Текст книги "Человек в стене"

Автор книги: Эмма Ангстрём

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

* * *

Альва полностью проснулась, стоило ей только открыть глаза. Что-то разбудило ее, но она не знала, что именно. Она прислушалась, не шумят ли на лестничной площадке. Все было тихо. Она села в кровати.

Она взяла тяжелую книгу о сверхъестественных явлениях, натянула на голову одеяло и включила под ним фонарик. Это было все равно что сидеть в пещере.

Когда Альва открыла книгу, клей снова посыпался с корешка и из переплета выпало еще несколько страниц. Она сложила их в правильном порядке и вложила обратно в книгу. Потом зажмурилась, наугад раскрыла книгу и вслепую ткнула в нее пальцем. Снова открыла глаза и стала читать отрывок, в который угодил палец.

«В случаях автоматизма художник или писатель не осознают своих действий, создавая художественное произведение. Такой феномен носит название диссоциации и является формой раздвоения личности. Сообщество творческих людей давно уже ставит в тупик вопрос о том, является ли новая личность, которая управляет телом, частью души художника, или отдельным существом либо духом, получившим доступ к его физическому телу.

Нередко, очнувшись от состояния, подобного гипнозу или трансу, художники не узнают собственные работы. Иногда их картины бывают подписаны чужими именами, часто – именами уже умерших людей, которые таким образом провозглашают себя авторами новых художественных произведений.

Первые эксперименты в области автоматизма и письма породили доску уиджа и спиритический планшет – два инструмента, которые помогают духам взаимодействовать с материальным миром. В планшет может быть установлен фиксирующий движения карандаш. Доска уиджа представляет собой подобие рулетки для казино с буквами по краям. С помощью стрелок, которые на них указывают, составляются слова и предложения.

Наиболее известен случай автоматизма с Перл Кёррен, публиковавшейся под псевдонимом Пейшенс Уэрт. Миссис Кёррен, американская домохозяйка из Сент-Луиса, родилась в 1834 году. У нее не было зафиксировано ни раздвоения личности, ни других психических заболеваний. Женщина средних умственных способностей, она не выказывала никаких попыток заняться писательством, пока не появилась Пейшенс Уэрт.

В течение четырнадцати лет Пейшенс Уэрт написала при помощи Перл Кёррен более двух миллионов слов. Она удивительно быстро создавала стихи, басни, афоризмы и прозу.

Уэрт писала, что жила в Англии в середине тысяча шестисотых годов. Молодой девушкой она прибыла в Америку, где была убита во время столкновения с индейцами. Действие многих ее произведений происходит в Англии семнадцатого века, в них использован язык того времени. Поэма “Телька” длиной в двести сорок страниц, восемьдесят процентов лексики которой соответствует древнескандинавской, была надиктована в течение тридцати пяти часов.

За свой последний роман Уэрт была удостоена Пулитцеровской премии, ее поэзия тоже была хорошо принята. Миссис Кёррен умерла в 1937 году, и Уэрт исчезла из литературного мира».

Альва понимала, что книга открылась на этой странице потому, что именно этот отрывок она читала много раз. Клея, удерживающего изрядно захватанную бумагу, уже совсем не осталось, и девочка захлопнула книгу. Ничего нового она не узнала.

Ее стало клонить в сон. Она снова спустила одеяло и вдохнула поглубже – воздух за пределами пещерки был гораздо свежее.

Альва что угодно отдала бы за бабушкины дневники, но мама сказала, что они пропали во время переезда и никто не видел их больше двадцати лет. Дочь ей не верила. Дневники – слишком важная вещь, чтобы вот так взять и затеряться. Альва при каждом удобном случае принималась за поиски.

Ей захотелось пописать, и она соскользнула с постели, сунув ноги в тапочки. Потом надела халат и плотно закуталась в него. Мама права, тут холоднее, чем в их старом доме.

Она открыла дверь и вышла в коридор. Там было очень темно, и она подождала, чтобы глаза привыкли. Тишину темной кухни нарушали лишь звуки капающей из крана воды.

На цыпочках Альва прошла по толстому ковру в туалет. Закончив свои дела, она помедлила мгновение, прежде чем открыть дверь. Что-то было неправильно, она нутром чувствовала, но не боялась.

Капли из крана падали быстрее, чем раньше. «Кап-кап-кап» – это вода ударяется о раковину. Альва затянула пояс халата и направилась в кухню. Тучи расступились, и теперь луна озаряла стены и потолок пульсирующим голубовато-белым светом.

Альва посмотрела на двор. Все окна были темными, освещались лишь песочница и гравиевая дорожка. Она открыла окно. Не пели птицы, но издалека слышался замирающий в ночи звук проезжающих машин. Альва закрыло окно, подошла к раковине и завернула кран. Из него перестало капать.

Тучи снова закрыли луну, и стало темно. Понять, где в гостиной стоит мебель, теперь было сложно. В старом доме она точно знала, где что, но здесь пока еще только осваивала планировку и особенности новой квартиры. Стены старого дома иногда потрескивали и пощелкивали, когда там топили камин, но тут, в квартире, из стен иногда доносились скребущие, царапающие звуки. А в трубах свистело и пищало.

Сейчас царапающие звуки становились все отчетливее и отчетливее. Может, в стенах жили крысы. Альва подошла к стенному шкафу, обращенному фасадом к коридору, и открыла его. Там оказались залежи старых CD-дисков, которые Ванья пока не разобрала. Соседние полки были пусты, и Альва приложила ладонь к задней стенке шкафа. Скрежет прекратился.

Она закрыла дверцу шкафа и направилась к противоположной стене комнаты. Теперь она уже почти привыкла к темноте и поэтому прошла между креслами и кофейным столиком, ни на что не наткнувшись. Мебель выглядела для нее плотными спресованными тенями, маячившими в черноте комнаты.

Скрежет за стеной возобновился. Это не крыса. Судя по звуку, то, что там скребется, гораздо крупнее крысы.

– Бабушка? – прошептала в темноту Альва. Царапанье снова прекратилось.

У нее возникло отчетливое ощущение, что за ней наблюдают.

– Бабушка? – опять проговорила она, на этот раз чуть погромче. – Ну же, бабушка, все нормально, я не боюсь!

Альва постояла несколько минут и подождала, но все было тихо. Сколько она ни прислушивалась, больше не раздалось ни звука. Она вернулась в свою комнату, легла в постель и закрыла глаза.

* * *

Пришкольная игровая площадка была меньше, чем в Лудвике, и вокруг нее стояли городские дома. Высокая изгородь отделяла баскетбольные площадки от улицы, где автомобили неслись куда быстрее, чем следовало. Через дорогу был небольшой участок, засаженный деревьями, но школьникам не разрешалось туда ходить. На школьной площадке не было деревьев, чтобы собирать под ними шишки, слушать птиц или прятаться. Там вообще не было ни единого местечка, чтобы спрятаться.

Альва стояла, так тесно прижавшись к стене, что чувствовала сквозь рубашку ее неровную поверхность. Большие часы над входом показывали, что до начала следующего урока остается ровно пять минут. Возможно, столько она вытерпит, но весь остаток дня? Сейчас только первая перемена, потом будет обед, а потом вторая перемена, послеобеденная. Завтра вторник, учиться еще четыре дня. Закончится эта неделя, за ней придет другая, а за той – еще одна.

Чуть подальше на игровой площадке прыгали через скакалку вместе с девочкой-шатенкой Эбба и Санна. Они помахали ей, а она – им, и на этом все. Альва знала, что сестрам не нравится, когда она всюду ходит за ними. К тому же им, наверное, нужно было много чего обсудить, ведь они впервые оказались в разных классах. В Лудвике они сидели в огромном кабинете, общем для четвертого, пятого и шестого классов. А теперь Санна учится в пятом, Эбба – в шестом, а Альва – всего лишь в третьем классе.

Зазвенел звонок, и Альва проскользнула обратно в школьное здание. Она первой зашла в кабинет и уселась на выделенное ей место возле окна. Это было хорошее место – никто не мог сесть сзади и кидать в нее ластики и записки.

– Ну, начнем, – сказала учительница, открывая детскую книжку с акварельными иллюстрациями. – Толстым зеленым маркером она написала на доске «Красная Шапочка» и повернулась к ученикам: – Когда вы закончите читать «Красную Шапочку», пожалуйста, придумайте сами какую-нибудь сказку и запишите ее. Пишите о чем вам только захочется. После обеда вы нарисуете к своей сказке картинки, а потом мы соберем все ваши истории в одну большую книгу.

Учительница пошла по классу, раздавая бумагу. Альва точно знала, о чем ей писать: о призраках. Она как следует сосредоточилась и сочинила сказку про девочку, которая хочет встретиться со своей умершей бабушкой. В конце истории ей явился призрак бабушки.

– Кто хочет прочитать свою сказку всему классу? – спросила учительница.

В воздух поднялось три руки. Альвины руки на коленях сжались в кулаки.

– Альва, может быть, ты? – спросила учительница. Девочка не отводила глаз от своей парты.

Во время обеда Альва последней вошла в столовую. Она села на свободное место рядом с мальчишками из своего класса, но не разговаривала с ними. Мальчишки болтали о какой-то игровой консоли, о которой она никогда не слышала.

Когда она встала, чтобы унести грязный поднос, один из мальчишек повернулся к ней. Она вспомнила, что его зовут Арвид; ей было известно это из утренней переклички по классному журналу.

– В твоей старой школе тоже была такая противная еда? – спросил он. – Могу поспорить, что завтра дадут рыбу. Так всегда бывает. Мы обычно ходим в киоск за едой навынос. Хочешь тоже пойти?

– Возможно, – ответила Альва, хоть и знала, что этому никогда не бывать.

* * *

За завтраком Дагни нарезала сосиски и бросила кусочек на ковер. Дейзи потребовалось лишь несколько секунд, чтобы жадно проглотить его и усесться у ног хозяйки в ожидании добавки. Теплое дыхание собаки согревало Дагни голени.

Картошка была готова и сосиски тоже. Дагни поставила на стол тарелку и баночку горчицы. Потом насыпала в собачью миску сухого корма и выдавила туда немного печеночного паштета. Они принялись за еду, и Дагни нагнулась, чтобы погладить золотистую собачью шерсть. Сегодня она была не такой блестящей, как обычно.

– Думаю, тебе можно дать еще яичный желток, – сказала Дагни.

Дейзи следовало выкупать и подстричь ей когти, но это подождет. Может, завтра, если Дагни не будет чувствовать себя настолько одеревеневшей.

Дейзи была пятым кокер-спаниелем, носящим это имя. И самой лучшей компаньонкой.

– Ну, идем, подруга, – сказала Дагни, прицепляя поводок, а потом вызвала лифт, чтобы спуститься во двор.

Она подняла глаза на окна квартиры второго этажа, куда недавно въехала новая семья. Трое детей и мать, единственный взрослый человек, чтобы за ними присматривать. Не так-то ей просто со всем справляться, подумалось Дагни. Возможно, в некотором смысле даже хорошо, что у них с Хансом все сложилось именно так, как сложилось…

Она убрала за Дейзи и выбросила черный пакетик в урну у скамейки. На улице оказалось прохладнее, чем она ожидала, и колени сразу заныли от сырости. Дагни спустила Дейзи с поводка, чтобы та могла хорошенько обнюхать все вокруг, но собачка очень быстро вернулась. Обе они снова зашли в лифт, чтобы подняться наверх.

Перемыв посуду, Дагни замесила тесто и оставила его подходить под кухонным полотенцем. На полотенце были вышиты инициалы, ее и Ханса, и на миг Дагни накрыло волной печали. Она настроила радио на канал, где передавали ток-шоу, и быстро убрала пакеты с мукой и солью. Потом убедилась, что миска с тестом не стоит на сквозняке, и уселась за кухонный стол с кроссвордом. Всего через несколько минут у нее возникло желание переключиться на другой радиоканал, потому что сердитые люди, которые кричали на своих оппонентов, вынуждали сердиться и ее тоже.

На другом канале передавали Дебюсси, и Дагни замерла, вслушиваясь в звуки музыки. Это была любимая пьеса Ханса, и женщина разрешила себе немного всплакнуть. Дослушав до конца, она принесла письма и, пока тесто поднималось, прочла некоторые из них. Дагни читала, и к ее бедру прижимался сухой нос Дейзи.

Фалун, 28 марта 1952 года.

Моя дорогая, милая малышка!

Пасхальный понедельник, и солнце такое замечательное! В воздухе уже почти ощущается весна. Хочу поблагодарить тебя за письмо и фотографии; так здорово было увидеть тебя почти что воочию! В этой одежде ты похожа на крепкого деревенского паренька, ни за что не подумать, что ты так недавно болела. Кажется, ты поправляешься.

Недавно я ходил вечером в кино, смотрел «Кот крадется» – я давно хотел попасть на этот фильм, потому что он вроде бы очень страшный. Оказалось, так оно и есть, там были призраки и таинственные ходы в старинном замке. Я каждые несколько минут весь покрывался мурашками, а народ ахал от волнения и страха. Фильм отличный, когда смотришь такую щекочущую нервы картину, все чувства действительно обостряются.

Когда я шел из кино, чудесно светила луна, и мне ужасно захотелось прогуляться по берегу озера. Там особая атмосфера, тихо, как в могиле, и из-за фильма и всякого такого я смог убедить себя, что оказался в другом мире. Я стоял там довольно долго, потерявшись в странных мыслях.

Там, у озера, было прекрасно, но это не так хорошо, как быть с тобой, моя любимая. Скоро мы будем вместе. Тогда мы с тобой сможем захватить кофе в термосе и посидеть вместе в каком-нибудь идиллическом местечке.

И последнее, что я хочу сказать: я буду счастлив посадить тебя к себе на колени, моя дорогая Дагни, и целовать, долго и нежно.

Твой дружочек

Не то чтобы она не хотела тогда оставить ребенка, просто мать Ханса не разрешила ей этого. Они собирались обручиться, но Юлия не одобряла их отношений, поэтому когда у них родилась девочка, их заставили отдать ее на удочерение. Все, что она могла вспомнить, – дочкин ротик, маленькие розовые губки и большие голубые глаза, моргнувшие, будто на прощание, когда ее уносили.

Дагни встала, чтобы проверить тесто. Оно уже подошло, его вполне можно было раскатывать, поэтому она привычным движением присыпала столик мукой и вывалила тесто из миски. Вымешивая его, Дагни подсыпала еще муки – не слишком много, чтобы тесто не перестало быть эластичным, но и не слишком мало, потому что иначе оно прилипло бы к столу. Она разделила тесто на три части и слепила из каждой по буханке. Срезала с каждой буханки верхушку и снова оставила подниматься.

После того как ребенка забрали, она никогда больше не видела Ханса. Он время от времени звонил, но Дагни не отвечала, а когда он приходил и стучался в дверь, пряталась под одеяло. Она не могла вынести мысли о поцелуях мужчины, который не смог постоять за нее и за свою дочь, и вскоре после родов собрала вещи и уехала в Стокгольм. У нее никогда не было любовников, ее дом не посетил ни один мужчина. Зато у нее всегда были собаки, да и племянница время от времени приходила к ней в гости. Часто она приводила с собой Йона.

Если присмотреться, можно было увидеть между Йоном и Дагни фамильное сходство, особенно заметное в прямых носах и высоких лбах. Пришло время позвонить племяннице и позвать на кофе; и обязательно купить пакет конфет, которые так любит Йон.

Когда духовка нагрелась, она задвинула противень и поставила таймер. Когда-то, и еще не так давно, таймер был ей не нужен, она и так могла сказать, когда пора вынимать хлеб. Но в последние несколько лет Дагни чувствовала себя все более дезориентированной, и это ее беспокоило. У ее матери к старости развилось слабоумие, и у бабушки тоже, и она знала, как тяжело, когда кто-то в твоем окружении страдает этим недугом. Поскольку настоящей семьи, которая могла бы о ней позаботиться, у нее не было, она знала, что, вероятно, в конце концов окажется в доме престарелых. Дагни не представляла себе, как могла бы там прижиться. Совсем неподходящее для нее место!..

Все началось с покрывал, которыми она согревала колени, когда сидела на диване и смотрела телевизор. Даже в теплые вечера ей нравилось закутывать их, чтобы суставы не становились слишком одеревеневшими. Однажды покрывала пропали, и она даже под угрозой смерти не смогла бы вспомнить, куда их сунула. Может, постирала и оставила в прачечной в подвале? Или вывесила проветриться во двор? Их соткала сестра, и они были важны для Дагни; перспектива того, что она, впав в забывчивость, растеряет дорогие сердцу вещи, бесценные вещи, которые служили единственным напоминанием о семье, заставляла ее горевать.

А еще она была уверена, что купила запас туалетной бумаги, но стенной шкафчик оказался пуст. Она также обнаружила, что опять покупает печеночный паштет, хотя использовала его, только чтобы сдабривать корм Дейзи.

Ужасно, что может с тобой сделать старость! Подводят не только больные суставы и угасающая память, чувства тоже ослабевают… В последнее время ей казалось, что в ее квартире как-то странно и сильно пахнет затхлостью и потом. Она беспокоилась, что стала плохо следить за порядком, хотя обязательно устраивала уборку по вторникам и пятницам. Вдобавок она стала по несколько раз в неделю мыть полы. Она стирала полотенца, занавески и простыни, непременно принимала душ и мыла голову. Чтобы ничего не забыть, она стала вести дневник домашних дел. Племяннице она об этом не говорила; стоит только заикнуться о таких вещах, и ее почти наверняка постараются засунуть в дом престарелых.

Еще Дагни начала слышать что-то непонятное, какие-то звуки, которых не замечала никогда прежде. Иногда она воображала, что слышит за спиной треск и скрип, когда смотрит телевизор. И зрение подводило: просыпаясь по ночам, она видела, как перед окном мелькают тени. Тревожнее всего было странное чувство, будто за ней наблюдают. Последнее время ей казалось, что кто-то видит все, что она делает. Паранойя – это последнее, чего она ожидала от себя в свои преклонные годы.

Прежде чем завернуть хлебцы в полиэтиленовую пленку, Дагни дала им остыть. Она оставила их на буфете и теперь была готова идти в постель.

Ей снились тревожные сны. Обычно она спала хорошо, но сейчас, проснувшись, чувствовала себя более усталой, чем когда ложилась. Дейзи устроилась в изножье кровати, и перед тем, как встать и запустить кофемашину, Дагни почесала ее между ушей.

Пока кофе капал в кувшин, она достала из холодильника сыр и масло. Одну буханку хлеба она сунула в морозильник, а другую положила на разделочную доску. Она как раз собиралась отрезать кусочек, когда ей стукнуло в голову, что она испекла три буханки, но сейчас их всего две.

Дагни окинула кухню взглядом. В морозильнике лежала буханка, которую она только что туда убрала, и хлеб еще не успел заморозиться. Дагни сделала круг по квартире, проверив каждую комнату, потом посмотрела на Дейзи, которая вилась у ее ног. Может, это Дейзи съела третью буханку? Но тогда она должна была слопать ее вместе с пленкой. В таком случае им предстоит поездка к ветеринару, но собака не проявляла никаких признаков плохого самочувствия.

Может, Дагни убрала хлеб в холодильник? Или отнесла его в ванную? Она стала рассеянной, а рассеянные люди забывают, куда девают вещи. Садясь за стол пить кофе, Дагни уже сомневалась, сколько буханок хлеба она испекла – две или три.

* * *

Альва закрыла входную дверь и налетела на колокольчик, который Ванья повесила перед входом. Звук получился такой, как будто входишь в магазин, но мама сказала, что колокольчик в прихожей – это очень по-домашнему. Альва подозревала, что на самом деле Ванье просто хотелось всегда знать, когда кто-то входит или выходит через эту дверь.

Альва сняла туфли и поставила их на обувную полку, потом стянула ярко-красную куртку и повесила в шкаф. Зайдя в школьный автобус, она увидела, что Арвид уже устроился сзади, поэтому сама села рядом с водителем, чтобы мальчишка уж точно не заметил ее и не пристал со своей болтовней. Всю поездку она надеялась, что Арвид выйдет на следующей остановке, но он вышел там же, где и Альва, опередив всех.

Она пошла к дому своей обычной дорогой, немного отстав от Арвида, чтобы тот ее не заметил. Мальчишка зашел в ее подъезд, и Альва немного выждала, прежде чем осмелилась следом за ним подойти к лестнице. Там было пусто. Осмотрев почтовые ящики, она обнаружила на одном фамилию Арвида. Получалось, что он живет на четвертом этаже.

– Кто дома? – крикнула Альва, направляясь в кухню.

Там она достала сыр из холодильника и немного абрикосового джема, сунула в тостер два куска хлеба.

– Есть кто-нибудь дома? – снова крикнула она.

Ответа не было. Она вспомнила, что мама придет поздно, а у Эббы и Санны сегодня хоккейная тренировка.

Пока хлеб обжаривался, Альва подошла к окну. Арвид был во дворе, гладил кота с блестящей темно-серой шерсткой без единого пятнышка. Но под яркими солнечными лучами кошачья шкурка переливалась черным и белым.

Хлеб выскочил из тостера, и Альва щедро сдобрила его маслом. Положила на каждый ломтик по четыре кусочка сыра, тонким слоем намазала джем. Потом взяла в холодильнике бутылку шоколадного молока и пошла в гостиную. Там она включила телевизор, закуталась в плед и принялась щелкать кнопками пульта, переключаясь с канала на канал.

В это время показывали только сериалы, детские передачи и игровые шоу. Она никогда не смотрела мультфильмы, не любила викторины и в результате остановилась на исторической программе на канале «Дискавери».

На экране появилась старинная книга, похожая на Библию. Альва положила пульт от телевизора. Ведущая программы говорила по-английски, и Альва мало что понимала, но успевала прочесть большую часть субтитров, прежде чем те исчезали.

Кажется, передача была о символике в литературе. Альва, сама того не замечая, подалась вперед. Женщина бережно перелистывала страницы книги пальцами в хлопчатобумажных перчатках. Рассказывала она об авторе книги, которого звали Ричард Стэйл, но это имя, скорее всего, было псевдонимом. Книгу, написанную в девятнадцатом веке, украшало множество иллюстраций. Со временем они выцвели и некоторые фрагменты пропали, но большинство изображений удалось воссоздать.

Потом на экране стали появляться крупные планы некоторых из этих картинок. Альва откусила от тоста, и масло стало таять у нее во рту. Она откусила еще, запила шоколадным молоком и вытерла губы рукой.

На картинках был Эдем, с Адамом и Евой в центре. Ева держала в руке яблоко, и ее голую ногу обвивал змей. Адам стоял позади, спрятав руку за спиной. Другая его рука была протянута к сияющему в небе солнцу. Заливавшие пейзаж лучи солнца пронизывали листву, а вокруг в траве прятались животные. Под пальмами отдыхал лев, а из-за скалы выглядывал тюлень, выбравшийся из озера, изображенного посреди иллюстрации. На переднем плане сидел на ветке большой попугай. Тут было и много других животных – рыбы, слоны, дельфины.

Камера приблизилась еще сильнее, сфокусировавшись на змее, который полз по Евиной ноге. Правая стопа Евы скрывалась в высокой траве, но левая была хорошо видна, и камера еще больше приблизилась, сосредоточившись на ней.

Альва встала и подошла ближе к телевизору. Села перед экраном, внимательно вглядываясь в Евину ногу. Над лодыжкой была изображена маленькая ракушка, заключенная в спиральный лабиринт. Сверху художник написал крошечные буквы – синюю «В» и желтую «У».

Ведущая снова заговорила, и Альва сосредоточилась на субтитрах. Женщина рассказывала быстро, но Альва все же успела услышать, что буквы на Евиной коже можно интерпретировать как тайный код.

«В то время Ричард Стэйл принимал активное участие в тайном обществе, все члены которого были людьми искусства. В конце двадцатого века в ресторане “Клердервиль”, расположенном в лондонском районе Ноттинг-Хилл, была обнаружена потайная комната со множеством вещей, принадлежавших этому тайному обществу. Среди них были книги, картины и отчеты о спиритических сеансах и обрядах. Это открытие позволило взяться за расшифровку писем, которые посылали друг другу писатели и иллюстраторы. Сопоставляя символы на изображениях с подчеркнутыми отрывками в Библии и других религиозных текстах, исследователи начали расшифровывать код. Картины содержали послания, касающиеся правил и установок общества, а также рассказывали о мировоззрении его членов и их приверженности оккультизму. Сделанные наспех наброски, памфлеты и записки распространяли по всему Лондону, чтобы в зашифрованном виде сообщать участникам общества о предстоящих встречах».

На экране появилась потайная комната в Лондоне, вход в которую прятался в холле за шкафом для бумаг. Шкаф вместе с ящиками был отодвинут в сторону, как дверь, и за ним открывалось тайное помещение.

«Изображение на ноге Евы иллюстрирует отношения общества с миром духов. Раковина символизирует течение времени, когда жизнь движется от чего-то меньшего к большему, от неведения ребенка к духовной осмысленности и свободе взрослого индивида. Некоторые историки также склоняются к тому, чтобы видеть в раковине символ реинкарнации. Буква “В” олицетворяет материальный мир, а буква “У” – духовный, в то время как синий цвет считается цветом женственности, а желтый – мужественности. “В” в центре раковины и “У” в ее устье предполагают, что жизнь движется от материального к духовному».

Альва сидела у экрана как приклеенная. Она узнала раковину с бабушкиных картин, а еще припомнила кое-что насчет букв. Девочка просмотрела программу до самого конца, потом оставила на полу недоеденный тост и бросилась в свою комнату.

Картины по-прежнему стояли у стены. Альва уселась напротив и заправила свои длинные волосы за уши.

Она смотрела на первую картину с розовой спиралью в центре цветка. Хотя действительно ли это цветок? Альва уже не была в этом так уверена. Это могло быть нечто совершенно иное.

Она переключилась на вторую картину, ту, что с ракушками. Тут ошибка исключалась, это определенно были ракушки, окруженные букетами из цветов и папоротника. Альва внимательно вгляделась в цветы. Гвоздики – это она знала точно, потому что читала в библиотеке книги по ботанике. Их нежно-розовые и темно-красные лепестки рябили и сворачивались в воронки. Хотя один из цветков выглядел как-то странно.

Альва взяла на полке увеличительное стекло и снова улеглась перед картинами. Глядя сквозь лупу, она уставилась на этот цветок.

Внутри гвоздики была изображена буква «З». Альва осмотрела с лупой и все остальное на картине, но больше ничего не обнаружила.

Она повернулась к третьему полотну. Ее дыхание участилось.

Держа увеличительное стекло над радужным треугольником, Альва не успела хорошенько над ним поразмыслить, потому что ее обуяло странное ощущение. Она села. Возможно, она просто увидела, как что-то мелькнуло за окном, например ворона, которая опустилась на подоконник и снова вспорхнула с него. Такие вещи вечно замечаешь лишь краем глаза, но они оставляют после себя неприятное чувство.

Альва опять переключилась на картины, но по спине снова пробежали все те же леденящие мурашки. Обернувшись, она осмотрела комнату. Встала, покачнувшись.

– Ау?! – крикнула она в сторону прихожей, но колокольчик у входной двери не звонил. К тому же она знала, что Ваньи и сестер не будет еще несколько часов.

Девочка снова выглянула в прихожую. Там было темновато, уже наступили сумерки, а она еще не включила свет. Она повернула выключатель, и прихожая внезапно осветилась. Альва двинулась дальше, в гостиную.

На улице свистел ветер, и было слышно, как от него дребезжит в вентиляционных шахтах. В них гудело и пело, и Альва выключила звук телевизора, по которому в это время передавали репортаж с выставки.

Одна из картин над диваном висела криво, и Альва поправила ее. Резкий запах краски ударил девочке в нос.

Она продолжила обход квартиры. В комнате сестер царил беспорядок, повсюду валялись журналы, диванные подушки, одежда и блеск для губ. Ступая на свободные от вещей места, она подошла к комоду и подняла с него спортивный топик. Блестящая ткань на ощупь казалась очень странной. Ей бы не захотелось надеть нечто подобное.

Альва шла через кухню, и ее не оставляло неприятное чувство. Она включила свет над буфетом и принялась бессистемно открывать дверцы. Она не знала, что ищет, и в результате не нашла ничего. В шкафчиках и ящиках не оказалось ничего необычного. Однако она все равно продолжала поиски, проводя пальцами по поверхности и стыкам мебели.

– Бабушка, это ты? – прошептала Альва тихим, слабым голосом. Потом добавила громче: – Я ничего не боюсь.

* * *

Он связал ее, зажимая нос и рот своей грубой ладонью. Она сидела на металлическом стуле с кожаными ремнями вокруг запястий и лодыжек. Подвал был сырым, с белеными стенами, и с потолка временами начинало капать что-то зеленое и склизкое.

В комнате она была не одна. Вдоль стен стояли дети, двадцать или около того. Она не видела их лиц, но они были маленькими, примерно лет пяти. Все они повернулись лицом к стенам, уперевшись руками в их белую поверхность. Там, где между стоящими детьми можно было разглядеть стену, она видела маленькие отпечатки ладоней – черные, резко контрастирующие с белой краской.

Она не видела его лица. Он стоял за ней, все еще зажимая ей рот рукой. Другой рукой он делал что-то еще, судя по звукам, точил о камень какой-то предмет. Вертеть головой она не могла, голова тоже быстро оказалась привязанной, и ее попытки освободиться ни к чему не привели.

Тишина была ужасающей. Свет мигал, и руки детей на стене мелькали в его вспышках. Внезапно она почувствовала у себя на плече его заскорузлую и тяжелую руку.

Он обошел вокруг стула и встал напротив нее. Его лицо было длинным и тонким, бледным до полупрозрачности, а глаза мерцали серым. Когда он раскрыл рот, оттуда полезли пауки, они пробирались между губ, облепляя всю его голову. Они были большими, с волосатыми лапками, они падали с его лица на ее тело. Они карабкались ей по лодыжкам, забирались под одежду. Она снова посмотрела ему в глаза. Его лицо изменилось, превратившись в нечто совершенно иное. Нечто животное… Нечто ужасное…

Анита проснулась от собственного крика. В комнате было темно, как в могиле. Затемняющие шторы исправно не пропускали свет с улицы. Карл по ее просьбе повесил их в тот недолгий период, когда они были вместе. Наверное, вот и вся польза, которую принесли ей отношения с ним.

Сердце все еще частило, когда она шарила по прикроватной тумбочке в поисках стакана воды. Она кляла перегоревшую накануне лампочку, потому что запасных у нее не было. Хотелось бы ей быть из тех людей, кого не тревожат подобные вещи, но увы… Ее психотерапевт говорил, что нужно иметь разумные представления о себе и принимать себя, иначе неизбежны сплошные разочарования, и больше ничего.

Из темноты начали проступать неясные очертания предметов. У двери, не доходя до платяного шкафа, выстроился ряд комодов, необходимых, чтобы вместить всю ее одежду. Шопинг был сейчас основным ее занятием, уж, во всяком случае, она посвящала ему больше времени, чем до развода, хоть денег и стало меньше. Она знала, что, возможно, ей следует поговорить об этом с психотерапевтом, но избегала этого. Наверное, потому, что в глубине души не испытывала желания остановиться. Походы по магазинам и примерка новой одежды делали ее счастливой хотя бы ненадолго. Неужели она не заслуживает хоть немного счастья сейчас, когда ее жизнь сделала такой неожиданный поворот?