Текст книги "История регионов Франции"

Автор книги: Эмманюэль Ле Руа Ладюри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Затем последовали войны Рогана, последний этап религиозных конфликтов, на этот раз ограниченный территорией юга Франции и Ла Рошелью. Ассамблея протестантских церквей собралась в 1620 году в Милло, который был главной базой для военных и политических операций реформистской партии. Среди лидеров, присутствовавших на этом «саммите», можно было заметить Бетюн-Сюлли, Бурбон-Малоза и знаменитого Рогана – плеяда крупных сеньоров, приехавших с севера, чтобы руководить мятежами на Юге.

При Людовике XIII последняя религиозная война «разбушевалась» с 1620 по 1629 годы, когда произошла «милость Але» – поражение гугенотов, хотя и далеко не полное[288]288
  Генри Киссинджер в первых главах своей Diplomacy (во французском переводе Diplomatie. Paris, Fayard, 1996) говорит нам о том, что относительно умеренная позиция Ришелье по отношению к сторонникам Реформации во время «милости в Але» шла у него от заботы о том, чтобы наладить отношения с протестантскими князьями в Германии, чтобы создать противовес опасности гегемонии Габсбургов, и это наперекор католическому общему знаменателю, присутствующему и у них, и у кардинала.


[Закрыть] и стратегический поворот: в Милло, как и в других местах, стали приниматься некоторые меры по «депротестантизации». В 1631 году консулат стал состоять из равных частей – два католика и два протестанта. Коллеж снова попал под контроль, хотя и частичный, римской Церкви. Доминиканцы, бенедиктинцы, капуцины а также, священники, живущие среди мирян, все преисполненные пылкости, стали приезжать, чтобы обосноваться в городе. Выделяются два периода: католическая реконкиста при помощи местных и региональных мер в период с 1629 по 1661 год и применение репрессивных указов, которые издавал Людовик XIV в Версале с 1661 по 1685 год. Кальвинистские церемонии отныне могли проводиться только при соблюдении сильно ограничивающих их условий, и в знак протеста против таких мер в феврале 1663 года начались гугенотские волнения. Королевский совет ответил на это несколько месяцев спустя, изгнав кальвинистов из мэрии и с консульских должностей. Это также было время начала сноса храмов. Появилось местное Общество Святого Таинства в католическим приходе, которое получило новые силы и ожило благодаря визитам епископа. Коллеж, управлявшийся раньше в равных частях католиками и протестантами, стал теперь на 100 % католическим. Но было еще, однако, достаточно далеко до капитуляции гугенотов: 9 октября 1683 года пастор, в храме вместе со своим народом, в присутствии кюре и представителя епископа отверг суровое предупреждение галликанской Церкви, датируемое 1682 годом, которое рекомендовало отречение от их веры в пользу «разделенных братьев»; и отречение, коллективное, неискреннее и вынужденное, все же произошло 11 сентября 1685 года в мэрии, которая была в данных обстоятельствах символическим местом. Последнее гугенотское крещение праздновали 7 сентября 1685 года. 18 октября произошла отмена Нантского эдикта. 2 ноября был разрушен храм. Еще в 1688 году новообращенные Милло подписывают, не по своей воле, а по принуждению, текст о верности католической вере и королю. Однако, в 1689 году на этом фасаде единодушия стали появляться некоторые трещинки: новообращенные стали менее прилежными на процессиях во время праздника Тела Господня. Но насилие камизаров 1703 года мало их привлекало: они боялись обвинений в сговоре с севеннскими мятежниками и постоянно демонстрировали свою верность королю перед де Боналем, католическим судьей, отличавшимся относительной терпимостью. В этой «демонстрации» превозносилась верность монарху, но не выражалось ничего определенного в отношении католической Церкви. В 1695 году пресекли одно подпольное собрание местных протестантов, впрочем, пресекли мягко… Стоял даже вопрос о создании службы инспекторов, чтобы наблюдать за новообращенными, с системой разделения городских кварталов на участки, как в Монпелье. Несмотря на то, что камизары как таковые не «добрались» до Милло, участники еще одного подпольного собрания, где руководящую роль играли вдовы, в 1712 году понесли суровое наказание. Еще в 1731 году епископ Родеза «проливал слезы» над заблуждениями и упрямством так называемых новых католиков из Милло. При этом не прекращались многочисленные успешные попытки их обращения на путь истинный; с 1701 по 1709 годы об этом хлопотали иезуиты, потом белые кающиеся монахи. Были основаны католические школы для девочек в 1700, 1726 годах… Также в городе населялись и братья из христианских школ, которым предстояло заниматься обучением народа. В период с 1730 по 1739 год было особенно много случаев обращения в католицизм, часто искренне, насколько нам известно. Однако треть населения оставалась гугенотами, и на этом дело не заканчивалось. После 1730 года протестантские церкви Руэрга официально присоединились к протестантской провинции Севенн, и они достойно заслужили благодарность своей кальвинистской «родины». В «десятилетие Шуазёля», другими словами, 1760-е годы, когда едва утихли бури процесса Кала, восторжествовала, наконец, не без помощи Вольтера, уже подлинная терпимость. Уже наступил тот период, когда протестантов перестали упоминать в списках, хранившихся в мэрии, как возмутителей общественного порядка из-за их церемоний и других культовых мероприятий, которые, тем не менее, активно проводились. Сосуществование папистов и гугенотов, иногда неприятное для обеих сторон, но ставшее отныне бесконфликтным. Жители Милло, вместо того чтобы ссориться по догматическим вопросам, все больше ориентируются, при «старом» Людовике XV и при Людовике XVI, на производственную деятельность: дубильное и кожевенное дело, изготовление перчаток, и на этом поприще выделились хозяева мастерских и рабочие из протестантов. Эдикт о веротерпимости 1787 года будет не только, как когда-то Нантский эдикт, счастливой констатацией фактического сосуществования на основе отказа обеих сторон от драматизации обстановки во имя общего дела.

В непрекращающемся поединке между защитой и нападением, кирасой и копьем, чтобы не говорить о блиндаже и пушке, Милло постепенно выбрал, начиная с 1680-х годов, первый компонент в этой альтернативе. Нужны были камизары, потрясающие копьем, шпагой, ружьем. Но также чувствовалась потребность и в жителях Милло, которые в 1685 году уступили натиску и якобы отреклись от своей веры, «павших духом», что некоторые несправедливо посчитали возмутительным, а затем постепенно при Людовике XV вернули часть потерянных позиций; тогда как сторонник Реформации Антуан Кур строил новые протестантские церкви, несмотря на нападки, после отмены Нантского эдикта, со стороны Короля-Солнца и Бавиля, но также они подвергались освистанию конвульсивных излишеств камизаров. В этом отношении случай Милло был символичным для областей «ок» и, в более широком смысле, областей «ойл»: его жители сумели под знаком и видимостью гибкой ловкости, которую некоторые несправедливо считали недостойной и отталкивающей, сохранить свободную гугенотскую мысль в узком кругу, также как и полную независимость в размышлениях о сосуществовании. Руэрг в лице этого небольшого городка, скромно оказывавшего сопротивление, достоин, таким образом, занять особое место[289]289
  См. выше в главе «Савойя» различие между Widerstand и Resistenz, которое можно применить и к данному случаю: Активное сопротивление камизаров и пассивное сопротивление жителей Милло.


[Закрыть] в итоговых заметках о Старом режиме в Окситании этими несколькими строчками. Авейрон Милло способствовал, действуя таким образом, выживанию французского протестантизма, который до наших дней еще представляет собой значительную силу в распространении терпимости, либерализма, открытия и рационального приспособления.

*

Революция на Юге

Французская революция перевернула все в областях «ок», также как и в областях «ойл»: общее восприятие феномена революции в южных областях в ее наиболее активной фазе и, если мне простят это слово, «разрушительное» (1793), может быть затронуто здесь, для начала, с точки зрения сельского населения, которое составляло, имеет смысл напомнить, более 80 % населения, говорящего на окситанских диалектах, в частности, это касается тех людей, которые не имели вообще или имели крайне малый доступ к знаниям, хотя бы элементарным, в области французского языка. И действительно, крестьянское движение на Юге, которое сопровождало, стимулировало, подстегивало Революцию, было в высшей степени самобытным, поскольку оно расшатывало и даже разрушало сеньориальную систему, включая феодальное землевладение. В данном случае это представляет собой контраст с прошлым: поскольку наиболее типичные крестьянские восстания при Старом режиме во всей его мощи, я хочу сказать, восстания в Аквитании в XVIII веке, называемые восстаниями кроканов, за редким исключением выступали только против налогов, которые они считали непомерными; против размещения войск, которое их угнетало; и против дороговизны зерна, которую они периодически рассматривали как невыносимую[290]290
  Berce Y.-M. Histoire des Croquants. P.: Seuil, 1983.


[Закрыть]. Итак, на Юге, как и в других местах, в 1789 году наметился двойной разрыв: с прошлым, и он был менее радикальным, и с сеньориальной системой, против которой отныне будут выступать, в отличии от предыдущего столетия. Это значит, что не стоит ни с чем спешить, поскольку выступление против сеньоров на окситанском Юге было достаточно поздним в том судьбоносном году, каким был 1789-й, по сравнению с другими регионами Франции, как «ойл», так и франко-провансальскими, Эльзасом и др. Действительно, в Дофине, Эльзасе и Франш-Конте с июля-августа 1789 года начались крестьянские выступления против сеньоров. Однако в областях «ок» подобные акты протеста антифеодального характера со стороны аграрного населения происходили сначала, в большом масштабе, только в Виваре: затем они перекинулись в Дофин. Но в Виваре недолго царило спокойствие: уже в течение следующего периода, с сентября 1789 года по сентябрь 1791 года, значительная часть аграрного Юго-Запада, где говорили на диалектах «ок», в свою очередь бросилась на борьбу против сеньориальных прав, полевой подати и десятины (против последней, по правде говоря, выступали уже давно, с подъемами и спадами, начиная с периода протестантской Реформации, но тогда речь шла, в некотором роде, о том, что касалось поборов со стороны сборщиков десятины, о побочном по отношению к классическому феодализму налогу). Хронология начала революционной активности на Юге, поскольку области «ок» подключились к ней позднее, чем другие провинции, показывает, что Юг действовал, находясь под влиянием примеров с Севера или ближайшего Северо-Востока. Однако, как только революционный механизм был запущен на Юге, в частности, в Аквитании, он стал сразу стремительно набирать обороты. Тем не менее отметим, что изначально южные, в частности, аквитанские движения не были глубоко политизированными с самого начала. Какими бы на самом деле ни были влияния, идущие с Севера, они оказали воздействие на крестьянскую массу, но ей нужно было перебродить самой, поскольку она не была особенно восприимчивой к заумным идеологиям, политизирующим, воинствующим, привнесенным в ее среду из городов.

Политизация сельского населения в областях «ок», конечно, происходила, но она была несколько запоздалой и стала набирать силу после бегства Людовика XVI в Варенн (июнь 1791 года), которое вызвало немедленную реакцию. И поэтому именно эта политизация, несколько поздняя (агитация, идущая из городских клубов, якобинской и другой направленности, «прибытие» лидеров и главарей восстания из городов и др.), будет характеризовать в большой степени сельские волнения 1792 года, в частности, в Таре, на юге Ардеш, в Нижних Альпах, в Кантале… И на этот раз восстания заполыхали на достаточно большой части территории Юга, как на «счастливых» землях средиземноморского Лангедока, так и в окситанской глубинке, в Центральном массиве. С одной оговоркой: «не все крестьяне восстали», а только «некоторые…», поскольку как участники волнений, восставшие, нападающие на сеньории и тем более поджигатели замков, всегда представляли собой, как на Юге, так и в других местах, всего лишь меньшинство среди сельского населения, конечно, активное и заставляющее с собой считаться.

В 1793 году на «сельской сцене», где разыгрывались драмы и иногда трагедии, происходит новый поворот. Революционные перемены неизбежно повлекли за собой серьезные экономические трудности, хотя и не стоит их за это подвергать слишком суровой консервативной критике. И тут значительная или даже большая часть крестьян стала воспринимать с отвращением, с неприязнью или даже с ненавистью те же самые революционные перемены, которые она вначале приветствовала, начиная, естественно, с ликвидации прав сеньоров. Несмотря на большое количество местных волнений, сельскому Югу не довелось узнать ничего подобного огромному по своим масштабам мятежу в Вандее. Но ограничимся тем, что приведем один пример: в тулузском регионе о настороженности крестьян свидетельствовало их отвращение к поставкам городам в обмен на обесценившиеся ассигнации зерна – продукта их труда, и это говорит о некотором направлении взглядов у производителей кукурузы и пшеницы на юго-западе Аквитании[291]291
  Ado Anatoli. Paysans en revolution, Paris, Ed. De la Sociütü des etudes robespierristes, 1996 (значительная книга…).


[Закрыть].

То, что имело историческое значение для деревень, без особых изменений можно перенести и на города: такой активист, как священник Рив, классический аббат эпохи Просвещения, бывший библиотекарь замечательных книжных собраний в Межане в Экс-ан-Провансе, смог вести, в Марселе и в Эксе, с далеко идущими последствиями и значительными успехами, политику «Бешеного» революционера, как его не колеблясь окрестил видный американский историк Губерт С. Джонсон, ученик Альбера Собуля и Мишеля Вовелля[292]292
  Ibid, и Johnson H.C. The Midi in revolution. Princeton, 1986. P. 237.


[Закрыть]. Смерть аббата Рива в октябре 1791 года не положила конец этим бурным волнениям, не прекращавшимся в течение целого года. Дело аббата Рива продолжил маркиз д'Антонел, арльский аристократ, также ставший революционером, с красными каблуками и красным колпаком[293]293
  Стр. 190 его Midi in Revolution. Про Антонеля далее см.: Sema P. Antonelle (Pref. de M.Vovel). P.: Ed. Du Félin, 1997.


[Закрыть], и один из видный провансальских политиков тех бурных лет (1789–1792), впоследствии ставший бабувистом. И напротив, кардинал Берни, как мы уже говорили, который родился и вырос в Ардеш и частично делал свою карьеру на Юге (он был архиепископом Альби), смог разумно сохранить и даже поддерживать свою центристскую позицию вплоть до времени расцвета террора якобинцев и монтаньяров, когда давление со стороны ультраправых сил дворянских эмигрантов в Риме, где он служил послом, чувствовалось со всех сторон в его окружении.

Рив, Антонель, Берни и затем Ривароль: судьбы у них разные, эти деятели оказались вовлеченными в водоворот событий, предрешить исход которых им не удалось. Начиная с 1793 года в городской среде областей «ок» происходит поворот в общественном сознании, вызванный состоянием экономики, которая находилась в полном развале, вплоть до того, что такое положение воспринималось некоторыми как отчаянное: резко возросла смертность в 1793–1794 годах, особенно в городах (повышение уровня смертности до 30–40 % в городах Нижнего Лангедока[294]294
  Démographie et Crises en Bas-Languedoc, 1670–1890. Hélène Berlan et al. Montpellier, IRHIS, 1992, параграф, посвященный демографическим кризисам в революционную эпоху.


[Закрыть]), как результат того, что материальное положение стало крайне тяжелым для народных масс в городах, как и для сельских общин и даже для простого народа вообще. Воодушевление и даже агрессивность федералистского и жирондистского движения, направленного против монтаньяров и против Робеспьера (май-июнь 1793 года), проявилось очень ясно в Варе, а также в Ниме и в меньшей степени в Эро. Умеренная буржуазия, в том числе и протестантская (взять, к примеру, случай отца де Гизо в Таре), отвернулась от революции, которую она изначально приняла с симпатией. Кроме того, в 1790 году, и на этот раз в лагере решительно контрреволюционного настроя, в лагере Жале в Виваре выразили недоверие со стороны поборников чистого и истинного католицизма по отношению к новой фазе невероятных социальных перемен, когда гугеноты со всех сторон, из Севенн и из других мест, в 1789 году стали играть определенно чересчур важную роль, по мнению многих папистов. Отчаянные предприятия в Монтобане и особенно в Ниме («Драка» 1790 года[295]295
  В этой «Драке» участвовали в июне 1790 года нимские католики, часто из простонародья, против городских протестантов или протестантов из Севенн.


[Закрыть]) также говорят, хотя и несколько преждевременно, об ожесточении позиции большинства папистов по отношению к революционным процессам, которые стали, как мы теперь знаем, необратимыми, именно они заложили основу демократической законности, которая постепенно утверждалась впоследствии, вплоть до нашего столетия; но в масштабе того времени и сиюминутных интересов эти процессы были крамольными и разорили не одного человека. Французская революция очень быстро поставила области «ок» в невыгодное положение, несмотря на то, что у нее там были сторонники, хотя и в меньшинстве. По отношению к ним традиционная элита и даже новая или модернистская элита Юга с трудом принимала упразднение важных органов управления этого огромного региона (штатов Лангедока, провинциальных парламентов и др.). Добавим также, что элита плохо переносила дехристианизацию, а еще хуже – отправку молодых людей, становившихся солдатами Республики, на границы. С другой стороны, Революция разорила крупных торговцев; например, она задержала на долгие времена развитие некоторых наиболее крупных средиземноморских городов, как это хорошо показал Бартоломе Беннассар на примере Тулона, где первая резня прошла в 1792 году как последствие «якобинского радикализма». Затем маятник качнулся в сторону жирондистского федерализма, наступила контрреволюционная военная и морская оккупация со стороны англичан в 1793 году. Начиная с этих дат численность населения Тулона упала на 75 % (в сравнении с 1790 годом, когда в этом городе насчитывалось 28 000 жителей). Только из-за репрессий со стороны Конвента и Фрерона, «который не знал снисхождения» (конечно…) погибло 700 человек. Однако в Тулоне, военном порту, имевшем большое значение для Директории, как позже и для Империи, численность населения возросла до 22 000 жителей в 1799 году, а затем до 33 000 человек в 1812 году.

В Марселе кризис оказался более длительным: более трети торговцев эмигрировали начиная с 1793 года вследствие военной оккупации города армией Конвента, и на месте было вынесено 300 смертных приговоров в городе, или скорее против города ставшего, в качестве ответной реакции, федералистским. В результате новой резни, в прериале (июнь 1795 года), погибло свыше ста человек. Из-за континентальной блокады крупной марсельской торговле удалось действительно вернуть себе всю ее силу и ожить только после 1815 года, и Марсель стал отныне и еще на несколько лет важным портом, где роялизм, как логическое следствие, стал представлять собой «Закон и Пророков».

Ривароль, южанин, также вошедший в парижское хорошее общество, станет выразителем интересов «реакции» в ходе революционных событий, реакции на Юге и вообще во Франции по отношению к этой переделке всего, плодотворные результаты которой (в дальней перспективе) часто скрываются от глаз этого автора, настолько он одержим сегодняшним днем и негативными последствиями этого великолепного разрыва со всем старым.

*

«Скользнем» на полтора десятилетия вперед, через время Консульства и Империи: в 1815 году Наполеон и его сторонники сошли со сцены, это были последние исторические личности одиннадцати революционных лет. И сразу стало ясно, что собой представляет Юг на самом деле, по меньшей мере, в своем большинстве – «старорежимный», пробурбоновский, реваншистский и несущий ответственность за Белый террор. А потом Реставрация с Деказом и Виллелем поставила к власти (исходящей из Парижа и верховной) дворян или именитых горожан Юга. Их благонамеренные умы, несмотря на то, что они были отмечены мягким либерализмом, привлекали доброго Людовика XVIII.

Новое превращение, хотя и лишенное единодушия, появилось на Юге (после 1830 года) под сенью зонта Луи-Филиппа, а затем сразу после падения этого государя (1848). В основном оно было обязано своим появлением в наиболее высоко развитых районах Окситании тому влиянию, которое оказывали на низшие сословия буржуа и мелких буржуа, ставших республиканцами. Пропаганда первых социалистов также сыграла и здесь некоторую роль: в 1849–1851 годы появился на свет «Красный Юг», который распространялся по побережью Лангедока и вплоть до Лимузена.

Такое «южное красное движение» не появилось вдруг во всеоружии ниоткуда, но также оно не возникло только во время правления одного монарха Орлеанской династии. В 1815 году даже за пределами протестантских зон, прослеживалось заметное безразличие по отношению к роялизму на границах Од и Эро, в таких районах, как Битерруа, Нарбонне, даже Минервуа[296]296
  Cholvy G. Civilisations populaires régionales… Op. cit. P. 454.


[Закрыть]… Как бы то ни было, несмотря на многочисленные превратности судьбы, этому левому партикуляризму в большом регионе было суждено укорениться на века. Из удела меньшинства он постепенно превратился в окончательный выбор большинства. С течением времени он стал представлять собой мощную силу поддержки: именно она способствовала консолидации III Республики и, когда настал момент, принесла левым силам победы в национальном масштабе. Это настоящий гносеологический прорыв по отношению к «белому духу Юга» начала XIX века.

Равароль

Антуан «де» Ривароль (1753–1801), воплощающий в себе некий дух контрреволюции, представляет собой типичный пример интеллектуала окситанского происхождения из скромной среды, которого возросшая социальная мобильность, частая в этих кругах на Юге, неожиданно вознесла до важных в масштабе страны позиций в области литературы и даже политики.

Его дед (неграмотный) был родом из Пьемонта, служил солдатом-наемником в Испании и обосновался в Лангедоке, Бог знает почему. В Ниме в 1720 году он женился на дочери портного, выходца из Але. Этот портной был мелким буржуа и был связан с математиком и физиком Депарсьё, членом Академии наук. Итак, неграмотный солдат переделал свою фамилию на французский, или скорее южнофранцузский манер – из Ривароли в Ривароль. Среди детей этой итало-нимской пары был один священник, ставший кюре неподалеку от Авиньона; одна дочь вышла замуж (за человека из более знатной семьи, чем она сама) за господина из благородного рода Де Баррюэль, хорошо известного в регионе Гар в Баньоль-сюр-Сез; другая дочь осталась незамужней и в качестве тети или «tata» воспитывала своих племянников и племянниц; и наконец, был еще сын Жан, который жил в Ниме, как и его родители, и в свою очередь стал «pater familias» пятнадцати детей, среди которых Антуан, наш будущий знаменитый Ривароль.

Жан Ривароль, отец многочисленного семейства, сначала работал в шелковой мануфактуре, затем был хозяином постоялого двора, школьным учителем, сборщиком разнообразных налогов и податей.

Его судьба не была абсолютно исключительной в среде мелкой буржуазии Юга того времени: он был человеком образованным, латинистом, страстно ув леченным древней историей и литературой, знал итальянский язык, писал стихи (его профессия, хотя и в течение очень недолгого времени, школьного учителя предполагала достаточно высокий культурный уровень). С помощью «tata» он успешно воспитывал своих многочисленных детей. Будучи хозяином постоялого двора, он не без корысти проявлял общительность: его иногда будут обвинять в том, что он не совсем честно выписывает счета за приготовленные блюда.

Антуан учился в иосифитском коллеже в Баньоле, который был основан при Людовике XIV и по инициативе принца де Конти, сеньора этих мест и кузена короля. В коллеже в нем пробудился интерес к грамматике, истории, математике, физике, естественным наукам. Ему прочили будущее священника: «Ты будешь капелланом[297]297
  Священник на лангедокском диалекте (прим. ред.).


[Закрыть], сын мой». Молодой человек, находясь под покровительством местного епископа, магистра де Ла Бом, рано попал в семинарию в Авиньоне, и вот он уже с тонзурой, красивый парень в сутане. Не более чем аббат Фабр, который был крупным окситанским (in partibus) писателем той эпохи, Ривароль пытается играть в антиклерикального семинариста. В Авиньоне, традиционно южном городе, но также и понтификальном городе в тот период, монахи просто «кишели»: антонианцы, доминиканцы, кордельеры, августинцы, кармелиты, бенедиктинцы, тринитарии, селестинцы, обсервантинцы, иезуиты, францисканцы, францисканцы-реколлеты, ораторианцы, реформированные августинцы, члены третьего ордена монашеского братства из крупных орденов, разнообразные монахи, пожертвовавшие свое имущество монастырю, кающиеся монахи всех видов (серые, черные, белые, красные, фиолетовые), а также самые разные монахини. Помимо университета, естественно, церковного, в Авиньоне можно было встретить еще три городских семинарии; в одной из них юный Ривароль считался надеждой общины. Будучи кандидатом в священники, он был принят у де Баррюэлей, где продемонстрировал свой талант южной общительности, которым затем поразил парижские салоны.

В начале царствования Людовика XVI он уехал из Баньоля сначала в Лион, затем в Париж, и сменил облачение священника на гражданскую одежду, но при этом не приобрел ни неудовлетворенности, ни язвительности Жюльена Сореля. Сначала он был клерком у нотариуса в Лионе, потом интеллектуалом-карьеристом, сделавшим блестящую карьеру в столице, и стал (он, бывший окситанец) певцом французского языка[298]298
  Discours sur l'univirsalite de la Ianque française, 1784.


[Закрыть], прямо как провансалец Сиейес стал защитником третьего сословия.

Когда события 1789 года и последующих лет принесли свои подчас горькие плоды, Ривароль проявил себя в Париже, а затем в эмиграции как один из самых одаренных полемистов на службе контрреволюции. Между блестящими отрывками и нападками на якобинцев или (впоследствии) на незадолго до того появившегося Бонапарта, он, как и Токвиль, мог демонстрировать примеры удивительного пророческого предвидения.

Задолго до того, как произошло то, что он предвидел, Ривароль написал: «Забавно было бы увидеть однажды, как философы и отступники последуют за Бонапартом на мессу, скрежеща зубами, и как республиканцы будут гнуть перед ним спину (…). Забавно было бы, если бы он создал однажды ленты (орденские) и награждал бы ими королей; если бы он делал людей принцами и породнился бы с какой-нибудь древней династией… Несчастье на его голову, если он не всегда победитель!»

И еще он добавил во время другого своего пророческого озарения: «Какой Бурбон не понадобится после нашей ужасной революции? Поскольку законность рано или поздно вернет королей и убьет Бонапарта».

В своей манере, Ривароль (он умер в 1801 году) смог предвидеть только еще грядущие злоключения Наполеона Бонапарта, установление монархии, по правде говоря, в большей степени императорской, чем королевской, и в итоге реставрацию кого-либо вроде Людовика XVIII. Несмотря на то, что монархия Бурбонов, едва появившись вновь, продержалась очень недолгий срок, самое меньшее, что мы можем сделать, это отдать должное дару предвидения у этого сына хозяина постоялого двора в Ниме, ставшего затем семинаристом в Авиньоне, ожидая лучшей, или худшей, доли.

*

Олицетворением побед левых сил была такая привлекательная и сильная личность, как Леон Гамбетта, «Южанин» в самом лучшем смысле этого слова. Он родился в 1838 году в семье бакалейщика из Кагора, итальянского происхождения, и в детстве Леон говорил на диалекте «ок», прежде чем «приняться» за французский; в его горячем красноречии сохранились следы его первого диалектного образования. Сначала он учился у святых отцов Пресвятого Сердца в Кагоре, а затем в маленькой региональной семинарии (но без духовного посвящения), и в возрасте 10 лет Леон страстно увлекся историей, переводами с латинского языка, публичными выступлениями. Затем он учился в лицее в Керси, потом изучал право в Париже и в 1861 году стал адвокатом, а в 1868 году – республиканским депутатом. И вот в день 4 сентября 1870 года, в день трудного основания того режима, который все еще правит нами, он стал министром внутренних дел, в 32 года. Он был, вместе с другими политическими деятелями, «создателем» III Республики и, должно быть, занимает в сознании французов такое же почетное место, какое американцы выделяют для Вашингтона и Джефферсона, чьи фигуры вырезаны на горах Рашмор. С Гамбетта человеческая несправедливость и преждевременная смерть (1882) распорядились иначе[299]299
  Amson D. Gambetta. P.: Tallandier, 1994.


[Закрыть].

*

Юг времен революций, скажем так, между Тюрго и Гамбетта (сквозь великие потрясения 1789–1815 годов, мелкие волнения XIX века – 1830, 1848 годы, и южные Коммуны 1871 года в Нарбонне и в других местах), представляется в розовом и черном цвете. С одной стороны, древняя, высокоразвитая культура – то, что видится в розовом свете. Благодаря раннему принятию римского права современные концепции собственности, называемой «квиритарной», процветали там со времен Средневековья и до XVIII века; этот тип собственности был полным и нефеодальным, по сравнению с традиционными способами владения, которыми пользовались собственники в Северной Франции; они очень долго, вплоть до 1789 года, в отличие от южан, находились в зависимости от пережитков сеньориальных прав. С другой стороны, и это уже видится в черном цвете, что касается экономических перемен и, в более общем смысле, «количественных» изменений, обширные области «ок», казалось, были погружены как будто в сон, несмотря на прекрасные достижения местного масштаба, которым они были обязаны портовым городам, таким как Бордо, Марсель и др… Если выбрать такие критерии, как уровень грамотности, телосложение людей как знак хорошего уровня жизни, индустриализацию, производительность сельского хозяйства, можно констатировать, что Юг (во времена первых работ в системе государственного учета, которые осуществлялись в 1820–1840 годах такими людьми, как д'Анжевиль, Дюпен и др.) казался «стоячим болотом», если говорить об экономическом развитии. Естественно, мы должны внести нюансы в эту пессимистическую картину. На самом деле, «пелены» отставания в развитии еще закрывают обширные южные регионы, в частности, в Центральном массиве. Но нити, ниточки[300]300
  См. по этому поводу диссертацию, покойного Bernard Lepetit. Les villes dans la France moderne. P.: Albin Michel, 1988.


[Закрыть] переплетения заметно растущие, вырисовываются в долине Гаронны, в Борделе, Тулузене; затем они идут через порог в Норуз вплоть до средиземноморского Лангедока, такого процветающего, и по провансальским берегам; затем они поднимаются, с равнин в горы, в долину Роны, до Арля и Авиньона, до Лиона и Сент-Этьена, выходя уже за пределы собственно Окситании. Именно с этих областей, к тому же, долгое время остававшихся очень хрупкими, но уже занимавшими привилегированное положение, в XX веке начнется блестящее восстановление роста областей «ок». На заре 1990-х годов, когда солнце и голубое небо играют более значительную роль, нежели уголь из земли и суглинок с плато, в определении основ превосходства региона, французский Юг имеет тенденцию к тому, чтобы функционировать как «sunbelt», или «солнечный пояс»; он привлекает массу иммигрантов самого разного возраста. Наибольшее их число (как работоспособных, так и пенсионеров) едут из северных районов, но также из средиземноморских стран, как христианских, так и мусульманских. Географические оценки отставания и развития имеют, таким образом, тенденцию становиться противоположными. И в наше время уже не в Лилле или Нанси, а в Тулузе или Монпелье находятся самые активные зоны развития в национальном масштабе.