные реплики в адрес персонажей. Этим увлекался ее бывший муж: «Можно подумать!» и «Никогда бы она так не стояла в реальной жизни!» Мартелла не разделяла его пристрастия потому, что, во-первых, не испытывала потребности навести в мире порядок, к чему стремился ее бывший супруг, а во-вторых, инстинктивно понимала, что не существует предсказуемой человеческой реакции и нельзя доподлинно знать, как поведешь себя в той или иной ситуации. Особенно если эта ситуация так далеко выходит за рамки привычной. Ситуация из тех, что показывают по телевизору. Подобная той, в которой она сама только что оказалась.

Итак, женщина просто стояла столбом на пороге, чувствуя, что не в силах двинуться с места. Она не заметила, как ее пальцы разжались, и пластиковый пакет (с голубой накидкой-дождевиком и свежим номером «Дейли экспресс») мягко упал на пол.

Этот звук был единственным, который раздался в доме, пока Мартелла и Феликс номер два изучали друг друга.

Потом, когда ее глаза чуть привыкли к полумраку, уборщица поняла, что это вовсе не Феликс. С первого взгляда легко было ошибиться, вот она и ошиблась. Это был явно не ее босс. Лицо совсем другое. Похожее и все-таки другое. И фигура не такая.

Так она в первый, однако далеко не в последний раз увидела Кристофера Сьюэлла. Лет примерно тридцати, одет в джинсы и футболку навыпуск. Волосы темные и коротко подстрижены, как у ее хозяина, хотя прическа не такая стильная. Довольно привлекателен, но не красив. Во всех отношениях ничем не примечательный парень, решила Мартелла. Вряд ли бы она удостоила его повторным взглядом – при нормальных обстоятельствах.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она заметила, что на самом деле мужчина на нее не смотрит. Его глаза были закрыты. Когда к ней вернулось дыхание, она пригляделась чуть пристальнее и поняла, что этот человек или крепко спит, или без сознания.

– Привет… – произнесла наконец Мартелла осторожно.

В молчании комнаты слово упало камнем. Незнакомец на диване не подавал никаких признаков жизни. Он просто продолжал сидеть с видом молчаливой сосредоточенности, и ей стало немного легче. Животный инстинкт в конце концов шепнул Мартелле: «Не бойся, этот человек не опасен», и она чуточку успокоилась.

Только тогда женщина смогла оторвать взгляд от спящего и посмотреть на соседний диван, где, как стало ясно, сидел настоящий Феликс. Этот Феликс не спал и не был без сознания. Он был мертв. Конечно, он мог бы спать, но запах, кровь, просто атмосфера этой темной комнаты говорили обратное. Он мертв. На мгновение уборщица задержала на нем взгляд, и ей пришло в голову, что раньше она никогда не видела хозяина таким спокойным. Будто ангел.

Наконец Мартелла попятилась и вышла из комнаты. Она окончательно пришла в себя и сейчас вспоминала все детективные программы, которые когда-либо видела, и всю полезную информацию, почерпнутую из них. Больше всего ей нравились истории про инспектора Вексфорда по книгам Рут Ренделл. Из них, а еще из других – сериалов «Таггарт», «Хлопушка», «Молчаливый свидетель», «Инспектор Морз» и «Заморозки» – она знала: ничто так не затрудняет расследование, как нарушенная сцена преступления. Поэтому она просто шагнула назад в коридор, не отводя глаз от двоих в комнате, и полезла в карман жакета за мобильным телефоном, который из-за темноты пришлось поднести близко к лицу. Нажав на красную каучуковую кнопку, женщина втайне радовалась. Во-первых, ей представилась возможность воспользоваться сотовым, а во-вторых, хорошо, что она вообще про него вспомнила, так редко ей доводилось звонить по мобильному. «Да уж, самообладания у меня не отнять», – подумала Мартелла.

Затем набрала 999 и рассказала всему миру о своей находке. Снова прошла по коридору, теперь к входной двери, вышла на крыльцо и, застегнув жакет от моросящего дождя, стала дожидаться приезда полиции. Почему-то она думала не о Феликсе, а о человеке, сидевшем на другом диване, о выражении его лица.

Только сейчас Мартелла поняла, что его лицо выражало полное удовлетворение.

Глава 4

Как вы себя чувствуете, Крис?

Как я себя чувствую? Прекрасно! Со мной Джек, он обо мне заботится. Вы уже видели Джека?

Да.

Тогда вы понимаете, что я в надежных руках. Другие заключенные меня уважают. Конечно, я здесь не самая большая шишка, но меня действительно очень уважают. Возможно, я самый знаменитый человек из всех, с кем им доводилось встречаться. Знаете, у меня берут автографы. Чтобы жены и подружки смогли их продать на воле… ну, немного подзаработать. Я не против. А еще я получаю массу писем. Со мной многие хотят познакомиться. Так что вам повезло.

Спасибо.

Не за что. Мне это нравится. Мы еще будем «визуализировать» мое прошлое?

Вас устраивает такой подход? Да! Ну что ж, посмотрим…

Ага, вот он я, вхожу в дверь нашей квартиры. Задержался после работы, чтобы выпить пару банок пива «Кроненберг», так что Сэм уже дома. Я роняю «дипломат» на пол в гостиной, другой рукой расстегиваю рубашку и ослабляю галстук. Любуюсь созданным мной образом усталого человека, вернувшегося с работы, и зову:

– Эй, привет!

– Привет, – весело отвечает Сэм, выходя из кухни. Она тискает кошку, которая лежит кверху пузом на ее руках, глядя на меня весьма настороженно.

– Наша малышка, – воркует Сэм, – пришла к папочке…

Я вовсе не кошкин папочка. Эта честь принадлежит какому-то котяре из северных районов Лондона, который находится в блаженном неведении относительно своего отцовства. А еще я слегка злюсь, что Сэм не спросила, как у меня дела, не подставила губы для поцелуя и даже не осведомилась, как прошел день. Вместо этого она сюсюкает с кошкой, шепча ласковые слова в ее живот, а та уставилась на меня, будто говоря: «Видишь, а мне вот вообще наплевать на внимание. Не то что тебе, неудачник».

– Возьми ее, – говорит Сэм.

– Нет, сама держи, – отвечаю я. – Мне нужно в туалет.

– Ну давай, – настаивает жена. – Возьми ее. Она тебя любит.

Почему, думаю я, она не видит, что кошка меня не любит? Да и Сэм она не любит. Она относится к нам обоим с безразличием, которое нашли бы оскорбительным даже распространители газет в пользу бездомных. Если бы кошка на самом деле была ребенком, причем моим, то я бы оказался отцом несносного, мрачного и к тому же страдающего острой формой синдрома Туррета подростка с пирсингом. Вот она, пушистая несправедливость, которая так безразлично крадет любовь, по праву принадлежащую мне.

– Возьми, – повторяет Сэм, протягивая мне кошку, держа ее как младенца, которого вытащили из купели. – Просто подержи немного.

Чтобы не ссориться, я беру животное и неловко держу три-четыре секунды. Затем возвращаю кошку Сэм и в этот момент чувствую что-то влажное на руке, которую инстинктивно подношу к носу.

– Дерьмо! – восклицаю я. – Это дерьмо! Кошка не вытерла задницу!

– Всего лишь чуть-чуть, – говорит Сэм тоном человека, успокаивающего истеричного ребенка. Все же она отпускает кошку, которая плюхается на ковер и трусит к кухне, подальше от моего гнева.

– Черт! Только дерьма мне не хватало! Я пришел домой с долбанной работы и теперь по уши в дерьме!

– Вовсе не по уши, всего лишь капелька на руке. Смой, и все. – Однако Сэм произносит эти слова устало, с видом человека, снявшего розовые очки. Как будто жизнь не оправдала ее надежд.

Я делаю вид, что ничего не замечаю, и сердито устремляюсь в ванную.

Ой, извините, меня опять не туда занесло, да? Вообще-то да. Я не хотела вас останавливать… А надо было. Виноват, простите.

Ничего страшного. Просто, если можно, старайтесь придерживаться хронологического порядка. Конечно.

Вернемся к тому, как Сэм вошла, когда вы… э-э… мастурбировали.

Ну, я вовсе не «э-э… мастурбировал», а спал. Если бы я бодрствовал, то услышал бы, как она открывает дверь, и успел бы предпринять превентивные действия. Я спал и понял, что Сэм пришла домой раньше обычного, только когда услышал шуршание пакета из гастронома «Сейнсбериз» – она принесла мне вкусненького. А потом до меня дошло, что Сэм стоит надо мной с видом человека, наступившего на дерьмо, видеомагнитофон включен, и мужик на экране стонет: «О да-а-а, да-а-а…» – все как в страшном сне.

Когда она меня разбудила, я был в той же позе, в которой заснул. Я, наверно, выглядел как одно из тех тел, которые нашли сохранившимися под слоем пепла в Помпеях, только онанирующее. И вместо того, чтобы расплакаться и свалить вину за этот порыв самоудовлетворения на неожиданную и почти необъяснимую смерть отца или принять пристыженный вид и встретить наказание как подобает настоящему мужчине, я решил, что лучшая защита – нападение. В итоге мы поругались, было много крика, думаю, даже плача, но не моего.

Следующее, что помню, – я просыпаюсь на диване, под одеялом, видимо, Сэм укрыла меня, чтобы не замерз. Она тем временем кладет листок бумаги на кофейный столик передо мной, замечает, что я ворочаюсь, и выпрямляется.

– Помнишь, что произошло вчера вечером? – произносит она с таких высот морального превосходства, что там уже наверняка ощущается недостаток кислорода.

Сэм при полном параде и готова отправиться на работу, выглядит великолепно. Впрочем, как всегда.

– Ты помнишь, что назвал меня коровой? – холодно спрашивает она, прежде чем я успеваю ответить. – Гребаной коровой?

Не помню, однако признаться в этом означает подлить масла в огонь, и потому я молчу. К тому же я пытаюсь вспомнить, кто я и как оказался на этом диване. Хорошо бы еще понять, почему я до сих пор еще не одет и не собираюсь в офис, ведь обычно я выхожу на четверть часа раньше Сэм.

– А мое преступление заключалось только в том, – продолжает она, – что я имела наглость пораньше уйти с работы, чтобы приготовить своему осиротевшему мужу что-нибудь вкусное. Только для того, чтобы увидеть, что он надрался как… как…

Сэм хочет сказать «как последняя скотина», но понимает, что это не совсем точное выражение, безуспешно пытается подобрать другое и в конце концов продолжает:

– Как не знаю кто, и дрочит, уставившись на… на… порнуху!

Очень полезная информация. Моей памяти, словно заржавленному винту, требуется пара поворотов отвертки, чтобы сдвинуться с места. Я начинаю вспоминать некоторые события вчерашнего вечера: крики (обоюдные), плач (ее), негодование (мое), встречные обвинения. Дело дрянь. Все очень плохо. Совсем хреново.

– Прости, – выдавливаю я, понимая, что эта фраза совершенно не соответствует степени моей вины. – Который час?

Если я надеюсь на сочувствие, то в меню оно не значится.

– На работу точно опоздаешь. Лучше останься дома, видок у тебя тот еще. Звонил твой дядя. – Она показывает на бумажку, которую положила на кофейный столик несколько минут назад. – Хочет, чтобы ты с ним связался. Что-то насчет недвижимого имущества. Он… как это… душеприказчик твоего отца.

Сэм вешает на плечо сумочку и уходит, хлопнув дверью.

Я тяжело вздыхаю. За соседней дверью начинает орать ребенок. На улице сигналит такси, потом замолкает и опять начинает гудеть.

Может показаться, что там павлины на лужайке и охотничьи угодья, хотя на самом деле все «недвижимое имущество» отца состоит из половины коттеджа на Гроуби-роуд в городке Лестер. Наверняка старому дому довелось повидать немало людей под своей крышей, но последние тридцать лет этими людьми в основном были члены семейства Сьюэлл. А последние десять лет отец жил там совсем один, если только назвать жизнью состояние, когда тебя что-то гложет.

Отец любил маму. Я буду помнить это, пока сам не сойду в могилу. Отец любил маму так сильно и искренне, что ее смерть буквально подкосила его. Он тщательно скрывал свои душевные муки, не хотел, чтобы они стали непосильной ношей для сына. Папа загнал страдание глубоко внутрь, и оно поселилось в его душе, как раковая опухоль, разъедая сердце.

Конечно, отца не назвали бы весельчаком и при маминой жизни. Мои родители являли собой одинокий аванпост моральных ценностей военного времени на меняющемся ландшафте Лестершира. Всегда придерживались традиций, неких стандартов. Завтракали вместе, всей семьей. И когда отец возвращался после рабочего дня – он ремонтировал центральное отопление в домах других людей, наверняка тоже доводя его до самых высоких стандартов, – ужинали вместе, всей семьей. Я говорил, что у нас чай или обед, потому, что мои друзья, приходя из школы, пили чай или обедали. Но меня постоянно поправляли: именно ужин. А на десерт мы ели не пудинг, а йогурты.

Родители не осчастливили меня сестренкой или братишкой. Не по бессердечию. Просто они были так устроены. В нашей половине коттеджа на Гроуби-роуд было слишком мало места, и потому они завели только одного малыша, зато лезли из кожи, чтобы дать единственному ребенку хорошее воспитание. Меня старались держать подальше от небезопасных выходок моих приятелей, но никогда мной не пренебрегали. Возили на море в Норфолк, покупали каждый день мороженое, правда, не больше одной порции: «Ты же не хочешь быть таким, как вон тот парень». Водили в кино на подходящие фильмы: «Звездные войны» – да; «Бриолин» – нет. Покупали добротную одежду. Не крутые шмотки, а добротную одежду. Сейчас я смеюсь, когда вижу стильную рекламу обуви «Кларке» в нашем журнале. Смеюсь, вспоминая времена, когда я выворачивался из машины для определения размера ноги в магазине этой фирмы, умоляя маму купить мне ботинки «Док Мартене», как у моих друзей.

Послушать только, как я жалуюсь на то, что у меня было лучшее вместо модного, забывая о других днях! Днях, проведенных за городом, когда я извлекал странные звуки из стеблей травы, зажав их между большими пальцами. Днях, когда мы колесили по проселочным дорогам, пятнистым от пробивающихся сквозь листву солнечных лучей, и я, сидя на заднем сиденье, повторял таблицу умножения – я тогда никак не мог запомнить умножение на девять, да и сейчас не могу. Как мне теперь вспоминается, все, что бы мы ни говорили или ни делали в ту пору, было для моей пользы, являлось частью процесса воспитания и образования, мягкого и в то же время настойчивого. Неужели так легко забыть те славные деньки только потому, что тебя гложет засевшая в подсознании обида за некупленную пару ботинок «Док Мартене»?

Так что хотя мне всего лишь… сколько? Двадцать девять. Да, двадцать девять. И хотя мне всего лишь двадцать девять лет, а значит, слишком мало, чтобы говорить о «старых добрых временах», я вспоминаю детство как необычайно спокойную и безопасную пору. Тогда можно было играть в крикет и футбол прямо на улице или носиться сломя голову на велосипеде, не боясь, что тебя собьет машина или уведет какой-нибудь извращенец. Даже без ботинок «Док Мартене» городок Лестер моего детства был тихим и счастливым местом.

Конечно, только до тех пор, пока с мамой не случилось страшное.

В ночь своей гибели она была на собрании местного отделения организации «Женский институт». Я рад, что с тех пор, как переехал в Лондон, не сталкивался с подобными организациями, разве что слышал, как в новостях они ругают Тони Блэра. Люди для того и перебираются в Лондон, чтобы вырваться из окружения старомодных, вызывающих клаустрофобию групп. Уверен, что «Женский институт» еще существует в отдаленных уголках сельской Британии. Наверняка его активистки проводят антикризисные собрания, пытаясь модернизировать имидж своей организации, над которой нависла угроза роспуска из-за нехватки желающих пополнить ее ряды. Если честно, я ненавижу «Женский институт», и даже самый ярый его приверженец признал бы, что ненависть моя оправданна, особенно если учесть, что мама эту организацию тоже терпеть не могла. Лучше бы она не ходила на собрание в ту ночь. Мама отправилась туда, чтобы упрочить добрые отношения с соседями. Пошла из чувства долга, чтобы ее семье было легче вписаться в уютный мирок Гроуби-роуд.