Текст книги "«Красин» во льдах"
Автор книги: Эмилий Миндлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Чечиони сказал:
– Лучше лететь вам первому. По крайней мере, вы лучше других сможете позаботиться о наших семьях.
Спутники уговорили Нобиле: его место, как главы экспедиции, сейчас на борту «Читта ди Милано»! Только там он сможет управлять действиями по оказанию помощи!
Нобиле улетел, и начальником лагеря стал офицер Вильери.
Вот несколько строк из заключительной части объяснений Умберто Нобиле. Их невозможно читать без волнения.
«… Я не подозревал тех обвинений, которые посыплются на меня. В эти печальные дни я ясно видел только часть правды. Позже, когда я мог прочитать первые заграничные газеты, меня охватила большая горечь.
Для чего, в самом деле, я принял участие в полете на Северный полюс? К чему надо было порывать со светом, с собственной семьей, к чему нужно было уезжать для какого-то полета с настроением, которое допускало большую вероятность не возвратиться обратно?.. Зачем нужно было стоять лицом к лицу с опасностями, зачем, наконец, нужно в течение 431 часа нести ответственность и тяжелый труд командования при исследовании тайн этих страшных ледяных пустынь? Зачем нужно было видеть падение дирижабля – собственного детища, а с ним пережить гибель всех своих надежд, поставить крест на всем прошлом и будущем, скрывая при этом от окружающих свои страдания? Для чего нужно было находить силу улыбаться, ободрять товарищей в моменты, когда, казалось, грозила смерть, в те трудные моменты, в коих невозможно обманываться, когда человек обнажен и когда все, что есть в глубине души, поднимается и маски спадают? Какая была цель тридцать нескончаемых дней держать в напряженном состоянии товарищей и улыбаться, когда они были в отчаянии, уговаривать их уйти, оставив меня среди пустыни во власти льдов, одного с моим раненым товарищем? Какая цель была посвятить всю энергию своего ума товарищам? К чему было все это, когда теперь, придравшись к случаю с Лундборгом, каждый бравший меня на прицел в удобный момент для удара, осмеливался бросать мне позорное обвинение!..»
Умберто Нобиле провел на льдине тридцать суток. Остальные пять человек – сорок девять.
Их было пятеро, уверовавших в спасение только за два дня до того, как оно совершилось. Приближение «Красина» вселило в них уверенность.
Уверовав, они разыскали в своем хозяйстве на льду кусок белой бумаги, расчертили его на клетки, создали некоторое подобие шахмат и… стали играть.
Лучше других играл инженер и философ Трояни. Вовсе отказывался играть Чечиони. Он только спрашивал у других, не пора ли складывать вещи. Он боялся задержаться на льдине из-за каких-то мокрых тряпок, полуразбитых приборов, спальных мешков, изорванных карт…
Чечиони первый, самый старый из пятерых, заметил на горизонте корабль. Тогда он нетерпеливо застучал веслами, заменявшими ему костыли, по льду.
– Вещи! Вещи!
Никто не допускал мысли о том, чтобы оставить на льду палатку, мешки, консервы и флаги.
Они заботились о вещах, как пассажиры, обремененные багажом.
Вильери, Трояни, Чечиони, Бегоунек и Бьяджи увидели «Красина» прежде, чем мы заметили их.
Окончание дня 12 июля
… Восемь часов вечера. На капитанском мостике штурман Лекздынь, поднеся бинокль к глазам, сказал:
– Ну вот, видно уже и этих.
На горизонте стала расти какая-то запятая. В стороне от нее чернела точка. Между ними курился дым. Туман мешал ему подниматься столбом. Чуть поднявшись, дым стлался над горизонтом. Это Бьяджи на льдине зажег дымовые шашки…
Раненый Чечиони волновался, что не успеют «собрать багаж». Можно было подумать, что он не уверен, будет ли «Красин» дожидаться тех, за кем шел сквозь льды и туманы на самый край белого света…
В двадцать один час сорок пять минут ледокол «Красин» подошел к лагерю группы Вильери, бывшему лагерю Нобиле…
Огромная запятая чернела, косо наклонясь над горизонтом. Она оказалась перевернутым самолетом Лундборга. Поодаль темнел треугольник палатки. И вокруг палатки шевелились фигурки.
Фигурки сразу стали большими. Их было всего четыре. Четыре человека в странных пухлых одеждах. Они поднимали и опускали руки. По соседству с палаткой вился черный дымок. Льдина напоминала театральный помост, и еще больше становилось похожим все на театр оттого, что туман, обступая льдину, декорировал ее, как занавес, висящий над сценой.
– Вот ведь нашли… – сказал кочегар Филиппов, закуривая папиросу и обращаясь к рядом стоявшему начальнику экспедиции.
«Красин» подходил к льдине, как к пристани. Вокруг из тумана выступало море торосов, разрыхленных, разбитых ледяных плит. Меж ними лежало поле размером в триста двадцать пять метров на сто двадцать. Посреди поля торчал треугольник грязной брезентовой походной палатки. Вблизи нее на снегу – три каучуковые пневматические лодки. В лодках – банки консервов, жестянки, флажки, приборы и карабины. С северной стороны палатки, в нескольких шагах от нее, тянулась мачта антенны. На северо-восточном краю торчал полураздробленный самолет Лундборга. Он опирался на верхние плоскости – после аварии они оказались внизу. Хвост поднимался кверху. В небо смотрели лыжи, словно лапки опрокинутой на спину мертвой птицы. Нижние плоскости самолета отсутствовали – в палатке они служили настилом. Палатка доживала свои последние минуты на льдине.
Четыре человека возле палатки стояли с поднятыми кверху руками. Самый высокий из них отделился и, крупно шагая по снегу, пошел к борту корабля. Каштановая борода облепила его щеки. Он был одет в теплую вязаную одежду. У пояса белела широкая полоса нижнего свитера, поверх был надет другой, более короткий. На голове – белая вязаная шапка. Сдвинуты на шапку дымчатые очки-консервы.
С поднятыми руками он остановился у борта и в возникшем безмолвии протяжно назвал свое имя:
– Вильери.
Следом за ним уже шагал другой – толстый, огромный, с розовым детским лицом. На нем были коротенькие штаны и какие-то толстые белые, вымазанные в грязи обмотки. Вокруг шеи лежал черный меховой воротник курточки. Из такого же меха была сделана шапка толстого человека.
Двое оставались у входа в палатку. Один седобородый, большой, – Чечиони. Он опирался на весла, служившие ему костылями. Правая нога его была перевязана и казалась короче левой. Рядом стоял худой, маленький, с тонким птичьим лицом и очень высоким лбом – Трояни.
И нигде не было видно пятого.
Вильери и Бегоунек ждали у борта.
За Самойловичем спустились на лед десятка два красинцев.
Бегоунек надвинулся на меня, обнял и стал целовать. Я видел счастливое розовое лицо и маленькие ушки, выглядывавшие из-под меховой черной шапки. Самойлович, обнимая Вильери, уже шел к треугольной палатке. Навстречу двигался инженер Трояни. Бегоунек взял меня под руку и жестом хозяина пригласил к палатке. Он смеялся от счастья, сняв черную шапку с большой головы, радостно мял ее в огрубевших, исцарапанных до крови руках. Чечиони, издали наблюдавший всю сцену встречи, не выдержал. Морщась от боли, опираясь на весла, он попробовал двинуться нам навстречу. Его удержали. Тогда Чечиони стащил с головы грязную шапку и, локтем придерживая левый костыль, стал шапкой размахивать в воздухе.
Мы подошли к палатке. Из нее, как зверек из норки, вылез маленький черный Бьяджи, без шапки, с куском белой исписанной бумаги в руках.
Приветственно помахав бумагой, он подбежал к радиостанции.
Бьяджи опустился на лед, схватил ручку радиопередатчика, и на антенне запрыгала голубая искра.
Это была последняя радиопередача со льдины, первой в истории льдины, на которой человек воздвиг самодельную радиомачту.
Бьяджи поведал миру о спасении группы лагеря. Он сообщал всем, всем, всем, что корабль с красными звездами на двух желтых трубах подошел к льдине лагеря группы Вильери. Ему, Бьяджи, больше нечего делать на льдине. Потом итальянец поднялся с натруженных колен, захлопнул крышку походной радиостанции и театрально воскликнул:
– Финита ла комедиа!
Вильери чувствовал себя хозяином. Он показывал достопримечательности льдины:
– Обсерватория!
На квадратном куске брезента, неподалеку от радиостанции, лежали компас, секстан и хронометр. Маленькая черная статуэтка мадонны зябла в снегу. Мадонна держала младенца, и на голове у нее была крошечная золотая коронка, украшенная бриллиантами.
Возле палатки лежали свернутые тюки.
Льдина покрылась во многих местах голубыми глазницами проталин. При взгляде на них становилось ясно, какую ловушку могла представлять льдина для самолета. Края ее были окружены высокой стеной торосов.
Но где же место аварии дирижабля?
Люди лагеря группы Вильери неохотно отвечали на этот вопрос. Вильери сначала сказал, что это место даже трудно сейчас установить, там ничего нет. Трояни показал направление, определив расстояние до места аварии приблизительно в триста метров. Место находилось к юго-западу от палатки. Несколько человек пошли по твердому насту, покрывавшему голубую поверхность льдины.
Мы очутились на краю поля, за которым громоздились торосы и огромным каналом залегла бездонная полынья. Пришлось ползти по краю тороса над зеленой водой полыньи. Потом перебирались на соседнюю льдину. На ней среди торосов бесформенной массой лежали какие-то куски дерева, смятого алюминия, металлические трубочки, жестянки, грязные куски бледно-розового шелка, разрушенные приборы и груды бумаги.
Голубой лед был измазан пятнами машинного масла. Несколько мокрых разноцветных флагов валялись у самого края льдины.
Молча мы постояли у места аварии дирижабля «Италия». Возможно ли было отмахнуться от назойливой мысли, что еще немного – льдина, хранящая следы происшедшей трагедии, распадется на части и Ледовитый океан навек погребет последние клочки погибшего дирижабля.
Мы повернули назад. Льдина лагеря Вильери постепенно пустела. Самолет Лундборга подволокли к «Красину» и погрузили на борт.
Побежденная Арктика покрывала опустевшее ледяное поле туманом.
Спасенные сидели в кают-компании за столом, покрытым красно-черным сукном. Бегоунек уже успел принять ванну. Он был в светлом костюме, в бело-розовом свитере под пиджаком, выбритый и молодой. Седой Чечиони сидел в зеленом бархатном кресле. Возле него стояли, прислоненные к креслу, уже настоящие костыли. Он еще не успел переодеться. Его, как Трояни и Бьяджи, ждала ванна. Сейчас в ней мылся Вильери.
– Мы начинаем новую жизнь, – сказал Франц Бегоунек, поднимая рюмку предложенной ему русской водки.
Затем он локтем толкнул сидевшего рядом Бьяджи и весело повторил:
– Бьяджи! А, Бьяджи?
Он даже попробовал ногой прочность настила кают-компании: крепкий, не растрескается, не протает!
Маленький Бьяджи лег спать в кают-компании на моем зеленом полукруглом диване. Суханов перешел на свободную половину двойного дивана Южина, я – на диван Суханова. Гуль и Джудичи спали на своих обычных местах.
Удивительный день 12 июля окончился.
Где его письма?
Туман задерживал ледокол у льдины. В радиорубке каждые четыре часа сменялись радисты. У всех у них было много работы. Наиболее интересная часть красинской переписки отбиралась для бюллетеня, и шестнадцатый бюллетень оказался одним из самых важных.
«БЮЛЛЕТЕНЬ № 16
1
Комитет помощи Нобиле и вся советская общественность горячо приветствуют экипаж «Красина» и всех участников экспедиции с первым успехом самоотверженной работы.
2
Эгги – Матвееву. 12/VII, 21 час 45 мин.
На широте 80°38′5'' и долготе 29°12′ подошли к группе итальянцев, состоящей из пяти человек. Производится погрузка остатков дирижабля и самолета.
Эгги.
3
Нобиле – «Красину». 12/VII, 23 часа 40 мин.
Я не знаю, что выразить вам в этот день, когда душа моя наполнена радостью от вашего замечательного, великодушного и удивительного поступка. Могу ли я вас просить сообщить мне, насколько возможно в ваших условиях направиться к востоку на десять – пятнадцать миль, чтобы исследовать местонахождение дирижабля, имевшего направление на восток от палатки десять – пятнадцать миль. Я чувствую, что я прошу слишком много, за что, я надеюсь, вы меня простите. Если бы вы действительно смогли это сделать, то исследование сейчас возможно в наилучших условиях, так как в дальнейшем будет трудно найти место палатки, когда там никого не будет. Я бы просил просмотреть сектор от восьмидесятого до ста сорокового градуса компаса, центром которого является палатка, и от нее, как уже сказано, десять – пятнадцать миль. Во всяком случае, еще раз глубочайшим образом благодарю вас от всего моего сердца.
Нобиле
4
«Читта ди Милано» – «Красину». 12/VII, 9 час. 40 мин.
Прошу принять поздравления и восхищение перед чудодейственными усилиями, которые были вами предприняты в связи со спасательными действиями.
«Читта ди Милано»
5
«Браганца» – «Красину». 13/VII, 12 часов 20 мин. Наше место – 80°32′ широты и 20°54′ долготы. Мы медленно подвигаемся к Кап-Вреде.
«Браганца»
(По-видимому, «Браганца» хочет подойти к группе Чухновского.)
Телеграмма Нобиле заставляла задуматься. Нобиле просил нас продвинуться на некоторое расстояние к востоку, чтобы произвести розыски группы Алессандрини. Но «Красин» уже получил серьезные повреждения: был неисправен руль, потеряна лопасть. Наши запасы угля таяли с каждым днем. Давно назрела необходимость пополнить запасы пресной воды. В этих условиях всякая попытка дальнейшего продвижения к востоку в районы все более тяжелых льдов грозила слишком большой опасностью для поврежденного ледокола. А надежда на успех розысков группы Алессандрини была слишком ничтожной.
Гораздо разумнее было бы предпринять воздушную разведку. Только самолет мог бы еще обнаружить местонахождение группы Алессандрини, если только эта группа продолжала существовать. И только в случае обнаружения ее было бы целесообразно двинуть нашего «Красина» на спасение этой группы. Но Чухновского с нами не было: он продолжал сидеть со своими товарищами и со своим самолетом в ледяном плену у мыса Кап-Вреде.
Вот почему руководство красинской экспедиции сообщило Нобиле, что «Красин» готов идти дальше к востоку при условии, что итальянские летчики предпримут необходимую разведку с воздуха.
Можно себе представить всеобщее удивление, когда «Читта ди Милано» известил об отказе итальянского правительства производить воздушную разведку, а значит, и продолжать дальнейшие поиски.
«Читта ди Милано» просил доставить семерых спасенных «Красиным» в Кингсбей.
Мы ждали, пока разойдется туман у льдины бывшего лагеря группы Вильери, чтобы повернуть на запад.
В обсуждении радионовостей прошла почти вся вторая половина дня 13 июля. Особенное впечатление произвело сообщение, что маленькая героическая «Браганца» пытается прийти на помощь нашим чухновцам.
После чая в четыре часа в кают-компании собралось много народу. Джудичи с сигарой в зубах, как всегда, выстукивал на машинке свою очередную тысячу слов. Гуль продолжал пить чай, сидя в конце длинного стола. Массивный розовый Бегоунек медленно ходил из угла в угол. Маленький черноволосый Бьяджи и радист Экштейн беспрерывно чокались рюмками. Грустный Трояни смотрел в иллюминатор, за толстым стеклом которого виднелась белая масса арктического тумана. Чечиони полудремал в глубоком зеленом кресле. И, только когда Трояни вдруг начал философствовать о бессмысленности полярных пространств, о неразумности природы, создавшей эти пространства, Чечиони внезапно стряхнул с себя дрему и, морщась от боли, приподнялся с кресла и вышел, опираясь на свои новые костыли. Он не желал слышать, как оскорбляют его любимую Арктику.
На «Красине» было очень тесно: он вовсе не приспособлен для размещения стольких людей. Но Дзаппи настойчиво требовал, чтобы ему и Мариано отвели отдельную каюту.
Доктор Средневский лишь пожимал плечами и жаловался:
– Не знаю, что делать! Дзаппи хочет о чем-то говорить с глазу на глаз с Мариано. Но нет никакой возможности удовлетворить его просьбу. Ни одной свободной каюты! Ни одного безлюдного уголка! Их негде оставить наедине.
Сам Дзаппи не решался просить остальных спасенных удалиться из санитарной каюты. Так ни разу за все время Дзаппи и Мариано не оставались одни.
Мариано, по-видимому, отнюдь не горел желанием беседовать с Дзаппи. Но Дзаппи явно нервничал из-за невозможности остаться наедине со своим несчастным спутником.
Доктор Средневский и его незаменимый помощник, никогда не унывающий фельдшер Щукин, – два человека красинской экспедиции, которым были поручены заботы о спасенных. Семеро иностранцев, снятых с двух льдин, плававших в Арктике на большом расстоянии одна от другой, первое время находились целиком на попечении нашей немногочисленной медицинской части.
Через несколько дней Мариано и Бегоунек попросили у нашего врача разрешения воспользоваться его блокнотом. И вот что каждый из них написал.
«Италия». Командору Адалъберто Мариано.
Турин. Вот мой адрес, который я с радостью передаю прекрасному врачу Средневскому, которому я обязан за его уход, который вернул мне жизнь, и страстно желаю через будущее личное знакомство закрепить мою благодарность. Адальберто Мариано».
* * *
«Г-ну доктору Антону Средневскому, врачу на борту ледокола «Красин».
Нижеподписавшийся участник полярной экспедиции Нобиле, переживший катастрофу с дирижаблем «Италия» на северной широте 80°50′ и долготе 27°5′ к востоку от Гринвича, в 11 часов 30 минут 25 мая 1928 года, спасен русским ледоколом «Красин» 12 июля 1928 года, в 20 часов 24 минуты по гринвичскому времени, настоящим благодарит г-на доктора Антона Средневского, врача ледокола «Красин», за всю неутомимую и любезную помощь, оказанную мне, а также за его изумительную сердечность.
Моменты, пережитые нижеподписавшимся на борту «Красина», принадлежат к красивейшим в его жизни и являются незабываемыми.
Без помощи, которую оказали русские, семь человек были бы мертвы. Что сделала русская спасательная экспедиция, останется навсегда в истории гуманности. Д-р Франц Бегоунек. Государственный Радиологический институт, Прага, Подоли, Санатория».
В санитарной каюте жили, кроме Дзаппи и Мариано, Бегоунек, Вильери и Трояни. Для Чечиони нашлось место в отдельной каюте. Отдельную было решено предоставить ему как раненому. В санитарной каюте предполагалось еще поместить и Бьяджи. Но Дзаппи запротестовал:
– Бьяджи – сержант, а сержант не может быть в одном помещении с офицером!
Вначале Вильери, Бегоунек, Трояни с большей или меньшей охотой рассказывали о катастрофе «Италии» и жизни на льду.
Неожиданный приказ, полученный ими от итальянского правительства и предлагавший им воздерживаться от каких бы то ни было объяснений, заставил их стать еще более скрытными, чем прежде.
Вечером 13 июля Вильери, еще до приказа итальянского правительства, рассказывал о катастрофе:
– За много времени до аварии дирижабль начал тяжелеть. Он плохо реагировал на действие руля. Я все-таки думаю, что главная причина катастрофы – это потеря газа, который стал выходить из-за повреждения баллонов хвостовой части. Пропеллеры обледенели, с них срывались куски льда и, отлетая, разрушали оболочку дирижабля. Корма сильно накренилась книзу, дирижабль опускался. Мы пробовали сбрасывать балласт, но ничего не помогало. Дирижабль ударился о лед и кормой и носом. Должен сказать, что все надежды на наше спасение уже после того, как мы очутились на льду и похоронили Помеллу, я возлагал на Мальмгрена, который собирался достичь Кап-Норда и найти там промысловые суда.
– Простите, пожалуйста, господин лейтенант, – обратился к нему Шпанов, – что взяли с собой Мальмгрен, Дзаппи и Мариано, когда уходили от вас?
Вильери пожал плечами.
– Я удивлен тем обстоятельством, что командор Дзаппи и командор Мариано голодали тринадцать дней. Они получили от нас провианта на сорок пять дней, считая по триста граммов в день на человека.
– Но ведь Мальмгрен был с ними только две недели. Значит, после него еще оставалась довольно значительная доля провианта, которая увеличила порции Дзаппи и Мариано?
– О да! – подтвердил Вильери. – Я тоже ничего не могу понять. Ведь после смерти Мальмгрена Дзаппи и Мариано получили его часть провианта. Но, вероятно, они либо потеряли что-нибудь из своих запасов, либо просто с непривычки к условиям, в которых находились, превысили норму суточного расхода и съели свои пайки раньше срока.
Вильери было неприятно продолжать разговор на эту тему.
Он под каким-то предлогом отошел к Трояни. Беседа продолжалась с профессором Бегоунеком.
Чех сидел на краю бархатного дивана, нервно кусал край папиросы и поминутно краснел. Было похоже, что он не может решиться сказать то, что ему хотелось бы.
Он отнял изжеванный конец папиросы ото рта и, решившись, сказал:
– Хорошо, а где мои письма?
Большой розовый человек растерянно смотрел на меня, на Шпанова, на доцента Адольфа Гуля, на маленького Бьяджи, который всегда улыбался, на красинского радиста Экштейна, неразлучного с Бьяджи. Каждый из нас немногое мог сказать недоумевавшему Бегоунеку.
Бегоунек смотрел глазами, в которых удивление было смешано со страхом.
– Где мои письма? – со вздохом спросил Бегоунек. – Мальмгрен согласился взять с собой только два письма. Оба были мои. Если он передал Дзаппи свою одежду, то в одежде должны быть письма, которые я писал. Где они? Почему Дзаппи о них ничего не знает?..
* * *
Истекали последние часы нашей стоянки у льдины бывшего лагеря. Под утро в тумане появились просветы. Туман расползся, раздвинулся, открылась необозримая ледяная пустыня – океан, покрытый большими ледяными полями.
«Красин» тронулся в обратный путь. Четыре человека были на верхнем мостике: Вильери, Южин, Орас и я. Сизое небо висело над ледяной пустыней. По небу вдоль горизонта двигалось красновато-желтое солнце, холодное, безжизненное.
С верхнего мостика мы смотрели вниз, на белое поле, окруженное торосами.
«Красин» бережно обходил льдину. Вот единственная льдина, которую намеренно пощадил наш ледокол.
Вильери не отрывал глаз от голубого пятна на месте, где недавно стояла палатка. Можно было подумать, что ему грустно расставаться с местом, где он провел самые интересные и удивительные дни своей жизни.
«Красин» отваливал от льдины Вильери, как пароход от пристани.
– Вам, наверное, грустно сейчас покидать эти места? – Я вопросительно смотрел на Вильери.
Он улыбнулся:
– О, я покидаю эту льдину без всякого сожаления, поверьте…
Потом он с живейшим интересом принялся следить за первой небольшой схваткой ледокола с ледяной глыбой.
Глыба и «Красин» на секунду застыли. Потом ледокол вздрогнул и медленно стал наползать на глыбу. Глыба сопротивлялась, как живая. Она отказывалась уступать дорогу, упорствовала, выскальзывала из-под носа корабля, изворачивалась, сияя при этом прозрачной голубизной своих ребер. «Красин» решительно надвинулся на нее. Глыба оказалась подмятой. Ледокол проломил ей хребет. Затонув на минуту, она всплыла уже в виде двух небольших кусков.
– Я никогда не видел, как работает ледокол. Это замечательно! – сказал Вильери. – Вот когда я мщу льдинам, которые были моими врагами! Я аплодирую ледоколу, который их рушит!
Он внимательно вглядывался в поле, отделенное от нас небольшим каналом, по краям которого громоздились бесформенные торосы. В центре его виднелись бурые следы, подмятый снег.
Вильери указал рукой на новую льдину и тихо сказал:
– Это место нашей предыдущей стоянки. Четыре раза нам приходилось перебираться с льдины на льдину. Каждый раз поле, которое мы выбирали, через некоторое время начинало разваливаться, и нам приходилось искать новое убежище.
Мы разошлись под утро. Вильери простился и пошел спать в санитарную каюту. Хозяином ее считал себя фельдшер Анатолий Иванович. Щукин холодно называл Дзаппи «Филипп Петрович», а офицер-итальянец переделал имя и отчество Анатолия Ивановича в «Анну Ивановну».
«Анна Ивановна» не жаловался, что Филипп Петрович доводит его до слез. Дзаппи пальцами показывал на окно, давая понять, что ему душно. Тогда Щукин открывал иллюминатор. Через десять минут Филипп Петрович кричал на фельдшера, и бедный фельдшер бросался к иллюминатору и закрывал его. Через полчаса Дзаппи вызывал доктора и жаловался, что «Анна Ивановна» намеренно держит его в духоте. Ему не нравилась посуда, в которой Щукин приносил завтрак, обед и ужин. Он ворчал, бранил фельдшера и требовал – есть, как можно больше есть.
Рыжебородый Мариано не поднимал головы. Он питался тем, что позволял ему врач, был тих и безропотен, лежал с полузакрытыми глазами. Его часто мучила отмороженная нога. Он стонал.
Трояни устроился на верхней койке над Мариано. Всю ночь, лежа над больным, Трояни слышал, как стонет Мариано, и натягивал одеяло на голову, может быть для того, чтобы Мариано не слышал, как стонет Трояни. Бегоунек говорил во сне. Он произносил длинные монологи на незнакомом фельдшеру языке. Бегоунек шумно переворачивался с боку на бок, не переставая говорить, как будто читая длинную лекцию или доклад.
В санитарной каюте было темно, иллюминатор закрывали на ночь щитами, чтобы желтое ночное солнце не заливало каюту мучительным светом. На диване, не раздеваясь, спал Щукин. Но вдруг пробуждался испуганный Бегоунек, умолкал Мариано и вскакивал на койке Трояни, откидывая от головы одеяло; в страхе срывался с дивана Щукин и вздрагивал красивый офицер Вильери. Это происходило тогда, когда вдруг среди ночи в санитарной каюте раздавался человеческий крик, иногда напоминавший вой или рычание.
Кричал во сне неспокойный Дзаппа. К нему подходил Щукин и, трогая его рукой за плечо, будил:
– Минутус, одинус минутус, Филипп Петрович, проснитесь, проснитесь!
Но маленький Бьяджи спал отлично. Это я видел сам. Он калачиком свертывался на зеленом диване и спал так сладко, что, если бы его не будили, он всегда просыпал бы завтрак.
И только о Чечиони никто не мог бы сказать, спит или страдает бессонницей этот седоволосый человек. У Чечиони было только два желания: излечить сломанную ногу и еще раз отправиться на Северный полюс.
Каждое утро он входил в кают-компанию, опираясь на бамбуковые костыли, и тяжело опускался в зеленое бархатное кресло, в котором застывал на много часов.
Даже Ксения боялась нарушить покой Чечиони. Проходя мимо кресла, в котором он сидел, она переставала дышать и становилась на носки.
Кап-Вреде
«Красин» продвигался во льдах к мысу Кап-Вреде. Только что был вывешен новый бюллетень.
«БЮЛЛЕТЕНЬ № 17
Орас – Торнбергу. 13/VII.
Когда будете производить полеты над Чухновским, просьба сбросить ему соль, сковородку. Самолет Лундборга погружен на борт «Красина».
Орас.
Группа капитана Сора спасена
Торнберг – Орасу. 13 июля.
Вчера сняли с острова Фойн капитана Сора и ван-Донгена. Две собаки, снаряжение оставлены на северной оконечности острова. Поздравляем вас с громадным успехом. Просим взять на борт самолет Лундборга.
Торнберг.
Положение Чухновского
Чухновский – Самойловичу. 14/VII, 19 часов 35 мин.
Предполагаю, что по состоянию льда ближе всего к нам можно подойти от Норд-Остланда, с севера. Просьба – когда продвижение там будет затруднено, выслать по льду двадцать человек на лыжах, шасси, запасные полуоси, лыжи, хвостовую лыжу, тонкий трос, домкраты, десять брусков, стальной трос, проволоку, два деревянных винта, доски, гвозди и плотника. Остальная мелочь – по указанию Федотова.
Чухновский.
* * *
Чухновский – Самойловичу. 14/VII, 20 часов 9 мин.
Прошу передать привет присутствующим, нашу искреннюю благодарность и заверения в том, что мы счастливы быть полезными Советскому Союзу и делу науки. Все здоровы.
Чухновский, Алексеев, Страубе, Шелагин, Блувштейн.
* * *
Торнберг – Орасу. 14 июля, 21 час 45 мин.
С острова Фойн взяты капитан Сора и ван-Донген. Третий из группы остался на Кап-Платене. Вероятно, взят экспедицией на собаках, высланной с «Браганцы». Острова Брок, Фойн и Шиблер осмотрены с самолетов, которые взяли группу капитана Сора. Зайдет ли «Красин» в какой-нибудь порт Шпицбергена?
Торнберг.
* * *
Орас – Торнбергу. 14 июля, 22 часа 45 мин.
Проходим Кап-Платен. Ведем наблюдения в поисках третьего человека из группы капитана Сора. Надеемся скоро взять наших летчиков. После этого предполагаем зайти в Адвентбей.
Орас.
Ледокол «Красин». Суббота, 14 июля 1928 года».
«Красин» снова наползал на льдины, безжалостно подминал их под себя, раскалывал и продвигался к мысу Кап-Вреде. Чем ближе к берегу, тем тяжелее становился лед. Это уже был лед берегового припая. Такой лед словно припаян к берегу, упирается в него, находит опору в неподвижной точке и потому оказывает гораздо большее сопротивление ледоколу, чем лед в открытом океане, сравнительно легко приходящий в движение.
Люди команды перекрестили Кап-Вреде в мыс Вредный. На корме распевали:
Эх, яблочко, да куды котишься? На мыс Вредный попадешь – Не воротишься!
С утра 15 июля опять круто заваривался туман. В тумане выступали черные силуэты скал. Мы были у Кап-Вреде. Нелегко побеждая лед, «Красин» обогнул мыс и повернул к югу. В белом тумане смутно можно было отгадать очертания какого-то большого залива. У входа в залив лед был почти сплошной, с мелкими торосами, до одного метра толщиной.
В глубине этого залива Рипсбей – на льду «ЮГ-1» и около самолета пять чухновцев. Чухновский знал о приближении «Красина». В ночь на 15 июля между Орасом и Чухновским произошел радиоразговор.
«Каков ваш пеленг на нас?» – спрашивал Орас и, в свою очередь, сообщил Чухновскому, что под «Красиным» сейчас глубина сто девяносто два метра. Пробивая лед, «Красин» идет вперед, и по счислимому месту до Чухновского остается шесть миль.
Ночью «Красин» остановился. Весь день до того мы продирались сквозь крепкий и сплошной лед. Тюлени лежали на льду спокойными черными мешками.
Никто не ложился спать. Итальянцы и вместе с ними Бегоунек дежурили почти до утра на носу ледокола, ожидая Чухновского. Они проявляли нетерпеливое желание пожать руку тому, кому прежде всего были обязаны возвращением к жизни. С вечера валил крупными хлопьями мокрый снег. Он покрывал палубу ледокола, садился на шапки и на плечи людям. Сгущался туман. С вечера продвижение ледокола свелось почти на нет. Он только вздрагивал, тщетно пытаясь разодрать лед, и лишь раздирал собственные бока.
Эгги скомандовал «стоп».
– Не можем же мы лезть на берег!
Решено было послать двух человек на разведку. В глубине залива сквозь молочную пелену тумана иногда всплывала черная точка. На «Красине» знали, что эта черная точка – наш «ЮГ-1». К нему отправились Юдихин и Кабанов. Их спустили по штормтрапу на лед. Юдихин взвалил на спину мешок с фляжками, наполненными спиртом, папиросами, медикаментами. Кабанов сунул в карман блокнот. На лыжах два красинца направились в глубь покрытого льдом залива.
