Текст книги "«Красин» во льдах"
Автор книги: Эмилий Миндлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
– Брюк, брюк сколько! – ахнул фельдшер, увидев на Дзаппи третьи брюки, из коричневого сукна. Наконец итальянец полез в теплую ванну. Лицо его выражало необычайное блаженство.
– Карашо, – повторял он. – Карашо.
Орас удивился:
– Вы знаете русский язык, сеньор Дзаппи?
Дзаппи сказал, что бывал когда-то в России – в Одессе, в Омске, во Владивостоке – и знает несколько русских слов.
Фельдшер Щукин, глядя на груду снятых с Дзаппи вещей, качал головой и вопросительно смотрел на Ораса. На соседнем стуле лежало почти втрое меньше вещей, бывших на Мариано. Фельдшер сделал опись и передал их Орасу.
Вот эта опись.
«Список вещей капитана Дзаппи:
Шапка меховая. Рубашка брезентовая с капюшоном. Рубашка меховая. Рубашка вязаная шерстяная.
Теплое белье. Брюки брезентовые. Брюки меховые. Брюки суконные. Тюленьи мокасины – верхняя пара. Тюленьи мокасины – нижняя пара. Шерстяные носки – нижняя пара. Теплая комбинация.
Список вещей Мариано:
Рубашка меховая. Рубашка вязаная. Брюки суконные. Носки шерстяные – одна пара. Теплая комбинация».
Разумеется, фельдшер Щукин не утерпел, и сделанная им опись одежд стала известна всем участникам экспедиции. Дзаппи не мог пожаловаться на отношение экипажа нашего корабля к обоим спасенным.
Но, что и говорить, между собой красинцы не скрывали своих антипатий к Дзаппи.
Еще меньше симпатии к Дзаппи вызвал его рассказ о смерти Мальмгрена. Как они с Мариано могли оставить Финна Мальмгрена умирать в ледяной пустыне! Как могли согласиться взять его долю провизии! Как мог Дзаппи принять от Мальмгрена его одежду! И, наконец, почему, приняв эту одежду, взял ее только себе, не поделился ею даже со своим спутником Мариано!
В это время нам еще не было известно о том, что, прощаясь с Мальмгреном, доктор Бегоунек дал ему письма для своей сестры и своей невесты. Эти письма должны были находиться в одежде Финна Мальмгрена.
Однако в одежде, которую Дзаппи снял с себя, писем Бегоунека не было. Где же они?
После ванны Дзаппи почувствовал слабость. Его перевели в лазарет. Доктор предписал ему сон и направился к нам в кают-компанию. Здесь уже шли горячие споры.
Штурман Брейнкопф утверждал, что весь рассказ Дзаппи – выдумка. По его мнению, Чухновский действительно видел на льдине троих. И третьим был мертвый или убитый Мальмгрен. Брейнкопф был убежден, что Дзаппи поспешил спустить труп Мальмгрена под воду. С ним спорили, но штурман настаивал на своем.
Доктор и Самойлович не соглашались с Брейнкопфом. Брезентовые брюки, распластанные на льдине, с самолета нетрудно принять за лежащего человека.
– Пусть так, – пожимал плечами доктор Средневский. – Но могу поручиться, что Дзаппи и Мариано питались неодинаково. Слишком много неясного в поведении Дзаппи. Вначале Мариано порывался что-то сообщить мне. Но я заметил, как Дзаппи по-итальянски приказал ему замолчать. Тайна окружает отношения этих людей. И никогда, никогда человечество не узнает правды о смерти Финна Мальмгрена!
– Разве только в одном случае, – сказал профессор.
– Например?
– Если Мальмгрен лежит в ледяной могиле, то течения океана могут принести эту могилу к берегам Гренландии. Ее могут также повстречать какие-нибудь будущие экспедиции… Но на это мало надежды.
– Я верю, что тайна откроется, – настаивал штурман. – Все тайное становится явным.
– Не всегда, – возразил Самойлович. – Арктика умеет хранить свои тайны.
* * *
В лазарете был полумрак. Фельдшер Щукин сидел возле спасенных на клеенчатом темном диване.
Дзаппи позвал его. Он произнес слово, которого фельдшер не понял. Тогда итальянец, опираясь на руку, приподнялся с койки и другой рукой указал на зеркало, лежавшее на столе. Щукин подал зеркало Дзаппи…
Человек долго вглядывался в обросшее бородой лицо и не верил своим глазам.
– Это командор Дзаппи? – спрашивал он на ломаном русском языке.
Хлопотливый и добрый Щукин кивал головой и говорил, улыбаясь:
– Да, товарищ Дзаппи, это вы и есть!
– Товарищ?
Дзаппи шевельнул бровями. Он приподнял голову над подушкой, посмотрел на Щукина и сказал:
– Я офицер! Не сметь… Не товарищ!
Ошеломленный Щукин широко раскрытыми глазами смотрел на итальянца. Он замолчал и отошел в сторону. В дальнейшем фельдшер самоотверженно исполнял свой долг, ухаживал дни и ночи за Дзаппи, выбивался из сил, но на спасенного смотрел холодными и чужими глазами.
Мариано медленно возвращался к жизни. Жизнь вливалась в его организм столь малыми дозами, что доктор, обводя глазами кают-компанию, мрачно произносил:
– Выживет ли, не знаю!
Днем Дзаппи дали чашку бульона, кофе и капельку коньяку.
После обеда он вновь попросил зеркало. Он не сразу решился глянуть в него, долго водил пальцем по поверхности зеркала, глядя на потолок. Наконец, решившись, взглянул и простонал.
– Дзаппи? – спросил он, указывая на темное, в бороде лицо человека, глянувшего из зеркала. – Не Дзаппи! Не Дзаппи!
И он попросил, чтобы зеркало убрали подальше.
Тогда вдруг обуяла его жажда стать как можно скорее, как сам говорил он, «человеком». Он требовал, чтобы его скорее обрили.
Просьба была исполнена, и Дзаппи с удовольствием смотрел на себя в зеркало. Он среднего роста, плечистый, крепкий, большеголовый. У него необыкновенно широкий, выдающийся подбородок, толстые губы. Разговаривая, он выпячивал нижнюю губу, открывая при этом огромный рот.
Узнав, что «Красин» идет спасать группу Вильери, он вызвал к себе в лазарет Джудичи:
– Я Дзаппи, комендант дирижабля «Италия». Я прошу при подходе к лагерю Вильери передать мой приказ коменданта. Все, что годно для пищи на льдине, взять с собой! Не оставлять ни одного сухаря, ни съедобной крошки!
Сознание Дзаппи не воспринимало, что на «Красине» – достаточный запас провианта. Он знал одно: каждую крошку надо беречь в стране льдов и желтого солнца. Он ненавидел эту страну. Он говорил, что проклинает ее, проклинает все эти льды, полярное солнце, туманы, Норд-Остланд. Он знает, что Арктику можно победить только будучи сытым. А он, Дзаппи, если бы только дали волю ему, ел бы сейчас вот так…
Он шумно двигал крупными челюстями и, поднося воображаемую пищу ко рту, жадно шевелил пальцами.
Ван-Донген из группы капитана Сора
Двенадцатое июля – день, когда в пустынном ледяном океане одна за другой на протяжении четырнадцати часов были открыты и спасены три группы людей.
Дзаппи и Мариано составляли первую. На помощь ей мы и спешили по зову Чухновского. Мы были подготовлены и к встрече с группой, которую «Красин» спас вечером 12 июля.
Но никто ничего не знал о людях, которых в тот день старпом Павел Акимович Пономарев открыл на диком каменном острове Фойн.
На острой вершине голого острова, мрачно выраставшего над большим белым простором, Пономарев увидел тоненькую иголочку. Она мерно раскачивалась из стороны в сторону. Пономарев изучал ее час, в течение которого сирена ледокола, надрываясь, звала людей в океане.
Изучив иголочку на вершине необитаемого острова, Пономарев уверенно донес капитану о неизвестных людях на острове Фойн, размахивающих какой-то мачтой.
Кто бы ни были эти люди, почва под ними не угрожала растрескаться, расколоться или протаять, как лед под лагерем группы Вильери.
И «Красин» шел дальше, минуя остров, а в радиорубке дежурный радист, словно читая вслух Жюля Верна, сообщал на Шпицберген о неизвестных людях на острове в ледяном океане.
– Мы заберем их на обратном пути, – сказал капитан и добавил: – Если их не подберут еще раньше. Это возможно, так как на Шпицбергене самолеты шведов.
Он угадал. Люди, открытые «Красиным» на острове Фойн, были подобраны самолетами, прилетевшими из Кингсбея, в то время как туман задерживал ледокол у льдины третьей спасенной группы.
Люди на острове оказались группой, известной под именем группы капитана Сора.
Их было двое: голландец ван-Донген и итальянец Сора.
Недели через полторы «Красин» стоял в бухте Кингсбей у берегов Шпицбергена. Черноволосый, с какаовым цветом лица человек, похожий на африканца, курчавый и толстогубый, откусывая на ходу большие куски толстого шоколада, вошел в кают-компанию «Красина». Ему было лет тридцать. Он назвался ван-Донгеном, поблагодарил за спасение и рассказал историю, которую я передаю здесь так, как мы слышали ее от молодого голландца.
Ван-Донген сидел в зеленом бархатном кресле, покрыв ладонями оба колена, и говорил:
– Я живу в Грингарбуре. Впрочем, чаще всего мне приходится бывать в Адвентбее, этой столице населенного Шпицбергена. Мы называем его городом, хотя число жителей Адвентбея едва достигает пятисот человек, а число домов не превышает полусотни. На берегу Айс-фиорда я прожил пять лет, не выезжая на материк Европы.
Ван-Донгена прервали возгласы изумления:
– Пять лет!.. Пять лет на Шпицбергене!
Ван-Донген пожал плечами:
– Я люблю север, – сказал он, продолжая рассказ. – Позвольте считать это ответом на ваш вопрос о том, что заставляет меня тратить лучшие годы жизни в стране, которая только тем, кто к ней не пригляделся, кажется утомительной. В течение пяти лет я научился отлично ходить на лыжах и еще лучше владеть искусством езды на собаках. Я считаю большой ошибкой, что на Шпицбергене так мало собачьих упряжек. В июне, когда уже начинались розыски пропавшей экспедиции Нобиле, староста Адвентбея, господин Бассее, предложил мне отправиться с собаками на поиски Нобиле и его товарищей. Я с радостью согласился. Нам удалось организовать две экспедиции на собаках. Одну – «Большой Норвежской угольной компании» под руководством Танберга и Нойса. К этой экспедиции присоединились два итальянца, называвшие себя отличными альпинистами. Однако они оказались мало пригодными для розысков на собаках. Я принял участие в экспедиции «Нидерландской Шпицбергенской угольной компании». Кроме меня, в экспедицию вошли итальянец Сора и датчанин инженер Варминг. Все трое мы направились вместе с «Браганцей», на которой добрались до пролива Беверлизунд и северной оконечности Шпицбергена. К востоку от Беверлизунда лед был непроходим для «Браганцы». В этом году полярная весна запоздала. Вокруг нас были необозримые пространства нетронутого, сплошного льда. Сора, Варминг и я оставили Беверлизунд. Мы взяли с собой продовольствие на двадцать четыре дня. Нас снабдили спальными мешками, лыжами и сухим спиртом. Девять собак в упряжке везли наш груз. Уже через сутки экспедиция почти достигла Кап-Платена. Мы видели перед собой черно-красные отроги мыса, поднимавшегося над ледяным ровным пространством. Собаки, которых мы кормили время от времени сушеной треской, бодро везли по льду вещи трех человек. На камнях Кап-Платена, на промерзлой голой земле, мы сделали остановку, решив исследовать местность.
Варминг сидел на санках. Он то и дело подносил руки к глазам, прикрывал, тер их и беспокойно вертелся на месте. Сора первым понял, что случилась беда. Он указал мне на нашего спутника и тихо шепнул:
«Солнце».
Я знал, что это значит. Увы, мы не ошиблись. Действие полярного солнца слишком быстро сказалось на глазах Варминга. Варминг идти не мог. Он понимал, что ему угрожает на время лишиться зрения, если он сейчас не вернется. И мы были принуждены оставить нашего товарища на камнях Кап-Платена.
Сора подошел к нему, положил на плечо его руки и твердо сказал:
«Варминг! Ван-Донген и я должны вас покинуть. Нам грустно, что мы не можем помочь вам добраться до Беверлизунда. Вы сильный человек, Варминг, и мы убеждены, что вы дойдете по льду до места стоянки «Браганцы». На всякий случай мы оставляем вам продовольствие и спальный мешок».
Мы оставили ему часть общих запасов – консервы, банку сухого спирта и сухари, – пожали друг другу руки и, взволнованные, ушли. Датчанин остался один среди голых выступов Кап-Платена, красноватые отроги которого высоко поднимались над белой пустыней. Нас не покидала надежда на то, что Варминг сумеет вернуться к «Браганце», от которой он находился не больше чем в тридцати часах хорошего хода на лыжах. Действительно, двенадцать часов Варминг отдыхал на Кап-Платене. Затем он почувствовал себя лучше и по льду добрался до Кап-Норда, за которым в проливе Беверлизунд стояла «Браганца».
Мы с капитаном Сора продолжали свой путь во льдах.
Каждому из нас по нескольку раз пришлось вытаскивать друг друга из ледяных колодцев. Нередко проваливались собаки или санки, и нелегко было капитану Сора и мне спасать наших животных и груз.
Мы шли к северу от Кап-Платена торосистым полем, нестерпимо блестевшим под лучами яркого солнца вечного дня. Перед глазами сверкала страшная белизна торосов. Когда мы пробовали снимать дымчатые очки, нам вспоминался бедняга Варминг.
К северу от Кап-Платена, в торосистом поле, Сора и я влетели в просторную полынью, лишь сверху покрытую тонкой ледяной коркой. На этот раз нас спасли наши собаки. Мы оба успели схватиться за санки, в которые впряжены были девять собак, и собаки нас вытащили из воды.
Через пятнадцать минут мы оба были покрыты тысячами мелких ледяных сосулек, в которые обращалась стекавшая с нас вода.
Сора пожертвовал банкой сухого спирта. Мы развели огонь и растопили наши сосульки.
После небольшой остановки на льду мы шли дальше, исследуя местность вдоль берегов Северо-Восточной Земли, этого безжизненного остатка древнего материка, ныне покрытого тысячелетними ледниками и недоступными горами. Нам удалось исследовать также обледенелый Кап-Вреде, возле которого уже после нас застрял ваш Чухновский. К четвертому июля мы наконец достигли острова Фойн. Острова Шиблер и Брок к этому времени нами были изучены достаточно хорошо, самым тщательным образом. Мы искали на них Мальмгрена и не нашли никого. От Брока по льду, пересекая ледяную пустыню в тумане, мы шли на Фойн.
Сора сказал:
«Лед не внушает доверия, ван-Донген. Вы слышите?»
Вблизи нас раздавался зловещий треск льдин. Льдины трескались, отходя одна от другой. Слишком часто наши лыжи попадали в таявший снег, а собакам приходилось идти в воде, в которой они едва не тонули.
Начиналась весна. Весна за восьмидесятой параллелью северной широты!
Я предложил капитану Сора обсудить положение.
«Капитан, понимаете ли вы, что нам следует спешить с возвращением на «Браганцу» или хотя бы добраться до твердой земли, до берегов Норд-Остланда?»
«Вы хотите возвращаться, ван-Донген?» – Сора посмотрел на меня с упреком.
Нет, возвращаться, когда еще ничего не сделано, нельзя! Между тем три недели странствий во льдах уже отразились на нас. Мы решили рискнуть и продолжать путь в ледяной пустыне. Девять собак устало тащили по льду сани. Сора и я на лыжах Следовали за ними. Сора с беспокойством смотрел на собак, которые явно ослабевали, тем более что нам пришлось ограничивать их в еде. Запасы таяли и не пополнялись. Пять собак не выдержали тяжести перехода. Они издохли в течение двух дней одна за другой.
Мы впервые ели собачье мясо. У нас образовался запас, который мы взвалили на санки, предоставив его везти уцелевшим четырем собакам. Собаки набросились на мясо своих собратьев и с жадностью смотрели на еще нетронутых четыре холодных собачьих трупа, оставленных про запас.
«Здесь начинается работа», – сказал капитан Сора, когда наши сани с поклажей остановились перед черными скалами у берега острова Фойн.
Мы задержались недолго. Сора считал возможным, что Мальмгрен и его товарищи оставили на Фойне знаки, по которым можно будет узнать, куда они направились дальше. Сейчас я не могу себе представить, что на острове может оказаться хоть один камень, который не был бы осмотрен нами со всех сторон.
Сора неплохо использовал шкуры дохлых собак: посыпал их спиртом и устроил отличный костер.
Он поджаривал на огне синеватые куски собачьего мяса, а четыре живые собаки сидели неподалеку с высунутыми языками и жадно смотрели злыми глазами на наши продовольственные запасы. Дым ел глаза, но мы не отходили от него, потому что вместе с дымом поднимался огонь и согревал нас. Поворачивая мясо над языком огня, держа его на палке, изображавшей вертел, Сора, косо взглядывая на собак, говорил:
«Когда людей много и они вместе, тогда человеческая мораль сильнее безусловных законов природы. Но когда один, два, три, когда горсточка остается с глазу на глаз с силами, действие которых мы называем природой, тогда условная человеческая мораль может стоить немногого».
Я был поражен удивительной философией своего спутника:
«Не может быть, чтобы вы так думали, Сора! Значит, вы хотите сказать, что человек, оторванный от обычной человеческой жизни, от общества, становится зверем?»
Сора кивнул головой:
«Я хочу сказать, что так может быть. Нигде это не естественно так, как в Арктике. Перед действием ее сил не раз слабела сила человеческой морали».
Сора уже поджарил большой кусок мяса и, отнимая его от огня, протянул мне: «Я надеюсь, что нам с вами, ван-Донген, не угрожает опасность уступить действию сил Арктики. Уступают слишком слабые люди. Вы и я довольно сильны. Поэтому оставим наш разговор и займемся жарким, которое сегодня поджарилось лучше, чем когда-либо. Как вы находите?»
Покончив с жарким, мы улеглись спать в теплых спальных мешках, которыми снабдили нас на «Браганце». Наутро, признав, что Фойн нами обследован достаточно хорошо, мы решили его покинуть. На берегу, на огромных валунах, мы положили наши мешки. Возле них оставили сани. Собаки ослабели настолько, что брать их с собой не имело смысла.
Вдвоем с капитаном Сора на лыжах мы пошли к северу от острова Фойна. Сора и я настолько приучены к подобного рода переходам, что, несмотря на лишения, легко и бодро шли в ледяной пустыне. Остров все время оставался к югу от нас, и мы видели его темный, высокий горб.
Мы шли не разговаривая. Всякий разговор замедляет шаг, а нам нужно было спешить. Уже значительно позднее мы признались друг другу, что тогда, на льду к северу от острова Фойна, каждый из нас с беспокойством посматривал на другого: выдержит ли он? Мы выдержали оба и остались довольны друг другом.
Проведя весь день в движении, мы очень устали. Сора оглянулся, ощупал свои, а затем и мои карманы, в которых лежали куски полусырого собачьего мяса, плитка шоколада, немного сухого спирта, и покачал головой.
«Мы идем дальше», – сказал он.
Я запротестовал:
«Но это совсем невозможно! Сора, я хочу спать, спать, спать! – Я почти рассердился на моего спутника. – И вы должны спать, спать, спать! Иначе мы никогда не дойдем. Иначе мы потеряем последние силы в этой пустыне!»
Мой спутник был рассудительней меня. Он отвечал спокойно:
«Мы не ляжем спать, ван-Донген. Не кричите, иначе вы ослабеете. Вы знаете, какова судьба слабых в полярных льдах. Мы оставили наши мешки на острове. Если мы ляжем на льду, кто-нибудь из нас проснется с отмороженной конечностью. А что тогда будет делать другой? Он либо покинет больного, либо останется погибать вместе с ним. Можете ли вы быть уверены в том, что где-нибудь совсем близко от нас, за одним из этих торосов, не лежит умирающий Финн Мальмгрен? Мы должны идти и искать до тех пор, пока это будет возможно».
Тогда я протянул прекрасному человеку, мужественному капитану Сора руку и, признавая свою вину, сказал:
«Вы больше никогда не услышите от меня жалобы, капитан».
И снова мы двинулись в путь по льду. Вокруг нас царила все та же страшная тишина льдов, поднимались торосы, которые мы то и дело принимали за фигуры людей. Я чувствовал, как силы меня покидают, хотя ни за что никогда не сказал бы об этом капитану Сора. Мы боялись смотреть один на другого и двигались как во сне. И вот наступил момент, когда я увидел, как мой спутник, капитан Сора, вдруг начал отдаляться от меня, как-то неуверенно поднимал лыжи, привязанные к ногам. Прежде чем я успел что-нибудь сделать, Сора крикнул:
«Стоп!»
Между ним и мною по льду прошла зловещая трещина.
Началась передвижка льдов. Полярная весна в середине июля вступила в свои права. Нам угрожало остаться на какой-нибудь плавучей льдине среди пустынного океана.
И мы повернули! Почти двадцать часов продолжался наш путь на Фойн. Под ногами у нас расходились льдины, образовывались полыньи, громоздились торосы. Мы не смели остановиться ни на минуту, хотя бы для того, чтобы захватить с поверхности льдины горсточку мерзлой пресной воды.
Через двадцать часов я почувствовал под своими ногами твердую почву. Перед глазами поднимались прибрежные скалы Фойна. Мы доползли до берега и упали на обледенелые камни и лежали там, я не знаю и не помню сколько часов. Я пришел в себя и открыл глаза лишь тогда, когда почувствовал прикосновение чего-то теплого к моей щеке. Открыв глаза, я увидел над собой грязную шерсть зверя. Большое живое существо теплым языком облизывало мое лицо.
Я вскочил с криком:
«Сора, медведь!»
Сора смеялся. Меня лизала одна из собак, оставленных нами на острове. Все четыре собаки остались живы. Две из них без сил недвижно лежали возле саней, с высунутыми языками, тяжело дыша. Две другие еле передвигались. Сора сидел рядом со мной. Он весь зарос густой бородой и уже успел загореть под лучами полярного солнца.
Он дотронулся до моего плеча рукой и тихо сказал:
«Ван-Донген, вы должны быть готовы к тому, что мы больше не увидим земли. Я не хотел бы, чтобы последние часы, дни нашего существования были омрачены отчаянием или страхом. Боитесь вы умереть?»
Я понял своего спутника. Вокруг острова медленно передвигались льдины, наползая одна на другую, одна другой кроша ребра, сияя при этом всеми красками, которыми так богата прекрасная Арктика. Но это сияние красок, эта величественная картина передвижки льдов в океане для нас означали потерю надежды.
«Человек не должен бояться смерти, – ответил я спутнику. – Уметь встретить ее спокойно – это такое же искусство, как уметь достойно прожить целую жизнь».
Недостойно бояться смерти, но и недостойно ускорять ее наступление.
«Мы будем жить, пока это будет возможно», – решил Сора, тем самым предрешая судьбу оставшихся четырех собак.
Я молча пожал руку своему товарищу.
Мы перетащили на вершину острова спальные мешки, сани и туда же перевели собак.
Наступило двенадцатое июля. Сора и я спали в наших спальных мешках. В живых остались две собаки. Третью мы уже доедали. Тушка четвертой лежала про запас. Мы спали долго. Солнце было на юге, приближался полярный полдень. Сора разбудил меня. Он кричал не своим голосом:
«Сирена! Сирена!»
В тумане мы не видели ничего. Но из густой молочной пелены к нам доносился явственный звук сирены. Прошел час. К нашему счастью, начал медленно рассеиваться туман. Когда он рассеялся, мы увидели на траверсе острова во льдах корабль с двумя желтыми трубами. Сора вскочил, схватил лыжу и принялся размахивать ею.
Увы, корабль шел мимо, как будто не замечая нас. Только много позднее мы узнали, что нам подавали сигналы, которых мы тогда не сумели заметить.
Корабль двигался, побеждая льды. Он наступал на них, являя собой зрелище, от которого захватывало дух. Это было самое величественное из всего, что можно себе представить. Сора без устали размахивал лыжей. Я поднял кусок одеяла и принялся поднимать и опускать его, силясь привлечь внимание корабля.
Часа через два корабль скрылся из нашего поля зрения. Он исчез, а мы с капитаном Сора остались на вершине острова Фойна. Мы были убеждены, что никогда, никогда не увидим земли. Мы не знали, что корабль сообщил на Шпицберген о людях на Фойне. Мы узнали об этом через несколько часов в тот же день, когда неожиданно для нас над островом стали кружить два самолета на поплавках. Они опустились на просторную полынью у подножия острова с большим риском для жизни летчиков. Сора и я сбежали с вершины вниз, по плавучим льдам добрались до самолетов, летчики помогли нам взобраться – и через несколько минут мы уже видели под собой сияние синих глетчеров Северо-Восточной Земли, острые пики вершин, пустыню и несколько позже очутились в Кингсбее, на борту «Читта ди Милано».
Ван-Донген помолчал минуту, потом улыбнулся и весело сказал:
– Спасибо вашему «Красину». Это ваш корабль мы видели с капитаном Сора с вершины острова Фойна в день, который мы считали одним из последних дней нашей жизни.
Голландец закончил свою историю, вытащил из кармана еще кусок шоколада и принялся его грызть.
– А собаки, ван-Донген?
– Собаки? – спросил ван-Донген. – Они остались на острове. Они смотрели удивленными глазами на самолеты, ожидавшие нас. Я думаю, что и сейчас они живы. В Кингсбее я задал вопрос капитану Сора. Я напомнил ему наш разговор о собаках, о людях, об условной человеческой морали и о действии сил природы. Сора был грустен, когда я спрашивал об этих вещах. Он уже знал о судьбе Мальмгрена. «Мне жаль, что я высказал мысли, в справедливости которых сейчас более чем когда-либо хотел бы разубедиться».
В кают-компанию вошел буфетчик Миша с подносом, уставленным чашками и тарелками с бутербродами. Мы пригласили ван-Донгена к столу…
День продолжается
Но вернемся к дню 12 июля.
День этот был так наполнен удивительными событиями, что казался нам нескончаемым.
Он не мог кончиться раньше, чем спасение пришло к людям на льдине Вильери.
«Красин» шел дальше. Льды то наступали на его стальные бока, то расступались, редели, становились слабыми, уступали место большим пространствам чистой воды. У бортов чернела вода. По ней плыли синие и зеленые плиты. Океан был неотличим от неба. Льдины были похожи на большие твердые облака, а облака большими льдинами плыли в вышине, образуя между собой разводья, каналы и полыньи. И, когда у бортов открывалось большое пространство черной воды, тогда в вышине на небе возникала голубизна, рождалась огромная полынья, окруженная торосами облаков.
Льды и облака становились реже. Они плыли отдельными айсбергами вверху и внизу. И между ними двигался «Красин». Легкий туман закрывал желтое солнце. Солнце блестело сквозь туман бледно, расплывчато.
Обещания Чухновского сбывались: чем ближе к Лей-Смиту, тем слабее становился лед.
Был вечер. Солнце в легком тумане шло от середины неба к северу, спускалось к горизонту. К юго-востоку от корабля уже виднелся Лей-Смит, темно-коричневый, длинный, весь в сизом тумане. Мы приближались к месту, где должен был быть лагерь группы Вильери. Но мы не видели никого.
К вечеру 12 июля на корабле спокойно ждали людей, которые должны были показаться на льдине среди открытого океана. Сказывалась усталость. Волнение, которое утром охватывало весь корабль, исчезло. Люди ходили по палубе, спускались в каюты, на лестницах и в коридорах встречались друг с другом и спрашивали, как будто речь шла о самом обыкновенном, о таком, что случается каждый день повсюду, везде:
– Ну что, не видно еще?
В девятнадцать часов пятнадцать минут в радиорубке вспыхнула голубая искра. Радист с надетым на уши радиоприемником сжал пальцами заранее приготовленный желтый карандаш.
«Читта ди Милано» сообщил, что люди группы Вильери увидели «Красина» в ледяной пустыне на юго-восток от себя.
Нас видели к юго-востоку. Значит, «Красин» уклонялся в сторону от места лагеря группы. Теперь «Красин» должен поворачивать на северо-запад, идти в сторону от Лей-Смита. И Эгги вел «Красина» в сторону от Лей-Смита, на северо-запад, в легком тумане вечера 12 июля.
Эгги был бледен. Любой лист белой бумаги сказал бы столько же, сколько могла сказать о глубинах, над которыми двигался «Красин», лучшая карта.
Командир говорил:
– Здесь может быть риф, может быть бездонная глубина, может быть мель, может быть все что угодно. Я не знаю мест, в которых веду корабль. Никто в мире не знает мест, в которых движется «Красин». Осадка – двадцать восемь футов!
Эгги вел ледокол на северо-запад, туда, где ждали люди на льдине.
«Спасите наши души!»
Во вторую половину необыкновенного дня 12 июля 1928 года мысли всех ста тридцати шести человек красинской экспедиции были обращены к еще невидимой, но уже недалекой льдине группы Вильери.
Вот уже на протяжении многих недель вся мировая печать изо дня в день печатала самые фантастические догадки о том, что происходит на этой льдине. Рассказы Лундборга, побывавшего на ней очень недолго, были слишком неполны, отрывочны и только подогревали всеобщий интерес к жизни и состоянию арктических робинзонов.
С каждой минутой мы приближались к льдине.
Что мы застанем на ней? Что откроется нашим глазам? Что бы ни застали, что бы ни увидели своими глазами, – обо всех сорока девяти днях жизни людей на льдине мы можем узнать только со слов спасенных. Разумеется, каждый из них впоследствии рассказал нам то или другое из истории этих сорока девяти дней в океане, однако рассказ чешского ученого доктора Франца Бегоунека наиболее объективен из этих рассказов.
И вот как представилась нам жизнь лагеря Нобиле, рассказанная доктором Бегоунеком вскоре после спасения.
Льдина лагеря аэронавтов «Италии» плавает в океане почти под восемьдесят первой параллелью северной широты. Километрах в ста от этой льдины к югу или юго-востоку вдается в обледенелый океан северовосточный угол Норд-Остланда, самого большого из островов Шпицбергена. Угол этот носит название Лей-Смита. В 1928 году на картах он еще отмечался пунктиром, так же как и рядом чернеющий островок Грэт. Пунктир означал, что точные очертания Лей-Смита и острова Грэта неизвестны. Пространство вокруг них было мало исследовано.
Льдина лагеря дрейфует, окруженная со всех сторон другими большими и малыми льдинами. В ширящихся разводьях холодно зеленеет вода Северного Ледовитого океана. Тут и там темнеют круглые полыньи. У краев их иногда греются под холодными лучами желтого полярного солнца блестящие медлительные тюлени. Это они, плавая подо льдом, прогревают своим дыханием дырки – лунки во льду, чтобы дышать через них, оставаясь под ледяным покровом.
Льдина, на которой уже около тридцати дней живут шесть затерянных в Арктике человек, продолговата, неправильной формы. Длина ее – метров около трехсот, а ширина – едва ли больше двухсот. Края льдины окружены высокой стеной торосов. Посреди этого маленького ледяного поля – брезентовая походная палатка. Вокруг палатки на снегу – банки консервов, жестянки, флажки. С северной стороны палатки в десятке метров – вбитая в лед мачта с натянутой на нее антенной. Темнолицый маленький человек, обросший бородой, стоит на коленях и держит ручку радиопередатчика.
Другой человек – за спиной радиста. Он толст и огромен, с розовым лицом, поросшим светлой бородкой. На нем коротенькие, из очень плотной, непромокаемой ткани штаны, толстые, вымазанные в машинном масле обмотки, грязная куртка с меховым воротником, мохнатая шапка на голове. Он ждет, пока опустившийся на колени радист передаст в эфир очередной призыв спасти души обитателей льдины – «SOS»!
