Текст книги "Звездун"

Автор книги: Эндрю Холмс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Глава 15

– ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ БЫ ЗАВЯЗАТЬ*

КОГДА ФЕЛИКС КАРТЕР ГОВОРИТ, ЧТО ОТВЕТИТ НА ВСЕ ВАШИ ВОПРОСЫ, ОН НЕ ШУТИТ

Мы узнали одну сторону личности Феликса Картера в первый день нашей встречи, во время, отведенное для съемок, болтовне перед основным интервью и знакомству с его новым, четвертым альбомом «Без прикрас»**, который певец гордо нам демонстрирует, двусмысленно заявляя: «Это всего лишь предварительные наброски, а может быть, и нет…»

* Отрывок из опубликованного в ноябре 2006 года интервью Феликса Картера журналу «Фоник», номер которого полиция нашла при обыске в доме Кристофера Сьюэлла.

** Название альбома изменили перед самым выходом, и он появился в продаже как «Давно пора» в понедельник, 28 октября 2002 года.

Он в прекрасном настроении. Полон сил и энергии. Почти без просьб с нашей стороны стягивает футболку и обнажает знаменитое тело Феликса Картера. Мускулистый, украшенный татуировками торс прекрасно показывает разницу между человеком, который год назад вышел из реабилитационной клиники, и актером, получившим великолепные отзывы о своем дебюте в фильме «Враги», певцом, ожидающим выхода своего четвертого сольного альбома. Альбома, который, по собственному выражению Картера, напрочь затмит предыдущие три.

Так как мы слушаем предварительную версию альбома, преждевременно утверждать, что он, получивший туманное название «Без прикрас», будет на самом деле столь успешен, как заявляет его создатель, однако, судя по всему, шансы есть. Песня «Планета зевак» – энергичная, задевающая за живое композиция, которой суждено завоевать признание публики. «Люблю тебя (в N-ной степени]», выходящая отдельным синглом, есть безжалостное отрицание романтики любви – и в то же время настоящий гимн этому светлому чувству. И рыбку съесть, и косточкой не подавиться? Так поступает Феликс – домохозяйки будут в восторге, и их дети тоже. Рок-н-ролльщик, берущий уроки игры на гитаре. Актер, ждущий своего часа. Одурманенный рокер, способный собрать толпы поклонников и заставить их то неистовствовать от восторга, то лить слезы прямо в свое пиво.

И, конечно же, слегка дискредитировавший себя секс-символ. Феликс уже не так мальчишески привлекателен, как в начале своей карьеры, но его заматеревший облик наверняка принесет ему сокрушительный успех в кино. И все-таки демоны, сопровождавшие певца в недавнем прошлом, не изгнаны окончательно. Выпивка и, в меньшей степени, кокаин по-прежнему вдохновляют его на подвиги, которые потом со смаком описывают таблоиды. Тем не менее сегодняшнее солнечное расположение духа, по словам Феликса, является следствием недавнего приступа экзорцизма – двухнедельного воздержания от спиртного и наркотиков. Разумеется, певец осознает, что у него и раньше случались периоды трезвости: «Я совершенно переродился». А после бесчисленных попыток завязать, о которых он каждый раз заявлял во всеуслышание, и курсов лечения в различных клиниках еще рановато говорить о возвращении Картера на путь истинный.

– Проблема в том, что я хочу быть как Кит Ричардс*, хотя на самом деле я больше похож на Пенелопу Кит**, – говорит он. – Когда я пью, мне нравится эта «живи-быстро-умри-мо-лодым» философия рок-н-ролла, но на другой день… Кто-то когда-то сказал, что Феликс Картер – человек, которому не следует прожигать жизнь, и я начинаю соглашаться с этим мнением.

* Гитарист группы «Роллинг Стоунз», известный своим пристрастием к алкоголю, наркотикам, а также необузданным поведением. – Примеч. пер.

** Британская комедийная актриса театра и кино, играющая в основном рати дам из высшего общества, в 2002 году заняла пост шерифа графства Суррей. – Примеч. пер.

Позже, когда съемки завершены и Феликс благополучно продемонстрировал магию своего обаяния разомлевшей девушке-гримерше, мы прощаемся с певцом. Картер отправляется на фотовыставку, устраиваемую в его честь, где будет, как говорит он с легкой гримасой, «только апельсиновый сок». Он покидает студию, обещая встретиться с нами завтра и дать нам интервью.

На следующий день, всего лишь за два часа до начала встречи, звонит телефон. В ходе весьма короткой беседы Феликс неестественным и явно больным голосом сообщает, что сегодня «неподходящий для интервью день»; не могли бы мы встретиться завтра, и тогда он ответит на все наши вопросы.

Так уж случилось, что не прошло и сорока восьми часов после заявления Феликса: «Мои дела сейчас идут слишком хорошо для того, чтобы позволить алкоголю все испортить», как он напился в стельку.

Зрелище, которое предстает перед нами сегодня, – полная противоположность блестящему образу поп-звезды, увиденному два дня назад. Опухший, небритый певец горбится под гнетом вины, его недавняя веселость исчезла без следа, уступив место сильнейшим мукам совести, на которые больно смотреть.

Вначале все шло нормально, объясняет Картер. После фотосессии он поехал на посвященную ему выставку фотографий, где апельсиновый сок был самым крепким из подаваемых напитков. Но в какой-то миг стены, завешенные его изображениями, так подействовали на певца, что он, вместо того, чтобы вернуться домой и пораньше лечь спать, отправился пропустить стаканчик «нормального пойла». А потом еще один, и еще… В общем, он не помнит, сколько их было.

Хотя кое-что Феликс все же помнит: «Я увидел Терри Холла… ну, он еще пел в группах „Спешиалз“ и „Три весельчака“. Когда я учился в школе, то просто с ума сходил от „Спешиалз“.

Забыл, где это случилось, но я подошел к нему, всю ночь его доставал, просил что-нибудь спеть, всех с ним знакомил, в общем, херня полная. Господи, как представлю себе, что облажался перед Терри Холлом!..»

И наконец мы приступаем к интервью.

Феликс, ты, наверное, ушибся, так резко сорвавшись?

Хорошая шутка, приятель, нужно будет ее использовать. Да, я здорово расшиб голову. Не могу, правда, показать синяки и шишки, они все внутри.

Давай спросим по-другому. Как ты себя с утра чувствуешь?

Как старый алкаш. Нет, как молодой алкаш. Короче говоря, чувствую себя алкалиново. Алкалиновая батарейка – это про меня. Вечно заряжен. Нельзя использовать совместно с кислотными батарейками, возможна реакция. Не бросать в огонь. Следующий вопрос, пожалуйста.

Так ты считаешь себя алкашом?

Не знаю (тяжело вздыхает). Правда не знаю. Не знаю, кого можно считать алкоголиком. Ну, на самом деле знаю. Алкоголик – это когда ты признаешь, что бессилен перед спиртным, во всяком случае, так говорят в обществе «Анонимных алкоголиков». Порой мне кажется, что быть пьяницей или наркоманом противоречит всем правилам рабочей этики, которым меня когда-либо учили, понимаете? Просто слабость, потакание собственным недостаткам. Мой отец выпивал каждый божий день, но, черт побери, у него не было времени стать алкоголиком, ему это и в голову не приходило. Иногда я думаю, какая большая роскошь для человека вроде меня позволить себе заявление: «Ах, я алкоголик! Мне нужна помощь!» И ждать, что весь мир бросится тебя утешать: «Бедный ягненочек!» Разве можно не отвечать за то, сколько и чего ты заливаешь себе в глотку? Возьми себя в руки, ты же мужчина!.. Так что нет, я не алкоголик.

Хорошо, значит, у тебя случаются проблемы с алкоголем?

Да, что есть, то есть. Я начинаю бухать. Чувствую себя прекрасно. Иногда даже подумываю, что пора бы остановиться. Но потом появляется стремление продолжить – ну, знаете, чтобы полностью расслабиться. Видите ли, я очень хорошо умею пить. Не в том смысле, что могу удерживаться от выпивки вообще или бухать не пьянея. Просто когда я пьян, я способен продолжать пить еще и еще. У меня нет внутреннего ограничителя, который, похоже, есть у большинства. Меня не тошнит, не рвет. И где-то на полпути наступает минута, когда сознательная часть меня сдается, опускает руки, и тогда одурманенная часть гуляет напропалую. Провалы в памяти, приятель, самое страшное, что может произойти с тобой в этой жизни, но когда бухаешь, то добиваешься именно забытья. Вроде как даешь себе возможность отдохнуть от самого себя. А на другой день просыпаешься, тебя трясет, и ты до смерти боишься, что вляпался в какое-нибудь дерьмо. Ты-вчерашний для тебя совершенно чужой. Ты его не знаешь и не желаешь знать, но думаешь: «Твою мать, это ведь я». Наверное, где-то там, в глубине души, ты себя настолько ненавидишь, что сам стремишься… Нет, не хочу углубляться в эту тему.

Ты упомянул «Анонимных алкоголиков». Ты посещаешь их собрания?

Мои фотографии на одном из их собраний уже публиковались, так ведь? Единственный раз пошел – а ведь я мог туда пойти, чтобы помочь другу, твою мать! – а какой-то долбаный мудак подстерегал меня с фотоаппаратом.

Так ты был с другом?

Ха! А ты как думаешь? На самом деле это не важно, главное – принцип: я мог бы помогать другу. Так случилось, что я был один.

Ты принимал участие в собрании?

Вся суть «Анонимных алкоголиков» заключается в том, что ты можешь или принимать участие в собраниях, или просто сидеть и слушать. Что касается меня, то я просто сидел и слушал. А потом вышел оттуда и подумал, что мне там не место, что я не заслуживаю того, чтобы быть среди людей, которые скатились на самое дно пропасти. Они попали туда, потому что жизнь их сильно потрепала, и в девяти случаях из десяти выпивка – не причина, а симптом. А тут среди них во всей своей красе сижу я, изнеженная поп-звезда. Я чувствовал себя незваным гостем. Словно я подглядываю, как они занимаются сексом. Нет, к «Анонимным алкоголикам» я больше не пойду.

То, что ты звезда, облегчает положение или ухудшает?

Черт, даже и не знаю. Думаю, знаменитости легче быть Мудаком. Вот, например, я задолбал своими приставаниями Терри Холла. А заурядного человека наверняка кто-нибудь поставил бы на место. И может быть, это остановило бы меня и заставило лишний раз подумать. Типа, Феликс, ты вел себя как козел, теперь пора собираться и уходить. Но когда ты знаменитость, тебя никто не останавливает, слова против не скажет. Так что в какой-то мере это хуже. В смысле, ты надираешься и бродишь вокруг, требуя наркотиков, и кто-нибудь обязательно их тебе приносит. И все сходит тебе с рук, потому что твоя композиция попала в хит-парады. Попробуй проделать это, не имея за душой ни контрактов со студией звукозаписи, ни фильма, ни чего-то другого, и тебе несдобровать. То, что ты знаменит, автоматически делает из тебя придурка. А уж если ты надрался как свинья и к тому же знаменит, то ты придурок из придурков.

С другой стороны, известность придает всему, что ты делаешь, некий магический блеск. Я всего лишь любитель поддать, но из-за того, что я – Феликс Картер, все считают меня самым крутым. Я не питаю по этому поводу никаких иллюзий. На их месте я бы сам считал, что это круто. 1/1 где здесь смысл?

Если бы вдруг по волшебству ты бы мог стать незнаменитым, стал бы?

Иногда – да. Например, прямо сейчас. Люди звонят мне и говорят, что я натворил, а я думаю, попадет ли это в газеты.

И, конечно, среди поклонников встречаются настоящие психи, значит, мне нужен телохранитель, а порой чертовски неудобно, что этот парень вечно торчит рядом…

Да, все так. Тем не менее, когда ты знаменит – это классно. Да, меня преследует какой-то псих, но ведь то же самое происходит с тысячами простых людей. С людьми, которые не могут позволить себе завести телохранителя. Понимаешь, тебя защищают оттого дерьма, которое выпадает на долю обычного человека. Часто слышишь, как знаменитости жалуются: «Мне приходится платить по счетам, как и всем»; и правда, платить приходится, ну так что? Разве я стою в очереди за выпивкой в баре? Жду автобус? Или меня толкают и пихают в переполненном вагоне метро? Когда мне в последний раз грубил продавец? Или не замечал официант? Даже и не вспомню…

А как быть с вниманием средств массовой информации?

От него никуда не денешься. Сейчас ты их ненавидишь, потому что они вываливают на тебя кучу грязи, а ты слишком устал, чтобы поднимать из-за этого шум. А потом вдруг пресса – словно зеркало, причем весьма правдивое. Как сегодня. Телефон разрывается от звонков, но никто не говорит: «Послушай, Феликс, ты выставил себя на посмешище, вел себя как мандюк!» Нет, они твердят: «Ну ты и крут! Куда сегодня намыливаешься?» Ты узнаешь, что натворил дел, именно из средств массовой информации. Не то чтобы их волновала твоя репутация, просто большую часть времени им невыгодно лизать твою задницу.

Так что же такое слава? Проклятие? Или что-то крутое, как секс?

Крутое, как секс. Нет, все-таки проклятие… Знаешь, это проклятие. Но классное, как секс.

Глава 16

Хотите чаю? Нет, спасибо.

Точно не хотите? А то бы Джек принес, правда, Джек? Он заботится обо мне, защищает меня. Похоже, вы здесь вполне освоились.

Да. Конечно. Здесь нет того дерьма, через которое мне пришлось пройти. Там, на воле, я был всего лишь Крисом Сьюэллом, потным малым, на которого вы бы в метро даже не взглянули. А в тюрьме я хоть и остался Крисом Сьюэллом, но меня все знают. Важные персоны вроде вас хотят со мной разговаривать. Не каждый может этим похвастаться, так ведь?

Наверное.

Значит, чаю не хотите? Нет, спасибо, продолжайте.

Думаю, в вашей жизни были длительные отношения с кем-либо? Были.

Тогда вам известно, что при подобных отношениях чаще всего слышишь и повторяешь – особенно в браке – одну сентенцию или же вариации на ее тему: «Мы будем вместе до конца наших дней».

Ее слышишь в минуты нежности, в знак подтверждения любви. Она то и дело всплывает при ссорах, призванная подчеркнуть, что любые разногласия мимолетны. Она возникает во времена сомнений и неуверенности в себе. Какой бы короткой ни казалась наша жизнь, все же в ней целая вереница дней и часов, которые нужно заполнить, и когда думаешь о том, что будешь делить их с другим человеком, понимаешь, насколько это серьезно.

А вообще-то эти слова – сплошное вранье. Даже если жена не уйдет из-за твоей тяги к спиртному, неприглядная правда состоит в том, что вы все равно не будете вместе до конца ваших дней – если только не погибнете одновременно под колесами автобуса. В лучшем случае будете вместе до конца жизни одного из вас. А это совсем не одно и то же.

Глянцевые журналы посвящают бесчисленное количество страниц исследованию одновременного оргазма, словно это крайняя степень выражения любви. А им бы следовало давать полезные советы для желающих одновременно уйти из жизни – «Скользящие петли для новичков!», «Узнай свою грань передоза!» – ведь только так можно понять, насколько крепка ваша любовь. Брак, великолепный секс, даже единое мнение по поводу фасона штор – все это гроша ломаного не стоит по сравнению с совместным уходом из бренного мира.

Конечно, если есть кто-то, о ком нужно заботиться, подобный вариант не проходит. Как в случае с моим отцом. У него оставался я. Так что, возможно, он просто отложил время своей смерти, ждал, пока я вырасту, счастливо женюсь и сделаю карьеру. И только потом лег и скончался, выполнил свою часть контракта. Как добрый ангел, который исчезает в конце фильма со словами: «Моя работа здесь закончена».

Если это правда, то интересно, что бы отец подумал о моей неуклюжей попытке любить Сэм так же горячо и возвышенно.

Мысли об этом не покидают меня всю дорогу до Лестера.

Мне нужно встретиться с тетушкой Джин и дядей Джеком, а затем мы втроем собираемся поехать на Гроуби-роуд, где я осмотрю имущество отца и отберу вещи, которые хочу оставить себе. Остальные пожитки будут выставлены на аукционе.

При нормальных обстоятельствах Сэм поехала бы со мной для моральной поддержки. Но, видно, сложившиеся обстоятельства нельзя считать нормальными: Сэм меня бросила, и в Лестер мне приходится ехать в одиночестве.

Ее нет уже три дня, и за это время я успел сделать следующее:

1. Ходил по пустой квартире, перебирал вещи Сэм и вспоминал все, что я в ней люблю. Что именно? То, что я могу нюхать ее носки и не замечать, что она их носила. Загадочные баночки, тюбики и коробочки, которыми забита ванная. Ее запах, который с каждым днем становится все слабее. Ее саму…

2. Связался с Люком Рэдли и скрепя сердце предложил ему должность менеджера по рекламе в журнале «Дерзость». Рассердился из-за его чересчур независимого тона, когда он небрежно ответил, что свяжется со мной, если решит принять наше предложение.

3. Разговаривал по телефону с Люком Рэдли, который сообщил, что предложение его устраивает и он приступит к работе со следующего понедельника.

4. Сходил в супермаркет и ощутил мимолетное чувство радости, когда покупал жидкое мыло для рук. Возможно, вы разочаруетесь, не услышав анекдотов на тему «мужчина и домашнее хозяйство», но мне нечего рассказать. Я знаю, как пользоваться стиральной машиной. Сам готовлю. Умею управляться с утюгом. Оплачиваю счета. Кормлю кошку. Принадлежность к мужскому полу не делает из меня неумеху. И то, что Сэм – женщина, вовсе не означает, что она не умеет программировать видеомагнитофон или вставлять компакт-диск. Я тоскую по ней не потому, что не могу отделить светлое белье от темного перед стиркой. Сэм – моя жена, и мне без нее плохо.

5. Отправил сообщение Сэм: «Я тебя люблю и очень скучаю. Прости меня». Ответа не получил.

6. Позвонил Сэм на мобильный. Безрезультатно. Позвонил еще раз на домашний номер из телефонной будки. Она подняла трубку. Я не стал разговаривать, так как узнал все, что мне было нужно.

7. Договорился встретиться с дядей Джеком на вокзале в Лестере.

8. Пил много пива, плакал и смотрел детективные сериалы по телевизору, все подряд, кроме «Молчаливого свидетеля» – там главную героиню зовут Сэм. Да, вот так все плохо.

9. Слегка поругался с Джеффом Кларком из-за «Правил кухни». Он решил, что они написаны в снисходительной манере. Кроме того, пара девиц из отдела обиделись на упоминание о тампонах. А еще Джефф считает, что руководителю команды не пристало кипятиться из-за беспорядка на кухне, это дело уборщиц. Кто-то снял листок с «Правилами» и бросил его в раковину, явно чтобы позлить меня.

10. Поговорил по телефону с Сэм. Жена холодно сказала, что у нее все в порядке и она какое-то время побудет у матери, так как ей нужно время, чтобы все обдумать, и, да, кстати, правда ли, что я собираюсь в воскресенье поехать в Лестер? Так как меня не будет, нельзя ли ей воспользоваться возможностью и взять кое-какие вещи? Наверное, мне не нужно было орать, что, раз уж она придет, то пусть забирает и свою гребаную кошку. И было бы намного лучше, если бы я не был так пьян.

11. Побрызгал своим одеколоном на халат Сэм, так как знал, что она его заберет, и хотел, чтобы запах напоминал ей обо мне.

12. См. пункт 8.

13. Оставил прочувствованное послание для Сэм, в котором обещал исправиться. Убедился, что записка надлежащим образом закапана слезами.

14. Долго не мог решить в магазине, что купить в дорогу – четвертинку водки или несколько банок пива. В конечном итоге остановился на пиве, посчитав, что человек, который пьет в поезде водку, – алкоголик. А человек с банкой пива просто пытается в цивилизованной манере скоротать путь.

Выходя из поезда е Лестере, на какой-то момент чувствую себя Гэри Линекером, известным футболистом, – была когда-то реклама картофельных чипсов, в которой он вот так же приезжал на поезде и брел куда глаза глядят, а все встречные его приветствовали. Меня приветствуют тетушка Джин и дядя Джек, и только тут я понимаю, что они мои единственные близкие родственники. Я изо всех сил пытаюсь скрыть, что уже успел набраться, но даже если они это и замечают, то из вежливости ничего не говорят. Подъезжаем к дому, и родственники оставляют меня возле него, обещая вернуться через пару часов, когда перекусят в недорогом ресторанчике и походят по магазинам.

Последний раз я был здесь во время похорон, однако тогда я смотрел только на людей, заполнивших дом, на их сочувственные лица. А теперь стою у порога, подобно подростку из кровавого фильма «ужасов», и меня так же охватывает смутное чувство страха. Еле сдерживаюсь, чтобы не окликнуть: «Эй! Здесь есть кто-нибудь?»

Конечно, внутри очень холодно – кто же будет протапливать дом мертвеца? – и темно, поэтому я включаю свет в коридоре, отметив, насколько привычным кажется это действие. Затем выуживаю из кармана пиджака банку пива, открываю и стою в дверях до тех пор, пока не выпиваю ее всю.

Дом в точности такой, каким он остался в моих воспоминаниях о детстве. Дальше по коридору, слева, находится гостиная. Там стоят книжные стеллажи, телевизор, видеомагнитофон и диван, которому, наверное, не меньше десяти лет. Если идти прямо, то попадешь в кухню, а рядом лестница, ведущая наверх. Именно туда я направляюсь после того, как опустошаю банку и аккуратно ставлю ее на коврик у двери, чтобы выкинуть позже.

Как ни иронично, именно жизненная философия моего отца, некая этика в духе «кончил дело – гуляй смело», гонит меня по ступенькам. Меньше всего на свете мне хочется рыться в его личных вещах. Честно говоря, трудно представить что-нибудь хуже; если бы не пьяный кураж, я бы сейчас перебирал ложки. Но осмотреть отцовские вещи все равно придется, и лучше, чтобы это сделал именно я. Иначе разбираться в его жизни и смерти придется тетушке Джин и дяде Джеку, а вряд ли ему бы это понравилось. Поэтому я поднимаюсь по ступенькам, которые в свое время называл «холм по дороге в Постельшир», а в голове звучат папины слова: «Берись задело, сынок, и выполни его как следует!»

Я начинаю плакать примерно на полпути, но виню в этом выпитое пиво.

Потребовалось всего десять минут, чтобы найти пистолет. Не то чтобы я его искал: до сегодняшнего дня мне и в голову не приходило, что в доме, где я вырос, спрятано огнестрельное оружие. Однако отец был исключительно методичным человеком, слегка помешанным на чистоте и порядке, он немедленно избавлялся от всякого хлама, и поэтому в комнате не так уж и много личных вещей. Я нахожу лишь три обувные коробки и папку с разными документами.

Папка аккуратно заполнена бумажками, которые неизбежно появляются по ходу жизни: паспорт, счета, руководства по эксплуатации, гарантийные талоны к электроприборам… Все разложено по отдельным карманчикам, а те, в свою очередь, аккуратно подписаны шариковой ручкой.

Одна из коробок битком набита фотографиями, и я откладываю ее в сторону, потому что не могу справиться с воспоминаниями, которые нахлынули на меня мощной волной. Вторая коробка, по-видимому, посвящена моей маме. Я вижу письмо, написанное ее почерком, и вытираю слезы, когда кладу эту коробку поверх первой, с фотографиями. Наберусь ли я когда-нибудь мужества, чтобы на них посмотреть? Уже не первый раз жалею о том, что со мной нет Сэм. Она бы помогла мне собраться с духом и взглянуть на письма и фотографии.

Третья коробка тяжелее. В ней лежит оружие.

Пистолет завернут в промасленное, когда-то белое, кухонное полотенце. Я пялюсь на него и чувствую, как дрожат руки. Об оружии мне известно только то, что необходима лицензия и что владелец должен хранить его под замком в безопасном месте. А не в обувной коробке.

Не знаю, чему больше удивляться, то ли тому, что у отца был пистолет, то ли тому, что он нарушил закон.

С благоговейным страхом я вынимаю оружие, держа его обеими руками, как верховный жрец в фильме про Индиану Джонса. Пистолет тяжелый. Я осторожно взвешиваю его, чувствуя тяжесть, затем кладу перед собой на ковер, чтобы как следует рассмотреть, а сам устраиваюсь поудобнее, скрестив ноги.

Видел ли я до того момента настоящее огнестрельное оружие? Конечно, мне доводилось стрелять из пневматического пистолета по банкам из-под газировки. Но этот пистолет, который будто дремлет, укутанный в полотенце, выглядит совершенно иначе. И даже пахнет по-другому – маслянисто, как написали бы в книге. А еще он примерно в два раза больше воздушек, которые мне попадались в детстве.

Я впервые в жизни близко вижу самый настоящий пистолет, из которого можно убить человека. Смешно, в кино и по телевизору оружие показывают так часто, что оно кажется чем-то обыденным, но когда видишь его в реальной жизни, потрясение неизбежно. Я смеюсь – это почти как встретить в своей комнате кинозвезду.

Я слегка разочарован, когда наконец осторожно разворачиваю полотенце и достаю пушку. Она в полном порядке, хотя и не такая крутая, как мне бы хотелось. Конечно, вряд ли стоило ожидать чего-нибудь вроде суперсовременного навороченного «глока», который не могут обнаружить даже металлоискатели в аэропорту, но эта пушка выглядит просто древней. Подобно моему отцу, она принадлежит к другой эпохе. Я видел похожее оружие в фильмах, действие которых происходит где-нибудь в пустыне во время Второй мировой войны. На его рукояти петля, куда можно продеть ремень – если я правильно помню – и повесить оружие на шею, как бинокль.

Тем не менее пушка явно в рабочем состоянии. Очевидно, что за ней тщательно ухаживали – промасленная тряпка тому свидетельство. Вдобавок оружие хорошо вычищено. Не то чтобы я ожидал, что на нем будут пятна крови или что-то в этом роде, и все же казалось, что годы обязательно должны были оставить на нем следы, хотя бы в виде ржавчины. Но нет, об оружии кто-то заботился регулярно и с любовью.

Мой отец.

Я держу его, обхватив рукоять, словно собираюсь выстрелить в порыве ярости, однако убираю палец подальше от курка. Затем поворачиваю, чтобы найти предохранитель, и обнаруживаю, что правша может управляться с ним при помощи большого пальца. Пусть у меня и нет опыта тесного общения с оружием, сейчас я даже горжусь временем, проведенным перед телевизором. Оно кое-чему научило. Это один из револьверов, у которых нужно «переломить» раму для того, чтобы засунуть патроны в барабан; наверняка где-то спереди есть защелка, и если я потяну за нее – револьвер откроется. Скорее всего он не заряжен – сквозь отверстия виден свет, однако рисковать ни к чему, поэтому я аккуратно заворачиваю оружие в полотенце, потом укладываю сверток в коробку и накрываю ее крышкой. Возвращаюсь к двум первым коробкам и вскоре нахожу то, что искал, – коробочку патронов в старом бумажном пакете; она выглядит совершенно так же, как в фильмах, и прячется на дне коробки из-под обуви. Я чувствую себя профессионалом, когда вначале рассматриваю патроны – на вид вполне пригодные к употреблению, а потом осторожно кладу туда, откуда взял.

Револьвер. Патроны. Мой отец.

Конечно, если бы сейчас со мной была Сэм, она бы сумела объяснить, зачем отец хранил оружие и патроны. Наверное, как сувенир, сказала бы она. Как редкую и ценную вещь. Она бы отогнала мысли, которые одолевают меня, мысли о маме и о том человеке, который ее сбил. Сэм обняла бы меня и убедила, что все будет хорошо. Но ее здесь нет, и потому подозрения только усиливаются.

Затем я обыскиваю весь дом на случай, если там затаились еще сюрпризы. Заглядываю под матрасы, шкафы, выдвигаю ящики. Поднимаю ковер и пытаюсь найти тайник под половицами, заглядываю в чулан и даже простукиваю стены, прислушиваясь к звуку. Ничего. Тогда я беру три обувные коробки, запихиваю их в пластиковый пакет, а потом, не глядя, хватаю книги, музыкальные записи и семейные фотоальбомы и стаскиваю их к входной двери, чтобы отправить позднее. Делаю это больше для вида. Напоследок заглядываю в свою бывшую спальню. Не знаю почему, но отец ее перекрасил после того, как я уехал. Не назло, а просто так. Все же я вхожу в комнату и несколько минут смотрю в окно на задний дворик размышляя, когда же он отнес детскую горку на свалку.

– Все собрал, сынок?

Мы с дядей и тетей стоим у передней двери дома. У меня в руках пакет с тремя коробками, в одной из которых лежит нелегальное оружие, а в другой – патроны к нему.

По идее, я должен был спросить: «Дядя Джек, а вы знаете, что у папы был револьвер?»

На что он ответил бы: «Да ну, неужели он хранил это старье? Господи, эту дрянь ему подарил… Должно быть, ему сто лет. Лучше его сдай…»

Но я молчу, так как чувствую – честно говоря, тревожное чувство,– что дядя Джек знает об оружии ровно столько, сколько и я два часа назад. И что мои подозрения оправданны – револьвер вовсе не сувенир и не семейная реликвия, и отец так тщательно поддерживал его в рабочем состоянии вовсе не из любви к порядку. Существовало две причины, по которым он мог хранить оружие. Ему не понадобилась пуля, чтобы умереть, значит, оставалась одна.

Поэтому я ограничиваюсь вежливым вопросом:

– Хорошо пообедали?

– Да, спасибо, – говорит тетушка Джин, – мы нашли ресторанчик «Харвестер». По-моему, там раньше была старая гостиница «Берни».

– Они что, ее перекупили? – произносит Джек, и какое-то время мы морщим лбы, пытаясь воссоздать в памяти коммерческие метания ресторанного бизнеса.

Безуспешно. Джек показывает на сложенную наспех кучу вещей сзади меня и спрашивает:

– Так ты только это забираешь, да?

– Да. Больше ничего. А это заберу прямо сейчас, – я поднимаю пакет с оружием внутри, – несколько фотографий и всякая мелочь. Кое-что из маминых вещей…

Они удивлены.

– Может, мы отправим тебе это со всем остальным?

– Нет, я возьму пакет прямо сейчас, если можно. Сэм наверняка захочет посмотреть некоторые фото.

– А как она? Все в порядке? – спрашивает тетушка Джин. Ее лицо озаряется улыбкой. Им с Джеком нравится Сэм. Конечно, нравится. Сэм все любят.

– Замечательно, – лгу я. – Поехала к матери на выходные.

– Ясно, – они обмениваются понимающими взглядами, – а то мы никак не могли понять, что случилось.

– Да, она сейчас у матери.

Повисает пауза. Я пытаюсь сообразить, что бы такое сказать; все, что приходит на ум, кажется глупым. В конце концов Джек приходит на выручку:

– Не слишком много после него осталось.

– Точно, – отвечаю я.

– Пора трогаться, сынок.

Они высаживают меня у вокзала минут за двадцать до отправления поезда, так что у меня еще есть время пропустить стаканчик. Я жду, пока их машина скроется из виду, и направляюсь в близлежащий паб. Из-за того, что заведение находится рядом с вокзалом, здесь полно жуликоватых типов. При нормальных обстоятельствах я бы, наверное, в него бы и носа не сунул, прошел бы лишние несколько сотен ярдов до другого. Но обстоятельства нельзя назвать нормальными. Думаю, вы понимаете почему.