Текст книги "Прозрение"
Автор книги: Эмма Драммонд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Хетта смотрела на любимое лицо и не могла поверить своим глазам. Когда она оставила его, он был разбит и уничтожен, и память о его страданиях не давала ей с тех пор ни минуты покоя. Как он мог оказаться здесь, в ее собственном сарае, высокий и свободный? В его глазах светилось все то же, о чем он уже говорил ей однажды.
Она задрожала, и луч света заплясал по полу. Алекс придержал ее дрожащую руку своей, но от этого ее дрожь только усилилась. Она смотрела на него – все, о чем она тосковала, предстало перед ней во плоти. Он подошел совсем близко, и тогда она, как во сне, протянула к нему другую свою руку и коснулась его кисти. Он заключил ее в крепкие объятия. В неровном свете его волосы пылали, словно шкура большого золотого оленя, когда тот бежит по вельду освещенный солнцем, а в глазах искрами в янтаре мерцала страсть. Сердце Хетты прыгало в груди. Бесполезно было противиться: этот человек останется в нем навсегда.
– Алекс, кто это? – тихо спросила она; послышался чей-то низкий голос, разрушивший ее радость от встречи. Она застыла: что-то зашевелилось на сене, и на свет фонаря вышел еще один человек.
– Ого-го, да это же та маленькая бурочка-красавица из Ландердорпа! – воскликнул острый на язык Гай. – А ты думаешь, ей можно доверять?
Она попыталась высвободить руки, но Алекс не дал, бросив через плечо:
– Не вмешивайся. Это тебя не касается! – И снова обратился к Хетте: – Они перевели остальных в Преторию. А мы с лейтенантом Катбертсоном смогли сбежать. Сейчас мы на пути к своим.
Постепенно Хетта стала быстро приходить в себя, оправившись от первоначального потрясения от встречи с Алексом: Пит будет рвать и метать, узнав, что этот, именно этот человек сумел убежать от него.
– Если дедушка узнает, что вы здесь, – прошептала она, – он вас тут же застрелит. Да, он убьет любого англичанина, который попадется ему на пути.
Подумав, что сейчас из дома во двор может неожиданно выйти Упа, она отняла руку у своего возлюбленного и спросила:
– Где же ваши лошади? Если их увидели… Он нежно взял ее за плечи и объяснил:
– Тут нет никаких лошадей. У нас есть только велосипеды. Они стоят в углу сарая. Мы убежали вчера и все время с тех пор ехали по вельду.
Он окинул ее внимательным взглядом.
– Если бы я знал, я бы никогда не приехал сюда, – продолжал он. – Ты веришь мне?
Она кивнула. Сердце ее сжалось. Пит говорил: «Ни один из них ни дня не сможет провести в вельде. Они будут погибать от солнца и тонуть в наших реках. Наши холмы будут устланы их костями».
– Но вы же никогда не доберетесь до Ледисмита, – в отчаянии произнесла она. – Это смог бы сделать только какой-нибудь бур, да и то с хорошей лошадью. Вам бы лучше вернуться в Ландердорп.
– Нет, Хетта, ты же знаешь, что я не могу этого сделать, – проговорил он и глубоко вздохнул. – Мы уезжаем прямо сейчас.
Только сейчас она заметила темные пятна на его форме и поняла, как он промок под дождем. Всегда ярко начищенные ботинки Алекса были замызганы грязью. Его черный кожаный ремень был на нем, но ни сабли, ни пистолета у Алекса не было. Сердце Хетты защемило. Она не могла отправить его в ночной вельд безоружного, без лошади. Он был обречен на смерть! Но как Хетта могла вернуться в дом, зная, что Алекс здесь?
Вконец измучившись, она подчинилась естественному для любящей женщины, которую ее страсть заставляет забывать обо всем, порыву.
– Господь тебя направил сюда и я не могу тебя прогнать. Его воля в том, чтобы я приютила тебя, – сказала она и, вспомнив о том, что есть еще и второй англичанин, добавила: – Но он должен уйти. Майбурги не могут оказать гостеприимство врагу.
Воцарилось молчание. Наконец Алекс прервал ее:
– Ведь мы оба – враги.
Ее ранили эти слова, они, словно холодная сталь, убивали в ней едва успевшую воскреснуть любовь.
Ей хотелось крикнуть: «Нет! Не может такого быть…»
Алекс был здесь, где он не мог оказаться никак, и она больше не могла скрывать своих чувств. Однажды утром в степи он своими ласками зажег в ней страсть и оставил ее жаждать соединения. Другая отняла его. Злость и ревность сокрыли под своим черным покровом любовь. Там, в Ландердорпе, любовь, переросшая в страсть, умерла, боль смешалась с ней, и Хетта поспешила скрыться, чтобы не видеть унижения Алекса.
Но теперь все было иначе. Перед ней снова стоял свободный человек, и уснувшие было желания опять проснулись в ней. Его сильное тело изнурила дикая степь, его одежда промокла под африканскими дождями, и грязь прилипла к ней, щетина синеватой тенью появилась у него на подбородке и щеках; и пахло от него степной порослью, свежим воздухом и потом, следствием недавнего напряжения. Здесь, в собственном ее сарае, среди сена и ящиков с яблоками, он был ее мужчиной, вернувшимся на отдых после слишком долгого отсутствия.
Он был ее. Руки, которые раз уже прикоснулись к ней, теперь должны были гордо и властно подчинить себе все ее млеющее от неги тело. Они должны гладить ее кожу пронзительно-ласково, дотрагиваться до ее груди нежно, но настойчиво. Его губы должны слиться с ее губами, прикоснуться к ее шее, к ее телу, словно говоря о том, сколько времени пришлось ему ждать. У нее перехватило дыхание. Она жаждала быть смятой его тяжестью, здесь, на сене, трепетно подчиниться ему. Но она могла лишь стоять перед ним неподвижно, сознавая, как она слаба.
– Ну? – услышала она голос спутника Алекса.
– Оставайтесь до рассвета, – услышала она собственный голос. – Но затем вам придется уйти. – Она отвернулась и добавила: – Я постараюсь принести вам еды.
– Хетта! – сказал Алекс и, крепко сжав ее руки в своих, повернул ее к себе и продолжил на ломаном голландском, отчего она едва не заплакала: – Я не хочу делать ничего, что может тебе причинить вред. Ты – моя жизнь… Моя единственная любовь. Я думаю, что нам надо уехать, уйти отсюда.
Она позволила своей голове на минуту упасть к нему на грудь.
– Я уж думала, что никогда тебя больше не увижу, – медленно, чтобы он мог понять каждое слово, произнесла она. – Видно, такова воля Божья, и тебя привел сюда сам Господь.
Он прижался щекой к ее голове и тихо проговорил:
– Не знаю, Хетта…
– Нет, это именно так, – с уверенностью в голосе сказала она. – Из дикой степи ты пришел прямо к моей двери. В вельде человек должен знать, куда идет, а если он не знает, то его ведет Всевышний. Его любовь – это моя любовь.
Она заставила себя вырваться из его объятий и подошла к двери.
– Ведите себя тихо, – сказала она по-английски. – Я вернусь когда смогу.
И она вышла на улицу, под дождь, забыв взять яблоки, за которыми приходила.
На кухне было тепло и светло. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, стараясь унять сердцебиение.
Упа сидел на стуле и чинил башмаки, прошивая кусочки кожи шилом. Знакомая фигура с трубкой в зубах. Он может и не вспомнить о своем поручении.
«Ты – моя жизнь, моя единственная любовь», – так сказал Алекс, прижимая ее к себе.
Сознание того, что он здесь, рядом, переполняло ее, заставляло трепетать каждый ее нерв. Он принадлежит ей. Почему же он не на этой кухне, почему не сидит у домашнего очага, где она могла бы накормить его и утолить его душевный голод? Ее любовь, не находившая себе выхода, причиняла ей только боль.
– Все еще льет? – спросил ее Упа, не поднимая головы.
– Да, – ответила она. – Льет все так же. Видно, ветер с запада.
– Н-да, – покачал он головой. – Значит, надолго, на несколько дней уж точно. Молись за брата, чтобы Господь ему послал укрытие этой ночью.
Он взглянул на нее и удивился.
– Что это с тобой, тебя, что, оторопь взяла? – спросил Упа.
Он сказал это ласково, но Хетта затряслась от страха. Только сейчас она поняла, как она рискует.
– Да нет, – ответила она. – Просто разморилась на тепле после улицы.
Старик настороженно посмотрел на нее.
– Да, – медленно сказал он, – тяжело стало работать, когда твой брат ушел на войну. Но такое выпало и на долю твоей матери, когда мой сын пошел воевать с англичанами.
Он положил руки на колени, все еще держа в них кожу, и стал задумчиво глядеть на огонь, о чем-то вспоминая.
– Твой братишка еще сосал грудь твоей матери, а ты уже сидела у нее внутри, вот так. И вот тогда-то, когда он был так нужен своей семье, они его и убили. Я сел на коня и отправился мстить его убийцам, но их уже не было в живых.
Она заставила подойти себя к очагу, где длинной чередой над огнем висели котелки. Вчера закололи теленка, и теперь Хетта готовила его мясо, разделанное негритянской прислугой. Жар, исходивший от огня, не только не согрел Хетту – она еще сильнее задрожала.
– Вот говорят, что я слишком старый, – продолжал Упа. – Ты знаешь, что так говорят про меня?
– Да, Упа, – ответила Хетта, предчувствуя что-то неприятное.
– Но если они убьют моего внука, то увидят, как страшна месть Иоханнеса Майбурга! Он пойдет на врага с ружьем и не остановится до тех пор, пока последний англичанин не покинет нашу землю! Они узнают, какой я старый!
Такие разговоры этот патриарх заводил очень часто. Хетта, находившаяся в полном смятении, машинально помешивала еду в котлах.
– Дождь теперь побьет кукурузу. Молодые побеги с южной стороны уже погибли, – произнесла Хетта. Она понимала, каким равнодушным должен казаться ее голос, но все равно продолжила: – Нам предстоит плохой год.
– Бывали и похуже, – безразлично ответил старик. – Человек-то не может прекратить дождь. Бог испытывает наши силы. Слабые в изнеможении падают, а сильные продолжают свой путь под присмотром Его всевидящего ока.
Старик говорил с уверенностью, словно сам испытывал ее, Хетты, силы. Жар от очага обжигал ей лицо и руки, пар и дым клубились вокруг нее, как будто она была в аду. Уставшая от этой пытки, Хетта отошла от очага к буфету и трясущимися руками стала доставать оттуда посуду. Накрывая на стол для ужина, она как будто отвлеклась, но эта работа лишь занимала ее физически, не облегчая ее душевных мук, не избавляя от сомнений, от смятения и чувства вины. Она вздрогнула, когда Упа взял ее за руку, в то время как она проходила мимо него, но он ласково погладил ее кисть и улыбнулся. Глаза его слезились.
– Ты – хорошая женщина, Хетта, да, ты – хорошая, – с этими словами он еще раз погладил ей руку, и, тяжело опустив свою руку на колени, добавил: – Может быть, они и правы, и Иоханнес Майбург действительно слишком стар.
– Нет, Упа, – хрипло ответила Хетта.
– Человек стареет тогда, когда уже не в состоянии жить настоящим. Когда ему начинает казаться, что все лучшее – позади, когда он начинает приписывать отошедшим к Создателю людям добродетели, какими те никогда не обладали…
Хетта остановилась и посмотрела на него. Никогда еще она не видела, чтобы дед был таким… таким смиренным и тихим. На сердце у нее стало еще тяжелее.
– Твой отец родил сына в подобие себе. Сам он был мирным человеком. Я же в память о его жертве говорю о нем как о великом человеке, – сказал Упа, и лоб его перерезали морщины. – Я любил его, как Авраам любил Исаака, но против его воли послал его на войну, так же как и своего внука – ради нашего народа, ибо Господь отдал нам эту землю во владение. Но его сыну я говорил о нем неправду: на самом деле его отец был всего-навсего добродушным мечтателем, который против своего желания уехал на войну, покинув родную ферму и семью, – и Упа тяжело вздохнул. – Все мы рабы Божьи. Кто-то исполняет то, что ему назначено было исполнить, быстро, и тогда Господь забирает их к себе. Другие же трудятся в руце Его многие годы, пока он не позволит им воссоединиться с ним.
Хетта опустилась перед ним на колени. Ее переполняла нежность. Она взглянула ему в лицо и увидела на нем следы долгих, долгих лет, проступившие сейчас яснее, чем когда-либо.
– Зачем ты мне это говоришь? – прошептала она. Он провел рукой по седеющей бороде.
– Приходит срок говорить и об этом, – сказал он. Несколько секунд он вертел в руках кусок кожи, как будто не решаясь произнести какие-то слова.
– Видишь ли, внучка, – наконец сказал он. – Отец всегда более отец для сына, нежели для дочери. Вот я и молюсь, чтобы твой брат вернулся, пока еще не слишком поздно.
– Слишком поздно? – в удивлении переспросила Хетта.
– Кукуруза уже зацвела, и скоро для нее придет пора зрелости, как и для наших юношей. Господь послал дожди, и молодые побеги могут погибнуть, так и не принеся урожая. Так же было и в год Майюбы, но на этот раз все гораздо хуже. Прежде чем кончатся дожди, поля опустеют. Это предзнаменование.
Не находя в себе сил ответить Упе, который предчувствовал такие ужасные события, Хетта просто взяла его за руку. Ею овладели новые тревоги. Упа был стар и мудр; он во многом усматривал предзнаменование и редко ошибался.
– Отложи свою работу, – попросила она. – Ужин почти готов.
Он, вероятно, ее не услышал.
– Сегодня, нет, вчера днем я увидел, как молния ударила в старый баобаб. Когда я приехал сюда, этому дереву было столько же лет, сколько и мне…
Он перевел взгляд на ее лицо и посмотрел печально и проницательно.
– Твоя мать была хорошей женщиной, верной женой моему сыну, я всегда говорил об этом. Без него ей было одиноко. Когда он умер, никто не принуждал ее хранить ему верность, и даже то, что она носила его ребенка, ни к чему не обязывало ее. Она сошла в могилу через год после смерти мужа, причем желая того сама. Сила ее любви заставила ее пожертвовать всем.
Он погладил Хетту по голове.
– Ты обладаешь мягкостью своего отца, девочка, – сказал он. – Но у тебя есть и независимость твоей матери. Такое наследство – тяжкое бремя. Я молюсь о том, чтобы ты несла его во имя Господа и не обратилась к лукавому.
Они долгим взглядом смотрели друг другу в глаза, и Хетта почувствовала, как бремя, о котором говорил Упа, давит ее к земле, становясь все тяжелее.
Когда вдруг открылась дверь, Хетта повернула к ней голову, думая, что вошла прислуга. Она не сразу поняла, кто перед ней, а когда наконец поняла, то побледнела.
– Пит! – в изумлении прошептала она и обмерла, когда увидела, что вслед за ним в комнату входят ее брат и еще с полдюжины солдат из Ландердорпского взвода.
Если до этого у Хетты было тревожно на душе, то теперь ей стало еще хуже. Прибытие к ним в дом восьмерых голодных и усталых людей прибавило ей хлопот, но она чувствовала, что неспособна сейчас на такую работу. Когда она подбрасывала в огонь дров, добавляла в мясное жаркое приправу, накрывала на стол, ее охватывали тошнота и головокружение.
Большой дом ожил с прибытием новых людей. На улице зазвенели ведра – это старый Джонни кормил лошадей вновь прибывших.
На кухне смеялись и за обе щеки уплетали гости; когда тарелки пустели, они протягивали Хетте их за новой порцией. Хетта с ужасом наполняла тарелки жарким, думая о том, когда же это кончится.
Попутно они все одновременно разговаривали, похваляясь своими победами и тем, как они поприжали англичан, и похлопывали друг друга по плечу.
– Да, парень, никогда еще я не видел, чтобы кто-нибудь так быстро сдавал оружие, как эти слизняки-англичане, – смеялся один из них.
– Да, не похожи они на строителей империи, – поддакнул Пит. – Особенно когда они под дождем потопали в Преторию, а, Франц?
– Казалось, что они находятся очень далеко от своей родины, – последовал странный ответ.
Пит отвернулся от него и закричал:
– Хетта!
Она вздрогнула от неожиданности и выронила из рук на стол тарелку, из которой тут же потекло на скатерть и на передник Хетты, оставляя пятна цвета засохшей крови. На столе тарелка не удержалась и вдребезги разбилась об пол. Хетта, отгоняя мрачные мысли, взглянула на Пита. Тот уставился на нее. Она принялась нервными движениями собирать осколки.
– Ты выглядишь обеспокоенной, – сказал Пит, когда она выпрямилась. – Никогда я еще не видел, чтобы ты была такой неловкой.
– Мясо… мясо было такое горячее, – заикаясь, ответила Хетта. – Оно упало мне на руку, я обожглась и выронила тарелку.
– А я думаю, что дело в другом, – сказал Пит, внимательно осматривая ее руку, на которой не было видно никаких следов от ожога.
– Ты ошибаешься, – сказала она и стала пытаться вырваться, но он удержал ее за руку и потянул со словами:
– Я никогда не ошибаюсь.
– Давайте сначала поедим, – пожаловался мальчик лет семнадцати, который на глазах превращался в мужчину-солдата. – У тебя еще будет время для ухаживаний, когда мы все ляжем спать.
Все расхохотались, но Пит резко оборвал мальчика:
– Тебе дадут колыбельку, Бёти. Там ты и будешь спать. Это для тебя самое подходящее место, юный воин!
Последовал громкий хохот, которым было встречено это замечание Пита. Мальчик густо покраснел.
Хетта улучила момент и достала из буфета целую тарелку. Ее охватил еще больший страх. Что имел в виду Пит? Неужели он уже знает о том, что двое пленных сбежали? И может ли он догадаться о том, что они здесь?
Несколько раз она ловила на себе пристальный взгляд Пита. От страха у нее цепенели руки.
Что касается Упы, то, казалось, он и не помнил, о чем они говорили с Хеттой. Он весело включился в общий боевой настрой и активно принимал участие в обсуждении боевых действий с обычным своим задором.
Только Франц тихо сидел и смотрел по сторонам на до боли знакомые предметы. Вот старый гардероб, привезенный из Голландии его прадедом с прабабкой, стул с высокими подлокотниками, которым пользовалась прислуга, набор брошей, которые носила его мать, крокодиловая шкура, содранная с того крокодила, который напал на девушку, которая должна была стать женой юного Иоханнеса Майбурга, и, наконец, Библия – семейная Библия, которая передавалась по наследству из поколения в поколение. Это была Библия его деда, которая должна была потом стать его Библией, а потом, после его смерти, перейти к его сыну.
Хетта встретилась с ним глазами, но не смогла улыбнуться. Вечер становился похожим на кошмарный сон. Даже когда брат встал со своего стула и подошел к ней с каким-то вопросом, она посмотрела на него глазами, полными ужаса.
Франц недоуменно посмотрел на сестру. Ему было непонятно, в чем причина ее тревоги и страха. Он решил, что все дело в хозяйстве на ферме, и тогда он стал расспрашивать ее про домашний скот и посаженные культуры.
Хетта что-то ответила ему, загнанно озираясь по сторонам. Тут ее внимание привлекло слово «Ледисмит», которое употребил в разговоре кто-то из солдат, она прислушалась. Пит сказал, что он с товарищами скоро примет участие в его осаде.
– Ночью мы заночуем в сарае, – объявил он, – а наутро – в путь!
– В сарае? – переспросила Хетта таким напряженным тоном, что все посмотрели на нее. – Нет… Он… Но… ведь есть место в доме… Тут теплее, а там… Нет, нет, только не в сарае…
Франц с удивлением посмотрел на нее.
– Но в сарае тепло и удобно, – возразил он, глядя на нее, – он прекрасно оборудован для этого, да мы там сколько раз ночевали.
Он оглядел всех, находившихся в кухне.
– Нет, надо ночевать в сарае, – сказал он. – В доме ночевать не годится.
– Но почему? – спросила Хетта, глядя на брата расширенными от страха глазами.
– Нам может очень понравиться это, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Франц. – Переночевав разок в этом доме, никто не захочет наутро отправляться под дождь в поход на англичан.
Пит сразу подхватил это замечание.
– Кто это, интересно, захочет остаться в доме, когда нам надо преследовать англичан? – задиристо возразил он. – Если завтра мы не выйдем, то мы опоздаем и не увидим падение Ледисмита своими глазами.
Он взглянул на Упу, желая увидеть, какое впечатление на него произвело это заявление.
– Там, в Ледисмите, – продолжил он, удовлетворенный подчеркнутым вниманием старика к его словам, – там у них двенадцать тысяч солдат, пушек и техники. Когда он падет, все, считайте, конец войне и англичанам.
Он самодовольно осмотрел присутствующих в комнате и продолжил.
– А хваленую поддержку этого Баллера мы сможем отсечь еще на подходе, – громко сказал он. – Мы их там окружим, они там посидят без помощи и провианта и в конце концов сдадутся нам на милость. Вот увидите, к Рождеству мы их всех разобьем.
Упа с минуту подумал.
– Двенадцать тысяч – это очень большая цифра, – медленно произнес он.
– Да, большая, – с нетерпением перебил его Пит. – Но мы же их окружили со всех сторон. Поселок находится под постоянным обстрелом. Мы их обстреливаем каждый день! Они не смогут оттуда вырваться.
Он встал и прошелся по комнате.
– Сдадутся они, никуда не денутся, – энергично произнес он и сел на свое место. – Или им придется там всем передохнуть с голода.
Он ухмыльнулся.
– Судя по тому, как эти англичашки показали себя в Ландердопе, – заметил он, – они должны сдаться очень скоро.
Пока мужчины занимали себя подобными разговорами, Хетта лихорадочно обдумывала, как бы ей вызволить Алекса из сарая до того, как туда попадут эти парни. То, что они его тут же и застрелят, не вызывало у нее никаких сомнений. Они все были разгорячены сражением, в котором только что принимали участие, и не собирались складывать оружие при виде неприятеля.
Но если от остальных можно было ожидать хотя бы капли милосердия, то Пит был не таков. Он никогда не упускал шанса убить человека, если такой шанс ему представлялся.
Способы убийства бывали разные: либо пуля в голову, либо более привычное для Пита оружие—нож в сердце. Главное было в том, что убийство доставляло ему наслаждение.
Тошнота усиливалась, неприятное ощущение в животе мешало ей ходить. От слабости у нее стали подкашиваться ноги, тем не менее она продолжала упорно думать над тем, что она может сделать для Алекса.
В комнате было жарко и душно от трубок, которые курили мужчины. Пахло мужским потом и лошадьми. Хетте становилось дурно, и она решила выйти на улицу. Ей необходимо было побыть одной.
Когда она вышла из дома, то почувствовала сразу такую слабость, что не смогла сдвинуться с места. Ей было нужно несколько секунд постоять на свежем воздухе под дождем, чтобы прийти в себя.
Затем, немного придя в себя, она собралась с силами и побежала через двор к сараю. Она подбежала к нему и открыла дверь. В лицо ударил ветер, который разметал ее волосы и задрал подол платья.
Внутри было темно. Она не взяла с собой фонаря, поэтому ничего не могла разглядеть в темноте. Она вошла внутрь и прислушалась.
– Алекс, – тихо позвала она, Ответом была тишина.
– Алекс! – повторила она чуть громче, но ответа все равно не получила.
Неужели он ушел? Ушел в дождь, как и обещал? Она понюхала сено и взяла его в руки, как будто искала в нем помощи и поддержки.
Ей стало все ясно. Он ушел, так как испугался за нее, он ушел ради нее. Теперь он погибнет. Там, в степи, его наверняка ждала неминуемая смерть.
Напряжение и страх всего дня сказались. Она зарылась лицом в сено и стала всхлипывать. Затем она зарыдала во весь голос, сквозь слезы повторяя:
– Они погибнут, они умрут от голода и жары… Их утопят в реке или они сами утонут…
«Неужели Бог направил его сюда только для того, чтобы перед его смертью доставить мне мучение?»– подумала Хетта. Может быть, Бог действительно испытывает ее силы и терпение, как говорит старый Упа? Если так, то это испытание она не выдержала.
Она почувствовала, как она его любит. Жизнь без Алекса стала казаться ей бессмысленной и пустой. Так же, как и жизнь ее матери после Маджубы.
Внезапно вспыхнул свет. Она оглянулась и увидела Пита. Он стоял рядом с ней, держа в руках небольшой фонарь.
Сначала она инстинктивно испугалась, но потом страх прошел: его уже нечего было бояться, как ей казалось тогда, – Алекса здесь больше нет.
– Что ты здесь делаешь? – резко спросил он.
– Мне же надо приготовить здесь все для ночлега, – ответила она.
– Без фонаря? – ехидно спросил он и подошел к ней поближе. – Я думаю, что тебе нужно этой ночью кое-что другое, моя девочка.
Он стоял совсем рядом с ней, и она чувствовала его жаркое дыхание.
– Всякий мужчина это скажет, глядя на тебя, моя крошка, – сказал он и жадно осмотрел ее с ног до головы. – Ты так созрела.
Хетте стало нехорошо под его пристальным похотливым взглядом.
– Тебе же хочется быть со мной, – продолжал он, глотая слюни. – Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю? В твоих глазах просто горит огонь желания, но я загашу его сегодня ночью.
Он обхватил рукой ее шею.
– Время пришло, – продолжал он. – Мы должны сейчас стать мужем и женой. Я видел, как ты расцветала. Ты давно готова к этому.
По его лицу пробежала слабая усмешка.
– Сегодня я понял, что ты уже не можешь больше ждать, – усмехаясь произнес он, – как, впрочем, и я.
Он провел рукой по ее телу.
– Я понимаю, почему ты сегодня пришла сюда, – задыхаясь от похоти сказал он, – ты знала, что я сюда приду ночевать, вот и пришла.
Он быстрым движением поставил фонарь на землю и схватил ее за талию.
– Иди же ко мне! – прохрипел он и стал силой тянуть ее к себе.
Она отвернулась от его поцелуя, и его губы коснулись ее шеи, но из его объятий ей выскользнуть не удалось. Это было худшее, что произошло за этот вечер, и Хетта почувствовала, что ее щеки снова мокры от слез. То, что она берегла для Алекса, сейчас похитит другой. Она будет осквернена навеки.
Хетта отчаянно сопротивлялась, но он был сильнее. Она не удержалась на ногах, придавленная тяжестью его тела, и они вдвоем повалились на постланное на пол сено. Она закинула голову и простонала что-то в знак протеста.
Его жаркое прокуренное дыхание било ей в ноздри, она пыталась увернуться от его поцелуев, он захохотал и начал расстегивать пуговицы на ее платье. В этот момент откуда-то сверху, с настила она услышала какой-то слабый звук, возможно шорох.
Она испугалась, но вскоре звук стих. Разгоряченный борьбой Пит не заметил ее страха. Хетта решила, что он ничего не знает и не догадывается о возможном присутствии здесь посторонних.
«В конце концов, – подумала она, – почему он должен обращать внимание на шорох, который могла произвести и крыса». А Алекс видит все оттуда, сверху, где он прячется, и тот, другой, которого Хетта так ненавидит, тоже… Что же ей делать?
– У тебя будет мужчина, которым ты сможешь гордиться, Хетта Майбург, – пыхтя, проговорил он. – Сейчас ты в этом убедишься, моя дорогая. Ты видела того англичанина за решеткой?
– Да, – тихо сказала она.
– Это я, Пит Стеенкамп, собственноручно отобрал у него его оружие, – хвастливо сказал он. – Эти ребята годятся только для танцулек и карт. Больше они ни на что не способны. Они не мужчины.
Он снова стал пытаться раздеть ее, но она отчаянно сопротивлялась всякому его движению.
– Это хорошо, что у тебя есть внутренний огонь, – прохрипел он. – Но я его загашу, моя милая. Как только мы прогоним британцев, мы поженимся. И пусть Франц тогда занимается своими делами.
Снова между ними началась борьба. Чем настойчивее становился Пит, тем упорнее сопротивлялась Хетта.
– Но когда баба выглядит, как ты сегодня, дело откладывать на потом нельзя ни в коем случае, – прошипел он и с удвоенной силой бросился на нее.
Хетта уже не обращала внимания на шорохи. Ее охватывало отчаяние при мысли о том, что Алекс видит ее унижение. Пит был сильнее нее, но борьба, в которой он непременно одержал бы в конце концов победу, доставляла ему удовольствие. Хетта извивалась, металась из стороны в сторону, цепляясь за сено. Поднялась пыль, которая забивалась ей в ноздри. Вся ее кожа была исцарапана о солому. Она задыхалась, катаясь с Питом по стогу. Все неприятное, зловещее, что навалилось на нее за этот вечер, снова вставало перед ее глазами: Алекс, словно призрак, возникал из темноты; кукурузное поле, скошенное дождем, подобно скошенным градом пуль молодым солдатам; ее отец, как две капли воды похожий на Франца, весь в крови лежащий на склоне холма; англичане в форме хаки, маленькие кучки которых мечутся по разбитому Ледисмиту… Она закричала, и вдруг оказалась свободна: на Пита обрушилась гора сена, и он упал на пол. Одним движением она вскочила на ноги и выбежала в дверь, прикрываясь в клочки изодранным бельем.
Она вбежала в дом, поднялась к себе в комнату и придвинула к двери, которая не запиралась на замок, сундук, упала на кровать и заплакала. Эти слезы предвещали тяжелую, бессонную ночь.
Питу не терпелось выступить в поход со своим отрядом. Едва рассвело, он велел взнуздать и оседлать лошадей. Хетта накормила его людей завтраком. Когда они вошли в кухню, с их одежды свисали соломинки – следы ночевки в сарае. Это были крестьяне, и сон приходил к ним легко даже на ложе из сена. Поэтому каждый из них чувствовал себя свежим и обновленным. Кроме беглого приветствия, никто из них ни слова не сказал девушке, которая накрывала для них на стол. Они говорили лишь между собой, о том, как бы не опоздать в Ледисмит.
Когда отряд уезжал, Франц обернулся и долгим взглядом окинул свою землю. На свою семью он оглянулся лишь раз, и Хетта поняла почему: хотя в глазах Упы светилась гордость, в ее взгляде брат мог прочитать лишь сожаление. За последние несколько недель их любовь и понимание как-то ослабли. Их родство как будто оборвала война, и жизнь отдалила их друг от друга.
Пит уезжал и прощался с Хеттой так, как будто между ними ничего не произошло предыдущей ночью. Он был уже захвачен новой страстью – предстоящим сражением с англичанами, и не мог думать ни о чем другом.
Он обещал ей, что вернется, наклонившись с седла, и она с полным равнодушием смотрела на его удаляющуюся фигуру.
Хетта не сводила глаз с тикавших в углу старых часов, а когда Упа неожиданно уехал верхом осматривать причиненный полям ночной бурей убыток, она положила в миску овсянки, завернула хлеб и мясо в салфетку и отправилась в сарай. У дверей его ее на мгновение оставила решимость, но она знала, что должна увидеть Алекса, если он был еще там – а что-то подсказывало ей, что он действительно остался…
Следы ночного нашествия сразу бросались в глаза. Сено, лежавшее прежде аккуратными стожками, теперь устилало пол ровным и толстым слоем. Его нужно было сгрести вилами в большой стог, иначе не останется места для хранения сахарного тростника и свеклы.
Сверху раздался какой-то шум. Она подняла голову. Прямо перед ней, спрыгнув с перекладины, очутился темноволосый британский офицер. Он отряхивался от сена и ухмылялся.
– Я встревожился вчера, когда услышал топот конских ног, – сказал он. – Честно сказать, я подумал, что это ты позвала их.
Он покосился на миску.
– Пахнет вкусно, – отметил он. – Или, может быть, это не мне?
Она не обратила внимания на его последнюю реплику. За ним сверху спрыгнул Алекс. Даже в темном сарае Хетта смогла понять, по его глазам, что он чувствует. Выражение его лица всегда выдавало его—и радость, и горе мгновенно отражались на нем, и сейчас Хетта вновь в этом убеждалась. В его глазах она читала немой вопрос, и упрек, и прощение одновременно. Его встревожило и взволновало то, невольным свидетелем чего он стал прошлой ночью.
