Текст книги "История регионов Франции"

Автор книги: Эмманюэль Ле Руа Ладюри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

С 1871 по 1913 годы из-за тяжело устанавливающейся политики завоевателей (см. количество протестующих голосов на выборах в Лотарингии в первые годы периода присоединения к Германии) часть говоривших по-французски жителей эмигрировала, в частности многие представители элиты; также можно констатировать развитие германского большинства в городе Мец (который до того времени был полностью латинским, затем романским, и наконец французским – со времен Римской империи и до эпохи Наполеона III).

За бешеной милитаризацией аннексированной территории в период с 1871 по 1913 годы последовала новая мощная волна германизации Мозеля с 1914 по 1918 годы. Таким образом новый, «тевтонский» Мозель, родившийся при военной и промышленной поддержке империи Вильгельма в эпоху быстрого развития черной металлургии, противостоит сельской и архаичной германоговорящей Лотарингии, какой она была всегда. Немецкий ирредентизм[43]43
  Ирредентизм – политическое и общественное движение в Италии (конц XIX – начало XX века) за присоединение к Италии пограничных земель с итальянским населением (БСЭ. Т. 10. С. 449).


[Закрыть], проявившийся эффектом бумеранга в период между двумя мировыми войнами, когда Франция восстановила свои силы, заранее получил решительную поддержку благодаря такой германизации «второй волны», которая легла на мирный германский субстрат, который, в свою очередь, обязан своим возникновением завоеваниям позднеримской эпохи. В то же время в другой области, вокруг Нанси, усиливаются проявления французского национализма, певцом которого был Морис Барре со своей «Колетт Бодош» – героической девушкой из Меца, которая, руководствуясь патриотическими соображениями, отказалась от брака с очаровательным профессором-педантом, происходившим прямиком из Прусса в Мозеле.

Какими бы ни были отклики со стороны приверженцев французского влияния, которые вполне можно понять, нельзя отрицать, что в эпоху Бисмарка и Вильгельма германизм, одновременно старый и новый, набирал силу или восстанавливал былую мощь в Лотарингии, сосредоточенный вокруг Меца. В ретроспективном порядке это наглядно иллюстрируют события периода между двумя мировыми войнами; в 1923 году в новом французском департаменте Мозель прошел ряд забастовок в знак солидарности с рурскими шахтерами, недовольными французской оккупацией. В 1926 году германоязычные крестьяне, обеспокоенные антирелигиозным и направленным против конкордата (и безрассудным) наступлением Картеля левых сил, не остались равнодушными к манифесту «Хайматбунд», который требовал для них «Хайматрехт»[44]44
  Heimatbund – лига страны; Heimatrecht – право страны.


[Закрыть]. А осенью 1939 года французские военные в Мозеле, посланные издалека и расположившиеся на франко-германской границе, столкнулись в этих местах с некоторыми проявлениями агрессии в свой адрес и с преданностью Германии в рамках крошечного, даже микроскопического региона[45]45
  Lehideux F. Mémoires. P.: Pygmalion, 2001.


[Закрыть].

1940–1944! Как и в Эльзасе, здесь понадобилось быть завоеванными (и это завоевание, если подводить итоги, оказалось на редкость непродуктивным и самоубийственным) нацистской Германией, отправлявшей молодых жителей Мозеля на верную гибель на русский фронт и ставившей Лотарингию в подчинение гитлеровскому пангерманизму, радикальному и угнетающему, чтобы искоренить впоследствии, начиная с 1945 года (Мец был освобожден только в ноябре 1944 года), ирредентизм, который внедрила в регионе за столетие до того власть Бисмарка, проявившая себя как ученик чародея в грядущих катастрофах: это последнее немецкое завоевание в 1940–1944 годах отмечено in situ[46]46
  Там же. (лат.).


[Закрыть] созданием, трагического и одновременно народного события, германского общества Лотарингии – Deutsche Volksgemeinschaft in Lothringen – которое позже обрело силу (в июне 1942 года) и несколько недель спустя объявило, что в нем насчитывалось 217 000 членов (конечно, это были фантастические цифры на 700 000 жителей аннексированной территории!). Естественно, за этим последовали массовые исключения и вычеркивания из списков, что не могло не случиться в подобном процессе, во многом напоминающем политическую фикцию. В частности, номинальными лидерами этого Volksgemeinschaft числились скульптор, агроном и почтовый служащий, местные жители или из приграничной области[47]47
  Lambert P., Le Marée G. Op. cit. P. 206 sq. В этой работе, «идеологическая» тенденция которой не представляет собой никакой тайны, содержится, тем не менее, крайне интересная информация.


[Закрыть]. Настоящим лидером, очевидно, был печально известный Жозеф Бюркель, гаулейтер Вестмарка (Западной Марки), включавшей в себя Саар, часть Палатината и в чисто административном порядке, хотя и в таком порядке это причиняло много вреда, аннексированную часть Лотарингии[48]48
  «Присоединенная» Лотарингия, и в этом было дополнительное осложнение, была частично затронута странной системой «государство-партия», которая свирепствовала в гитлеровской Германии и завоеванных странах, система, по которой не германское государство, а Нацистская партия (Gauleiter) в принципе управляла на местах. В реальности, региональный гаулайтер Жозеф Бюркель оставался ответственным лицом NSDAP (Нацистской партии) в своем Gau (немецком) Сарр-Палатинате, но он не мог присоединить к этому Gau часть аннексированной Лотарингии. Там Бюркель был всего лишь главой гражданской администрации. Что, конечно, нисколько не было «утешением» для жителей Лотарингии, в любом случае моментально превратившихся в подданных фюрера (Ian Kershaw. Op. cit. P. 476).


[Закрыть].

Сейчас германоязычное меньшинство в Лотарингии продолжает существовать (хотя и переживает свой закат). Там есть или были местные газеты на Hochdeutsch. Там смешались законный культ маленькой области и преданность и неукоснительное подчинение французской власти. В лице политика Роберта Шумана, наследника двух культур, ностальгия по славным временам счастливо трансформировалась в общеевропейский идеал, способный наконец преодолевать границы.

Шуазёль

Лотарингия подарила Франции Шуазёля: после Филиппа Орлеанского, Флёри и Аржансона, до Мопу, Шуазёль явился как один из тех людей, которыми были отмечены несколько этапов царствования Людовика XV.

Шуазёль был выходцем из лотарингской аристократической семьи, укрепленной родственными связями в соседнем королевстве, и с 1743 года был образцовым офицером во французской армии, а затем послом в Вене и Риме. Его фамилия была Стенвиль; его отметил король и придворные, и летом 1758 года он стал герцогом де Шуазёлем, затем в период с декабря 1758 года и по декабрь 1770 года он играет роль главного министра. Вместе со своим двоюродным братом Шуазёль-Прасленом он занимает солидные посты в управлении иностранными делами, военном ведомстве, флоте. Помимо этого король назначил его правителем Турени и суперинтендантом почтового ведомства. Короче говоря, в течение десятилетия, в 1760-е годы, он во Франции «заправлял всей лавочкой».

Рыжий, не наделенный ни красотой, ни состоянием, он разбогател на подарках от государства, несмотря на то, что тратил деньги на широкую ногу и делал крупные долги; он не признавал жадности, которая для него олицетворяла, как для многих аристократов, один из главных антиобщественных пороков. В этом вопросе Шуазёль был ближе к Фуке, чем к Кольберу. Он принес в свет свой вздернутый нос, живой ум и умение по-настоящему дружить. Без особого труда он по праву своего происхождения, а также благодаря пылкости характера и житейской сметливости приобрел связи в высших кругах. Будучи достаточно язвительным человеком, он сумел понравиться или заставить себя бояться как в салонах, так и при дворе. Благодаря природной непоседливости и знанию всемирной культуры он разбирался в вопросах австрийской монархии, знал немецких князьков, турецкую армию, китайскую архитектуру, фламандскую живопись и английское парковое искусство. Кругозор этого лотарингца был безбрежным! Этот друг философов, нисколько не отличавшийся набожностью, демонстрировал некоторую терпимость по отношению к иноверцам – евреям или протестантам. Грубоватый человек дела, никогда не унывающий любовник, он завоевывал женские сердца в среде аристократок, в отличие от Людовика XV, отдававшего предпочтение кокоткам. Однако Шуазёль, чтобы достичь своей цели в любовных делах, без колебаний сделал свою сестру любовницей Людовика XV и шпионил за своей красавицей-кузиной. В версальских придворных интригах он пользовался поддержкой маркизы де Помпадур, но забыл о ней сразу же после ее смерти. Обычная неблагодарность профессионального политика? К тому лее он сам был на заре своей военной карьеры протеже старого Ноая, который, в свою очередь, в начале своего продвижения появился в качестве сводного племянника и клиента королевской фаворитки Ментенон. От одной маркизы к другой! Шуазёлю было с кого брать пример. Логично, что при своей «заговорщической» или «помпадурской» позиции он противостоял клерикальной группировке, близкой к иезуитам, дофину и его слуге Ла Вогюйону, ответственному за воспитание будущего Людовика XVI. Но этот бывший лотарингец был разносторонним человеком: в армии его очень ценили сначала как офицера рядового состава, а затем как штабного офицера. И однако он никоим образом не был сторонником войны. Проявив себя дипломатом, в чьей политике мешались ловкость и авторитарность, он вырвал у папы Бенедикта XIV, к несказанной своей выгоде, на редкость мягкий по содержанию документ (Ex omnibus), касающийся жестокого конфликта, связанного с антиянсенизмом. Его жена, которую он любил и которой он изменял, была урожденной Кроза. С ее помощью он породнился с финансовыми кругами; его противники, не всегда объективные и добросовестные (он был благородного происхождения), ставят его в один ряд с вымогателями незаконных налогов: если верить пуристам в этом вопросе, то «бочонок для сельдей», даже если он принадлежит жене, «всегда пахнет селедкой», то есть кто не родился благородным, тот им уже никогда не станет.

В старости Шуазёль, лишившийся милостей государя и ставший наполовину физиократом в отставке, откармливал швейцарских коров на лугах Шантелу, совсем не лотарингских. В плане политической экономии он ставил на первый план вопросы торговли, «мягкую торговую политику» на море. Поэтому он пожертвовал интересами Квебека, остававшегося сельским и удаленного от моря, в пользу несущих прибыль интересов экспортеров из Сан-Доминго и рыбаков, ловивших треску на Новой Земле. Он поддерживал таким образом французскую экспансию «на финикийский манер». Он проповедовал националистическое галликанство, полулиберальное, окрашенное злобой, направленной против иезуитов, и симпатиями по отношению к парламенту – в этом его огромное отличие от д'Аржансона, жившего до него, и от Мопу после. Деспотизм, освященный по-французски, в стиле постбарокко или пострококо? Или скорее это был либерализм в манере Генриха IV, Филиппа Орлеанского, Дюбуа… И вот мы уже очень далеко от площади Станислава, a fortiori от Тионвилля и Сент-Авольда!

3.
Фландрия

Французская Фландрия, где говорили на фламандском языке, или Вестхук, в Средние века включала в себя владения Байёль, Берг, Бурбур и Кассель. В 1856 году, когда фламандский диалект был в регионе более сильным, чем в наше время, собственно говоря «франко-фламандская» область с административной точки зрения находилась в похожем положении с большей частью округов Дюнкерка и Хазбрука: и та, и другие были расположены к западу от бельгийской границы и к северу от Лилльского округа (в основном франкоязычного). В 1940 году Эмиль Коорнарт, лучший историк этой микропровинции, утверждал, что примерно 150 000 человек там все еще говорили по-фламандски[49]49
  О том, что предшествует, и о том, что следует, см. замечательную работу Coomaert Е. La Flandre française de langue flamande. P.: Ed. Ouvrières, 1970.


[Закрыть]. Вестхук, прежде чем стать таковым, был вначале кельтским, затем галло-романским (в точности как Эльзас). Затем он подвергся глубокому германскому влиянию (или протонидерландскому…) в период с III по V века, и этот процесс полностью завершился во второй половине 1 тысячелетия. Но превратности истории, расслоения и расхождения диалектов привели к тому, что Эльзас примкнул к немецкой общности, затем к французской, не без колебаний между этими двумя сторонами. Вестхук же в наше время в политическом плане, конечно, находится во французских пределах, а в языковом плане он лежит на культурной периферии нидерландского и фламандского сообществ. Если вернуться к более ранним эпохам, можно констатировать, что в период с конца IX века и по 1384 год (начало бургундского владычества) фламандское сообщество, взятое в комплексе, тяготело к различным видам власти: «графской» автономии, созданной на базе говорящей по-фламандски этнической общности, и с другой стороны, на границах проявлялись влияния большие и жадные до завоеваний страны (императорская Германия и Франция Капетингов), которые с юго-востока и с юго-запада показывали свое желание расширить свои владения к северным равнинам.

Вестхук, скромная часть более обширной территории Фландрии, отвоеванная у моря и польдеризированная[50]50
  осушенная, возделанная.


[Закрыть], проявил себя как область инициативы и высоких показателей сельскохозяйственного производства с высокой плотностью населения. С первой трети XIV века там начинают свирепствовать крестьянские восстания, направленные против феодалов, и освободительные войны: в то время французы в этом регионе представляются врагами и угнетателями, даже притом, что в это самое время в числе местного населения присутствовало профранцузское меньшинство.

Можно ли в качестве исходного символа Вестхука XIV века, незадолго до присоединения его к Бургундии, принять такую удивительную личность[51]51
  Ibid. P. 59 sq.


[Закрыть], как Иоланда де Бар (1326–1395)?

Удивительная судьба этой женщины в своем роде отражает трагедии ее маленькой родины: она была дамой из Касселя, владетельницей Дюнкерка, в восемнадцать лет осталась вдовой с двумя детьми, вновь вышла замуж в 1353 году – за брата Карла Злого, восстановила местный замок Мотт-о-Буа, ее красоту воспел поэт Евстахий Дешан, у нее была вторая резиденция в Париже, на улице Кассет (искаженное «Кассель»?), она то питала вражду к французам, то выступала их союзницей, то же самое по отношению к графу Фландрии; за свою долгую жизнь Иоланда, как о ней рассказывают, отливала фальшивые монеты, бросила в колодец двух каноников и убила третьего (на самом деле он был не кем иным, как головорезом), освободила, а затем бросила в тюрьму своего собственного сына, убила королевского судебного исполнителя и одного рыцаря, несмотря на право на убежище, вытащила из церкви человека, которого приказала умертвить. Трижды папа Римский отлучал ее от Церкви, ее дважды лишали прав на ее земли, Карл V заключил ее в тюрьму, откуда она была освобождена после выплаты выкупа в 18 000 ливров, в самый год ее смерти ее арестовали за долги и она увидела, как ее замок занимают новые бургундские хозяева в 1395 году. И при этом…она присутствовала на мессе каждый день, соблюдала пост по пятницам, жертвовала много денег неимущим девушкам, чтобы они могли выйти замуж, и не меньшие суммы – бедным рабочим, то есть, в общем, «занималась благотворительностью»! Она судила частные конфликты в своих владениях и жаловала привилегии и освободительные уступки жителям Дюнкерка и Касселя. Она была в своем роде примером фламандского феодализма перед лицом первых смутных проявлений, ростков современного государства в области, находившейся в столь раннее время уже на пути современного развития…

Такой романтический и необыкновенно живописный образ этой неординарной личности представляет нам историк Эмиль Коорнерт, непревзойденный франко-фламандский эрудит, не побоимся тавтологии, из ФФЯ (французской области фламандского языка). В недавно написанной и стоящей внимания диссертации, поддержанной Национальной Школой Хартий, Мишель Бюбенисек предложил внести некоторые поправки по этому вопросу, рассмотреть некоторые нюансы и уточнил ряд моментов. И снова из этого прекрасного анализа перед нами предстает на первый взгляд образ сильной женщины, сравнимый с другими принцессами той эпохи: можно вспомнить Эрменгарду Нарбоннскую, Альенор Аквитанскую, Бланку Наваррскую, Бланку Кастильскую, Маргариту Прованскую. И при этом не забыть о трудностях, стоявших перед женщинами, исполнявшими регентские функции, будь то по праву или фактически. Стремление этих женщин-индивидуалисток к власти, их раннее и трудное вдовство, их сверхчеловеческую энергию (веретено сильнее шпаги!), их «мужскую храбрость и львиное сердце»… Иоланда была «крупным феодалом, увлеченным своими правами и своей властью», помимо этого она была способна из Фландрии и своего графства Бар вести самостоятельную политическую деятельность, но при этом попадала в конфликтные ситуации с крупными государствами – графством Фландрским, гораздо более сильным, чем она, затем с герцогством Бургундским, а в особенности с французским королевством. Ее широкие возможности поглощали и направляли в различные области силы, способные к независимости, при случае воплощенные в Virago[52]52
  Virago – девушка или женщина с внешностью и манерами мужчины (фр.).


[Закрыть], в том благородном значении, которое этому понятию дала эпоха Ренессанса.

В Вестхуке бургундский, а затем испанский периоды прошли с 1384 года (приход к власти в регионе Филиппа Храброго) по 1659 год (Пиренейский договор, который объявлял о французской аннексии в ущерб испанцам). Этот период был охарактеризован, это всем известно, бесчисленными войнами, следовавшими за различными конфликтами и инициативами: бурный натиск французов после смерти Карла Смелого (1477), репрессии против протестантов со стороны испанцев во времена религиозных войн, победные вторжения армий Ришелье, затем Мазарини в течение десятилетий 1630, 1640, 1650. эти военные катастрофы (а также эпидемии) нанесли значительный, но ни в коем случае не глубокий, ущерб фламандской демографии, население все равно оставалось многочисленным. Они также не нарушили продуктивность сельского хозяйства региона. На этой земле пестрые пастбища с рыжими коровами перемежались «хорошо осушенными полями, засеянными злаками, хмелем, красным клевером»[53]53
  Defoort E. Une chatelaine flamande, Marie-Thérèse Le Boucq de Temas, 1873–1961. Ed. Des Beffrois, 1985. P. 15.


[Закрыть]. Текстильная промышленность, примером которой может служить мануфактура в Хондшооте, приносила дополнительные средства обогащения как небольшим городам, так и деревням. Основным языком, естественно, был фламандский, но французский, начиная с эпохи Позднего средневековья, перестал быть чем-то совершенно незнакомым в стране, усеянной школами, где преподавание велось на местном наречии. Ученость процветала на всех ступенях, будь то низшие ступени – простое обучение грамоте, или высшие – фольклор «риторических залов» и библиотек для интеллектуалов, присутствовавших в достаточно значительном количестве; они получали свое образование в университетах Дуэ, Лувена, даже Парижа… Повсюду царил религиозный дуализм: в XV веке католическая религия была очень сильна, что тем не менее не исключало вольности нравов как народа, так и клириков[54]54
  В этом видимом противоречии – слабое место этой, тем не менее, очень интересной книги: Toussaert J. Le sentiment religieux en Flandre à la fin du Moyen Age. P.: Plon, 1963.


[Закрыть]. В XVI веке на волне протестантизма и иконоборчества Южные Нидерланды, казалось, моментально устремились в лоно Реформации. С тем же пылом, но следуя в противоположном направлении, в XVII веке католическая контрреформация превращает Вестхук в новый Иерусалим, верный Папе, храмы там Украшаются вычурной барочной живописью Рубенса, Иорданса, а в глубинке – Рейна из Дюнкерка или Ван Ооста-младшего, жившего в Брюгге и Лилле. И те, и Другие в большом количестве писали портреты и картины на религиозные сюжеты.

Процесс французской аннексии в регионе с 1659 года сопровождается обычными для этого проявлениями насилия. Начиная с первых лет единоличного правления Людовика XIV и до Утрехтского мирного договора (1713) войны в Вестхуке были частыми и опустошительными. В течение полувека граница с Нидерландами, сначала испанскими, а потом попавшими под власть Австрии, сильно изменилась, какой бы она ни была нестойкой, разделы были болезненными, в частности для местных землевладельцев, когда через их территорию проходила начерченная кем-то граница. Очень часто эти границы не были определены с желаемой точностью на картах. Не будем брать в пример Дюнкерк, находящийся на полном подъеме своего развития благодаря деятельности корсаров и знаменитого Жана Барта. Маленькая гавань станет большим портом! В этом порту в 1661 году насчитывалось 5 000 жителей, а к 1706 году – уже 14 000, и на этом рост населения не останавливался[55]55
  Именно в 1067 году Дюнкерк был впервые упомянут в тексте, где граф Фландрии жалует одному аббатству право собирать десятину в некоторых местах, в число которых как раз и входил Дюнкерк, который был тогда, кажется, всего лишь укрепленным поселением; около примерно 1170–1180 годов эта община получила значительный статус города. Население Дюнкерка развивалось в следующих границах: 5 000 жителей с 1621 по 1666 годы; 10 515 в 1685 году; максимум 14 000 в 1706 году; затем 10 000 или 11 000 между 1713 и 1745 годами; подъем до 13 700 в 1736 году; 16 000 в 1770 году; 27 000 в 1789 году. Cabantous A. Histoire de Dunkerque. Toulouse: Privât, 1983. P. 36–37 и p. 89.


[Закрыть]. Заметим походя, что такова была характерная особенность эпохи Людовика XIV в масштабах Франции. Это «солнечное» царствование было несказанно благоприятно для морских портов, но иногда невыгодно для интересов крестьянского хозяйства из-за высоких налоговых поборов, взимавшихся с жителей деревень[56]56
  Trénard L. Histoire des Pays-Bas français, Toulouse: Privât, 1974. P. 197–226, в частности, стр. 219, и Coomaert E. Op. cit. P. 308 sq.


[Закрыть]. На самом деле Вестхук, исключая Дюнкерк, в период между 1659 и 1713 годами страдал от опустошения и массового оттока населения. Боевые рейды воюющих сторон оставляли после себя в момент опустевшие земли, покинутые каналы и ярмарки. Однако на местах к королевской власти Бурбонов не испытывали ненависти a priori. Естественно, после аннексии то здесь, то там еще в течение некоторого времени оставались ростки старой преданности испанским хозяевам. Добросовестные наблюдатели, посещавшие эту область, которая должна была стать «севером королевства», всегда считали, что там «нужно освободить умы от испанского влияния». Но Мадрид был далеко, гораздо дальше от Берга или Дюнкерка, чем Париж. Да и Вена, где была резиденция императоров Леопольда, Карла или Иосифа, новых хозяев австрийских Нидерландов (территории, в общих чертах соответствующей современной Бельгии), тоже не была ближайшим соседом. Кроме того, австрийский монарх в XVIII веке взял в привычку в письменной форме общаться по-французски со своими нидерландскими подданными через представителей своей администрации на местах.

Вестхук, с этого времени интегрированный во французское королевство, оказался географически отрезанным от говорящего по-нидерландски населения Голландии «австро-бельгийским» блоком, и по этой причине этому региону пришлось склониться (кстати, на достаточно добровольной основе) к наиболее близкой господствующей культурной традиции, к культуре соседей, другими словами, французов; французская культура распространялась от Парижа через Лилль и захватывала на границе университет Дуэ. Крупные аристократические семьи Фландрии, как, например, Робек, ведущие свой род от Монморанси, сначала выражали недовольство по отношению к новой французской власти Бурбонов, но в конечном итоге породнились с французами душой и телом, вплоть до того, что из их рода происходили (они дали своему региону и даже всей области французских Нидерландов правителей) члены военной администрации, прославившие семью Робек в эпоху Людовика XV и Людовика XVI. Плюс к тому, христианнейший предок этих двух королей отменил в 1685 году Нантский эдикт. В самом начале он слыл самым добрым католиком из числа монархов. При таких условиях он не мог не вызвать симпатии у жителей крайнего запада Фландрии, поскольку они уже давно избавились от скандального протестантского меньшинства, объявившегося на их землях в период борьбы с иконами. Хотя они и сохранили, соблюдая крайне малую пропорцию, нескольких торговцев – кальвинистов или англикан в торговом сообществе Дюнкерка. Еще один аргумент работал в пользу французского королевства – французское присутствие в регионе нисколько не вредило достаточному его процветанию, начавшемуся после того, как миновал восьмидесятилетний период непрекращавшихся войн (1635–1713). Сельское хозяйство Вестхука продолжало развиваться, оно давало лучшие показатели производства в пределах Французских границ, особенное внимание уделяя промежуточным культурам, отказавшись от полей под паром и наращивая крупный рогатый скот в хлевах. Производство сукна, конечно, приходит в упадок, но его успешно заменяют производство льняных тканей и изготовление кружев, которые практикуют в деревнях со свободным трудом, освобожденных от мальтузианских корпораций. По правде говоря, торговые возможности Вестхука были ограниченными из-за плохого состояния дорог, которые часто были грязными и покрытыми рытвинами. Но вместо этого – о везение! – можно было рассчитывать на водные пути передвижения, бывшие достопримечательностью этих мест, товары перевозились, и торговля шла по великолепным каналам, ничуть не уступавшим антверпенским или голландским.

Короли и их представители воздерживались от вмешательства в систему местной власти. Нотабли страны продолжали следить за бесперебойным функционированием местных органов власти, которые работали еще до французского вторжения и не прекратили своего существования и после установления власти французов: среди них были муниципалитеты, или «эшевенажи» (то есть подвластные эшевену), многочисленные сеньориальные владения, феодальные пережитки, которые еще кое-где выжили, и наконец представители городской и торговой олигархии, объединившиеся в региональную ассамблею, называвшуюся здесь департаментом. «Венчали» эту иерархию интендант, присылаемый из Парижа, и его уполномоченные (часто «местного» происхождения), которые разными способами поддерживали контакт с элитой региона; без лишней грубости они проникали в низшие инстанции исполнительного самоуправления, обходили их и манипулировали ими свыше, а органы местного самоуправления были традиционными и разобщенными. В 1764 году муниципальная реформа Лаверди (так и не проведенная) была нацелена на то, чтобы разрушить существующие порядки: в ходе ее предполагалось увеличить ответственность и самостоятельность состоятельных граждан в городских ратушах. В Вестхуке, где наблюдалось смутное недовольство существующей ситуацией, вдруг стал проявляться интерес к государственности и к тому, выполняет ли она свои функции или нет. И в этом данная область находится в согласии с общей тенденцией, поскольку, в соседних небольших областях, также чувствительных к духу времени, наблюдается тенденция к выражению недовольства.

Образцовая преданность властям со стороны всемогущего духовенства (несмотря на попытки светских сообществ держаться от него подальше) гарантирует поддержание порядка в пользу спокойствия в регионе, плюс к тому это выгодно далекому французскому правительству. Однако, волнения, ознаменовавшие собой десятилетие 1760-х годов, вносят некоторый элемент нестабильности в образцовую фламандскую церковь. Через некоторое время профессора колледжей, нашпигованные идеями ораторов-янсенистов и священников, проповедовавших жизнь среди мирян, при Людовике XIV раскрываются для восприятия новых взглядов (конечно, с некоторой долей сдержанности!), эти идеи впоследствии одержат верх после 1789 года.

Система образования в Вестхуке, скажем так, была для своего времени очень хорошо развита: почти в каждой деревне была своя школа с учителями в треуголках, в восьми колледжах, дававших среднее образование, в головы ученикам вдалбливали латынь, фламандский язык и совсем чуть-чуть французского, тогда как университеты в Дуэ и Лувене заботились об обучении студентов. В местной системе преподавания французский язык не был обязательным предметом. Несколько указов Людовика XIV по этому вопросу остались практически мертвыми словами. Но в регионе настолько престижно стало говорить на национальном языке Парижа и Версаля, что элита в таких городах, как Дюнкерк, Кассель или Берг, стала двуязычной; аристократы собирали свои библиотеки, в которых 95 % книг были напечатаны на языке французского королевства и лишь 5 % – по-фламандски или по-латыни.

В этом крошечном периферийном регионе Франции, где говорили по-фламандски, Французская революция нашла себе некоторую поддержку. В селах образуются народные сообщества, зажиточная буржуазия берет в свои руки значительную часть национальных богатств, фаланга адвокатов, врачей, крупных фермеров, почтовых чиновников составляет конкуренцию многочисленным старым аристократам в местных органах власти. Некий Бушетт, сорокалетний адвокат, проповедует лозунги и идеи якобинского клуба. Но в массе своей местные священники, за Исключением нескольких профессоров колледжей, отказываются от клятвы духовенства в верности гражданской конституции. Едва языковая изоляция была подорвана, как это стоило клирикам их незыблемого положения. Помимо этого, в результате рекрутского набора среди молодых людей стало проявляться почти шуанство, и последствия этого стали ощущаться в 1813 году в выступлении против «корсиканского чудовища» Наполеона, любителя фламандского пушечного мяса, солдат, так глупо отдававших себя в огонь сражений в России, Германии, Франции. Кризисы, произошедшие из-за революции, войны, континентальной блокады на некоторое время явились причинами упадка порта Дюнкерка, такого процветавшего до этого периода: так называемые «патриоты», считавшие свои действия полностью правильными, даже не переименовали «Свободную дюну»! Преподавание, несмотря на тщетную попытку офранцуживания со стороны членов Конвента во II году (1794), продолжало вестись на фламандском языке, который был языком церкви и данного региона. Правящие классы, поверхностно поддерживавшие Наполеона, поскольку он нисколько не угрожал их материальным интересам, после 1815 года без всяких угрызений совести присоединились к разумному лагерю цензовой монархии.

В XIX веке в результате промышленной революции область Дюнкерка заметно выделяется из региона и вскоре склоняется к республиканским идеям и социализму. В деревнях Вестхука крестьяне, чей труд был эффективным и производительным, управлявшие своими современными плугами, остаются, однако, без всяких раздумий верными местному наречию и традиционной религии. Таково было гармоничное сочетание экономической динамики и консерватизма в области языка. Тем не менее проблема выживания фламандского языка встала в 1833 году, поскольку по закону Гизо региональный диалект, как во Фландрии, так и в других областях, немного оттеснялся в системе начального образования. Это оттеснение возобновилось в 1866 году Виктором Дюрюи. Естественно, между законодательными актами и реальными действиями и фактами существовала большая дистанция, которую в один прекрасный день сократили законы об образовании Жюля Ферри. Они сделали образование бесплатным, светским и ведущимся на французском языке. Обязательная военная служба, принятая в полной мере в годы роста III Республики, могла лишь ускорить процесс смешение молодого населения и облегчить волей-неволей восприятие национального языка.

Еще задолго до того, как стали приниматься крайние меры, при Второй империи, примерно за двадцать лет до закона Гизо, обозначилось движение в защиту языка, культуры и традиций Фландрии. В 1853 году, в то самое время, когда в Европе процветало национальное самосознание, Эдмонд де Куссмакер (из Байёля), чартист и судья, основал Французский Фламандский комитет, который стал выпускать периодический бюллетень, отмеченный высоким уровнем эрудиции. Сначала он преследовал культурные цели. В нем прослеживалось общее настроение двойного патриотизма: культ малой родины (Фландрии), заключенной в большую родину (Францию). Территория полномочий комитета простиралась, с точки зрения закона, в пределах франкоговорящей Фландрии (на самом деле, в области «валлонского» диалекта), за пределами языковой границы. Речь шла о том, чтобы оживить региональное самосознание, найти свои корни, это относилось к южным Нидерландам, как к областям, где говорили по-нидерландски, так и к областям романского языка. У одного из основателей Комитета Луи де Бекера с того времени стали проявляться, отдельно от общей идеи, тенденции к автономии (достаточно робкие). В 1896 году руководство Фламандским комитетом берет на себя каноник Лоотен. Этот священник был другом аббата Лемира, блестящего политика рубежа веков. Роль духовенства во фламандском национальном движении (также как на другом конце французской территории, в воинствующем движении басков) стала крайне важной. В чисто политическом плане волна (или легкое волнение?) ирредентизма обозначилась в Дюнкерке с 1888 года под руководством Анри Бланкерта, направленная против кандидатуры генерала Буланже на местных выборах. Их девизом были слова: