Текст книги "История регионов Франции"

Автор книги: Эмманюэль Ле Руа Ладюри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

На самом деле, стоит поговорить здесь подробнее о личностях других четырех южных прелатов (из областей «ок»), которые благодаря своей полулиберальной позиции внесли вклад в изменение политической обстановки в сторону «открытия» на всей национальной территории, под влиянием государственного импульса, к которому эти люди имели прямое или косвенное отношение. Этих четырех церковных деятелей звали Фенелон, Дюбуа, Флёри и Берни. В нашей историографии существует тенденция предавать их забвению, поскольку на первый план ставили таких знаменитых или чудесных кардиналов-министров XVII века, такими были Ришелье и Мазарини, а также чудесных южных политических деятелей, светских, либеральных или радикальных, даже социалистов, которые, бесспорно, оставили свои великие имена в анналах истории Франции: Гамбетта, Жоре, Комб и tutti quanti.

В исследованиях, посвященных периферии и специально Югу, я считаю, следует отдать должное этой четверке.

1. Сначала о Фенелоне (1651–1715). Он был родом из Перигора и очень тесно связан с реформатским дворянством своей провинции, которая принадлежала к областям диалектов «ок», он проповедовал дефляцию личной верховной власти монарха[278]278
  Либеральные воззрения бывшего жителя Перигора Фенелона были хорошо исследованы в кн.: Jaume L. La Liberté et la Loi. P.: Fayard, 2000. P. 49 sq; Фенелон не забывал о том, что Перигор был провинцией, обладавшей самоуправлением, и его связи  с маркизом (перигорским) Дю Ло Д'Альманом, другим либералом, не были лишены значения. Я благодарю Жоэль Шеве за бесценную информацию, которую она мне предоставила по этому поводу.


[Закрыть]: «Закон, а не человек должен править. У короля нет ни другого настроения, ни другого интереса, чем те, которые есть у нации, им управляемой. Фенелон попал в немилость к Людовику XIV и, хотя никогда не был министром, все же оказал не менее сильное и плодотворное влияние, интеллектуальное и политическое, на регента Филиппа Орлеанского, и через преподавание – даже на молодого Людовика XV.

2. Теперь о Дюбуа. Этот политический деятель, которого звали Гийом, родился в Брив-ла-Гайярд, на улице Фрер, в 1656 году, в месте, которое можно назвать, с географической и лингвистической точки зрения, северо-западной Окситанией. Дюбуа воплощает в себе символ социального восхождения, скромно начатого его предками, затем довершенного его собственным молниеносным взлетом. Он опровергает своим примером утверждение, часто выдвигаемое по поводу Кольбера, согласно которому продвижение семьи или достижение министерской должности при Старом режиме подготавливалось издалека, на протяжении достаточно длинного ряда поколений, с помощью возвышения семьи и ее постепенного роста, сначала к купечеству, потом к мантии, и наконец, к важным постам в государстве (мантия Совета), и в заключении, утверждение членов семьи на правительственных должностях высшего уровня (общий контроль за финансами, пример Кольбера). Однако в истории семьи Дюбуа все было совсем не так. Сначала было долгое и медленное восхождение, затем равномерное движение и потом молниеносный взлет у нашего героя. Что касается его происхождения, то его представляют как выходца из крестьянской среды, вполне возможно, из Беарна. Но с конца XVI века род Дюбуа обосновался в городе Брив. Прадед был хирургом, дед – адвокатом в гражданском и уголовном суде (этот суд действительно служил традиционным трамплином для восхождения по местной лестнице почестей); отец этого великого человека был аптекарем, занимаясь в случае необходимости и медицинской, и фармацевтической практикой одновременно. Во всем этом нет ничего сенсационного, но в то же время все это исключительно почетно, поскольку и отец, и дед, и прадед, все трое в разное время были консулами города Брив. Что в действительности свидетельствует о лидерской позиции в общине города, которая не доверяла муниципальные обязанности первому встречному. Гийом Дюбуа, чье детство по многим параметрам заставляет вспомнить детство Гамбетты, в 6 лет стал учеником одной небольшой школы (начальной, сказали бы мы) в Бриве при церкви настоятеля Сен-Мартен. Затем его покровителем стал один купец из Брива, состоятельный и щедрый; он оплатил шесть лет обучения в местном коллеже отцов христианской доктрины, где мальчик получил среднее образование и стал превосходным латинистом. Там же он приобрел вкус к политической философии (Маккиавелли) и химии. Позднее занятиям этой наукой будет предаваться герцог Орлеанский, который станет его учеником и будет находиться под сильным влиянием учителя. В 1669 году «тинейджер» Дюбуа получил свое первое причастие из рук епископа Лиможа. В 1672 году, если отбросить нелепые домыслы о незаконнорожденном ребенке и тайном бракосочетании, он получил, благодаря маркизу де Помпадур, королевскому наместнику в Лимузене, место в коллеже Сен-Мишель в Париже, на улице Бьевр, коллеже, основанным когда-то одним из предков наместника. Эти милости от Помпадура и от других именитых граждан Брива или Лимузена, показали, что они благосклонно относились к юному Гийому, одаренному ребенку, прекраснейшему ученику… Продолжение истории одновременно исключительное и классическое: юный Дюбуа, закончив свое обучение, становится помощником главы коллежа Сен-Мишель, важного церковного деятеля, связанного с семьями, представлявшими правящую верхушку королевства. После того, как он был воспитателем в нескольких благородных домах, Дюбуа познакомился с семьей герцогов Орлеанских, семьей брата короля. Дюбуа стал воспитателем герцога Орлеанского, будущего регента, и смог таким образом получить доступ, когда наступил подходящий момент, к креслу министра, а затем и премьер-министра при своем бывшем воспитаннике. Это он полностью придумал проанглийскую, даже паневропейскую дипломатию регента. Таким образом Дюбуа стал провозвестником, далеким и совершенно неизвестным, великих «европеистов» нашего XX столетия, таких как Бриан, Стреземанн, Роберт Шуман, Аденауэр, Гаспери и некоторых других[279]279
  Chaussinand-Nogaret G. Le Cardinal Dubois (1656–1723). P.: Plon-Perrin, 2000 (основной).


[Закрыть]. Плюс к тому, он принял политику относительной терпимости своего покровителя Филиппа, в частности, по отношению к янсенизму и даже протестантам, а также стратегию экономического стимулирования в духе Лоу; и то, и другое, в дипломатическом и религиозном аспекте, оставило свой глубокий след на годах регентства герцога Орлеанского.

3. Эркюль де Флёри, с которым мы уже встречались на страницах этой книги, и который позднее превратит свое имя в более христианское Андре-Эркюль, родился в 1653 году в Лодев (современный Эро), в семье сборщиков налогов как светских, так и церковных; его отец был сборщиком королевских податей. В данном случае речь идет о семье провинциальных финансистов с Юга, которые служили и алтарю, и трону, но также были связаны с благородными судейскими семьями, землевладельцами и дворянами Лангедока, такими как Раншен и Сарре. Юный Эркюль, как и его предшественник Дюбуа, представлял собой тип человека будущего, вплоть до нашего времени: это был одаренный ребенок с Юга, который блестяще учился в Париже; затем он вошел, благодаря своим заслугам, в круг правящей элиты столицы, то есть королевства. С шести лет Эркюль, благодаря своим родителям, пользуется влиятельной дружбой двух важных персон из Лангедока, популярных при дворе молодого Людовика XIV. Речь идет о кардинале Бонзи и маркизе Кастри. Итак, Эркюль блистательно проходит курс школьного обучения. Сначала он учится в коллеже Наварры, на горе Сент-Женевьев, затем в коллеже Людовика Великого, и наконец в коллеже Аркур, современном лицее Сен-Луи. Это были те три учебных заведения, которые Сен-Симон, оставаясь, как всегда, любезным, называет «эти маленькие дешевые коллежи» (sic). Эркюль, которому была предопределена духовная карьера, стал затем каноником в Монпелье в 1668 году (это было возвращение – символическое? – в родную страну). Вернувшись в Иль-де-Франс, он стал в 1675 году духовником королевы благодаря постоянной поддержке со стороны кардинала Бонзи. Он получил степень лиценциата по теологии в 1676 году. В 1678 году он стал одним из восьми духовников короля, в 1680 году он был депутатом ассамблеи духовенства. Он был принят в лучшее общество, был любезным и остроумным, но совершенно не склонным к плотским удовольствиям (насколько нам это известно), он был в добрых отношениях в общении с высокопоставленными мужчинами (и женщинами) из разных придворных клик, но сам никогда не принадлежал ни к одной. Он был в хороших отношениях с иезуитами. Он был в замечательных отношениях с семьями Кольбер, Виллеруа, Аркур, Ноай, Кейлю, Виллар и Ламуаньон де Бавиль. Даже слишком замечательных! Людовик XIV считал его чересчур светским человеком и только в 1699 году пожаловал ему посредственное южное епископство Фрежю; итак, это была карьера, прекрасно начавшаяся, впоследствии менее успешная, хотя и не закончившаяся крахом.

В Фрежю, другом «главном городе» области «ок», Флёри пробыл около пятнадцати лет. Как активный прелат, он занимался благотворительной кассой, маленькой семинарией, синодами диоцеза, образованием для мальчиков и девочек; он боролся против янсенизма, но без излишней горячности; он оставался сдержанным (придерживался умеренных католических убеждений) по отношению к происпанскому фанатизму. Короче говоря, он уже придерживался относительно срединных, или «центристских» позиций, которые и будут ему присущи. Ни янсенист, ни ультрамолинист. В 1707 году, когда непредвиденно разгорелась война за испанское наследство, он проникся, кажется, глубоким патриотизмом (что бы на этот счет ни говорил Сен-Симон) перед лицом захватчиков, савойцев и других. Он их встретил с минимальной долей вежливости. Однако, город Фрежю утомил его, и он желал снова вдохнуть воздух двора. В начале 1715 года он отказался от своего епископства, а затем, в июле, уехал из этих мест. Его паства жалела о нем. Но отныне Людовик XIV, по образцу Виллеруа и маркизы де Ментенон, выразил ему полное доверие после нескольких лет «чистилища».

23 августа 1715 года Его Величество, незадолго до своей смерти, назначил «бывшего епископа Фрежю», которому было уже далеко за шестьдесят, на пост воспитателя маленького дофина, будущего Людовика XV. Это был шаг к успеху. Запоздалый шаг! В том возрасте, когда другие думают об уходе на покой, Флёри начинает свою карьеру. Она будет блестящей и больше не будет связана ни с Долевом, ни с Фрежю, короче говоря, с Югом, даже притом что семья старого епископа смогла себе позволить в XVIII веке значительно расширить свои владения в Лангедоке, пользуясь могущественным влиянием такого высокопоставленного родственника и прелата, ставшего главным министром.

Флёри (связанному с Югом или нет) было с кого брать пример. Он придерживался, хотя и с меньшей мерой духовности, линии как «ок», так и «ойл», будучи продолжателем своего почти земляка – архиепископа Фенелона, родившегося в семье перигорского дворянина и положившего начало пацифизму, который охотно подхватят Флёри и молодой Людовик XV. И в более близком соседстве, объективно говоря, идейным учителем Флёри был другой южанин из области «ок», кардинал Дюбуа, который, в отличие от «благодушного Эркюля» из Лодева, не очень проявил себя как священнослужитель, разве что в последние годы своей жизни; но он был, также и прежде всего, и это для нас гораздо важнее, изобретателем политики открытия, в частности, дипломатической, принципы которой Флёри, старательному ученику, оставалось лишь приложить на практике.

4. Первое «восхождение в Париж» в большой политической истории Франции людей южного происхождения, наделенных значительным талантом и продвинувшихся благодаря тому социальному трамплину, которым время от времени служил духовный сан и даже епископская должность, продолжилось, хотя и менее блестяще, в случае с другим кардиналом Франсуа-Иоашимом де Пьером, позднее кардиналом де Берни, который родился в Ардеше в 1715 году, в год кончины Людовика XIV, и умер в Риме в 1794 году, назавтра после великого парижского Террора, который эффективно прекратился в месяц термидор того же года, за несколько месяцев до смерти Берни[280]280
  О Берни, см. работы: Rouait J.-M. Le Cardinal des plaisirs. P.: Gallimard, 1988; Desprat J.-P. (P.: Perrin, 2000); Vaillant Roger (P.: Grasset, 1988), a также мемуары самого Берни (Mercure de France, 1980).


[Закрыть]. Старый житель или бывший житель Ардеш, отдавал ли он себе отчет о всей важности термидорианского поворота? Знал ли он, что это уже начало конца якобинской революции, которую он так ненавидел? Как бы то ни было, перипетии долгой жизни этого аббата эпохи Просвещения (ставшего еще в молодом возрасте князем Церкви) подводят итог всего века Просвещения. Берни был младшим сыном в дворянской семье из Лангедока, очень знатной, но без гроша. Он был учеником в коллеже Барнабит в Бур-Сент-Андеоль (Виваре) и говорил с ужаснейшим южным акцентом, и затем молодой Берни продолжил свою карьеру, став блистательнейшим студентом в коллеже Людовика Великого, где он усилием воли избавился от своего акцента за несколько месяцев; затем он стал мелким аббатом и прославился в парижских салонах своими стихами и успехом у дам. Берни был искренним, подлинным католиком, лишенным, конечно, всякого фанатизма, но также и соблазнителем, дамским угодником, с которым не побоялся бы соперничать сам Казанова. У этих двух мужчин было, кажется, несколько общих побед на любовном фронте, в частности, среди прекрасных венецианских монашек. Это значит, что в качестве «мужчины для женщин» Берни на сто локтей ниже Казановы, тем более нет в нем ничего общего с де Садом, с которым, однако, Роже Вайян время от времени пытался его сравнивать.

Изначально именно поэзия – снова галантная – сделала Берни известным как писателя. Она его продвинула вплоть до Французской Академии, членом которой он стал в 1744 году, в 29 лет. «Вы слишком мол оды, – сказали ему, – чтобы так рано входить в Дом инвалидов». Насмешки на него не действовали, и он с самыми благими намерениями, или почти так, вступал в связи с известнейшими дамами из парижских салонов того времени: герцогиней де Мэн, мадам Жоффрен и особенно с маркизой де Помпадур, оказавшей гораздо большее влияние на политический курс. Именно через нее он добился в самом начале своей карьеры назначения на должность посла Франции в Венеции. Там он стал (возможно?) любовником одной из дочерей Людовика XV, инфанты с большой грудью. Молодую женщину затем отдали замуж недалеко от этого крупного порта на Адриатике. Но собственно прорывом и заслугой бывшего лангедокского аббата была дипломатическая миссия, которую все тот же Людовик XV ему доверил: она заключалась в том, чтобы достичь союза Франции с Австрией, знаменитого изменения союзнических отношений 1756 года. Эта операция прошла удачно и выявила в Берни зерно гениальности: наш герой был действительно одним из первых (и видный историк Бенвиль это настойчиво подчеркнет), кто понимал, какую огромную опасность представляет для Франции прусский динамизм, что моментально компенсировалось обходным маневром – заключением нашего союза с Австрией в 1756 году. Берни, ставший на короткий срок министром иностранных дел (1757–1758), действует на этом посту по логике «правого» политика: союз католических держав (Франции и Австрии) против протестантского блока (Пруссия и Англия). Десять лет спустя, под эгидой своего друга и врага министра Шуазёля, Берни, ставший к тому времени полностью пацифистом во внешней политике, проводит, напротив, левую или, по меньшей мере, левоцентристскую политическую линию, и она была разумной и умеренной. Он в действительности был одним из тех, благодаря кому стала возможной окончательная ликвидация иезуитских организаций, – это была дань, которую Людовик XV отдал Просвещению, или так называемому Просвещению. Эта кампания, направленная против иезуитов, к тому же умеренная, повторим еще раз, со стороны нашего ардешского дворянина, была одним из этапов его великолепной духовной карьеры. Берни стал архиепископом Альби и вследствие этого вернулся в земли «ок» и стал неустанно заботиться о благе прихожан своего диоцеза, во время всего этого альбигойского и провинциального периода своей жизни, когда, кажется, ни одна аквитанская дама не явилась скрасить жизнь великого прелата из долины Тарн. Затем Берни был послом в Риме. Там он принимал участие в выборах двух пап, насколько возможно профранцузски настроенных; он держал свой дом открытым, жил в роскоши, стал любовником молодой итальянской принцессы и очень умело отстаивал римские интересы версальского двора.

Берни – это в некоторой степени Эдгар Фор XVIII века, но с еще большим шармом и менее выраженным низкопоклонством, чем это было у знаменитого биографа Лоу и видного политика IV и V Республик. Берни был противником снобизма, деликатным честолюбцем, карьеристом, лишенным вульгарности выскочки, скромным соблазнителем; это был светский человек, который хотел, чтобы священники проповедовали суровую мораль, но который, однако, следовал в своей личной жизни своим желаниям и делал то, что ему нравилось. Он был набожным католиком, но при случае рабом своих страстей и удовольствий…

В Риме во времена Революции он сделался защитником умеренной и даже критичной позиции по отношению к французским эмигрантам, которые, на его вкус, были слишком возбужденными подстрекателями. Короче говоря, Берни представлял собой южный центризм, поскольку в областях «ок» появились в начале царствования Людовика XV еще несколько человек с подобными взглядами, в частности, Дюбуа и Флёри, которых мы уже встречали на страницах этой книги…

Берни, Флёри, Дюбуа с Фенелоном в хвосте, как сказал бы Сен-Симон, – это некоторый способ уехать из областей «ок» или заговорить об областях «ок», и напомнить о том, что в период Регентства (1715–1723) наблюдалось некоторое перемещение важных людей, и в окружении Филиппа Орлеанского на высшем уровне в 1715–1720 годы и даже раньше оказывались уроженцы Дофине, Перигора, Лимузена, Лангедока… и даже Шотландии. В некотором отношении люди, удостоившиеся доверия герцога-регента, с точки зрения провинциального происхождения, иногда даже социально были маргиналами, по меньшей мере, людьми с периферии, если использовать в данной работе наш современный язык. Они представляли собой среду, достаточно сильно отличающуюся от той, откуда при Людовике XIV выходили верные слуги монархии, такие как Кольбер, Ле Теллье, Лувуа, семья Фелипо, Вуазен, Шамийяр, семья Виллеруа… и другие деятели, выросшие в Парижском бассейне, в этой пропитанной готической древностью обстановке, которая станет затем нейтралистской и в конце концов якобинской. Выходцы из этой среды в течение веков служили опорой в проведении королевской стратегии. Речь всегда шла о том, чтобы собрать армию, воевать, устранить английских или голландских конкурентов. Речь шла о том, чтобы оттолкнуть или бесцеремонно «подвинуть» соседние державы. Подход Дюбуа, Флёри и Берни на втором этапе был более гибким. Эти южане, и это также верно по отношению к Фенелону и даже Тансену, не были главными ультрапатриотами или супернационалистами. Понятно, что с неким обновленным окружением Филипп Орлеанский, а затем его венценосный племянник Людовик XV могли вести политику, менее амбициозную и более примирительную по отношению к прогрессивным силам – протестантским державам на северных горизонтах и проводить более европейскую и еще более пацифистскую стратегию в том, что в итоге станет, под влиянием или при содействии Шуазёля, стилем Берни 1760-х годов…

Берни, блестящий ученик в самом окситанском коллеже в Бур-Сент-Андеоль (вспоминается тяжеловесное и восхитительное барочное убранство, которым украшена одна из главных церквей этого города, типичного для берегов Роны как со своей особой судьбой); Берни, который в своем значительном литературном наследии, как в прозе, так и в стихах, нисколько не гнушается выдающегося присутствия Юга во французской словесности, будь они на французском языке или на языке «ок»; и наконец, Берни, государственный деятель Юга по преимуществу, поскольку он был архиепископом Альби, то есть видным членом штатов Лангедока и находился, с другой стороны, в априорном поле воздействия Тулузского парламента; Берни демонстрирует нам таким образом две основные сферы деятельности государственной власти в областях «ок» в последнем столетии бурбоновского «абсолютизма»: я имею в виду его достижения в области культуры и государственные учреждения.

*

XVIII век ознаменовался действительно многочисленными литературными произведениями, внесшими вклад во французскую культуру, авторы которых были из Лангедока, а также из Прованса или Окситании. Сошлем здесь на научную Историю этой самой литературы «ок», составленную Робером Лафоном и Кристианом Анатолем, и ограничимся тем, что упомянем об удивительном интеллектуальном потенциале, практически уникальной для Франции, деревни Обе (современный Гар), откуда одновременно вышел шедевр диалекта «ок» в фантастической литературе, «Jean l'ont pris» или «Jean l'аn pras» аббата Фабра, викария в этом приходе; и другой шедевр, на этот раз на французском языке, другого писателя народа, в том смысле, что Менетра[281]281
  Ménétra J.-L. Le Journal de ma vie: Jacques-Louis Ménétra, compagnon vitrier au XVIII siècle. Daniel Roche (éd.), P.: Albin Michel, 1988.


[Закрыть] в парижском регионе также принадлежал к народу: речь идет о Дневнике и воспоминаниях Пьера Приона, принадлежавшего к категории высших или средних слуг в замке Обе, уроженца Авейрона[282]282
  Cp. Jean-l'ontpris аббата Фабра в научной публикации Филиппа Гарди в нашей совместной работе L'Argent, L'Amour et La Mort en pays d'oc (op. cit.). a также Pierre Prion, scribe, опубликованном Э. Ле Руа Ладюри и Орестом Ран ёном (из университета Джона Хопкинса). Paris, Gallimard, 1985.


[Закрыть]. В Руэрге также можно отметить появление редких произведений, в 2000 году известно только «счастливое меньшинство», например, метеорологический и поэтический «Дневник» господина Муре из Сен-Жан дю Брюэль (Авейрон), чья проза, но, тем не менее, не научное изложение, во всех отношениях достойна стиля такого великого провансальского и мирового натуралиста, каким был Жан-Анри Фабр. Приведем здесь всего несколько строчек из тысяч других фраз, которые вышли когда-то из-под пера Муре:

21 марта (1757 года) на лугах можно было увидеть ноготки.

22. Бешеный волк напал на пастуха в 2 лье от Сен-Жан дю Брюэль и сожрал бы его, если бы его хозяин не пришел ему на помощь. Последний без оружия бился с волком и убил его, но волк успел укусить его тоже, хозяину посчастливилось не заболеть бешенством, потому что он принимал лекарства, а пастух от этого умер.

23. Каштаны, поздние деревья, находятся в самом соку, дети делают рожки из их коры.

26. Виноградники также в самом соку.

Речка Дорби вышла из берегов, несмотря на то, что дождя не было уже довольно давно, снега растаяли в Эсперу, где находятся ее истоки.

29. Бук, миндаль, молодые вязы цветут в Кантобре, в 2 лье к западу от Сен-Жан, расположенного на более низкой местности. В чаще кустарника начинают распускаться листья.

Муравьи побежали по меловой долине.

4 апреля. Луга начали зеленеть в Сен-Жан, там можно увидеть много цветов маргариток. Миндаль цветет, на грушах распускаются бутоны.

8. В деревне много ос, мух, несколько видов бабочек, ноготки цветут, на яблонях раскрываются бутоны, кое-где показываются маленькие листочки.

9. Несколько жителей вынесли летнюю одежду.

10. Появились летучие мыши. Мухи стали назойливыми. Сливы и груши цветут, яблони еще нет. Река все еще полноводная из-за таяния снегов в горах Эсперу, Эгуаль…

13. Сухость уже чувствуется. Рожь поднимается, очень редко разбросанная, а пшеница хилая. Слышно кваканье жабы.

18. Змеи выходят из-под земли. Кукушка поет.

21. Сливы, груши, вишни, яблони начинают зеленеть: тутовые деревья, каштаны остаются еще голыми.

25 апреля. Первый раз в этом году появились ласточки. Бутоны на каштанах начали распускаться, а на тутовых деревьях еще нет. Перестали держать огонь зажженным в караульном зале.

27. Первая весенняя обработка виноградников…

Читать это произведение утомительно, поскольку в нем огромное количество страниц такого содержания, но в принципе оно достаточно хорошо написано…

*

Что касается различных учреждений, то эпоха классицизма и эпоха Просвещения характеризовались двумя особенностями: во-первых, это было развитие (хорошо изученное и не всегда однозначное) монархического центр ализма, в том виде, в котором его воплощали в главных городах региона (Эксе, Бордо…) интенданты из различных финансовых округов юга: они происходили из парижской технократии и пользовались поддержкой католической иерархии. Бавиль, интендант в Монпелье, преследователь протестантов, представитель государственной администрации, был некоронованным королем Лангедока в течение всей второй половины царствования Людовика XIV. После отмены Нантского эдикта (1685) и по этой причине этот человек, вместе с Симоном де Монфором, стал, по праву или нет, одним из главных «негодяев» в исторической драматургии Лангедока. Акт 1685 года показывает стремление Версаля навсегда затмить гугенотский «полумесяц» во имя бессердечного централизма, передаваемого епископами.

Одновременно региональные административные органы – и в этом парадокс – укрепляют и расширяют в эпоху Просвещения свои полномочия, по меньшей мере, в нескольких провинциях земель «ок», которым посчастливилось сохранить у себя эти органы. На самом деле, антагонизм по отношению к процессу централизации в большей степени кажущийся, нежели реальный: в конце концов, штаты Лангедока, настолько гордые своей автономией, позволяют собой руководить местным прелатам… которые были лучшими представителями национальной власти в деле антикальвинистских репрессий! Это был диалектический или иезуитский синтез между ЗА (королевским) и ПРОТИВ (региональным)… При такой двусмысленной обстановке в Лангедоке сословная ассамблея сохраняла свои полномочия на сбор налогов и на равных договаривалась с Людовиком XV, который, бесспорно, был менее авторитарным правителем, чем его прадед Людовик XIV. В конце XVIII века синтез (вероятно, конфликтный) и соnnubium между двумя сущностями – централизмом и регионализмом – стали очень тесными, по меньшей мере, в нескольких областях. В Провансе, например, некоторые интенданты дошли до того, что «перешли во вражеский стан»; они стали громогласными защитниками своих подопечных перед Королевским советом.

Обращаясь к более частному вопросу – южным парламентам – скажем, что их развитие, при всем прочем позитивное, было также и крайне характерным. Сосредоточимся на примере тулузского парламента[283]283
  Bien D. The Calas Affair. Princeton: Princeton University Press, 1960.


[Закрыть]. Он был очень галликанским и в начале 1760-х годов выступил против иезуитов, тогда уже сходивших со сцены, также он был противником проримского, пропапского ультрамонтанства, предпочитая ему галликанизм, сильно франко-французский, пора об этом сказать. Бдительность парламента еще удвоилась, подстегнутая инициативами против иезуитов, которые исходили от большинства «сенаторов» тулузского Верховного суда. Отныне она повернулась против всех религиозных отклонений, включая протестантов! Поскольку гугенотов также подозревали в том, что они смущали людей и подрывали общественный порядок. И вот еще злосчастное дело Кала: купец-протестант из Тулузы Жан Кала был ложно обвинен в убийстве своего сына якобы для того, чтобы помешать тому обратиться в католичество. Итак Жану был вынесен тулузским парламентом неправедный приговор, и он был абсолютно незаслуженно казнен (1762). Вольтер, благодаря энергичному воздействию на общественное мнение, заставил реабилитировать Кала и пересмотреть приговор. Однако примечательно, что почти сразу после этого скандала с убийством человека, тулузский парламент полностью изменил свою тактику, скажем даже, что по отношению к протестантам этот парламент больше не применял никаких репрессий. Его судьи на Цветочных играх присуждали отныне призы стихам либерального толка, и сам парламент начиная с 1769 года позволил признавать де факто браки и процедуры передачи наследства людей другой веры. Это больше не была простая терпимость из безразличия, как это уже бывало раньше в начале 1750-х годов, но принципиальная терпимость, согласно которой преследование людей иного вероисповедания считалось неразумным и абсурдным. Дух Просвещения одержал победу в «розовом городе», который был даже в XVI веке одной из столиц лигистов, крайне нетерпимых, что ни для кого не является секретом.

В этих условиях неудивительно было, что среда парламентариев Юга и, если говорить более обобщенно, среда независимых судов, в конце XVIII века и уже после гибели Старого режима, в начале XIX века, была охвачена сочувствующим и благоразумно умеренным либерализмом. Шарль де Ремюза (1797–1875), который начиная с царствования Людовика XVIII и до Наполеона III был одним из отцов либеральной доктрины и даже всей системы доктрин либерализма, доводился сыном генерального адвоката в независимом суде в Провансе, а его мать по прямой линии происходила из семьи первого председателя парламента Тулузы[284]284
  Roldan D. Rémusat Ch. de. Certitudes et impasses du libéralisme doctrinaire. P.: L'Harmattan, 1999.


[Закрыть]. Шарлю де Ремюза было с кого брать пример. По семейной традиции, он пришел к либерализму, как ходят к источнику за водой.

*

Позволено ли нам в тот момент, когда разразится Французская революция на Юге, как и в других местах, столько всего изменится и коренным образом будут пересмотрены бесчисленные привычки и обычаи, которые, казалось, веками там укоренились; итак, позволено ли нам в некотором роде сделать паузу и охватить одним, но широким взглядом Старый режим на Юге в целом: ему не обязательно требовалось умереть и он протянулся со времен Ренессанса на почти десяток поколений. Мы выберем одну проблему, занимающую центральное место в Лангедоке, но также в Гаскони и, если говорить в более общих чертах, в Аквитании, и в Руэрге тоже: это будет «протестантский вопрос», и мы выберем для этих целей город, желательно небольшой, но, как нам хорошо известно, чем меньше на Юге, городское сообщество, тем оно более городское… Этим городом будет Милло, в современном департаменте Аверон, бывший Руэрг. Мы рассмотрим городское сообщество Милло, подвергшееся сильному влиянию «ереси», которая там то процветала, то приходила в упадок… чтобы потом снова начать решительное наступление. Бросим взгляд в прошлое, более чем на 300 лет назад, и вот какая картина предстанет перед нами, дополняющая то, что нам известно о событиях конца XVI века: гугенотский Ним находился в конфронтации с католическим Марселем, но никогда не выступал открыто против него[285]285
  См. выше в нашем параграфе, посвященном Платгеру.


[Закрыть].

Милло, что в Руэрге, у подножия Ларзака, расположен на высоте 365 метров недалеко от древних галло-романских гончарных мастерских. В 785 году город был резиденцией вигери и его приближенных. В 1172 году он стал принадлежать Арагону, поэтому, вероятно, мы находим там в практически первозданном виде прекрасные устные легенды, ведущие свое происхождение от легенд об основании аббатства Монсерра, крупного каталонского и барселонского монастыря, расположенного, на самом деле, в Арагонском королевстве. Затем Милло попал под власть графов Тулузских, и наконец, в 1271 году стал французским. В XIV и XV столетиях судьба города была обычной… и незавидной: эпидемии чумы, войны… Но начиная с последнего столетия Средневековья город стал производителем сукна, с 1437 года там начали проводиться ярмарки. Скромное начало экономического возрождения…. Демографический рост в XVI веке здесь был существенным… как и в других местах: 3 500 жителей около 1515 года, 5 500 – около 1547 года. В тексте Томаса Платтера (младшего) нам рассказывается об этом городе в 1599 году, и там «если бы мне представился случай обосноваться, – пишет он, – никто бы никогда не узнал, что со мной случилось, настолько это место находится глубоко среди гор. Именно здесь, в заключении говорит Платтер, и эта фраза значимая, – находят убежище протестанты во времена преследований». Действительно, Милло, превратившемуся таким образом в город беженцев, выпала привилегия иметь одну из первых протестантских церквей в королевстве, если верить виконту де Тюренну, который писал об этом позже, в 1588 году. Помимо общих причин установления протестантизма, отметим некоторое влияние, на местном уровне, которое оказывала евангелическая «среда», где вдохновительницей выступала Маргарита Наваррская. Начиная с 1550–1554 годов в некоторых нотариальных документах, являющихся брачными контрактами, говорится о «бракосочетании» церкви Иисуса Христа»[286]286
  Ален Молинье очень хорошо изучил эту проблему протестантского влияния на брачные договоры в Севенн и др. с 1540–1560 годов.


[Закрыть]. Новые идеи частично завоевали местное дворянство, и первые местные проповеди, которые произносил один пастор из Женевы, датируются 1560 годом; по поводу начального развития протестантизма, в нашем распоряжении имеется превосходный Дневник одного кальвиниста из Милло (1560–1582). В ноябре 1561 года протестанты Милло захватывают монастыри и церкви[287]287
  Frayssenge J. Millau, 1668–1789. Société catholique…, et protestante. Millau: Librairie Trümolet, 1990. См. также этого же автора в сотрудничестве с Anne Bloch. Les Etres de la brume et de la nuit. P.: Ed. De Paris, 1994 (о каталонском и руэргском мифе Жана Гарена).


[Закрыть], и это происходит одновременно с началом религиозных войн. Примерно в то же время один монах-францисканец женится и, что знаменательно, становится кожевником. В июне 1563 года вся община Милло заявляет, что они «за Евангелие», претендуя таким образом на монополию, возможно, излишнюю, в том, что касается возросшей важности Нового завета, приспособленного на женевский лад. Восемьсот жителей города присутствовали на собрании гугенотов, созванном по этому поводу. Вполне очевидно, что оставшиеся в Милло католики (а они оставались!) не решались ничего сказать, ни требовать для себя свободы отправления культа. Это род «тотального», если не тоталитарного общинного феномена, который был описан Морисом Агюльоном для ближнего Прованса. Крюссоль, глава протестантов, берет город под свою защиту. Гугеноты пытаются, часто силой, обратить в свою веру жителей соседних деревень. Монлюк, ревностный католик, лишенный угрызений совести, «борец папистского сопротивления», угрожает им ответными мерами. Парламент Тулузы в том же 1563 году обрушивается на них с бранью. В 1566 году, во время «папистского» контрнаступления, был найден компромисс: три консула – два католика и один протестант. Но в 1567 году Торин, мелкий дворянин, кальвинист и жестокий человек, установил в городе нечто вроде диктатуры, протестантской, конечно. Сен-Жерменский эдикт (1570) придал католикам некоторые силы, но не более того. Но Варфоломеевская ночь (благодаря вызванной ею реакции протеста или ее последствиям) привела на местах к все большему росту господства протестантов. В 1567 году «миротворческий» эдикт не смог отныне ничего изменить в сущности Милло, ставшего полностью гугенотским городом, и это, по меньшей мере, на два поколения, если не больше. В 1573 году в Милло основали коллеж, дававший среднее образование, гугенотской направленности. Консулат и мэрия города были в руках у протестантов. Церковный совет заставил соблюдать добрые нравы, и в протестантской среде вплоть до XVIII века фактически не было незаконнорожденных детей. Каким бы ни был возможный обман, можно только испытать крайнее удивление перед этой непогрешимой добродетелью, пуританской, вот подходящее слово, кальвинистских женщин и девушек в Руэрге времен Старого режима. Год основания коллежа – 1573 – был также и годом созыва протестантских «Генеральных штатов», на самом деле прежде всего южных протестантов, в Милло. Это был один из первых истоков того, что станет в продолжении 1580-1590-х годов очень эфемерными Объединенными Провинциями Юга, которые соберут на основе достаточно представительных органов и под эгидой Генриха Наваррского, впоследствии Генриха IV, протестантов и умеренных католиков. В масштабах региона начиная с 1585 года протестантский Милло противостоит лигистскому Родезу. Что касается населения Милло, то его численность, возможно, упала из-за войны и ее плачевных последствий до 4 000 человек около 1595 года. В начале 1600 годов несколько католических священников с трудом вернулись в город, чтобы служить для той четверти жителей, которая осталась в лоне римской Церкви, к которым добавились, также в городе, католические иммигранты, принадлежавшие к рабочему сословию, приехавшие из бедных областей Центрального массива. В руках протестантов (75 % населения города) оставались консулат, городской совет, суд, образование, благотворительность, и они оказывали сопротивление «вторжению» иезуитских проповедников. В феврале 1615 года за антипапистским мятежом последовали неоднократные скопления сотен вооруженных людей в масках, также сторонников гугенотов.