Текст книги "Звездун"

Автор книги: Эндрю Холмс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Хорошо. Лезу в карман и выуживаю бутылочку. Мне приходит в голову мысль, что пока достаточно, еще не прошло действие первой, но все же я решаю выпить. Возвращаюсь через гостиную к единственной двери и попадаю в крошечный коридорчик, в конце которого ванная. Она светло-зеленого цвета и выглядит так, что если бы вы покупали дом и наткнулись на похожую, то непременно бы сказали: «Какая отвратительная ванная!»

Рядом с ванной еще одна дверь, должно быть, в кухню. Наверняка, так как спальня, по-видимому, справа от меня.

Мои сведения о незаконном проникновении в чужие жилища почерпнуты в основном из книг и телепередач. Телевидение – все эти детективные программы здорово пригодились – поведало мне об отпечатках пальцев (отсюда перчатки для мытья посуды), следах ног (отсюда туфли на два размера меньше) и любопытных соседях, которые из-за слегка отодвинутой шторы наблюдают за подозреваемым (отсюда маскировочный наряд а-ля Майкл Кейн). Из книг, в особенности из романов о Джеймсе Бонде, прочитанных при свете угасающего фонарика на Гроуби-роуд, мне известно, что незваных визитеров, едва они проникнут в помещение, обычно всегда тянет опорожниться. Джеймс Бонд специально оставляет метку на сливном бачке, чтобы знать, обыскивали ли номер в отеле в его отсутствие. И теперь я, словно тайный агент СМЕРШа, чувствую, что пришло время отлить. Я уже было направляюсь к туалету, но тут появляется идея куда лучше, и у меня рождается план.

Распахиваю пальто, расстегиваю ширинку и мочусь на коврик в коридоре. Ярко-оранжевая, с резким от алкоголя запахом, дымящаяся струя мочи льется на ковер. Направляю ее в разные стороны и весело смеюсь. Мне хорошо. Облегчение. Свобода. Я мщу Огрызку за то, что он высморкался на мое пальто. Я мочусь на все, куда достает струя. Стряхиваю последние капли на стену. Затем отхаркиваюсь, и большущий комок зеленоватой слизи летит туда же.

Иду через коридор в кухню. Она такая, как я предполагал, увидев гостиную, – кухня раздолбал и неряхи. Там почти нет мебели, только загаженный разделочный стол, раковина, заваленная грязной посудой, кошачья миска с засохшими комками, древняя стиральная машина и холодильник с наклеенным на дверце логотипом фирмы «Квиксилвер», производящей одежду для серфинга.

Открываю холодильник и вытаскиваю его содержимое: коробку с тремя яйцами, пакет молока, жестянку пива «Ред страйп», пачку дешевого маргарина, кусок заветренного сыра, два больших помидора, пластиковую бутылку с кетчупом, луковицу и банку белковой пасты «Мармайт».

Все это, кроме кетчупа и пива, которое я открываю, идет в стиральную машину. Шарю по полкам стенного шкафа и нахожу коробку рисовых хлопьев для завтрака (высыпаются в стиралку), растворимый кофе (туда же), сухой кошачий корм (туда же), две банки консервированных бобов и сахар (все туда же). Под раковиной обнаруживаю непочатую бутылку с чистящим средством, которое выливаю в лоток для порошка. Найденный стиральный порошок рассыпаю по полу. Беру кетчуп и, прихлебывая пиво, иду в ванную.

Я тяжело дышу – от возбуждения. От ощущения свободы и силы. Какое же богатое у меня воображение! Я представляю, как Огрызок увидит мое лицо в телешоу «Счастливый понедельник» и, может быть, узнает. Как жаль, что ему никогда не докопаться до истины…

В ванной беру бутылку шампуня, мыло, пену для бритья, бритвенные лезвия, затем нахожу – вот здорово! – отбеливатель. Вернувшись на кухню, засовываю всю принесенную из ванной дребедень в барабан стиральной машины, а отбеливатель добавляю к чистящему средству в лоток для порошка.

Затем направляюсь в спальню, держа в руках отбеливатель, кетчуп и банку из-под пива. Постель Огрызка представляет собой матрас, накрытый простыней. Я осматриваюсь вокруг. И снова никакой мебели, ничего, указывающего на то, что здесь живет человеческое существо. У ублюдка даже нет платяного шкафа, его шмотки аккуратно сложены в углу: небольшая стопка спортивной одежды, на которой сверху лежит бейсболка.

Примерно половину стопки, включая бейсболку, запихиваю в машинку, добавляю еще отбеливателя и устанавливаю режим стирки с кипячением. Я хожу по комнатам, наступая на рассыпанный по полу порошок. Не важно – на мне туфли на два размера меньше, помните?

Возвращаюсь в спальню, чувствуя необычайный подъем, разбрасываю остальную одежду и выливаю на нее остатки отбеливателя. Затем мое внимание переключается на переносную магнитолу и кучку компакт-дисков в другом углу комнаты. Я открываю отделение для диска в магнитоле и выдавливаю туда кетчуп, поочередно открываю оба отсека для кассет и проделываю то же самое. Диски я сваливаю в ванну, вытряхиваю на них остатки кетчупа и включаю горячую воду. Допиваю пиво и бросаю банку в кашу из кетчупа и дисков. Ухожу из ванной, предварительно хорошенько заткнув сливное отверстие скомканной туалетной бумагой. Вода продолжает литься.

И снова на кухню. Стиральная машина работает. Прекрасно. Из нее доносится дребезжащий звук – наверное, консервные банки, – просто великолепно. Роюсь в ящиках, пока не нахожу кухонный нож, беру его и возвращаюсь в гостиную, где распарываю диванные подушки. Снова отхаркиваю зеленоватую мокроту прямо на стену и иду в спальню. Я уже принимаюсь за его постель, когда меня осеняет. Пора дать волю естественным позывам.

На этот раз я снимаю пальто, сверху аккуратно кладу револьвер, так, чтобы до него легко можно было дотянуться. Затем расстегиваю джинсы и, опираясь одной рукой на пол, приседаю над постелью Огрызка.

Мне хочется облегчиться, но дело идет не так легко, как я ожидал, может, потому, что я волнуюсь. Я закрываю глаза, пытаюсь расслабиться и тужусь.

И снова тужусь.

Наконец-то, с тем же ощущением облегчения, которое испытываешь при оргазме и чихании, я чувствую, как дерьмо выползает на белый свет, падает и уютно сворачивается калачиком на матрасе, напоминая спящего домашнего питомца.

Кстати о питомцах… Кто, по-вашему, прокрадывается в комнату и смотрит, как я испражняюсь на постель? Помните коробку с кошачьим кормом? Честно говоря, я и не думал, что здесь есть настоящая кошка, но вот она, смотрит на меня подозрительно. Наверное, радуется, узнав – наконец-то! – что можно гадить на кровать. Я зову ее: «Киса, киса», и заканчиваю испражняться раньше, чем с ужасом понимаю, что рядом нет туалетной бумаги, а меньше всего мне хочется подтираться простынями Огрызка. Может, они заразные.

Кошка поспешно ретируется, когда я, с наполовину натянутыми джинсами, шаркаю в ванную за туалетной бумагой. Бумага, по счастью, есть, но вы когда-нибудь пробовали вытирать задницу рукой в перчатке для мытья посуды? Лично мне это не слишком удается – я чувствую прикосновение резины к телу и понимаю, что проткнул бумагу пальцем. Все же я заканчиваю начатое и смываю дерьмо с перчатки под струей горячей воды, льющейся в ванну. Вначале я собираюсь поднять запачканную бумагу и бросить ее в кашу из компакт-дисков и кетчупа, которая уже почти переливается через край, однако потом на ум приходит нечто лучшее (сегодня творческая энергия просто переполняет меня!): иду в спальню и бросаю использованную бумагу на маленькую смердящую кучку. Вот тебе завершающее оскорбление, думаю я, твое постельное белье настолько грязное, что я даже побрезговал вытереть им задницу.

Нет, еще не завершающее. Потому что на меня снисходит вдохновение. Я вижу себя, двойника Феликса Картера, в программе «Счастливый понедельник». Как бы невзначай я произношу фразу, которой нет в сценарии, ведущий озадачен и бормочет: «Э-э….ладно, не буду спрашивать, что это значит». И переходит к другой теме. А Огрызок, вскочив со своего изрезанного дивана, вдруг неожиданно, до боли отчетливо понимает, кто сотворил такое с его квартирой. И почему.

Ведь я, улыбаясь, бросаю: «Ну что, как кошка?»

Тянусь за подушкой и стаскиваю с нее наволочку. Затем, вооружившись наволочкой и кухонным ножом, отправляюсь на поиски животного.

– Киса, киса, – зову я. – Иди сюда, киса! Иди к папочке!

Зверек прячется за шикарным телевизором и видеомагнитофоном. Я их не тронул, думаю, понятно почему. Кошка смотрит на меня из-за видика.

– Ах ты, маленькая волосатая тварь, – говорю я ей с улыбкой. – Ну, иди же сюда.

Становлюсь на коленки перед телевизором, раскрытая наволочка в одной руке, нож – в другой. Хочу, чтобы кошка испугалась и выскочила из-за телевизора прямо в наволочку, и тогда я смогу заколоть ее без особых хлопот. Широко раскинув руки, будто пытаясь обнять телевизор, я размахиваю ножом и трясу наволочкой, словно там внутри лакомое угощение.

Ничего не выходит. Кошка просто отодвигается от лезвия и не желает лезть в наволочку, а я не могу одновременно прикрывать обе стороны.

Ползу с одной стороны, забыв на мгновение про наволочку, и наугад тыкаю ножом. Кошка как ошпаренная выскакивает из-за телевизора и стремглав бежит через дверь в коридор. Я ее преследую. Мы проносимся мимо зеленоватой мокроты на стене, мочи и тошнотворной смеси в ванной и влетаем в кухню. Я вижу, что кошка сжалась и приготовилась к прыжку, вижу, что она собирается выскочить в окно, которое приоткрыто, возможно, как раз для того, чтобы она могла приходить и уходить, когда ей заблагорассудится.

Кошка обречена из-за того, что не успевает прыгнуть. Если бы ей удалось совершить прыжок, не останавливаясь, кто знает? Возможно, она бы благополучно удрала через окно, а я бы признал поражение, мысленно поаплодировав ей как достойному сопернику.

Но я быстрее кошки. Я бросаюсь вперед и успеваю захлопнуть окно как раз в ту секунду, когда она прыгает. Кошка приземляется на подоконник, понимает, что выхода нет, и видит нож, стремительно приближающийся к ее голове.

Не зря нахваливают кошачью реакцию – чудом избежав удара ножом, пушистая тварь спрыгивает на пол и, хотя ее лапы разъезжаются на стиральном порошке, пулей выскакивает в коридор.

Я за ней. Сперва мне кажется, что кошка скрылась в спальне, затем, чуть поразмыслив, я направляюсь в гостиную.

Я уже не тороплюсь, когда вхожу туда.

– Ну, иди к папочке, – произношу я, уверенный в своей победе.

Кошки нет ни за телевизором, ни за видеомагнитофоном, а первым делом я заглядываю именно туда.

Интересно, эта кошка уличная? Вполне вероятно. Как-то трудно представить себе Огрызка, который топает в зоомагазин, чтобы приобрести себе там компаньона из семейства кошачьих. Скорее всего это создание в один прекрасный день появилось у него на подоконнике, громким мяуканьем требуя пищи, Огрызок распознал родственную душу бродяжки и угостил гостью молоком. Почти добрый поступок. Если бы он еще уважал своих сородичей-людей, то его маленькая приятельница не находилась бы сейчас на грани жизни и смерти. Мне ее почти жаль, ведь она нашла здесь не теплый кров, как, наверное, считала, а ужасную гибель.

Конечно, кошка забилась под диван. Еще одна злая шутка судьбы – благодаря образу жизни хозяина ей почти негде спрятаться. А уж пространство под диваном и подавно нельзя назвать надежным укрытием, мне всего-то нужно сбросить на пол подушки, и моему взгляду открывается безобразная отделочная ткань, которой обтянут каркас. Я вижу несколько мелких монеток, древний кассовый чек, леденец и дрожащий бугорок.

Я опускаюсь на колени перед диваном и поднимаю нож, зажав его обеими руками, как какой-нибудь верховный жрец из фильма «ужасов».

И изо всей силы вонзаю его прямо в бугорок.

Вы поверили… Прошу прощения?

Заметно по выражению вашего лица. Вы думаете, что я способен убить кошку? На самом деле нет. Я собирался это сделать. Я гонял ее по всему дому и нашел под диваном. Однако до убийства дело так и не дошло.

Все же вы собирались ее убить, не так ли?

Нуда, какое-то время. Совсем недолго. Появилась было такая мысль – спросить: «Ну что, как кошка?» во время программы «Счастливый понедельник». Только для того, чтобы Огрызок догадался, кто разгромил его квартиру и почему. Я хотел, чтобы он увидел мое лицо и понял, что в этом мире существует справедливость. Что такое жизнь кошки по сравнению с торжеством справедливости?

Я совершенно уверен, что отец хранил револьвер в надежде когда-нибудь встретить того типа, который сбил маму. Отец был благородным человеком с четкими представлениями о добре и зле. Честная игра, справедливость и все такое. Более того, я полагаю, что его убила именно несправедливость. Или ощущение собственного бессилия перед лицом несправедливости. Он бы понял, почему я хочу убить кошку. Но одобрил бы он подобный поступок? Сомневаюсь. Именно поэтому кошка остается жива.

Я оставляю ее, забившуюся в страхе под диван, и встаю. Чувствую себя великолепно, упиваюсь собственным великодушием. Ухожу, напоследок еще раз харкнув на стенку, так сказать, в знак старой дружбы. И все же, когда я иду домой, мне слегка жаль, что Огрызок не узнает, кто насрал на его постель. Стоило прилагать столько усилий…

Глава 29

В четверг 31 октября 2002 года Феликсу Картеру оставалось жить всего около недели; Кристофер Сьюэлл учинял погром в доме человека, которого он называл Огрызком; а медбрат психиатрической лечебницы Тони Симеон собирался устроить себе выходной в счет сверхурочной работы. Он давно ждал выходного, специально выбрав день, когда его подружка Джемма уедет на конференцию по маркетингу.

Девушка поначалу обиделась; она надеялась, что Тони постарается сделать так, чтобы их выходные совпали. Тогда можно было бы вместе пройтись по магазинам или даже устроить длинный уик-энд и поехать куда-нибудь – ей всегда хотелось побывать в Страдфорде-на-Эйвоне, например. Но Тони с обезоруживающей откровенностью объяснил Джемме, что приберег этот день (и ночь тоже) для того, чтобы посвятить их своим любимым занятиям – чтению и просмотру видеофильмов. «Чтобы окунуться в глубины своего внутреннего «Я», – пошутил он, говоря с фальшивым американским акцентом, который всегда ее смешил. Джемма сдалась, втайне умиляясь его планам – такие простые и безыскусственные, совсем мальчишеские! Девушка собрала сумки и отбыла в Брайтон, чмокнув на прощание Тони в губы и пожелав ему приятного плавания в глубинах.

Конечно, хотя Тони и не планировал весь день поминутно, какие-то наметки у него имелись. Он собирался встать, когда ему захочется – но не слишком поздно, – и, не завтракая, отправиться на Оксфорд-стрит, где он намеревался первым делом посетить «Бордерз», огромный книжный магазин, а затем пойти в «Голос его хозяина», который находится почти напротив.

В книжном магазине он хотел купить один или парочку детективов, желательно покруче и покровавей, а в музыкальном – несколько видеокассет. Тони еще точно не знал, каких именно, главным критерием было то, что Джемма не стала бы их смотреть. Следующим пунктом программы значился ресторанчик быстрого обслуживания «Бургер кинг» (Джемма его терпеть не могла), где Тони планировал пообедать двойным чизбургером с беконом. После этого он собирался вернуться домой, задернуть шторы, почитать книгу, а вечером поставить новую кассету с фильмом и во время просмотра мертвецки напиться. Отличный план!

В книжном все прошло без сучка и задоринки. Симеон последовал совету продавца в секции детективов и купил книгу Джорджа П. Пелеканоса «Король Цукерман», а вдобавок к ней роман Элмора Леонарда «Будь крутым», который еще не читал.

В музыкальном магазине ему повезло попасть на распродажу, основной темой которой было творчество группы «Секс пистолз». Тони уже выбрал фильм «Сид и Нэнси» за четыре фунта девяносто девять пенсов, когда вспомнил, что не видел «Грязь и ярость», и купил его тоже. Еще ему приглянулась «Великая афера рок-н-ролла», этот фильм он уже смотрел, но очень давно.

Убедив себя, что эти три фильма приведут его в соответствующее «панковое» настроение, Тони спустился на эскалаторе и, наконец-то после стольких лет, купил альбом «Сандиниста!» группы «Клэш». Ему хотелось составить собственное мнение об этом альбоме, который разделил всех критиков на злопыхателей, утверждавших, будто в нем нет ничего особенного, кроме необычайно долгого времени звучания, и поклонников, считавших его утерянной классикой. Втайне Симеон почти решил, что присоединится к лагерю сторонников альбома, но было ясно одно: ему больше не придется молчать или врать, когда среди приятелей в очередной раз речь зайдет о «Сандиниста!». Это само по себе уже неплохо, так как и он, и все его друзья в прошлом были панками и могли часами обсуждать достоинства и недостатки группы «Адвертс» или Джонни Мопеда.

В завершение (гулять – так гулять!) Тони приобрел альбом «Ро пауэр» Игги Попа и «Студжес» на компакт-диске. Большой прогресс, ведь у Симеона была только виниловая копия, причем настолько поцарапанная, что ее практически нельзя было слушать.

Когда молодой человек расплачивался за все свои приобретения, продавец поздравил его с правильным выбором:

– Намного лучше всякого гребаного хлама, с которым приходится мириться!

Тони купил еще четыре пальчиковые батарейки «Дюраселл» для своего плеера, чтобы по дороге домой спокойно прослушать альбом «Саниндиста!».

Довольный своим выбором Симеон отправился в «Бургер кинг», где с удовольствием съел именно то, что планировал, а затем пустился в двадцатиминутное путешествие на метро от станции «Оксфорд-Серкус» до «Шепердз-Буш».

Часы показывали всего лишь половину первого, и, кроме Тони, в вагоне было всего четыре человека. Юноша сел в конце вагона, вытащил компакт-диск и начал читать прилагающийся к нему буклет. Он не заметил, как на перегоне между станциями «Бонд-стрит» и «Марбл-Арч» поезд остановился.

Нет ничего необычного в том, что поезд останавливается в туннеле. Задержки до пяти минут происходят постоянно, поэтому Тони не обратил на это внимания. Он бросил взгляд на рекламные афиши над сиденьями напротив: одна была о новом тесте на беременность, другая – о витаминных добавках. Затем стал просматривать буклет к диску и слушать музыку.

Так как Тони слушал ее в наушниках – будучи сознательным молодым человеком, он приобрел такие наушники, что позволяли ему наслаждаться громким звуком, не нарушая покоя окружающих, – ему не удалось как следует расслышать объявление машиниста поезда. Он уловил некоторые слова, доносящиеся сквозь музыку, хотя особенно не вслушивался, полагая, что машинист извиняется за кратковременную задержку и уверяет пассажиров, что поезд вот-вот тронется.

На самом деле так оно и было, за исключением одного оборота речи, который другие пассажиры, не слушающие в данный момент группу «Клэш», сочли тревожным.

– Дамы и господа, – произнес машинист. У него была привычка растягивать слова, когда он делал объявления. К счастью для его семьи, на повседневную жизнь она не распространялась. Наоборот, дома дети упрашивали, чтобы «папа сказал что-нибудь своим „дикторским“ голосом». Тогда фраза «Никакого футбола, пока не уберете игровую приставку» становилась: «Ни-и какога-а футбола-а… пока-а не уберете-е приста-а-авку». Машинист боялся, что наступит день, когда детям это больше не будет казаться забавным, а может, даже станет их раздражать.

Он произнес:

– Э-э… да-амы и господа-а… Сообщить ва-ам ха-арошую нова-асть или пла-ахую? Во-от плохая: на-ас попросили зде-есь задержаться еще-е на чуть-чуть… Мне не сообщили о точной причине задержки-и, но, как только это произойдет, я обязательно поставлю вас в известность. Пока же усядьтесь удобнее, ра-аслабьтесь и-и думайте о ха-арошей новости – на улице идет до-ождь, а здесь по крайней мере сухо.

Несмотря на то что все было сказано достаточно веселым тоном и вызвало у пассажиров улыбку, два момента заставили их слегка насторожиться. Во-первых, если бы о задержке сообщили, что «она продлится несколько минут», они бы не беспокоились, тогда как невразумительное «еще на чуть-чуть» означало, что никто не знает, долго ли простоит поезд. Во-вторых, машинист якобы понятия не имел, что произошло, значит: (а) он знает, но не хочет говорить, чтобы не напугать пассажиров и не вызвать в вагонах панику, хотя навстречу им по туннелю движется поток раскаленной лавы; (б) он на самом деле ничего не знает. А если не в курсе машинист, что тогда взять с остальных?

Спустя некоторое время машинист сделал второе объявление: поезд задержится еще на чуть-чуть – опять это выражение! – и проблему уже решают. Он выразил сожаление, что планы на день, посвященный походу по магазинам, оказались нарушены, но пусть пассажиры не забудут поблагодарить лондонскую подземку, когда получат уведомления о состоянии своих банковских счетов. Кое-кто из них улыбнулся, одна пожилая леди повернулась к другой и сказала: «Смешно, правда?», однако другие – те, кто переживал из-за пропущенных встреч или опаздывал с обеденного перерыва, – сочли шутливый тон машиниста неуместным.

Между тем Тони Симеон сидел и слушал «Клэш». Покончив с чтением буклета, он аккуратно засунул его в пластиковую коробочку от дисков, положил ее в сумку и достал книгу Джорджа П. Пелеканоса. Вскоре молодой человек полностью погрузился в чтение.

Первый диск из альбома «Сандиниста!» уже почти заканчивался, когда Тони Симеон оторвался от книги и поднял голову. Неожиданно он осознал, что поезд уже довольно долго не трогается с места.

Тони огляделся. Другие пассажиры сидели насупившись и не делали никаких попыток завязать с ним разговор. Все же по их поведению было видно, что беспокоиться не о чем. Просто задержка в пути, пусть и излишне долгая. Тони вновь вернулся к музыке и чтению.

В следующий раз, когда машинист делал объявление – уже четвертое, – Тони снял наушники. Машинист объяснил, что поезду придется еще какое-то время простоять в туннеле, пока ремонтники не устранят причину неисправности в электрической цепи. Лондонское метро извиняется за задержку и просит всех сохранять спокойствие, проблема уже решается, и как только у машиниста появится дополнительная информация, он сразу же ее сообщит. Машинист добавил, что хотя вряд ли это как-то ободрит пассажиров, но у него на следующей станции остывает чашка кофе.

Тони ухмыльнулся шутке и заметил, что она ни у кого больше не вызвала улыбки. Жалкие нытики, подумал он и вернулся к детективу.

В очередной раз он оторвался от книги и плеера, когда альбом «Клэш» закончился. «Сандиниста!» – чрезвычайно длинный альбом, два с половиной часа звучания, отсюда и нелюбовь критиков. И Тони, запертый в вагоне метро между станциями «Бонд-стрит» и «Марбл-Арч», прослушал его целиком. Ничего себе выходной, подумал он. Особого неудобства молодой человек не испытывал, а пассажиры вокруг, хотя и взволнованные, вели себя довольно сдержанно. Более того, у него были интересная книга и альбом Игги Попа, полная CD-версия. Симеон включил плеер, и Игги запел: «Я гепард, крадущийся по улицам, в моем сердце пылает напалм». Тони будто бы снова вернулся в школьные дни.

Машинист снова и снова что-то вещал через громкоговоритель, некоторые фразы Тони даже слышал, но ему вскоре наскучили жалкие остроты машиниста, а также его голос, словно называющий победителей в лотерею, из-за которого каждое объявление занимало ровно вдвое больше времени, чем нужно. А кроме того, новизна восприятия альбома Игги Попа еще не изгладилась, после заезженной виниловой пластинки звучание казалось просто потрясающим.

В какую-то минуту другой пассажир, парень примерно одного возраста с Тони, прошел по проходу мимо него, что-то бормоча по пути. Симеон поднял наушники и наклонился вперед со словами:

– Что? Я не расслышал…

Молодой человек выглядел смущенным.

– Простите, я уже не могу больше терпеть…

Затем он открыл дверь в конце вагона и незаметно, насколько это позволяли обстоятельства, помочился. Тони стало его жаль, и он отвернулся. Запах мочи ударил в нос, но когда дверь захлопнулась, а молодой человек вернулся на свое место, вонять перестало. Что ж, если это худшее, что могло произойти за время задержки, то ничего страшного.

Вскоре диск «Ро пауэр» закончился, и Тони решил еще раз прослушать «Сандиниста!». Он перестал обращать внимания на объявления, здраво рассудив, что сможет узнать все новости, наблюдая за выражением лиц других пассажиров. В основном они спали, или, подобно ему читали, или разговаривали. Давно уже никто не цокал языком, не закатывал в возмущении глаза, не суетился и не смотрел демонстративно на часы. Другими словами, люди смирились с задержкой. Когда машинист выдавал очередной малообнадеживающий монолог, они дружными гримасами выражали неодобрение по поводу его неуместных шуточек. Особых знаков расположения друг к другу они не выказывали, но происшествие их сплотило. На самом деле подобное единение происходит во время войны. Но Тони об этом не думал, он продолжал читать и находил все новые и новые восхитительные пассажи в альбоме «Сандиниста!».

Наверху творилась полная неразбериха. Застрявший на полпути между станциями «Бонд-стрит» и «Марбл-Арч» поезд означал, что вся Центральная линия блокирована. В свою очередь, это привело к тому, что люди были вынуждены выбирать другие маршруты, которые очень скоро оказались переполненными – и, заметьте, даже не в час пик. Скоро задержки поездов стали происходить на всех ветках метро, что случалось только при широкомасштабных акциях, охватывающих всю подземку, например, забастовках. «Небольшие задержки» в движении поездов переросли в «серьезные опоздания», а проблема все не решалась.

Вскоре те, кто занимался подборкой новостей о транспорте, перемолвились словечком с теми, кто занимался просто сбором новостей. Поезд метро, стоящий в туннеле между двумя станциями более четырех часов, стал темой для новостей, прекрасным примером нарастающего кризиса, перед которым оказалась лондонская транспортная система. Время шло, и к месту происшествия были направлены команды репортеров из газет, радио и телевидения, готовые приветствовать пассажиров плененного поезда, лишь только те поднимутся на поверхность. Благодаря их рассказам этот сюжет можно было бы преподнести, сделав упор на человеческий фактор. В конце концов, человеческий фактор играет главную роль в любой захватывающей истории.

Ни журналисты, ни фотографы, поджидая пассажиров, не имели ни малейшего представления о том, под каким углом рассматривать этот пресловутый человеческий фактор и где его искать. Однако задание поступило от редакторов отделов новостей, которые из своего личного опыта знали, что человеческий фактор будет обязательно.

Итак, поезд стоит на перегоне между станциями четыре часа. События могут развиваться по следующим сценариям:

1. У пассажира А начинается приступ эпилепсии. Пассажирка Б, медсестра, у которой в этот день выходной, оказывает необходимую медицинскую помощь.

2. У пассажирки А начинаются роды. Пассажирка Б, медсестра, у которой в этот день выходной, оказывает необходимую медицинскую помощь.

3. Пассажир А, пьяный и агрессивный, наносит оскорбление пассажиру Б. Пассажир С делает то, «что на его месте сделал бы каждый», и утихомиривает пассажира А, впоследствии сдав его в руки полиции.

4. У пассажира А случается сердечный приступ. К счастью, рядом находится пассажир Б.

5. Пассажир А делает предложение руки и сердца пассажирке Б. Пассажирка Б соглашается, и они приглашают на свадьбу пассажиров от В до Я.

6. Пассажир А, разговорившись с пассажиром Б, неожиданно узнает, что они родственники.

7. Все пассажиры от А до Я умирают.

Собравшихся представителей масс-медиа мучил такой вопрос: где же лучше дожидаться новостей – на станции «Бонд-стрит» или на «Марбл-Арч»? Каждый пытался уловить хоть крупицу информации и боялся, что его опередят конкуренты, поэтому никто никого не выпускал из вида.

Репортеров было не очень много – происшествие относилось лишь к разряду местных новостей (ведь события явно не стали развиваться по сценарию номер семь), – но все же вполне достаточно, чтобы их присутствие ощущалось. Журналисты расположились лагерем и общались с коллегами в своеобразной манере приятелей-соперников, отличающей всех работников средств массовой информации. И ждали.

А внизу, под землей, ждали пассажиры.

Наконец лондонская подземка смогла преодолеть возникшее затруднение – так и не признавшись, в чем была его причина. И когда день уже клонился к вечеру, Тони Симеон вышел на станции «Марбл-Арч» – через четыре с половиной часа после того, как сел на поезд на «Оксфорд-Серкус».

Он зевал, в теле слегка покалывало от долгого сидения, однако в общем и целом юноша выглядел беззаботным. Во время ожидания, которое некоторые газеты впоследствии окрестили «четырехчасовым испытанием», Тони рассудил, что и дома он точно так же сидел бы и читал. Конечно, здесь недоставало некоторых вещей, например, чашки чая или туалета, тем не менее было вполне удобно, а если бы вдруг приспичило отлить – не страшно, пример его ровесника показал, что это можно сделать, почти не уронив своего достоинства.

Поэтому, когда Симеона спросили о пережитом, он был в довольно хорошем настроении. В отличие от других пассажиров, которые, едва поднявшись на поверхность, сбросили с себя дух единения как промокший плащ и начали возмущаться, громогласно требуя от метрополитена компенсации и извинений. Несколько раз недобрым словом помянули отсутствие подробной информации во время томительного ожидания, а также «придурка-машиниста, который всех достал».

К счастью (по крайней мере для самолюбия машиниста и его семьи), последняя реплика в репортажи не попала. Беднягу машиниста оскорбили бы в лучших чувствах. Он-то был уверен, что его дружелюбные комментарии помогают людям справиться с выпавшим на их долю испытанием. Ему казалось, что он заботится о пассажирах, и потому позже, когда Тони Симеон оказался центральной фигурой в репортажах и даже появился в шоу «Счастливый понедельник» с Феликсом Картером, водитель поезда почувствовал легкое разочарование – все его усилия остались незамеченными. В конце концов, этот Тони Симеон не сделал ничего особенного, разве что сказал: «Вообще-то все было не так уж плохо. У меня с собой была интересная книга и запасные батарейки для плеера».

Только и всего. Хотя на самом деле он сказал еще кое-что. Когда Тони попросили представиться и назвать свой адрес, молодой человек сообщил:

– Э-э… Симеон. Тони Симеон. Без буквы «п». С-И-М-С-О-Н. Вечно все пишут неправильно…