Текст книги "«Красин» во льдах"
Автор книги: Эмилий Миндлин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Позднее радисты «Красина» принимали еще радиограммы. В них говорилось, что Лундборгу было приказано первым спасти генерала Нобиле.
Несколько позднее радисты «Красина» перехватили сообщение из Рима с объяснениями, почему Нобиле спасся первым. Нобиле должен был взять на себя организацию и руководство всем делом спасения своих спутников, оставшихся на льдине. Считалось, что ему лучше других итальянцев известны условия Арктики. Наконец, только он знал, куда именно и в каком направлении был унесен горящий дирижабль с остальными шестью членами экипажа «Италии», так называемая группа Алессандрини.
В первое сообщение шведской прессы, с которой мы начали издание красинских бюллетеней, вкралась ошибка. Летчик Лундборг спас только одного Нобиле, а не Нобиле и еще одного итальянца. Самолет Лундборга скапотировал, то есть перевернулся, не при третьей, а при второй попытке опуститься на лед.
В ту ночь на «Красине» не спали. Мы уже входили в полосу необыкновенных событий, которые неизменно сопутствовали всему красинскому походу.
Итак, спасен Нобиле. Значит, нет больше группы Нобиле, а есть другая, которая на короткое время стала называться именем Лундборга.
В поздний час в кают-компании «Красина» сидели за огромным столом, забыв о сне.
– Ну хорошо, – развивал мысль Самойлович, трогая поминутно пальцами свои большие свисающие усы. – Самое большее, на что можно надеяться, – это спасение в ближайшее время шести человек в районе Лей-Смита. Ведь там по-прежнему шестеро. Вместо Нобиле – Лундборг. Но не забывайте, что все еще нет никаких сведений о группе, насчитывающей также шесть человек, которые были в момент аварии дирижабля вместе с его оболочкой отнесены куда-то к востоку. Где эти люди? Мы будем искать их до тех пор, пока у нас будет хоть какая-нибудь возможность это делать.
– А группа Мальмгрена? – спросил гидрограф Березкин.
Самойлович жевал усы. Отвечал за Самойловича Орас:
– О группе Мальмгрена нет также никаких сведений. Известно только, что тридцатого мая Мальмгрен, Дзаппи и Мариано покинули место аварии дирижабля и вышли по льду. Они надеялись добраться по льду до Шпицбергена. Где группа Мальмгрена? «Красин» должен искать этих троих. На нашу долю остается еще слишком много работы. Вся работа! Забудьте о том, что нам, может быть, придется возвращаться только потому, что в нас не будет нужды. К сожалению, это не так. Об Амундсене по-прежнему ничего не слышно!
– Я не могу представить себе, что Амундсен погиб! – воскликнул Березкин. – Гибель Амундсена – это горе всего человечества!
С подносом в руках вошла никогда не спавшая Ксения. Увидев, что в кают-компании поздно ночью собрались участники экспедиции, непоседливая хлопотунья позаботилась о чае.
В иллюминаторы ледокола смотрел светлеющий, охватываемый солнцем край неба. На фоне неба синели горы. У подножия гор пестрели жилища рыбаков. Сквозь закрытые иллюминаторы доносились крики людей, которые, видимо, находились где-то по соседству с бортом ледокола.
Все вскочили со своих мест. Что это значит? Взволнованные, мы бросились из кают-компании, на палубу, к верхнему мостику, над которым уже занималось утро нашего первого полярного дня.
«Красина» снова окружили пять или шесть рыбачьих лодок с коричневыми парусами. Рыбаки выпрямлялись на своих лодках, руками держались за мачты и кричали.
– Спасите Руала Амундсена! Спасите нашего Амундсена! – просили рыболовы, жители Лофотенских островов, размахивая на лодках платками и шапками.
Сизые горы выпирали из моря, одетые снегом. «Красин» шел между двумя рядами гор, причудливых, как голубые соборы. В долинах желтели скромные северные цветы, такие же, какие стояли в стакане на столе в кают-компании нашего корабля. Нижние склоны гор обомшели. В бирюзовой воде фиордов опрокинутыми повторялись горы, от выветренных и покрытых снегом вершин до подножий, у которых теснились рыбачьи дома.
Мы вернулись в каюту, преследуемые криками рыболовов.
К полудню уже почти не встречались в долинах ковры желтых цветов. Долины, как и нижние склоны гор, были покрыты бледно-зеленым мхом. Чем дальше мы шли на север, тем беднее зеленели долины, тем суровее становились горы. К концу дня вовсе исчезла зелень. Кручи нависали над стылой водой – каменистые, голые, коричневые. За изорванными краями круч в глубине горизонта серебрилась панорама вечных снегов, вонзались в небо острые, клыкообразные вершины. На них застревали белые, синие и розовые мохнатые облака. В просветах вершин изредка пламенела синева. Синие глетчеры неприметно для глаза сползали к подножиям гор.
Ночью мы подошли к выходу в океан. Фиорды остались позади. Мы прощались с материком Европы.
– Уткин Нос, или Андеснесс, – буркнул штурман Петров.
В золотую ночь выходил «Красин» в серо-зеленый океан.
С левого борта были вода, пустыня, небо и желтое солнце. С правого борта – коричневые громады Уткина Носа, последние камни материка и между ними уже едва заметные точки рыбацких жилищ.
Штурман Петров подвел меня к компасу. В полночь солнце висело на норде. В полночь – нижняя кульминация солнца. В полдень оно на зюйде. Возникла чудесная, феерическая перемена привычных понятий и представлений.
Земля и деление суток на день и ночь были оставлены позади. «Красина» окружал холодный, блистающий мир. Мы надели дымчатые очки, укрощавшие неистовый блеск. Мир вокруг корабля сквозь очки был зелено-желтым, и зелено-желтым мы видели его в течение многих дней красинской экспедиции.
Океан
«Красин» шел от материка Европы, от Скандинавии к Медвежьему острову. Остров этот вздымается на полпути между Скандинавией и Шпицбергеном.
Спасение Нобиле по-прежнему обсуждалось участниками экспедиции на все лады. Одни соглашались, что Нобиле ничего не оставалось, как спастись первым, – только он может помочь найти остальных. Другие, и таких было большинство, осуждали его. Спасение капитана первым противоречило всем нормам общепринятой среди моряков и летчиков морали.
Как бы там ни было, следовало поздравить Нобиле со спасением. Самойлович послал ему на плавучую базу итальянцев «Читта ди Милано» поздравительную телеграмму.
Ответ был получен с некоторой задержкой. Помимо благодарности за поздравление, Нобиле сообщил очень важную для экспедиции «Красина» новость: отныне «Красин» будет ежедневно получать сведения о местонахождении людей на дрейфующей льдине в районе Лей-Смита – на льдине работала коротковолновая радиостанция. О том, как она там очутилась, я расскажу дальше. Напомню, что коротковолновая станция на «Красине» не работала. Поэтому мы не могли сообщаться по радио с людьми на льдине. Зато они поддерживали связь с «Читта ди Милано», а «Читта ди Милано», как обещал Нобиле, будет ежедневно сообщать нам координаты группы на льдине.
Это значительно облегчало поиски.
Однако как же именовать эту группу на льдине в районе мыса Лей-Смит?
Вся мировая печать до сих пор называла ее по имени старшего на льдине – генерала Умберто Нобиле. Но Нобиле уже нет на льдине.
Известно, что Лундборг вновь прилетел на льдину – на этот раз он собирался снять с нее раненого члена экипажа «Италии», механика Чечиони. Но при взлете со льдины летчик потерпел аварию. Лундборг и уже сидевший с ним в самолете Чечиони остались живы. Но теперь Лундборг сам оказался на льдине ее шестым пленником. Он как бы занял место спасенного им Нобиле. Мировая пресса уже успела переименовать бывшую группу Нобиле в группу Лундборга.
Следовательно, нам предстоит спасать не группу Нобиле, а группу Лундборга.
В ночь на 27 июня в коридоре близ матросского кубрика, в кают-компании и на дверях библиотеки я вывесил три экземпляра только что составленного «Бюллетеня красинской экспедиции № 2».
Бюллетень я составил из нескольких новостей, перехваченных в эфире радистом Юдихиным.
Бюллетень был такой:
«Новая экспедиция
(Начало пропущено)… Телеграфисту предложено отправиться в Нарвик. Экспедиция состоит из поручика Экмана и трех авиамехаников, все добровольцы. Самолет ожидается в Нарвике в четверг…
Группа Лундборга – на льду
Капитан Торнберг сообщает со Шпицбергена, что вследствие тумана сегодня полеты не состоялись. Как только погода позволит, лундборгской группе будет сброшено продовольствие и снаряжение. После этого произведут разведку в поисках группы Мальмгрена. Лундборг сообщает, что все обстоит благополучно.
Сообщение летчика Маддалены
Итальянский летчик Маддалена, который вылетел на Шпицберген из Вадсэ в день вылета «Латама» (самолет Амундсена), но несколько раньше его, сообщил, что около Медвежьего острова была большая волна и что летчики, с трудом справляясь с самолетом, были принуждены спуститься в море.
(Шведская пресса)
Принято на борту «Красина» 27 июня».
Днем 27-го «Красин» продолжал свой путь к северу.
Океан был серый и шелковый, скучный и однообразный. Весь день он был одного и того же цвета.
Под утро «Красин» вошел в туман. Туман повис на реях, на тросах, лег на палубу ледокола, вползал в открытые иллюминаторы, закрывал людей друг от друга. Казалось, что «Красин» висит в дымчатой бездне. Под утро проходили в районе Медвежьего. Медвежий был где-то рядом в тумане, в дыму, но острова не видел никто.
В ту ночь в радиорубке радист принимал приказ из Москвы, а после приказа весть от «Читта ди Милано» – корабля, служившего базой экспедиции дирижабля «Италия». «Читта ди Милано» в те дни стоял в заливе Виргобее, у северо-западных берегов архипелага Шпицберген.
Наутро и московский приказ и разговор «Красина» с «Читта ди Милано» я вписывал в бюллетень номер три.
«БЮЛЛЕТЕНЬ № 3
Радио, принятое в ночь с 27 на 28 июня 1928 года. Приказ «Красину» из Москвы
(Адресовано Самойловичу)
Подтверждаю вторично следование без замедления на север Шпицбергена, где приступить немедленно к работе для достижения района Фойна и розысков и спасения экипажа «Италии», а также Амундсена, имея первоочередной задачей спасение группы Нобиле, где есть раненые. Следуйте на Шпицберген, производя розыски Амундсена доступными в пути средствами. Наиболее вероятно – катастрофа Амундсена произошла во льдах восточнее или северо-восточнее Шпицбергена. Задание начать розыски Амундсена дано. Установите связь с «Читта ди Милано». В случае желания возьмите на ледокол Нобиле. Ответственность за руководство ваша.
Комитет помощи Нобиле.
* * *
«Читта ди Милано» – «Красину»
Просим вас сообщить, думаете ли вы достичь залива Вирго. Считал бы необходимым взять на борт по меньшей мере одну упряжку из 10 собак. Если ваше мнение таково же, не считали ли бы вы возможным зайти в Грингарбур взять собак, которых я прикажу для вас приготовить. Необходимо достичь возможно скорее точки, находящейся в двадцати милях восточнее острова Фойна, где шесть человек находятся в опасности. Два норвежских деревянных судна по 300 тонн смогли достичь Кап-Норда. Считаете ли вы возможным достичь указанного пункта? Какова мощность льда, которую может форсировать ваш корабль? Просим ускорить ответ.
«Читта ди Милано»
* * *
«Красин» отвечает «Читта ди Милано»
Идем в тумане. В случае его продолжения заход в Грингарбур затруднителен. Желательно, чтобы собаки были подвезены к борту «Красина» примерно в 24 часа 28 июня к месту – широта 78°5′ и долгота 12°40′. «Красин» свободно режет лед мощностью до 1 метра, имея скорость при этом до 5 миль. Достижение Кап-Норда считаем возможным.
«Красин»
Под Кап-Нордом подразумевалась северная оконечность Шпицбергена.
Наутро туман продолжал висеть все той же молочной завесой. «Красин» шел ощупью, медленным ходом. На расстоянии нескольких шагов на палубе ничего не было видно. Иногда в клубах тумана вырисовывались расплывчатые силуэты, и тогда люди, стоявшие один от другого в пяти или десяти шагах, перекликались, как в темноте:
– Эй, кто это? Филиппов?
– Рышко, ты?
На метр от борта не было видно воды. Только у самого борта она выступала черным блестящим пятном, которое поминутно тонуло в тумане. Глаза видели только белое, дымчатое, непрозрачное.
Не меняя курса, ледокол двигался к северу.
Было утро 28 июня. В кают-компании ледокола буфетчик Миша готовил чай. Он вошел с громадным подносом, уставленным белыми чашками. Потом притащил два медных блестящих чайника, консервы и бутерброды.
Но завтрак был внезапно нарушен. Старший радист Экштейн обжегся горячим чаем и поневоле выплюнул его на палубу кают-компании. Люди, сидевшие вокруг стола, сначала удивленно переглянулись, затем вскочили и бросились к стеклам иллюминатора.
Все мы почувствовали, как судно подпрыгнуло, как будто бы наскочило на что-то. Ледокол сначала поднялся кверху, затем возникло ощущение стремительного падения вниз. В ушах стоял неистовый грохот. Звуки напоминали пушечную пальбу. Тяжелые ядра летели и ударялись в стальные бока бортов. Что-то тяжелое билось о сталь красинской обшивки.
– Лед! – крикнул кто-то.
И мы бросились на верхнюю палубу.
Корабль был окружен бесчисленными ледяными плитами. Туман наполнялся грохотом льдин, налетавших на тело нашего корабля.
Ледяные плиты разной формы выплывали из густоты тумана и уходили в туман. Дышалось зимой, стужей, пахло морозом.
Лед был зеленым и голубым, синим и фиолетовым. Сверху его покрывал тонкий слой снега, блестевшего, как серебро елочных украшений. Льдины выставляли наружу свои прозрачные и цветные ребра. Между ними блестела черная вода океана.
Ледокол шел на льдины. Они разламывались под ним, у бортов ледокола в черной воде вскипало бледно-зеленое и голубое крошево битого льда.
Толщина льдин достигала метра и даже двух. Разламываясь, льдины переворачивались в воде ребрами кверху, как живые израненные существа. На многих из них желтели большие пятна – следы тюленей.
Удивление, которое мы видели у первых повстречавшихся нам тюленей, позднее мы наблюдали и у белых медведей. Они вовсе не пугались приближения необыкновенного чудовища, каким должен был казаться им ледокол. Они удивлялись ему и нескрываемо испытывали интерес, за который иной раз расплачивались своими тюленьими и медвежьими жизнями.
В тот день нам выдавали теплые полушубки, меховые шапки и сапоги. 28 июня, в полдень, для людей красинской экспедиции наступила зима.
Когда туман расходился, распахивался весь океан. Ночью светило желтое солнце. Океан был покрыт ледяными плитами. На плитах блестел снег. И оттого, что блеск льдов слепил глаза, мы смотрели на океан, на льдины и на лимонное желтое солнце сквозь дымчатые стекла очков. Все вокруг было так хорошо и так интересно, как будто все это придумано человеком!
В кают-компании на зеленом диване, в углу, маленькая женщина с большой челкой, закрывавшей до бровей ее лоб, кутаясь в темно-зеленый шарф, сшивала огромные полотнища для парашюта. Чухновский должен был сбросить этот парашют с прикрепленным к нему грузом продовольствия и разных вещей над льдиной, на которой находилось шесть человек, во главе с Лундборгом и Вильери. Чухновский подходил к Воронцовой, смотрел, хорошо ли сшиваются полосы, затем, успокоенный, отходил к пианино, садился и играл.
Потом снова вставал, смотрел на маленький пучок желтых цветов, которые еще с Бергена стояли в стакане на столе нашей кают-компании, наклонялся над ними, нюхал и говорил:
– Они уже увядают. Как жалко!
У берегов Шпицбергена
Всегда удивляла меня способность старого, тучного штурмана Брейнкопфа различать невидимые предметы, видеть невооруженным глазом какие-то необыкновенные точки там, где даже в самый сильный бинокль я не мог разглядеть ничего, кроме ровной линии горизонта. Однажды, стоя возле компаса на верхнем мостике, Август Дитрихович указал мне на горизонт и при этом заметил:
– Вот и Шпицберген.
Я совершенно напрасно вглядывался в синь горизонта, тщетно надеясь рассмотреть что-нибудь, кроме водной пустыни.
Но через несколько часов там, где еще недавно клубился легкий туман, возник остров Форланд, или, как его еще называют, Земля Принца Карла. Остров выступал из океана крутыми остроконечными горами. На склонах гор в расщелинах сверкало голубое серебро снега. «Красин» шел то во льдах, то чистой водой, по которой на большом расстоянии друг от друга плыли зеленые и голубые ледяные горы. Тюлени высовывали из воды черные блестящие морды. На поверхности воды стаями носилась водоплавающая птица. Крошечные утки-нырки в панике разбегались перед носом нашего корабля. Ими кишела вода. На льдинах, которые плыли нам навстречу, желтели медвежьи следы. Днем опять все задернулось молочным туманом. Затем туман рассеялся и открыл сверкающее серебро Земли Принца Карла и черный океан – по нему медленно передвигались оторванные от берегового припая куски ледяных полей.
Наконец-то перед нами Шпицберген!
Шпицберген – «Острые горы» – архипелаг Форланд – только один из многих его островов, узкий и длинный.
Русские в древности называли Шпицберген Грумантом, скандинавы – поэтическим именем «Свальбард».
1596 год считается датой официального открытия архипелага Шпицберген. Но задолго до этого года архангельские поморы уже знали суровую землю Грумант, которой сейчас мы любовались с борта нашего «Красина».
В истреблении китов в этих водах когда-то соревновались голландцы, норвежцы и англичане.
Нам удалось встретить только одного кита. Кит уже стал редкостью в водах Шпицбергена. И не киты в двадцатых и тридцатых годах XX века привлекали к Шпицбергену взоры промышленников, дипломатов, ученых.
На Шпицбергене, на западных его берегах, люди открыли уголь.
Более других мог рассказать о Шпицбергене наш спутник – доктор Гуль. Он с увлечением говорил, что здесь, почти под восьмидесятой параллелью северной широты, в заливе Вудбей, обнаружены горячие ключи с температурой плюс двадцать восемь по Цельсию!
– Горячие ключи на Шпицбергене!!!
– Совершенно серьезно. На северо-западе Шпицбергена мы нашли отчетливые следы вулканической деятельности. В Вудбее, где обнаружены горячие ключи, открыты древние вулканы.
О западном Шпицбергене Гуль мог рассказывать как о стране, в которой знает каждую пядь. Зато Норд-Остланд – огромный остров архипелага Северо-Восточная Земля, – по его словам, все еще оставался полным тайн. У западных берегов еще сказывается теплое дыхание Гольфстрима. Но Норд-Остланд – это земля в ледяном футляре.
«Красин» шел в обход западного Шпицбергена, на северо-восток, вдоль неисследованных берегов Норд-Остланда.
По-прежнему не было известий о группе Мальмгрена.
Днем 29 июня «Читта ди Милано» предложил прислать нам лоцмана.
Ответная радиограмма «Красина» гласила:
«Благодарим вас за любезное предложение. Имея на борту «Красина» лучших офицеров ледокольной службы, не испытываем необходимости в лоцмане. Все время идем во льдах и в тумане.
«Красин»
29/VI, 14 часов 35 минут».
В Виргобей, где стоял «Читта ди Милано», было решено не заходить: дорог каждый час!
«Красин» шел на расстоянии одиннадцати миль от острова Форланда. Очень хорошо была видна высшая точка западного Шпицбергена на высоте 1050 метров. Облака делили горы горизонтально. В полночь солнце сияло на севере. Сияние было неподвижное и мертвое. Океан серо-синий, небо едва голубое, с неподвижными белыми облаками.
Каждую ночь приходили радиовести. Каждую ночь радист принимал шведскую прессу:
«…Банкир Розенберг скончался в Вене, имея от роду семьдесят девять лет… Под Парижем сгорел автомобильный гараж… За доллар на бирже в Осло дают три кроны семьдесят эре…»
В ворохе точек-тире, между сообщением о курсе доллара в Осло и смерти престарелого Розенберга, радист уловил имя Мальмгрена. Шведская пресса сообщала:
«О группе Мальмгрена нет до сих пор никаких известий».
И снова точки-тире, летевшие из эфира, вещали о курсе доллара в Берлине, Лондоне, Париже и Риме…
Затем шведская пресса писала о судах «Квесте» и «Браганце». Оба судна, шведское и норвежское, уже достигли северной оконечности Шпицбергена – мыса Кап-Норд – и медленно пробирались во льдах.
Джудичи пророчил:
«Браганца» спасет группу, прежде чем «Красин» доберется до мыса Лей-Смита!»
Гуль не разделял мнения Джудичи. Когда его спрашивали, он наклонял голову, пальцами дотрагивался до своей рыжей, аккуратно подстриженной бороды и тихим голосом, почти шепотом произносил:
– Не думаю, чтобы «Браганце» удалось пройти дальше Кап-Норда. Только ледокол в состоянии будет форсировать лед севернее Шпицбергена.
В десять часов утра 30 июня «Красин» находился на 80°11′ северной широты и 13° восточной долготы. Пересечение восьмидесятой параллели было ознаменовано множеством поздравительных радиограмм. В тот день мы получили радиограмму с «Малыгина», который в страшных условиях боролся с ледяной стихией к востоку от архипелага Шпицберген. В ночь на 30 июня и утром 31-го между «Красиным» и «Читта ди Милано» происходила оживленная радиопереписка. Переписка эта полностью вошла в бюллетени четвертый и пятый, которые в тот же день были вывешены на обычных местах:
«БЮЛЛЕТЕНЬ № 4
Разговор «Красина» с «Читта ди Милано» ночью 29/VI и утром 30/VI
Нобиле – Самойловичу. 29/VI, 22 часа.
Прошу сообщить мне, приблизительно во сколько дней вы рассчитываете достигнуть льдов между островом Фойном и мысом Лей-Смитом.
Благодарный Нобиле.
* * *
Самойлович – генералу Нобиле. 30/VI, 3 часа.
Невозможно сказать, не зная состояния льда. Прошу указать, как тяжел лед. Прошли Форланд. Скорость – двенадцать узлов.
Самойлович.
* * *
«Читта ди Милано» – «Красину». 30/VI, 4 часа 3 мин.
Прошу указать ваше местонахождение.
«Читта ди Милано»
* * *
«Красин» – «Читта ди Милано». 30/VI 6 часов 30 мин.
Широта 79°52′. Долгота 10°5′.
«Красин»
* * *
«Читта ди Милано» – «Красину». 30/VI, 8 часов 42 мин.
Но вы не заходите сюда. Я вас ждал здесь, в Виргобее.
«Читта ди Милано».
* * *
«Красин» – «Читта ди Милано». 30/VI, 10 часов 10 мин.
Мы вас не поняли. Имея приказ идти возможно скорее на Лей-Смит, мы направляемся туда. Наше положение в 10 часов утра – широта 80°11′, долгота 13°.
«Красин»
* * *
«Читта ди Милано» – «Красину». 30/VI, 10 часов 15 мин.
Положение палатки 9 миль к северу от острова Грэта и к востоку от мыса Лей-Смита.
«Читта ди Милано».
Отпечатано на ледоколе «Красин» 30/VI, 11 часов 30 минут».
В то же утро была получена радиограмма от генерала Нобиле, в которой он выражал желание прибыть на борт «Красина».
«БЮЛЛЕТЕНЬ № 5
«Читта ди Милано» – «Красину». 30/VI, 10 часов 12 минут.
Генерал Нобиле хотел бы прибыть на борт, чтобы дать указания.
«Читта ди Милано».
* * *
«Красин» – «Читта ди Милано». 30/VI, 11 часов 25 мин.
Приветствуем намерение генерала Нобиле. Для «Красина» затруднителен вход в Вирго. Причины: большая осадка, в двадцать восемь футов, постоянные туманы и потеря времени. Не находите ли вы возможным подход «Читта ди Милано» к нам?
«Красин»
Нобиле так и не прибыл на «Красин». Он сослался на невозможность выхода «Читта ди Милано» из Виргобея.
Наступил момент, когда «Красин» наконец повернул к востоку, направляясь вдоль северных берегов Шпицбергена.
Нас в это время уже окружали сплошные ледяные поля, на которых голубели полыньи, поднимались вышки торосов и грязно желтели бесчисленные медвежьи следы.
«Красин» надвигался на лед. Сначала он отходил назад, отступал для разбега, затем с полного хода наступал на голубую твердь. Вот он носом наполз на льдину, слегка пошатнул ее и под собственной тяжестью медленно и тяжело покатился обратно. И всюду, куда только достигал человеческий взор, – такой же лед, такая же голубая, зеленая, бирюзовая твердь, покрытая сверху снежным настилом.
«Красин» взял льдину. Под конец он подмял ее под себя, налез на нее и тяжестью в десять тысяч тонн проломил ей хребет. Льдина раскололась, как сахар. Из одной стало две. Обе перевернулись в черной воде, выставляя наружу голубые прозрачные ребра. Мелкое крошево кипело у самых бортов ледокола. «Красин», весь вздрагивая и тяжело дыша, раздвинул ледяное поле. Мы видели, как перевернувшаяся и смятенная глыба толкнула соседнее поле. Оно зашаталось, медленно стало отходить в сторону, раздвигая и подталкивая другие поля. «Красин» в это время наползал на очередного противника, подминал его под себя.
Трещины расходились лучами звезд. Между льдинами образовывались каналы. Нарушался белый по кой ледяных полей. Одно поле подталкивалось другим, одно налезало на другое.
В черном квадрате неожиданно открывшейся чистой воды показался блестящий, словно вычищенный ваксой, тюлень. Он вполз на поле и, любопытный, уставился на ледокол. Льдина, отодвинутая ребром «Красина», придавила тюленя. Он был защемлен меж льдами. Мы видели на поверхности чистой воды смятый черный мешок.
Навстречу росли Севен-Айланд – Семь Островов.
Они поднимались черными базальтовыми пирамидами с вершинами, разрушенными временем и ветрами. В складках их склонов сверкали застывшие снежные и ледяные ручьи. Было похоже, что склоны покрыты белыми ветками. Мы шли к черным пирамидам, подминая под себя лед, то отступая, то налетая на ледяные поля.
Так наступил июль. Двое суток «Красин» бился в напрасных попытках обогнуть северную оконечность земли Норд-Остланда – мыс Кап-Норд. Утром 1-го числа я вышел на верхний мостик, на котором нес вахту штурман Борис Михайлович Бачманов. С верхнего мостика было видно необозримое ледяное поле высоких торосов, которые издали можно принять за людей или за могильные плиты, покрытые снегом. Снег изнутри сиял какой-то особенной, светящейся голубизной. Небо висело бледно-зеленое, покрытое белыми перистыми облаками.
К юго-востоку от нас над белой пустыней приподымались черные отроги мыса Кап-Норда. В стороне от черной горбинки Кап-Норда штурман Бачманов увидел тонкую, как иголка, мачту и крошечную трубу корабля.
Пока мы с Борисом Михайловичем рассматривали «Браганцу», в радиорубке радист уже принимал радиограмму с корабля, затертого льдами у мыса Кап-Норда.
Радиограмма была с «Браганцы». Ларсен, капитан корабля, сообщал:
«Находимся на юго-восток от вас и к западу от Кап-Норда. Между нами и Кап-Нордом чистая вода. От Кап-Норда до Кап-Платена тонкий лед, по которому вы легко пройдете. Желаю счастья, капитан».
По странной случайности, фельдшер Анатолий Иванович первый прослышал о радиограмме с «Браганцы» и первый разнес ее по кораблю.
– Водиус чистус!.. – радостно объявлял Анатолий Иванович, бегая по кораблю и прихрамывая на одну ногу. – Человеческого языка понять не можете! – обижался Анатолий Иванович, когда кочегары, которым он сообщил эту весть, не уразумели его золотой латыни. – Водиус чистус – вода без льдов. Значит, дальше идем! С «Браганцы» радио приняли. Радиус «Браганцус»!
И, так же приседая на левую ногу, он бежал в своей черной робе, поверх которой был надет большой полушубок, вниз, в машинное отделение, сообщать о «радиусе «Браганцус».
В самом деле, то, что сообщила «Браганца», для красинцев было радостной вестью. Люди, которых окружает ледяная пустыня, чувствуют, слыша о чистой воде, то же, что путешественники Сахары – об оазисе, возникающем среди сыпучих песков.
Подбодренный вестью, корабль двигался в сторону Кап-Платена, надеясь вступить в полосу чистой воды, о которой сообщала «Браганца».
И мы действительно вошли вскоре в чистую воду, которая осчастливила наши глаза своей чернотой. Однако радость была недолгой. Карл Павлович Эгги хмурился, всматриваясь в пространство далеко впереди нашего ледокола. Что он там видел, тогда трудно было сказать. Моряк умеет видеть признаки бед даже там, где всякий другой ничего не увидит и ничего не прочтет в книге, которая называется «океан».
Карл Павлович Эгги прочел и недовольно сказал:
– Долго так не продолжится. Скоро станем.
День развертывался как обычно. Те, кто слышал замечание Карла Павловича, решили, что капитан начудил. Океан был черный и чистый. По океану только редко проплывали ледяные громады. Кто-то подступил к Карлу Павловичу, укоризненно покачал головой и сказал, обращаясь к нему, но глядя в сторону:
– Вот видите, ничего не случается. Мы идем дальше. И ничто не мешает нам!
Но прав оказался не этот человек, а капитан, хотя сам он сейчас предпочел бы ошибиться.
Сплошное ледяное поле, покрытое голубым сияющим снегом, истоптанное следами медведей, шло на «Красина», надвигалось на него и лезло под его нос.
Завязалась борьба. «Красин» не сразу одолел ледяное поле. Ему пришлось отступать, под собственной тяжестью откатываться назад и снова набрасываться на льдину до тех пор, пока поле не подалось, не раскололось на две части, между которыми возникло разводье. «Красин» это разводье ширил, втискивался меж льдинами и углублялся в ледяную пустыню. Ледяной пустыне не было видно конца. Мы поняли, что капитан Эгги прав. Либо «Браганца» ошиблась, либо положение с тех пор, как его наблюдала «Браганца», успело уже измениться.
С жалостью мы смотрели на черную полосу чистой воды, остававшейся позади ледокола. На воде еще не исчез взрыхленный след ледокола. След корабля живет на воде долго. С кормы постоянно была видна – если только «Красин» шел по воде – двойная белая колея, которой обозначен путь корабля.
Черная вода становилась узкой полоской и скрывалась за краем льдов, за чуть видневшейся линией кромки. Из ледяной пустыни мы так и не выбрались до тех пор, пока не повернули обратно, заканчивая поход.
Надо было много раз самому себе повторять, что белая пустыня – только обледенелый океан, что в самом деле под многометровым настилом из зеленой и синей тверди – вода, глубины, не проверенные еще никем.
Надо было смотреть на карту, себя самого убеждать и на слово верить спокойному Эгги, что движемся мы не по суше, покрытой снегом, и то, что нам кажется сушей, на самом деле – обледенелое полярное море. «Красин» шел, раздавливая, раздвигая ледяной покров. За кормой вскипало в черной воде битое крошево льда, на минутку только показывалась вода и затем снова сейчас же забивалась льдом. Раздвинутый лед, разбитый и раскрошившийся, стремился занять свое прежнее место. Пустыня была покрыта неровными вышками торосов. С правого борта виднелись черные выступы холодной земли Норд-Остланда. Вдавался в обледенелый океан длинный мыс Кап-Платен. Слева высовывался такой же, как и Кап-Платен, черный каменистый и дикий остров Парри, из группы Семи Островов. «Красин» шел между маленьким Парри и берегом Северо-Восточной Земли – Норд-Остланда.
– В этих местах могут быть люди, – сказал капитан. – Может быть, сам Амундсен. Возможно, где-нибудь за торосами лежат трое из группы Мальмгрена. Кто знает, не здесь ли где-нибудь очутились те шестеро из экипажа «Италия», о которых никому ничего не известно.
И командир корабля потянул за ручку сирены.
Вахтенный, не смея глядеть капитану Эгги в глаза, прошептал:
