Текст книги "История регионов Франции"

Автор книги: Эмманюэль Ле Руа Ладюри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

В этой игре преданности и враждебности проявились некоторые региональные нюансы. Наполеоновская группировка была сильна в Аяччо, центре, постоянно пользовавшемся привилегиями от императора, и в котором до нашего времени, до 2000 года, все еще сохранился Бонапартистский центральный комитет, часто находящий достойное решение актуальных проблем. Напротив, в Бастии выступали против Наполеона. В 1814–1815 годы обычные переходы (остров примкнул сначала к Бурбонам, потом к вернувшимся во время Ста дней бонапартистам, и наконец к Людовику XVIII) показали, что корсиканскому диктатору не удалось всецело завоевать симпатии своего собственного народа, раздраженного имперским гнетом. Однако значительные группировки, представлявшие общественное мнение на острове, в разное время попадали под обаяние великого императора, своего соотечественника с удивительной судьбой. Во всех отношениях Наполеон своей политикой силовой интеграции подтолкнул Корсику к французской общности с большей силой, чем это делали предшествующие системы, как Старый режим, так и Революция. (Последней, тем не менее, удалось политизировать, если не офранцузить, часть жителей острова, особенно на уровне местной элиты). В 1815 году союзники, кажется, отдавали себе отчет о таком состоянии вещей: как и в Руссильоне и Эльзасе, они согласились, не заставляя себя долго упрашивать, на то, чтобы это сближение Корсики с Францией продолжалось. Если рассматривать под этим углом, то королевская, революционная и наполеоновская политика привели впоследствии к необратимому (?) положению.

Напротив, если рассматривать ситуацию исключительно с экономической точки зрения, то экономическое положение оставляло желать лучшего до 1815 года из-за войны, блокады, недостатка денежных средств, постепенно сократившихся инвестиций. Демографический и особенно экономический рост острова восстановился (постепенно) только начиная со времени реставрации Бурбонов.

С Реставрацией впервые на острове установилась «нормальная» политическая жизнь в том смысле слова, который мы даем в наше время этому прилагательному – выборы, установление представительского режима на местах, благодаря которому Корсика посылала своих депутатов в решающие законодательные Ассамблеи Парижа. Не обошлось без проблем! Местная элита была относительно бедной; на местах пришлось снизить имущественный ценз, чтобы выделилось достаточное число избирателей и лиц, могущих быть избранными. Как только были проведены соответствующие манипуляции, префектам от центральной власти и службам, проводившим выборы, оставалось только вынимать из урн результаты голосования избранных. При Людовике XVIII и Карле X таким образом контролировали избрание депутатов члены клана Поццо ди Борго, легитимисты. При Июльской монархии пришел черед соперничавшего клана Себастьяни занять в аналогичных обстоятельствах контролирующий пост. Маршал граф Орас Себастьяни и генерал виконт Тибюрс Себастьяни таким образом перешли от своих верноподданнических симпатий к Наполеону к сильно умеренному орлеанизму (между этими двумя точками[170]170
  Цитируется no: Pomponi F. Ibid. P. 351 sq.


[Закрыть] было «блуждание по пустыне» в течение всего периода Реставрации).

Другие аспекты преобразований Луи-Филиппа, которые также оказались относительными и частичными, коснулись экономики: прокладка дорог, расширение портов, создание первых линий пароходного сообщения начиная с 1830 года, грандиозные муниципальные работы (ратуша, префектура, театр в Аяччо). Все это, конечно, замечательно, но не стоит за этим внешним блеском забывать о событиях, происходивших за кулисами или даже в полной безнаказанности на авансцене. Традиционные способы поведения никуда не исчезли, насилие все еще имело место! Конечно, число убийств радикально снизилось по сравнению с массовой резней начала XVIII века. Тогда оно достигало, как считали некоторые, нескольких сотен убитых в год на 120 000 жителей (?). Был ли это мир, в котором отсутствует закон, по Гоббсу, перед появлением Жандармского государства, или Левиафана? Однако теперь, между 1818 и 1852 годами, в среднем приходилось только 133 смерти на количество населения, которое вскоре превзошло 200 000 жителей. Это уже меньше, хотя все-таки и носит массовый характер. В этом отношении в современной Франции приходится 33 000 случаев насильственной смерти в год, и это количество можно оценить как огромное, непереносимое. По меньшей мере, гражданские войны и местные восстания, которые преследовали Корсику всегда, отошли на второй план: последний мятеж такого вида пришелся на 1816 год в районе Фьюморбо, где восстали одержимые ностальгией по Империи. Королевские власти утихомирили мятежников, время от времени объявляя амнистии.

Напротив, итальянский тропизм[171]171
  Тропизм (от греч. tropos – поворот, направление) – движение (рост) растений в определенном направлении под воздействием какого-либо фактора (прим. ред.).


[Закрыть] сохраняет символический вес иногда значительный, даже притом что ради этого дела на острове никто не ищет кровопролития. Этому можно только порадоваться. Карбонарии, борцы из Рисорджименто, проводили время своего изгнания на Корсике, или даже набирались среди местных интеллектуалов: последние, благодаря своему университетскому образованию, начитанности, языку, на котором они говорили, продолжали обращать свои взгляды на восток в большей степени, нежели они были ориентированы на север. Как написал при Луи-Филиппе Томмазео, политический беженец, поселившийся на острове и воспользовавшийся этим периодом своей жизни (как Гримм в Эльзасе), чтобы открыть для себя на месте народную культуру:

«У корсиканцев нет и быть не может ни поэзии, ни литературы, которые не были бы итальянскими. Основы и материал для поэзии народа лежат в его истории, в его традициях, в его обычаях, в его манере существовать и чувствовать; столько всего отделяет по сути своей корсиканца от континентального француза (…). Корсиканский язык – в полной мере итальянский, и даже до настоящего времени он являлся одним из самых нечистых диалектов Италии». (Захватывающий текст, который, возможно, не берет в расчет проблему множественности диалектов на острове?).

От «этнической» поэзии и литературы до политического или «рисорджиментистского» сознания – всего один шаг. Многочисленные корсиканцы отдают себе отчет в своей близости к полуострову, хотя законодательно, они являются французскими гражданами, живущими в департаменте, не похожем на другие.

После интермедии II Республики, при Второй империи присоединение (или приращение?) Корсики к французской общности значительно прогрессировало, несмотря на то, что население в массе своей продолжало говорить на корсиканском языке. В итоге речь пойдет, как и в Руссильоне и Стране басков, об «интеграции в различии», или об «интеграции, которая уважает отличия». Еще не пришел черед фаз ассимиляции во всех планах, в том числе языковом; так будет, напротив, в XX веке, благодаря совместному влиянию, которое будут оказывать армейская служба, средства массовой информации, школа; не будем забывать также и о Первой мировой войне, которую корсиканцы провели в траншеях вместе с солдатами и офицерами с континента…

Первому Бонапарту, как бы велик он ни был, нисколько не удалось достичь единодушия среди своих соотечественников. Напротив, его племянник, сильный благодаря наполеоновской легенде, парадоксально развившейся в период после Ста дней (1815) и до 2 декабря (1851 года), сумел создать себе привлекательный образ. Он проводил официальные визиты на Корсику. На местах он после серьезных исследований пытался вводить разнообразные полезные новшества, некоторые из них не остались пустыми словами; он удовлетворял требованиям среднего класса острова, класса богатых горожан, адвокатов, юристов, позволяя им занимать значительные посты вплоть до правительства, и в префектурах. Так стала подтверждаться традиция, уже обозначенная тогда, корсиканского чиновничьего аппарата; она продлилась вплоть до времени наших президентов. Кроме того, так восхваляемое процветание времен Второй империи, несмотря на то, что в это время на острове уровень жизни оставался низким, и бедность была просто шокирующей, – это не пустой звук; оно коснулось области транспорта (развитие железнодорожного и пароходного сообщения), сельского хозяйства (использование земли собственниками и арендаторами частично торжествовало над традиционными требованиями перегона овец в горы и права пасти скот на неогороженных полях после уборки урожая, которые всегда исходили от пастухов). Такой рост мало коснулся промышленности, несмотря на присутствие доменных печей в Солензара и Тога. Они не давали больших результатов. Преступность, оставаясь впечатляющей, упала примерно до сорока убийств в год при Наполеоне III, благодаря улучшению нравов и мерам предосторожности, которые принимали бдительные жандармы.

Конфликт (бедственный) 1870–1871 годов вывел и Корсику также на трудный виток. Бонапартизм оставался сильным на острове под эгидой таких политиков, как Гавини, Аббатуччи, Касабьянка. Вскоре конъюнктура навязала при соединение к Республике. Это был крайне деликатный переход: левые силы на континенте охотно культивировали антикорсиканские настроения, они имели тенденцию идентифицировать остров с потерпевшей поражение династией Наполеона. Наке, как кажется, крикнул бы в то время: «Смерть корсиканцам». Клемансо даже рассматривал вопрос о том, чтобы отказаться от этого департамента, рискуя тем, что итальянцы опять заберут его себе. Тем не менее, вечная гибкость кланов, вероятно, увлеченных верностью, но по своей природе склонных отдаваться в руки наиболее привлекательной для них силы, позволила разрядить обстановку. Символом этой политической метаморфозы явился такой удивительный человек, как Эмманюэль Арен: он олицетворял собой присоединение большинства членов местной элиты к республиканцам. Свершившееся таким образом превращение еще более энергично утвердило новую волну офранцуживания острова, призванного своей новой «сущностью» влиться в сложные повороты континентальной политики. Арен (родившийся в 1856 году) по своему происхождению был наполовину южным французом, наполовину корсиканцем, республиканцем-оппортунистом, на самом деле, он распределял невысокие административные посты среди своих соотечественников; он опирался на кланы: оказывал услуги, взамен он просил поддержки, в частности, на выборах. Он без усилий выдвинулся среди некоторых островитян, которые считали, что власть не делает подарков, если только сама их не получает или если она вынуждена их жаловать из-за давления со стороны некоего эффективного «поршня».

Присутствие кланов прослеживается под этими разнообразными практическими мерами. Оно было хорошо описано в 1887 году журналистом с континента Полем Бурд[172]172
  Arrighi P. et al. Histoire de la Corse. Toulouse: Privât, 1971. P. 425–428.


[Закрыть] в «Тан»:

«Причина принадлежности к клану, – пишет этот наблюдатель, – это доминирующая потребность индивидуумов иметь союзников, чтобы вызывать к себе уважение и защитить себя; идея долга была сформирована на Корсике на этой потребности. Все моральные обязательства имели своей целью силу клана; то, что полезно для клана, – хорошо, то, что вредит ему, – плохо. И наоборот, то, что полезно для конкурирующих кланов, – плохо, то, что им вредит, – хорошо. Таковы принципы, в основе которых лежит инстинкт самосохранения. Дело чести, тем более настоятельное, чем живее страсти и чем больше повседневные опасности, требует абсолютной жертвы всеобщего сознания в пользу объединения. Какие-либо поступки имеют значение только по отношению к этому интересу. Колебаться в оказании покровительства члену клана, каким бы беззаконным это покровительство ни было, в оказании помощи члену клана, какое бы преступление он ни совершил, ударить по врагу клана, каким бы жестоким ни был этот удар, – это значит предать клан, потому что это значило его ослабить; это значило пренебречь своим долгом по отношению к тем, с кем вы связаны. Часто на Корсике встречаются такие случаи, когда бесчестно не совершать то, что в других странах бесчестно совершать (…). Завоевать мэрию не значило только повязать шарф-триколор своему политическому единоверцу. Это значило получить в свое распоряжение имущество коммун (…). Это значило взять в свои руки распределение налога на движимое имущество, заручиться благосклонностью сельской полиции в борьбе с правонарушениями в деревне; это значило иметь возможность производить сертификаты о бедности, чтобы избежать выплат штрафов, иметь возможность получать убедительные доказательства, подлинные или фальшивые, если приходилось просить о чем-либо правительство. Победить на выборах генерального советника – это значило приобрести себе адвоката в делах бюджета департамента. Выдвинуть депутата – это значило широко открыть тот источник привилегий, к которому так тянулась Корсика. Тогда как в деревенской жизни (если терпели поражение) каждый час люди чувствовали на себе руку врага в виде бесконечных случаев отказа в правосудии, попустительства, расточаемого противникам. И это двойное мучение, особенно тяжелое для корсиканца, – терпеть муки от врага и не иметь возможности за них отомстить».

Политики работали над островным «тестом», состав которого изменился. За столетие, прошедшее с конца XVIII века, население Корсики увеличилось со 150 000, затем 180 000, до 200 000 жителей. Такой демографический рост активизировал экономику, как мы видели раньше, говоря об Июльской монархии и Второй империи. В 1951 году, после полувекового упадка, численность населения вновь упала примерно до 165 000 жителей, если исправить погрешности статистики, которыми мы обязаны «счетчикам переписи населения», постоянно приписывавшим к жителям своей деревни тех, кто эмигрировал на континент.

В ходе первой фазы, в течение XIX века, рост населения вызвал соответственное увеличение засеянных пашен. Наибольшая их площадь, кажется, пришлась на 1873 год – 74 000 гектаров. Под влиянием конкуренции, которую составляли мука и зерно, импортируемые с континента, «площадь засеянных земель – отмечает Помпони, – упала впоследствии до 35 000 гектаров в 1885 году и до 14 000 гектаров около 1900 года». Можно до бесконечности спорить о достоверности этих цифр, в регионе, где статистики были мало достойны доверия. Важно, что в эту поворотную эпоху вырисовываются контуры современного лица Корсики: заброшенные поля, террасы, вновь ставшие целиной. Как это отличается, например, от современной Греции, сейчас, как и всегда, покрытой оливковыми рощами. Не будем уже и говорить о Тунисе… Бывшим островитянам от этого не стало хуже: эмигрировав на континент, они находят себе в сфере обслуживания работу не такую доходную, но более приятную, чем та, которой занимались их предки в сельском хозяйстве родной страны. «Земля низко[173]173
  «Земля низко» – это французское, особенно южное, выражение. На Севере Франции говорят скорее: «Тяжело возделывать землю».


[Закрыть]». Но то, что составляет счастье корсиканцев, или подобие счастья для многих из них, напротив, порождает несчастную, или незавидную на первый взгляд, судьбу Корсики. Упадок сельского хозяйства коснулся также каштанов, оставивших свой отпечаток, однако, в сердце национального сознания; некоторые владельцы этих деревьев, еще до 1914 года, предпочли срубить этот свой «капитал», чтобы распилить стволы на доски: их продажа, достаточно рентабельная, могла дать, например, деньги на то, чтобы оплатить учебу ребенка в лицее. Невозможно найти лучшую иллюстрацию для того, чтобы показать прямой переход от первичного сектора к сфере услуг. Пространство, называемое «вторичным сектором», то есть промышленным, в прямом смысле перепрыгивается с разбега.

Корсика или скорее корсиканцы быстро перешли от традиционного общества к постиндустриальному обществу, обществу услуг; они миновали промежуточный этап, столь частый на континенте, этап заводов. Можно ли, с разумной точки зрения, их в этом упрекать? Таким же образом ослабело производство оливкового масла в Баланьи (из-за конкуренции со стороны тунисцев или марсельских заводов по производству масла, и оно дошло до достаточно низкой отметки начиная с 1910 года). На мысе Корсика пришли в упадок виноградники, пораженные филоксерой; весь их размах вернулся значительно позже (но с географическим перемещением их ближе к восточной равнине), благодаря, в частности, приезду французов из Алжира – христиан, евреев или агностиков – на протяжении второй половины XX века, которых в высшей степени невзлюбили «местные». Миграционные перемещения согласовывались с этим неустойчивым движением. Уменьшился поток итальянских рабочих, или «lucchesi» (из Лукки), ранее занятых на сельскохозяйственных работах, которые быстро сливались с местным населением, несмотря на изначальное некоторое презрение к ним. Все большее число людей уезжало, чтобы пополнить ряды французского чиновничества как континентального, так и колониального: корсиканская диаспора населяет Буш-дю-Рон, Париж …и колониальную империю во времена ее апогея. И наконец, прямо как когда-то бретонцы во флоте, островитяне играют важную роль в наземных войсках, в частности, на уровне кадровых офицеров, младших офицеров и других. Известная всем любовь корсиканцев к огнестрельному оружию среди других качеств, более важных и более привлекательных, определила их на эти главные функции. Они их выполняли и собственно в армии, и в жандармерии, среди охранников тюрем, в полиции и т. д. Без Корсики французское государство было бы абсолютно не таким, каким его узнали в XX веке.

Эмиграция (современная аналогичным явлениям на Сицилии или в Калабрии) бросает двойной вызов: вызов местной бедности и в еще большей степени тот вызов, который предлагает, за морями, континентальный уровень жизни, здраво оцененный заинтересованными людьми, особенно когда они молоды, полны динамизма и желания улучшить свою судьбу. Многочисленные случаи отъезда выражают попросту желание продвинуться в обществе. Много раз это желание достигало своей цели, но ценой потери корней: потомки корсиканских эмигрантов во Франции принадлежат сейчас к средним или высшим слоям общества. Однако, в некоторых случаях эмигранты первого поколения «специализировались» (за неимением лучшего приложения сил?) на преступности или сутенерстве в злачных кварталах больших городов (Марсель).

Эмиграция – это одновременно лучший и худший выбор. Она открывает новые перспективы для динамичных молодых людей (и девушек). Эти юноши, и даже девушки, занимают в (достаточно) гостеприимной Франции поначалу скромное положение, но часто более высокое, чем то, которым «наслаждались» на первых порах сицилийцы, перебравшиеся в Северную Америку, где они получали самую тяжелую фабричную работу. (Потомки этих новых американцев также несколько десятилетий спустя достигли уровня среднего класса). Однако отъезд за границу, в перспективе сулящий обогащение тем, кто уезжает, заслуживает некоторого сожаления с точки зрения тех упрямцев, остающихся на корсиканской земле. География острова, почти полностью занятого горами, не способствует тому, чтобы удержать население, которое, как и в остальных частях Франции, стремится покинуть гористую местность и перебраться в места с плодородными землями и благоприятными условиями для проживания. А таких мест, в любом случае, на Корсике немного, зато, напротив, хватает на обширных континентальных равнинах. Корсика – демографический антициклон: всеми силами она забрасывает на север через Средиземное море динамичное и честолюбивое население. Корсиканцы возвращаются в свою страну лишь выйдя на пенсию, даже чтобы воздвигнуть там гигантские усыпальницы, которые навсегда отмечают собой некоторые обрывистые пейзажи. Одно нелюбезное выражение прижилось в фольклоре, направленном против островитян, к несчастью, слишком распространенном во Франции: «Корсика экспортирует чиновников и импортирует пенсионеров». На местах, однако, вокруг требований самостоятельности формируется новое течение. За это борются инициативные группы профсоюзов и Союз работников сельского хозяйства. Начиная с 1900 года идея корсиканской партии была выдвинута, в соответствии, невольном или сознательном, с аналогичными явлениями во Фландрии, в Бретани… С 1896 по 1903 годы в прессе и в жизни организаций принимает определенную форму понятие защиты корсиканского языка как такового, его отличие от итальянского и, конечно, от французского. Идея или само слово «автономия» циркулируют еще до начала Первой мировой войны в определенных кругах; некий Сайту Казанова поносил «matrigna» («мачеху», другими словами, Францию), которая, как он нам говорил, ни в каком случае не раздает «знаменитое сокровище из отвисшей груди». Пожелания, которые высказывает Казанова в пользу обретения регионального самосознания, укореняются среди правых католических сил: это практически всеобщая особенность регионалистских движений, как до, так и после 1914–1918 годов. Одновременно корсиканцы (или, по меньшей мере, самые активные из них) упорно продолжают «голосовать ногами», короче говоря, уезжать из родной страны. Итак, расхождение местных жителей с французской общностью не было ни всеобщим, ни однозначным.

Война 1914 года принесла населению острова свыше 10 000 смертей. Она усилила процесс эмиграции: многие из тех, кто не погибли в боях, продолжили свою карьеру в армии. Также она предшествовала «периоду между двумя войнами», когда контраст между левыми и правыми силами кристаллизовался во круг фигур из кланов. С одной стороны находились сторонники Адольфа Ландри (который попутно был заметной фигурой у истоков французской демографической науки). С другой стороны располагались сторонники Франсуа Пьетри. Пьетристы были правыми. Ландристы занимали противоположные позиции. В любом случае, они практически не выходили за пределы радикально левых позиций. Марксистские или близкие к ним партии (SFIO или Коммунистическая партия) не пользовались особым успехом, даже на выборах 1936 года.

Все это пришлось на нормальную обстановку в местной политике, когда искренне и даже горячо провозглашались «цвета Франции». Тем не менее, феномен меньшинства был не лишен важности. Иногда он приобретал подтекст ирредентизма и даже фашизма на итальянский манер.

Точка этого двойного отклонения находилась иногда за пределами Корсики, в Ливорно, и в итальянских архивах, вероятно, можно найти много материалов на этот сюжет, основываясь на неизданных источниках. Борьба автономистов и сторонников Муссолини (эти два течения нельзя путать, даже по отношению к тому времени) вдохновила в то время на некоторые хорошие дела: например, она послужила стимулом для итальянской редакции языковых или исторических атласов «департамента»; в известных случаях требования корсиканской партии взяли на вооружение «чернорубашечники», которые во главе с Чиано требовали, чтобы «Сапог» объединил под своей властью Тунис, Корсику и Савойю. Профашистская пропаганда существовала. В ответ она вызвала достаточно оживленную реакцию. «Клятва в Бастии» и триумфальный приезд Эдуарда Даладье (незадолго до Второй мировой войны) были ответом «Воклюзского быка» итальянскому Троянскому коню. Таким образом патриотизм по отношению к Франции со стороны многих корсиканцев столкнулся с интригой, исходившей от дуче. Великие личности, дорогие жителям департамента, тянули людей в разные стороны: сторонники французов восхваляли Сампьеро Корсо и Наполеона, италофилы записали в свой актив Паоли, который был, однако, противником генуэзцев.

Ирредентизм, таким образом «выброшенный» на авансцену, имел практически столетние корни, возник даже еще до Сайту Казановы, поскольку в 1843 году аббат Джоберти в своем «моральном и гражданском первенстве итальянцев» не признавал за Корсикой ни даже за Наполеоном никаких привязанностей или характеристик, которые были бы подлинно французскими[174]174
  Gregori J. Nouvelle Histoire de la Corse / J. Martineau (éd.), s. 1, 1967. P. 363.


[Закрыть]. В своей увлекательной книге писатель Габриэль Ксавье Кулиоли, обычно выражавший сильную привязанность к своему острову и к своим соотечественникам во многих произведениях, высказывался иногда жестко о периоде между двумя войнами в этой стране: анализируя доставку автономистской газеты «Mouvra» («Муфлон»), Кулиоли отмечает[175]175
  Culioli G. X. Le Complexe corse. P.: Gallimard, 1990. P. 236 sq.


[Закрыть], естественно, без негодования по этому поводу, что это издание оказывало поддержку борцам за независимость в Марокко и Вьетнаме. В 1927 году в Кемпере был основан Центральный комитет национальных меньшинств, в который вошли фламандцы, бретонцы, эльзасцы и корсиканцы. Однако, разного рода идиосинкразии продолжали вызывать споры, и руководители различных направлений внутри Корсики с легкостью называли друг друга «евреями» – это слово в то время переживалось некоторыми как оскорбление. В 1935 году Сайту Казанова, забыв о своем блистательном прошлом, которое он посвятил делу Корсики «как она есть», поехал отдать честь Муссолини. Заходя еще дальше, Антуан Барзочи в хвалебном тоне говорит о «необузданной энергии» Адольфа Гитлера («Mouvra», 10 октября 1938 года, цитируется по Кулиоли, op. rit, стр. 179 и 241). Легко сейчас, в свете последующих событий, высмеивать такие поиски позиции. Констатируем, однако, вместе с Кулиоли, что в 1939 году действительно произошло «крушение», и даже катастрофа того, что называли тогда «корсизмом»: он имел сначала прокаталонскую направленность, а затем постепенно стал, в ходе трагических 1930-х годов, профранкистским, поскольку поддерживал дуче…

За пределами этой поверхностной и (почему бы так не выразиться) неловкой суеты выявляется целиком и полностью позитивный процесс приобщения Корсики к культуре; он был активизирован (издалека) образованием, идущим из центра, во имя которого «местных» обучали по предписаниям Жюля Ферри. Такое приобщение к культуре генерировало интеллектуалов-франкофонов, сделавших успешную карьеру на континенте; также оно генерировало попытки писать полностью «местные» произведения, через которые авторы стремились вернуться к изначальным тональностям местного языка.

Вторая мировая война, как и Первая, пришлась на время утверждения сильного французского влияния[176]176
  Война, стоит ли об этом напоминать, априори не является интегрирующей силой: отправка молодых жителей Эльзаса на русский фронт начиная с 1941 года нисколько не сблизила их с нацистской Германией… как раз наоборот!


[Закрыть]. Левые силы, джиакоббисты и ландристы, были скорее враждебно настроены по отношению к Виши. Правые, пьетристы, поддерживали больше Маршала (но вопрос об отделении от Франции в пользу какого-либо отклонения в сторону Муссолини больше не поднимался, и такая точка зрения оставалась уделом немногочисленных сочувствующих).

Подчеркнем, чтобы избежать слишком узко провинциального видения истории Корсики в эти несколько лет, что Корсика вплоть до своего освобождения осенью 1943 года, и даже после этого оставалась достаточно значительной ставкой в стратегической и дипломатической игре. 4 октября 1940 года, во время встречи Муссолини и Гитлера[177]177
  Обо всем этом см.: Kershaw I. Op. cit. P. 494, 784–785, 864.


[Закрыть] в Бреннере, дуче напомнил фюреру о своих территориальных притязаниях по отношению к Франции, замороженных со времен перемирия июня 1940 года. Фашистская Италия хотела получить Ниццу, Тунис, Джибути и, конечно, Корсику. Corsica, а noi! Впоследствии, 11 ноября 1942 года, в разных текстах (прокламация к французскому народу, письмо маршалу Петену) Гитлер оправдывал завоевание южной территории Франции необходимостью «защищать» южное французское побережье и Корсику! Плюс к тому, за два дня до этого (9 ноября 1942 года) фюрер уточнил свои цели в беседе с Чиано, римским министром иностранных дел. Бывший австрийский капрал хотел полностью завоевать Францию, высадиться на Корсике и устроить плацдарм в Тунисе. Корсика, по его мнению, должна была послужить ему защитой против союзников, которые нападали со своих новых баз в Северной Африке.

В сентябре 1943 года остров тем временем успешно заняли немецкие солдаты: это были нацистские войска, пришедшие с Сицилии (освобожденной), из Сардинии и с Корсики, которые участвовали, вместе с формированиями СС, отступившими с русского фронта, в оккупации центральной Италии, слепые исполнители воли фюрера. Освобождение Корсики, в свою очередь, сделало из острова стратегическую или, по меньшей мере, тактическую ставку в соперничестве крупных руководителей свободных сил Франции. Когда Корсику отобрали у гитлеровской армии благодаря военным силам под руководством генерала Жиро, объединившимся с борцами местного сопротивления, это дало де Голлю возможность ни в коем случае не поздравить своего соперника Жиро, но, напротив, в политическом смысле добить его, чтобы наказать за инициативу, над которой «великий Шарль» не имел контроля! Тем самым, по правде говоря, возникал риск перевеса сторонников Жиро над голлистами в стане французов, враждебных Виши!

Самоосвобождение Корсики при поддержке высадившихся там французских войск и, вот парадокс, при помощи бывшей фашистской итальянской армии, произошло в сентябре-октябре 1943 года. Оно послужило началом невероятной популярности Шарля де Голля. Она продлилась как минимум до лучших времен первого президентского срока V Республики: в 1958 году Корсика, возможно, в спорных условиях, послужила трамплином для возвращения к власти друзей Генерала. В более широком хронологическом аспекте, Славные Тридцать лет (1945–1975) пришлись на период решительной модернизации, которые сопровождались разногласиями и враждой. Об этом свидетельствует, стоит к этому вернуться, значительное падение числа убийств: несколько сотен убийств в год (?) в начале XVIII века[178]178
  По этому поводу обратитесь к известным работам М. Грациани, который уточняет некоторые преувеличенные цифры.


[Закрыть], добрая сотня – в первой половине XIX века, около сорока – при III Республике, но всего лишь четыре преступления в год повлекли за собой смерть человека в 1960–1969 годы. (По правде говоря, впоследствии картина вновь стала омрачаться: ультрамодернизация и рост терроризма после 1980 года обернулись относительным ростом организованной преступности, ограблений… и политических убийств).

Прогресс на Корсике необыкновенно противоречив; для начала о нем стоит судить в масштабах экономики – упадка и роста. Производство пшеницы и других продовольственных культур в конце концов стало сокращаться и даже прекратилось. В 1961 году оставалось всего 3 800 гектаров злаковых; но виноградники, сделавшиеся плодородными на восточной равнине благодаря работе «черноногих» и, среди других, по инициативе SOMIVAC, с 1957 года стали развиваться, делая гигантские шаги вперед. В 1971 году урожай достиг 2 миллионов гектолитров вина по сравнению всего с 160 000 гектолитров в 1959 году. Туризм стал возможен, благодаря, среди других факторов, изгнанию малярии при помощи DTT. При освобождении острова американцы великодушно распылили этот инсектицид по прибрежным болотам. Итак, происходит переориентация, полная или частичная, сферы услуг острова в сторону туризма: этот процесс, возможно, завершился бы в полной мере в наше время, если бы не сильная настороженность со стороны некоторых корсиканцев. Скажем так, что отношение островитян к новым структурам, будь то винодельческим или «пляжным», отличается от отношения жителей Майорки, служащего побудительным мотивом для предпринимательства. «Средний корсиканец», если можно прибегать к обобщениям, всегда неточным, обратился к деятельности, относящейся к выполнению первичных функций (администрация, государственное управление, хорошая или иногда плохая работа в государственных органах, раньше – религиозная сфера) или вторичных функций (которые, в представлении Паоли или Наполеона, означали военное дело). A contrario, к третьей функции (экономическое развитие, ориентирование на деньги) отношение в этих местах было зачастую пренебрежительное. То, что в других местах назвали бы развитием и ростом страны, у некоторых интеллектуалов в Бастии или Аяччо попросту получило характеристики «расправы над островом» или «бетонирования пляжей». Отсюда, к тому же, проистекает (и это достаточно важно) сохранность городов, в частности, прибрежных, чему не найти аналога на Коста-Брава. Как только на горизонте появляются около корсиканского пляжа проекты лагеря для тысяч германских нудистов, белокурых (?) и розовокожих, с четырехзвездочным отелем и посадочной полосой для «Боинга», бомба быстро отправляет на воздух подачу воды, незаменимую для туристического комплекса, и тем самым выносится смертный приговор всему предприятию. Идите и одевайтесь! Таков, по меньшей мере, анекдот, если не точный, то уж точно показательный…