Текст книги "«Красин» во льдах"
Автор книги: Эмилий Миндлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
В радиорубке сидели Самойлович и Орас.
Где самолет? Через семнадцать минут после старта «ЮГ-1», в шестнадцать часов сорок две минуты, радист судорожно схватил карандаш и, переводя язык точек-тире на обыкновенный человеческий, записывал на бумаге:
«Подходим к острову Карла… Подходим к острову Карла…»
Потом он взялся за рычажок передатчика, и на антенне, протянутой над спардеком, запрыгала голубая искра.
Ти-ти ти ти-ти тии ти тии ти-ти ти…
– Слышу… Хорошо слышу. Счастливого пути!
Семнадцать часов пятнадцать минут. «ЮГ-1» пролетел у острова Эсмарка… «ЮГ-1» повернул к югу… Под ним сверкающая синева ледников.
Семнадцать часов пятьдесят минут.
«Лагеря не нашли… Лагеря не нашли…»
И опять безмолвен эфир.
Орас смотрел на Самойловича, и оба переводили свои взоры на слушавшего безмолвие Арктики радиста Юдихина.
Где-то в тумане, над синими глетчерами, над каменными островами, среди вековечных льдов, летел черный «ЮГ-1». Тех, кого летел спасать самолет, было, как и летевших, пять.
Но пять летевших на самолете не видели пятерых на льдине внизу.
Ти-ти тии ти-ти тии…
Самойлович, в кожаной куртке, в барашковой серой шапке, в очках, смотрел через плечо радиста. Карандаш побежал по тонкой бумаге бланка. Радист вывел:
«Мальмгрена… Группу Мальмгрена видели…»
И ничего. Все молчало. Орас и Самойлович смотрели друг на друга, на радиста, на слова, написанные на бумаге.
Мальмгрена!
Было восемнадцать часов сорок пять минут.
Люди вслушивались: не гудит ли в тумане мотор? Все уже знали: Чухновский не видит «Красина».
Где Чухновский? Доктор, глубоко засунув руки в карманы полушубка, кусая губы, шагал на носу ледокола, по сто раз повторяя:
– Погано, погано!
В звенящей тишине, боясь разговаривать между собой, заполнили верхний мостик люди команды, вглядываясь в туман. Хмурый Федотов, единственный из авиагруппы оставшийся с нами, осиротелый, недоуменно озираясь вокруг, спрашивал всех:
– Нет, что ж это? Что ж это?
Никто не смел войти в радиорубку. Никто не мог узнать, что там происходит. Но к желтому карандашу, стиснутому пальцами радиста Юдихина, мысленно были обращены взоры каждого из людей. Что пишет сейчас карандаш?
В кают-компанию сообщалось:
– Радио работает! Всё в порядке!
Или:
– Радио безмолвствует. Дело скверно.
Почти в двадцать часов Юдихин принял сообщение:
«Не можем подойти к «Красину» из-за тумана. Видели группу Мальмгрена. Ищем посадку в районе Семи Островов…»
На льду разожгли костер, подливая в огонь смолу. Но черный дымовой столб, вместо того чтобы подняться кверху, в тумане как бы повалился набок, стлался почти параллельно льдине. Так же бесполезен был дым труб. Не помогали ракеты.
Прожектор в белом тумане вечного дня казался лишь слабенькой свечкой, неспособной указать путь самолету Чухновского.
Почти полностью истекли шесть часов. Чухновский не видел нас. Туман мешал ему определить местона хождение «Красина». Он сообщал о намерении снизиться в районе Семи Островов.
Радиостанция «Красина» искала самолет.
В двенадцать часов шестнадцать минут, за несколько минут до того, как на самолете должна была кончиться последняя капля бензина, Чухновский спрашивал откуда-то из пространства:
– Какая видимость у вас? Видимость?
Самойлович диктовал радисту ответ:
– «Видимость плохая… На льду развели костер…»
Десять минут радист ждал ответа. Самолет безмолвствовал. Радист спрашивал самолет:
– Поняли?
Самолет молчал.
У Самойловича дрогнул голос. Он нетвердо продиктовал:
– «Отвечайте, где вы?»
И снова никакого ответа. Орас расстегнул кожаную куртку, подошел к иллюминатору и раскрыл его.
Через круглую дыру иллюминатора молочной жижей вливался туман, сырость, дыхание ледяной пустыни.
Самойлович говорил радисту:
– Спросите, спросите их, почему не отвечают!
Радист отбрасывал карандаш и накладывал руку на рычаг передатчика.
Ти тиии ти-ти тиии…
Прошло еще полчаса.
Орас поднял с клеенчатого узенького дивана книгу о Робинзоне Крузо, раскрыл ее вверх ногами и положил обратно. Книга осталась лежать раскрытой.
Чухновский уже не мог быть в воздухе. Он либо разбился, либо опустился на лед. Последние запасы бензина должны были кончиться. Но почему бездействует радио «ЮГ-1»? Только гибель людей могла быть причиной молчания радиостанции самолета.
В рубке радиста в тишине сидели Самойлович и Орас. Радист слушал молчание Арктики.
Осиротелый Федотов бродил по палубе, вглядываясь в крутой туман. Страшнейшая тишина охватила корабль. В кают-компании она прерывалась только всхлипами старой Ксении, плакавшей о погибшем Чухновском…
Близилось утро. В тот час в ледяном заливе Рипсбее, к юго-западу от мыса Кап-Вреде, покрытого потоками голубых ледников, заблудившись в тумане и поломав шасси, опустился «Юнкерс» с Чухновским. Юноша Страубе первым выскочил из самолета и огляделся вокруг. Он вытащил из кармана двадцать червонцев и, протянув их к Кап-Вреде, воскликнул:
– Мы обеспечены!
И, пока Джонни Страубе острил, собираясь тратить двадцать червонцев на голой земле Норд-Остланда, летнаб Алексеев выстукивал точки-тире, зовя в ледяном пространстве станцию «Красина». Но на «Красине» не слышали зова летнаба.
* * *
Под утро радист метнул глазами в сторону Самойловича:
– Вылез!
Карандаш его записывал. Через пять или шесть минут Орас и Самойлович читали:
«Почему не отвечаете? Почему не отвечаете? Зову второй раз! Отвечайте!»
Самойлович рванулся к Юдихину:
– Спрашивайте, где они, что с ними случилось! Скорее!
А еще через полчаса в кают-компании Орас читал нам донесение с самолета:
– «Начальнику экспедиции. Карта номер триста три. Мальмгрен обнаружен на широте 80°42′ долгота 25°45′ на небольшом остроконечном торосе между весьма разреженным льдом. Двое стояли с флагами, третий лежал навзничь. Сделали над ними пять кругов. Совершенно чистая вода ограничена 80°40′, тридцатым меридианом, берегом Норд-Остланда и линией острова Репса на ост-норд-ост по указанной широте… Поэтому группу Вильери обнаружить не могли…»
Орас на минуту прервал чтение донесения.
– Здесь путаница какая-то, – сказал он, – возможно, что пропуск.
И он продолжал:
– «…с «Красина»… Виден был только Вреде… Выбора посадки не было. Сели на торосистое поле, в миле от берега, на который ходили. Сели на зюйд-зюйд-вест в миле от Кап-Вреде или Кап-Платена: туман мешает точно определиться. В конце пробега снесло шасси. Сломано два винта. Все здоровы. Запасы продовольствия на две недели. Считаю необходимым «Красину» срочно идти спасать Мальмгрена. Чухновский».
Наступило утро 11-го числа. Березкин, вывешивая очередную метеорологическую сводку, сказал:
– Туман разойдется. Будет солнце.
Капитан Эгги отдал приказ:
– Готовить машины!
Орас, встретив меня в каюте Пономарева, протянул разлинованный лист бумаги. На нем – написанное карандашом какое-то заявление за пятью подписями.
– Возьмите, – сказал он. – И сохраните в вашем архиве. Когда-нибудь это пригодится для вашей книги.
Вот какого рода было это необычное заявление:
«Начальнику экспедиции
Заявление
Узнав неофициально, что с нашим самолетом случилась небольшая авария и что он нуждается в помощи, мы предлагаем отправиться пешком на помощь без замедления.
11 июля 1928 г.
Кочегары: Феоктистов, Байбаков, Тойкин, Кнокин, Горский».
Мужественные кочегары, однако, не получили разрешения начальника экспедиции.
Разве это не грозило бы тем, что «Красину» пришлось бы разыскивать еще одну группу людей, без вести пропавших в арктических льдах!
К этому времени уже был получен отказ Чухновского от немедленной помощи. Чухновский настаивал на том, чтобы сначала спасли потерпевших аварию воздухоплавателей дирижабля «Италия» и только потом оказали помощь ему и его товарищам.
Отказ Чухновского принять помощь «Красина» до спасения итальянцев вызвал в те дни восхищение всего мира.
И вот дан приказ готовить машины… «Красин», уже лишившийся лопасти одного винта, с поврежденным винтом, вздрогнул и надвинулся на ледяное поле. Вокруг был бело-голубой твердый ледяной океан. У бортов с глухим шумом переворачивались глыбы зеленоватой тверди…
«Помогите нам пищей»
Туман разжижался. Карминное солнце над горизонтом уходило от юга. В полночь оно будет на севере.
Его холодные желтые лучи полезут в каюту через круглые глазницы иллюминаторов, и тогда выползет на корму и солнечной ночью затоскует радист Юдихин: «Ночка темная, да ноченька темная…»
Когда мы всматривались в синюю даль, когда отсчитывали метр за метром отмеренный кусочек пространства, отделявший нас от группы Мальмгрена, «Красин» боком шевельнул большую шаткую льдину. Она медленно повернулась, как вертящаяся сцена театра, и мы увидели на ней семейство медведей. Высокий торос посреди льдины до этого скрывал их от нас.
Медведица сидела спиной к ледоколу и, не меняя позы, лишь обратила в нашу сторону длинную морду. Двое маленьких медвежат били друг друга лапами. Глава семейства – огромный старый медведь зевал. Широким языком он обтирал вымазанную морду. Медведь ел тюленя.
Едва раздался первый выстрел с палубы корабля, белый медведь бросил семью. Перепрыгивая через бирюзовые полыньи, он исчез за торосами.
Медведицу ранили. Она вскочила на лапы и, вместо того чтобы бежать, уставилась красными глазами на ледокол. Медвежата продолжали избивать друг друга. Им было все нипочем, они не понимали, что происходит.
По соседству с торосом зеленела вода полыньи. Медведица повалилась в воду, уходя от бесславной смерти.
– Ушла! – в отчаянии кричал кочегар Филиппов, срывая с головы меховую шапку.
– Обратно ползет!
Соленая вода океана разъедала рану медведицы. Истекая кровью, зверь выполз из полыньи.
Медвежата отбежали от раненой матери. Она проползла на передних лапах, потом перевернулась на спину и замерла. Человек десять спустились на лед. Медвежата удрали. Убитого зверя на огромном брезенте подняли на борт корабля.
Ледокол шел дальше по пути, указанному Чухновским.
Продираясь во льдах, наползая на них, откатываясь бессильно назад и опять наступая, «Красин» шел, движимый надеждой на чистую воду.
Льды становились легче. Их проще брал «Красин». Моментами он без труда и с первого раза подминал их под себя и расталкивал, образуя перед собой разводья и позади, за кормой, – крошево мелкого битого льда, кипевшего в черной воде океана.
Так кончился день и вечер, и наступила полночь, солнечная, как день.
Кочегар Филиппов вышел на палубу и, всмотревшись с левого борта в даль, увидел на льду человека. Человек, размахивая руками, то опускался, то вытягивался, как мачта.
– Люди! Живые люди!
С марса, с бочки, подвешенной птичьим гнездом на мачте, кричал наблюдатель:
– Люди!
Он видел их с правого борта. Их видели с разных сторон в одну и ту же минуту десятки людей.
Они возникали, словно призраки в ледяной пустыне, то здесь, то там. То они размахивали руками, то навзничь лежали на высоких торосах, то бежали, ныряя в снегу, нам навстречу, то, словно не видя нас, медленно шли стороной по льдинам в белой пугающей тишине.
Тени бродили по океану…
Тросы и мачты были облеплены галлюцинирующими людьми. У всех лихорадочно горели глаза, и губы казались сухими. Схватывая друг друга за руки, поминутно кричали:
– Смотрите! Движется точка! Там человек на льдине! Мальмгрен!
Все ошибались… Не было никого.
Снова начался день, не отличимый от ночи, – 12 июля.
Вахтенный штурман Брейнкопф, самый крупный человек на судне, самый широкий и самый добрый, отнимая от глаз бинокль, стоя на верхнем мостике, громко сказал:
– На этот раз люди!
Ему поверили, ибо он был спокоен. На «Красине» стало тихо.
В пять утра в ледяном океане на остроконечном торосе, среди шатких плавучих льдов, голубых, синих, зеленых, были наконец найдены люди, которых вычеркнули из списка живых.
Вышки торосов, похожие иногда на занесенные снегом елки, иногда на белые могильные плиты, лепились на небольших разрыхленных льдинах. Между льдинами рождались каналы чистой воды, разводья, голубели чуть подернутые морозной коркой проталины. Лед был нетвердый. Становилось похоже, что «Красин» врезался в необыкновенную кучу слегка мокроватого сахарного песку. Сахар облеплял красинские борта и отваливался от них лепешками.
Две руки поднимались из-за тороса, исчезали и опять поднимались. Потом стала видна голова, маленькая голова человека, еще без глаз, без носа, кружок, который темнел у того места, от которого начинались руки. В блеске желтого солнца рождалась человеческая фигура. Что-то неясное, но живое шевелилось возле нее.
В семь утра корабль остановился на 80°39′ северной широты и 26°7′ восточной долготы.
«Красин», нарушив спокойствие дрейфующих льдов, заставил их лезть друг на друга, двигаться и качаться.
И потому в отчаянии кричал человек на вершине льдины, размахивая руками:
– Стоп! Стоп!
И в то же время:
– «Красин»! О! «Красин»! Виват!
На лице его были ужас и счастье. Возникший в ледяной пустыне «Красин» казался человеку чудесным видением. Он не верил своим глазам. Руки его неестественно вертелись над головой…
В этот момент льдина, подталкиваемая другими льдинами, закачалась, и человек, жаждавший возвращения в жизнь, закричал. Его испугало, что ледокол может перевернуть льдину.
Он стоял с поднятыми руками и в каждой держал по флажку. Флажки были сделаны из драных кусков брезента, на металлических изогнутых и измятых трубочках вместо палок.
Фигура человека казалась пухлой от множества одеял, охватывавших его. Темное, грязное лицо скрывалось в бороде. Глаза горели счастьем, ужасом и восторгом.
У ног капитана Дзаппи из глубокой траншеи, как из ванны, выдолбленной в снегу, поднималась и медленно поворачивалась страшная, как в сказке, голова Мариано…
С мертвенной синевой на верхней губе и черными щеками он лежал полуодетый в ледяной могиле, поднимая и опуская бессильную руку. Сквозь продранную одежду белела отмороженная кожа колен, а ноги в промокших дырявых, когда-то толстых носках были приподняты кверху.
Опускаясь, рука Мариано касалась жестяной банки.
Жестянки были последним, что оставалось здесь от человеческой цивилизации. Тот, кто стоял с поднятыми руками, был Дзаппи. Тот, кто лежал, звался Мариано.
Дзаппи мудрил над системой банок с веревками, изготовляя силки для чаек. Ни тот, ни другой не могли припомнить, когда в последний раз удалось заманить в нехитрые сети чайку. Чайки и большие полярные птицы глупыши старательно облетали льдину.
Два человека жили на льдине. Льдину носило по океану среди тысяч других, таких же маленьких и больших, которые в расселинах излучали светившуюся голубизну. Люди на льдине видели над собой большое небо и желтое солнце, которое скрывалось только тогда, когда над пустыней поднимался туман. Тогда Мариано видел лишь темный силуэт своего спутника Дзаппи, а Дзаппи с трудом различал возле себя дымчатый силуэт Мариано.
Дзаппи лежал на мокром куске одеяла, закрыв глаза и стараясь уснуть. Он мысленно говорил себе: «Если я не могу поддерживать свое существование едой, я должен поддерживать его сном. Сон укрепит меня. Я должен жить! Я хочу жить!»
Он словно прислушивался к самому себе, изучая себя. С тревогой следил за собой: не угрожает ли ему стать таким, каким стал Мариано?
Над головой крикнула чайка – и пролетела.
Дзаппи вскочил:
– Проклятая! Даже не опустилась!
Он насторожился. Что это: облако или… Но нет, облака не бывают такими. Самолет шел в тумане, который надвигался синей стеной с юга и с запада. Самолет вынырнул из тумана – туман словно гнался за ним, настигая его, окутывая, и опять отставал.
Дзаппи вскочил на вершину тороса.
– Самолет! Мариано, вставай! Самолет летит к нам! Двигайся, Мариано! Двигайся, чтоб с самолета заметили нас!
Дзаппи приплясывал, бегал на месте, быстро садился, вставал и не переставая кричал Мариано:
– Двигайся, чтоб они заметили нас! Размахивай руками, двигайся, Мариано! Вот тебе флажок, маши им, маши, Мариано!
Он бросил флажок лежавшему у его ног товарищу. Мариано напряг последние силы, попытался приподняться и шевельнуть рукой.
– Я, Дзаппи, не верю. Это не самолет. Я скоро умру. Ты доберешься до земли и останешься жив. Но это не самолет. Я не верю!
Он не верил и тогда, когда увидел над собой летевший самолет Чухновского.
Три винта резали воздух над льдиной. На нижних плоскостях огромной черной машины краснели две странные, непонятные звезды.
Мариано видел звезды. Он знал, что на белом небе вечного дня не бывает звезд. Мариано решил, что красные звезды – мираж, звезды родились в небе, как знамение смерти.
Он стал молиться.
Дзаппи тоже видел красные звезды. Звезды летели над ним. И он вспомнил прошлое: людей, войны и страны. Он узнал красные звезды.
– Это русский самолет, Мариано! Самолет русских!
Дзаппи кричал и прыгал. Потом он застыл. Руки его опустились.
– Самолет уходит от нас…
– Дзаппи, не было самолета!
– Был! Вот я вижу его еще. Он повернул обратно. Он долетел до нас и возвращается к западу. Он прилетит еще и сбросит нам пищу. Он спасет нас. Я видел красные звезды русских!
Он отступил от Мариано, поднял кусок брезента, который они берегли, и острым куском жестянки принялся резать брезент на узенькие полоски.
– Что ты делаешь, Дзаппи?
– Из кусочков брезента я составлю буквы. Я напишу ими несколько слов на льдине.
– Ты, кажется, сходишь с ума.
– Самолет вернется и прочтет то, что я напишу. Вот увидишь, они сбросят нам пищу.
Он резал брезент на полоски шириною в два пальца. Когда их стало достаточно, из полосок стал делать буквы и выкладывать их на льдине. Чтобы буквы не разметало ветром, чтобы они не разъехались, он прикрепил их комками снега.
Дзаппи написал по-английски:
«Помогите нам пищей!..»
Всё это я передаю здесь со слов самого капитана Дзаппи. Позднее, на борту «Красина», он рассказывал нам о себе, Мальмгрене и Мариано.
Однако почему же чухновцы не сбросили на льдину Дзаппи продукты? Ведь у них на самолете был запас продовольствия!
Пусть на этот вопрос ответят сами чухновцы, когда мы еще встретимся с ними и выслушаем их рассказ о полете.
А в момент, когда самолет, сделав несколько кругов над льдиной, улетел прочь, Дзаппи был убежден в его возвращении. Но, когда самолет не вернулся, он решил, что все кончено. Никто не прочтет слов, написанных узенькими полосками брезента на льдине.
Им не помогут пищей!
Солнце опять поднималось к югу. Был полдень. Потом солнце шло надо льдами и спускалось на север Наступила ночь. Прошло двадцать четыре часа с тех пор, как красные звезды русских проплыли над пустыней. Дзаппи больше не верил в возвращение само лета.
И опять Дзаппи и Мариано слышали, как рождались странные звуки в мертвой пустыне Ледовитого океана. С шумом ломались льдины, шуршали торосы, как будто кто-то рушил их и они валились один на другой.
И вдруг в белом страшном молчании возник пугающий вой.
Кричала сирена.
Дзаппи поднялся и увидел две желтые трубы ледокола. Корабль двигался по ледяной пустыне, руша льдины, подминая их под себя и раздвигая ледяные поля.
… «Красин» застопорил. Льдина с людьми вздрагивала на расстоянии ста или ста пятидесяти метров от носовой части нашего ледокола. В поперечнике льдины было самое большее десять метров. На вершине ее стоял человек с поднятыми руками, пухлый от множества одежд. Другой – в коротких брюках и рваных носках – лежал, задрав ноги на выступ тороса. Опираясь на руки, он тщетно пытался подняться. На льдине валялись два куска голубого мокрого одеяла, два флажка, сделанных из тряпок и металлических трубок. Третий флажок – шелковый, синий. По синему фону белым вышита латинская фраза: «Куда не долетал орел».
Люди «Красина» сгрудились на носу.
– А третий где? Товарищи, третьего нет!
По штормтрапу спускались на лед люди команды. Через каналы, разделявшие льдины, они перебрасывали большие доски и по доскам добрались до Дзаппи и Мариано.
Вахтначальник Брейнкопф был первым, кто задал вопрос:
– Мальмгрен?
Дзаппи покачал головой и назвал свое имя. Затем он рукой указал на лежавшего Мариано и представил его:
– Командор Мариано!
Мертвенное лицо Мариано в первый и единственный раз осветилось улыбкой. Потом он долго лежал в забытьи.
Мальмгрена не было в группе Мальмгрена. Отвечая на вопрос вахтначальника корабля, Дзаппи рукой указал вниз:
– Умер!
Для Мариано притащили носилки. Его положили на них и осторожно понесли по доскам, проложенным над трещинами во льдах.
Красинцы с изумлением рассматривали полуодетого Мариано.
По приказу доктора его унесли в лазарет. В лазарете хлопотал фельдшер Анатолий Иванович Щукин. Выслушивая приказание врача, он повторял:
– Одинус минутус. Момент, моментус!
Дзаппи положил руку на плечо рядом стоявшего человека и зашагал по льду, осторожно перебираясь по доскам над трещинами.
Он ловко взобрался по узкой веревочной лестнице и ступил на борт корабля. Ему жали руки, поздравляли. Он вдруг сделал один шаг вперед, приблизился к кочегару Филиппову и упал перед ним на колени.
– Ну, ну, зачем же? – бормотал смущенно Филиппов.
Он поднял Дзаппи и поддерживал его рукой, как бы боясь, что Дзаппи может упасть.
Дзаппи оглядывал красинцев сверкающими глазами. Он поворачивал то в одну, то в другую сторону лицо, обветренное, почти черное, с грязной всклокоченной бородой. Вдруг он открыл рот и крикнул по-итальянски:
– Кушать!
– Кушать, кушать он хочет! – пояснил Филиппов, без труда поняв смысл итальянского слова.
Дзаппи протянули бисквит, и он с волчьей жадностью проглотил его. Ему дали еще, он проглотил второй и умолял о третьем. Но доктор сказал, что больше нельзя.
Дзаппи стонал.
Он подносил пальцы ко рту, открывал огромный жадный рот, стонал.
Его взяли под руки, уводя вниз. Он на минуту остановился, повернулся лицом к льдине, которую только что оставил, помахал ей рукой и громко сказал:
– Аддио!
И еще раз:
– Аддио!
Потом он повернулся к льдине спиной и глазами дал понять людям, что готов идти с ними.
Со льдины унесли все, что на ней было: флажки, две жестяные банки, полоски брезента, которыми Дзаппи писал просьбу о помощи, голубые куски одеяла и безыменные брюки.
Дзаппи ввели в кают-компанию. Ему пододвинули большое зеленое кресло. Он опустился в кресло и простонал:
– Кушать!
Для него уже готовили кофе.
Он не смотрел на людей, казалось ими не интересовался и повторял все одно и то же:
– Кушать!
Когда Дзаппи раскрывал рот, очень широкий, большой, открывались здоровые зубы, белые и ровные. Он был очень тепло одет – три костюма, белье, фуфайка, на ногах мокасины.
Самойлович подошел к Дзаппи. Он сел рядом и попытался задать вопрос:
– Где Мальмгрен?
– Он умер месяц назад.
Потом, задумавшись на минуту, Дзаппи добавил:
– Это был настоящий человек!
Ему принесли немного кофе с бисквитом. Он проглотил всё, смотрел умоляющими глазами и жаждал еще.
– Вам нельзя, – говорил доктор. – Воздержитесь немного. Скоро вы будете есть нормально.
Дзаппи качал головой и пробовал улыбаться.
– Сколько времени вы не ели? – спрашивал доктор.
– Тринадцать дней… Мы не ели тринадцать дней… тринадцать дней…
Вдруг Дзаппи вскочил и потребовал бумагу, чернила и ручку.
Ему принесли. Он сел за стол и в течение двух минут набросал рапорт для передачи по радио генералу Умберто Нобиле. Он уже знал, что Нобиле находится на «Читта ди Милано».
Самойлович просил его рассказать о судьбе Мальмгрена. Всех нас волновала трагическая гибель этого выдающегося молодого ученого. Кому же не известно, что тридцатилетний швед Финн Мальмгрен был одним из любимых и самых ценимых соратников великого Руала Амундсена! По имени Мальмгрена до сих пор называлась исчезнувшая во льдах группа из трех человек, в которую, кроме шведского ученого, входили и два итальянца – Дзаппи и Мариано.
Дзаппи, кажется, был недоволен, что его расспрашивают о Мальмгрене. Он поджал губы, помолчал, подумал и нехотя начал свой рассказ. Позднее он кое-что рассказал и доктору. Джудичи, которому легче всего было сговориться со своим соотечественником, почти принудил его передать нам подробности гибели Финна Мальмгрена. Вообще Дзаппи оказался очень болтлив, непоседлив, словоохотлив, готов был говорить о чем угодно и с кем угодно, но только не о подробностях своего путешествия по льдам с Мальмгреном и Мариано!
Казалось, он даже немного обижен тем, что весь мир проявляет такой настороженный интерес к обстоятельствам смерти Мальмгрена. Так или иначе, ему пришлось то в одной короткой беседе, то в другой кое-что рассказать. Все эти отрывочные беседы были собраны воедино. И вот что заключали в себе все рассказы Дзаппи.
Тайна смерти Финна Мальмгрена
Прошло несколько дней с момента катастрофы дирижабля «Италия». Девять человек жили на большой льдине вблизи ледяной могилы, которую они соорудили для десятого, выпавшего на лед. Радист Бьяджи наладил работу уцелевшей радиоаппаратуры и ежечасно подавал сигналы «SOS», но никто не отвечал на них. Однажды его радиостанция перехватила сообщение, что экспедицию Нобиле будут искать у северо-западных берегов Норд-Остланда. Мальмгрену пришло в голову, что два-три человека из их группы должны попытаться пешком по льдам достигнуть земли, добраться до населенной части Шпицбергена и указать местопребывание остальных.
– Мы сможем проходить по льду по десять километров в день. За три недели мы достигнем Норд-Остланда.
Тридцатого мая на горизонте в юго-западном направлении Дзаппи заметил землю: льдину отнесло чуть к югу и чуть приблизило к острову Броку.
В этот же день Мальмгрен, Дзаппй и Мариано вышли в поход. Им выдали их долю продовольствия, выпавшего на лед в момент катастрофы «Италии», – по триста граммов в день на человека.
Они шли днем и ночью при свете незаходящего солнца, огибая полыньи, перескакивая с льдины на льдину, отдыхая у подножия высоких торосов. Перед их глазами было далекое облачко – остров Брок. Но путь их лежал дальше острова – к северо-восточной части Шпицбергена. Льды в океане не стоят неподвижно, и Мальмгрен, Дзаппй и Мариано через две недели пути оказались еще дальше от острова Брока, чем в день прощания с группой Нобиле. Силы Мальмгрена таяли с каждым днем: он серьезно пострадал при падении из дирижабля и с трудом волочил левую ногу. Сломанная ключица причиняла ему нестерпимую боль. Триста граммов холодной пищи не могли поддержать его сил.
На четырнадцатый день они подошли к торосам, преградившим путь. Дзаппй и Мариано вскарабкались на торосы и счастливо перепрыгнули через маленькую полынью. Мальмгрен сделал попытку вскарабкаться на торос, сорвался и полетел вниз. Дзаппй и Мариано были слишком слабы, чтобы помочь ему. Мальмгрен снова пополз по снегу, перебрался через торос и свалился на лед.
– Я не могу.
Решили сделать привал и отдохнуть, чтобы дать Мальмгрену возможность набраться сил. Пять-шесть часов они отдыхали на льдине. Дзаппи показалось, что Мальмгрен спит. Крик чайки разбудил Финна Мальмгрена. Он тотчас вскочил на ноги:
– Вперед! Вперед!
Мальмгрен шел спотыкаясь, часто падал, полз на четвереньках. Руки его были в крови, а пальцы на ногах ныли от боли: он отморозил их. На следующем привале Мальмгрен сказал:
– Существует неписаный закон Арктики. Этот закон хранится в сердцах сильных людей и передается от одного другому. Закон этот гласит: слабые должны избавлять от себя сильных, чтобы не быть им помехой.
– Что вы хотите этим сказать? – закричал испуганный Мариано.
– То, что я не могу больше идти с вами, – слабо улыбнулся Мальмгрен. – Вы не можете тащить меня на себе. Что делать! Арктика не дешево дается человеку. Друзья! Человек должен уметь умирать! – Мальмгрен полулежал, опираясь на локоть. Помолчав, он продолжал: – Я требую, чтобы вы оставили меня здесь. От вашего спасения зависит спасение остальных!
Мальмгрен потребовал, чтобы они забрали с собой все продовольствие – и его долю также. Он передал компас, подаренный ему матерью, и просил Дзаппи вернуть этот компас госпоже Мальмгрен.
Мариано плакал и протестовал. Он отказывался покидать больного Мальмгрена. Дзаппи согласился, что иного выхода нет: Финн Мальмгрен прав!
Молодой швед стащил через голову брезентовую рубаху и протянул ее Дзаппи. Потом подумал, снял с ног мокасины и отдал их итальянцам. Он снял с себя все теплое платье, остался почти в одном белье.
По словам Дзаппи, Мальмгрен был очень спокоен. Напоследок он сказал итальянцам:
– Теперь моя последняя просьба к вам. Я не хочу быть заживо съеденным белым медведем. Я опасаюсь, как бы медведь не принял меня за морского зверя. Вы должны вырубить во льду углубление для меня… Да не плачьте же, Мариано! Дзаппи, вы крепче. Рубите во льду углубление, чтобы я смог улечься в нем. У вас есть топорик. Сделайте это. Меня сверху засыплет снегом… О, да не плачьте, Мариано, прошу вас! Меня утешает мысль, что с вашей помощью спасут остальных и я не буду помехой. Не мешкайте, Дзаппи.
Он приказывал. Дзаппи и Мариано со слезами на глазах подчинялись ему. Несколько часов кряду по очереди они рубили топориком ледяную могилу. Мальмгрен следил за ними. Он подавлял их своим спокойствием.
– Дзаппи, я прошу вас справа немного расширить… чтобы ногам не было тесно. Кто его знает, сколько я еще проживу… Вот так, спасибо.
Ползком он добрался до края могилы и, уже опустившись в нее, пожал Дзаппи руку.
– Все хорошо. Прощайте.
Мариано стал на колени и обнял Мальмгрена.
Дзаппи торопил Мариано: чем скорее они уйдут, тем будет легче Мальмгрену.
Мальмгрен помахал им рукой и вытянулся на спине, как бы разминая кости. Дзаппи и Мариано, не оборачиваясь, быстро пошли прочь от могилы. Мариано не выдержал – обернулся. Он увидел, как из могилы высунулась рука Мальмгрена.
– Дзаппи, если он позовет нас, мы вернемся к нему.
Но Мальмгрен не позвал.
Они шли и шли бело-голубой бесконечной пустыней, теряя счет дням и силы.
– Мы шли как во сне, как в страшном сне, – пояснил Дзаппи. – Что я тогда чувствовал, не помню сейчас.
Как-то льдина, на которой они отдыхали, оторвалась от поля и со всех сторон оказалась окруженной водой. В ней было не больше двадцати метров в длину и почти столько же в ширину. Они прожили на этой плавающей льдине дней шесть, все надеясь, что их льдину прибьет к ледяному полю и они сумеют на него перебраться. Но случилось иное: трещина разделила их льдину надвое, пополам. Мариано едва успел прыгнуть на половину Дзаппи. Вдвоем они очутились на крошечной льдине, в десять метров в поперечнике. Они остались на ней, отрезанные широкими каналами…
С этой льдины их подобрал «Красин».
…Дзаппи охотно прервал свой рассказ, как только Ксения вбежала в кают-компанию, докладывая, что ванна готова. Его отвели в лазарет. Доктор был занят Мариано, уже лежавшим на койке.
Фельдшер Анатолий Иванович ввел Дзаппи в ванную комнату и стал его раздевать. Он стащил с его ног тюленьи мокасины, обвязанные веревкой. Веревка намокла. Фельдшер долго не мог ее развязать. Когда веревка была развязана и промокшие мокасины сняты, фельдшер с удивлением обнаружил под ними еще пару сухих мокасин. Под вторыми мокасинами были надеты две пары шерстяных чулок. Потом стал снимать с Дзаппи брезентовую рубашку. Под рубашкой оказалась меховая куртка и вязаная шерстяная рубаха. Дзаппи остался в меховых брюках и теплой рубахе. В ванную вошел Орас. Дзаппи вынул из кармана компас Мальмгрена и, положив его на стул, объяснил, что должен передать этот компас госпоже Мальмгрен в Стокгольме. Потом он извлек из карманов бумажник, двое часов, какие-то мелочи, снял с себя широкие брезентовые брюки, затем брюки из плотного материала на белом меху.
