Текст книги "Раздробленный свет (ЛП)"

Автор книги: Эми Кауфман

Соавторы: Меган Спунер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Поэтому я позволяю Гидеону обнимать меня за талию и откидываю голову назад. Фонари просвистывают над головой, пролетая над нами, как метеориты в густой, темной ночи. За те месяцы, что прошли с тех пор, как я сменила свою убогую квартиру на пентхаус, я забыла, как здесь красиво.

Грузовик останавливается на свету, и Гидеон сжимает мою руку, прежде чем спрыгнуть вниз с задней части грузовика. Он поддерживает меня за руку, помогая спуститься за ним, но потом отпускает, как только я встаю на ноги.

– Сюда. – Кивает он в сторону особенно темного переулка, на котором не хватает фонарей.

Я позволяю ему тащить себя за собой, держась позади достаточно близко, чтобы я могла видеть его силуэт. Я вытаскиваю из кармана еще один наладонник, который он мне одолжил, и нажимаю на него, используя слабое сине-белое свечение дисплея, чтобы осветить себе путь. Гидеон направляется на несколько метров дальше в темноту, затем останавливается у заколоченной двери. Я ожидаю разочарованного рычания. Очевидно, это не то место, где мы должны были оказаться. Это закрытое, заброшенное здание. Но вместо этого он начинает ощупывать края досок. Я не вижу, что он находит, но через несколько мгновений вся панель из досок отодвигается, а вместе с ней и дверь.

– После вас. – Он делает низкий поклон, который одобрит даже самый крутой модник на торжестве «Дедала». Поклон, от парня, знающего, каким искусством восхищаться на стенах в квартире Кристины. Я отложила эту мысль на потом.

– Ты же не собираешься убить меня, так ведь? – бормочу я, пробираясь в пространство за дверью. Оно кажется большим, мой голос слегка раздается эхом. Свет наладонника становится слишком тусклым, чтобы разогнать темноту более чем на метр передо мной.

Гидеон не отвечает. Я слышу только его шаги, удаляющиеся и исчезающие в тишине. Как раз перед тем, как я могу начать паниковать по поводу того, что меня бросили, в темноте начинает мерцать свет. На некотором расстоянии оживает написанная яркими, зелеными и синими буквами неоновая вывеска – «ЖИВАЯ МУЗЫКА». Затем загорается еще один свет, и еще, и еще, пока они не превращаются в каскад светящихся витрин и уличных фонарей.

Это целая аркада заброшенных магазинов и ресторанов. Пол выложен полированной каменной плиткой, а тонкий слой пыли, покрывающей все вокруг, превращает отражения неоновых огней в туманные, похожие на огни обычного дома, отраженные в реке.

Я оборачиваюсь и вижу Гидеона у входа, закрывающего дверь старомодным блоком предохранителей. Удивление, должно быть, заметно на моем лице, потому что, когда он поворачивается ко мне, его собственное выражение лица расплывается в самодовольную усмешку.

– Достаточно хорошо, чтобы переночевать здесь несколько дней? – дразнится он.

– Что это за место? – выдыхаю я.

– Раньше это был какой-то торговый центр, – отвечает Гидеон, отходя от входа, чтобы присоединиться ко мне. – Должно быть, его закрыли лет тридцать назад… заметь, ни одной вывески с использованием гиперсети, только ретро-неоновые и цифровые вывески. Я предполагаю, что они опустошили его с намерением выровнять место и построить вместо этого жилье, но застройщик, наверное, изменил предписание, или компания отказалась от проекта, я не знаю. Насколько я могу судить, он был полностью забыт.

Я подыскиваю ответ и не могу говорить связно, слишком ошеломленная странностью этого места, когда целая часть города потерялась во времени. Я хочу сказать ему, что здесь красиво, потому что это так, и в то же время грустно. Слишком одиноким ощущается это место в яркости своих вывесок, призывающих клиентов, которые никогда не придут. С сияющим светом, отражаемым на мраморном полу, где единственные следы, оставленные на пыльном полу, наши.

Гидеон уходит, позволяя своей сумке и сумке с нашими припасами соскользнуть на пол. Он использует одно из одеял, чтобы вытереть часть пыли, затем складывает другие сверху, чтобы сделать место для сидения. Я медленно иду к нему, все еще очарованная галереей, но слишком усталая, чтобы не опуститься на пол рядом с ним. За последние два дня я спала только несколько часов, проведенных в берлоге Гидеона. А он спал еще меньше.

– Я нарыл кое-какие схемы «Дедала», – говорит он, вытаскивая наладонник из сумки и включив его. – Инженерия, где вероятнее всего будет разлом, находится в нескольких палубах от места проведения торжественного мероприятия. Охрана будет усилена, чтобы люди не выходили из общественных мест, но туда-то я и залезу.

– Ты собираешься взломать службу безопасности Лару с такой легкостью? – Я поднимаю бровь, но он сосредоточен на экране.

– Я уже делал это раньше, – рассеянно говорит он, как будто это небольшой подвиг. – Но это торжество будет кишеть людьми, и у меня нет нескольких недель, чтобы попытаться наняться в качестве АйТи-специалиста.

– Мы придем туда как гости. – Когда он от удивления поднимает голову, я улыбаюсь ему. – Не паникуй. Не так уж сложно вписаться в эту толпу. Мы приятно проведем время, выпьем шампанского, потанцуем и пофлиртуем, и в какой-то момент появится Лару и, без сомнения, его дочь, чтобы произнести кучу речей.

Рот Гидеона дергается, брови слегка хмурятся.

– А что, если Лару узнает наши лица по каналам безопасности? Они могут опознать нас.

– Мы ускользнем, когда он выйдет на сцену. Сам музей будет закрыт, у нас будет достаточно времени, чтобы добраться до инженерного отсека, прежде чем они откроют экспонаты для публики.

Если только я не успею хорошенько выстрелить в самого Лару, прежде чем мы выскользнем из бального зала. Я прочищаю горло.

– Позволь мне просто пробежаться по этикету такого рода событий, чтобы ты случайно не оскорбил половину планетарных делегаций.

Когда мы начинаем обсуждать то, что произойдет на торжестве, я не могу не думать о Дэниэле, женщине, которая научила меня большей части того, что мне нужно было знать в первые нескольких недель после того, как я покинула Эйвон. В свои тридцать с хвостиком она больше не могла представляться невинным подростком. Более молодая сообщница получила ее место, куда она не могла пробраться куда-либо одна. Три месяца мы были вместе. И когда пришло время, Дэни предала меня так же легко, как и взяла под свое крыло, предоставив меня властям, когда выяснилось, что одна из наших меток узнала, что мы охотимся за его деньгами.

Мой мозг отказывается сформулировать вопрос, волнующий мое сердце. Я не буду спрашивать себя, будет ли мне так же легко предать Гидеона, особенно теперь, когда он потерял Мэй. Это должно быть просто. Я хочу остановить Лару так же сильно, как и он, но если дело дойдет до выбора между разоблачением разлома с целью уничтожить компанию и уничтожением Лару, как человека, непосредственно… Гидеон ясно дал понять, что он выберет первое. А это значит, что я должна быть готова покинуть его.

Мы разрабатываем наше прикрытие. Мы будем Джеком Россо и Бьянкой Рейн, парой, только что окончившей школу в альфа-сити на Парадизе, оказавшейся на торжественном открытии в рамках тура по Галактике, прежде чем отправиться в университет. Я не забываю про договоренность с дизайнером, который хочет продать одно из подиумных платьев прошлого сезона по дешевке, и сообщаю портному из центра города о размерах Гидеона. Кажется, у него есть неограниченные средства для этого всего. Я не без собственных ресурсов, но он явно тоже преуспел, так что мог выбрать себе жилище получше, чем то, что он только что взорвал.

По мере того, пока я организовываю наши наряды, Гидеон использует какую-то магию со своими базами данных и умудряется создать поддельные идентификационные чипы для нас обоих, в комплекте с голографическими проекциями наших лиц на случай, если кто-нибудь удалит их из наших наладонников.

Я не спрашиваю, когда он отсканировал меня трехмерным томографом. Я не хочу ничего знать.

Гидеон обнаруживает фотографию Мэй, выставленную ею вместе со своими близнецами, с отметкой времени… ее способ сообщить нам, что она их вернула. Некая тяжелая напряженность, что была в нем, покидает его при виде их вместе, но я знаю, что потеря этой последней безопасной гавани оставила его раздавленным.

Дни проходят скачкообразно: то в бурной деятельности, то все, что мы можем делать – это ждать. Мы могли бы использовать это время, чтобы рассказать о себе, сблизиться, раз уж мы связанны выбранной миссией. Но никто из нас этого не делает. Мы храним наше молчание и наши секреты, и прячемся в месте, которое остановлено во времени, от чего создаётся впечатление, что мы тоже поставлены на паузу.

Я пытаюсь найти способ уйти, хотя бы на несколько часов, но Гидеон прилип ко мне, как клей… и у него есть на это все основания. Каким-то образом я должна вернуться в свою квартиру, только на мгновение, чтобы забрать пистолет из спальни Кристины. Получение такого крайне незаконного оружия заняло у меня месяцы работы, и нет никакого способа получить еще один, прежде чем мы выполним наш план по посещению «Дедала». И я не хочу, чтобы Гидеон знал, зачем я хочу тащить с нами пистолет.

За два дня до торжества я наконец сдаюсь.

– В какой-то момент мне нужно будет улизнуть отсюда на некоторое время, – говорю я, не сводя глаз с экрана новейшего наладонника, который он мне дал. Я могу сказать, что он смотрит на меня. Слышно его дыхание, когда он смотрит на меня, но я не поднимаю глаз. Я говорю как обычно. – Просто нужно забрать нашу одежду и несколько других вещей.

– Конечно, – легко отвечает Гидеон. – Я пойду с тобой. Помогу тебе не попасть в неприятности, прежде чем ты их заметишь.

Я прочищаю горло, и, наконец, оторвав глаза от наладонника, обнаруживаю улыбку.

– Не хочу ранить твое мужественное чувство рыцарства, но я справлюсь сама.

– Как ты справилась с этим в своей квартире? – Его улыбка гаснет, и я могу сказать, что он сожалеет о вылетевших только что словах.

Хотела бы я вести себя беззаботно, как будто это меня не волнует. Но тут же в уме я снова оказываюсь в своем пентхаусе, прячусь на кухне от мужчин вдвое больше меня. Я сглатываю и соглашаюсь на это, опускаю глаза, чтобы Гидеон не заметил моего страха.

– Мне легче исчезнуть, когда я одна.

Когда он не отвечает, я поднимаю глаза. Он все еще наблюдает за мной, и совершенно не стыдится, что его поймали. Он не отворачивается, а слегка наклоняет голову на бок, как будто пытается рассмотреть меня под другим углом. Меня снова поражает его острый ум, который так легко не заметить, когда он играет роль высокомерного, самодовольного козла, которого он проецирует на мир. Внезапно я перестаю быть уверена, что обманываю его своими оправданиями за желанием побыть одной. И что еще хуже – внезапно я абсолютно уверена, что не хочу.

– Я должна вернуться в свою квартиру, – шепчу я, прежде чем могу остановиться.

Глаза Гидеона закрываются слишком надолго, и я могу сказать, что была права. Он знал, что я что-то скрываю. Позволь ему так думать.

– София, ты не можешь.

– Вот почему я тебе не говорила, – резко отвечаю я. – Я понимаю, что это опасно. Но я войду и выйду не более чем через минуту. Они не успеют засечь меня, даже если у них есть наблюдение.

Гидеон морщится, хмурится, глядя на пол.

– Что там такого важного, ради чего стоит рисковать жизнью?

Мой пистолет. Слова гремят в моей голове. Мой единственный выход из этого ада. Мой единственный выстрел, буквально, единственное оружие, которое я могу протащить через охрану Лару. Горло начинает сжиматься, и к моему ужасу, я чувствую, как мои глаза начинают гореть. Я пытаюсь оттолкнуть это, пытаюсь направить это во что-то другое: в негодование, пыл или уверенность, во что угодно… но я не могу. Он продолжает смотреть на меня, и прямо сейчас, в этот момент, я понимаю, что не могу солгать.

– Мой папа, – шепчу я, и наконец, моргая, выпускаю слезку, которая задерживается на щеке. – Единственный его рисунок остался в той в квартире. Если я потеряю его… – мои руки сжимаются вокруг одеяла, на котором я сижу. Бесполезная попытка захватить контроль. – Если я не смогу его вернуть, то полностью потеряю его. Навсегда.

Правда. Мне нужен этот рисунок, надежно спрятанный за одной из фальшивых фотографий на буфете, почти так же, как пистолет оставшийся в спальне. Почти… но не совсем.

Лицо Гидеона, которое я вижу сквозь слезы, смягчается.

– Я понимаю, понимаю. Ты знаешь об этом. – Его глаза устремляются на сумку, и на мгновение я вижу, как мое горе отражается на его лице.

Внезапно я вспоминаю книгу, которую он забрал с собой, единственное, что он захватил из своего логова, что не относилось к компьютерам.

– Но Соф, это всего лишь вещь.

Я качаю головой, движение посылает еще одну слезу, чтобы присоединиться к первой. Даже сейчас моя память о рисунке, нарисованном для меня Михалом, из-за отсутствия фотокамеры, размыта. Я пытаюсь представить лицо отца, его голос, и фрагменты воспоминаний мимолетно мелькают передо мной, но я не могу их собрать. Особый рисунок мозолей на ладони; песенка на полутоне, которую он насвистывал себе под нос, пока работал; шарканье сапог на коврике, когда возвращался домой. Каждый раз, когда я хватаюсь за одно воспоминание, другие исчезают.

Но с этим листом бумаги в руках фрагменты восстанавливаются. Они притягиваются к линиям чернил и графита, как мотыльки к бумажным фонарикам, освещающим подземный город ночью.

– Это не просто вещь, – шепчу я.

Гидеон долго колеблется, потом вздыхает.

– Нет. Это не… Просто… будь осторожна, ладно? – Он поднимает руку, движение достаточно медленное, чтобы я могла оттолкнуть ее. Чего я не делаю. Краешком пальца он касается моей скулы, и слеза, прилипшая к ней, исчезает после его прикосновения.

Я моргаю, чтобы прочистить зрение и нахожу его карие, с зеленой окантовкой глаза на моих.

Он откашливается и откидывается назад, восстанавливая равновесие, когда встает.

– В конце концов, если тебя схватят и мне придется отправиться на «Дедал» одному, какая-нибудь светская львица, вероятно, пригласит меня на танец, и тогда со мной будет покончено.

Я настолько удивлена, что даже на мгновение забыла про свое горе.

– Ты не умеешь танцевать?

Гидеон поднимает бровь.

– Я выгляжу так, будто умею?

Я обнаруживаю, что пытаюсь улыбнуться, несмотря на мокрые пятна от слез, которые я все еще чувствую на своем лице.

– Я могу научить тебя.

Гидеон задумчиво замолкает, не сводя глаз с моего рта. Думаю, он тоже видит улыбку, потому что начинает улыбаться мне в ответ.

– Если на торжестве «Дедала» будут танцы, то было бы преступной небрежностью направиться туда, не зная нескольких па, не так ли?

– Ну… – медленно говорю я. – Не то чтобы. Если тебя спросят, ты всегда можешь сказать, что не чувствуешь…

– Я сказал, – Гидеон перебивает меня, подчеркивая каждое слово, – что было бы преступлением не заняться танцами, не так ли? – Его глаза сверкают, и он хватает планшет, чтобы увеличить громкость и открыть приложение «Гипернет-радио».

– Найди станцию классической музыки, – прошу я, прочищая горло и поднимаясь на ноги. – Желательно вальс, его легко выучить.

Только после произнесения этих слов, я понимаю, что он может даже не знать, что такое вальс. Я не знала до Дэни, но он даже не колеблется. Не в первый раз, я задаюсь вопросом, не может ли это быть его первое знакомство с высшими классами. Я так мало знаю о нем, о его прошлом и о том, что привело его сюда, что с таким же успехом могу смотреть на совершенно незнакомого человека. После тестирования нескольких разных точек, чтобы найти спутниковый прием, и пролистывания несколько станций, он находит оживленный, веселый вальс. Я не узнаю его. Я не знаю классическую музыку, или вообще никакой музыки, если только это не живые скрипки и бойраны*** Эйвона.

– Хорошо, так как это работает? – Гидеон выпрямляется, поглядывая на меня, а затем оглядывается на планшет, как будто источник музыки, эхом разносящейся по галерее, может помочь ему больше, чем я.

Он нервничает. Я бы рассмеялась, если бы мой собственный пульс не скакал как бешенный за эти несколько дней. Возьми себя в руки, София.

– Иди сюда, – говорю я, стараясь звучать бодро и деловито. Я больше не могу обманывать себя, вот и все… но я также не могу позволить себе сдаться. Мои мысли хотят открыться, заглянуть за пределы «Дедала», но я знаю, что после него ничего не будет. И если я позволю себе думать, что такое возможно, я не смогу сделать то, над чем работала в течение последнего года своей жизни. Он работал, чтобы раскрыть планы Лару, а я работала, чтобы подобраться к нему достаточно близко, чтобы заставить его ответить за убийство отца. Я не могу позволить Гидеону стать более важным, чем убийство монстра Родерика Лару.

Гидеон наблюдает за мной, ждет, когда я его проинструктирую. Глядя на него, я не могу не думать, что, возможно, после «Дедала» может быть жизнь. Я так долго не хотела ничего, кроме смерти Лару, что забыла, как хотеть чего-то другого, но здесь, напротив лица Гидеона, эта холодная уверенность с каждой секундой становится все менее твердой.

– Соф?

Я отбрасываю мысли в сторону и заставляю себя говорить спокойно.

– Возьми меня за руку вот так. Другая моя рука ложится на твое плечо, а твоя – на мою талию. – Я останавливаюсь. – На мою талию, Гидеон.

Его глаза вспыхивают, являя озорной блеск, прежде чем он поднимает руку выше.

– Должно быть, я ослышался.

– Мм-хмм. – говорю я невозмутимо. – А теперь вслушайся в ритм музыки. Слышишь эту схему раз-два-три? В этот такт пойдут наши шаги…

Он быстро учится. Если бы я еще не видела достаточно доказательств его ловкости, когда он лазил по трубам и взбирался по шахтам лифта, это убедило бы меня, что все те тренажеры в его берлоге нашли хорошее применение. К концу первого вальса он понял основную идею. Следующие несколько произведений – это множество других стилей, что дает мне возможность объяснить различия в нескольких танцах.

Судя по количеству песен к концу первого часа, он более-менее компетентен. Текущая композиция заканчивается, и мы делаем паузу, слегка затаив дыхание. Это была более быстрая песня, и Гидеон стал достаточно уверен в себе, чтобы раскрутить меня… с ограниченным успехом. Он не блестящий танцор, но он достаточно хорош. Он не привлечет ни хорошего, ни плохого внимания на танцполе. Именно к этому мы и стремимся.

Я знаю, что должна предложить остановиться на ночь, я знаю, что я должна предложить снова разделить одеяла и разойтись спать в разные углы. Выключить свет и остаться в темноте этого пыльного места еще раз.

Но я не могу.

Следующая композиция начинает играть, начинаясь с знакомого набора нот на фортепьяно… и я замираю.

Я узнаю ее. Это единственная композиция, которую я узнаю. И я знаю ее только благодаря записи, сделанной другом моего отца за двадцать лет до моего рождения, до наложения эмбарго на трансляции на Эйвоне. Когда я впервые услышала ее, я заплакала, и друг моего отца… чье имя я не могу вспомнить… почему я не могу вспомнить его…? отдал запись мне на хранение.

Только после того, как я покинула Эйвон, я узнала ее название: «Вальс бабочек ми минор». Она была написана четырнадцатилетней девочкой-вундеркиндом в стране под названием Иран, на Земле, в двадцать третьем веке. Она погибла при крушении шаттла вскоре после того, как закончила работу. Это была единственная композиция, которую она написала. Каким-то образом эта трагическая и ужасная деталь – как бы то ни было – сделала произведение еще более красивым. Более острым. Возможно, она умерла ребенком, но это произведение, эта часть ее все еще здесь. Эхом отдается в пустых помещениях галереи, заброшенных еще до моего рождения.

– Что-то не так?

Только после вопроса Гидеона, я осознаю, что не танцую.

– Прости… да нет. Ты молодец, я впечатлена. – Я стараюсь выбросить из головы все остальное и следовать его примеру в медленном повороте. Просто сосредоточься на своих шагах.

– Это не так сложно, – отвечает он мягко, как будто на него тоже влияет музыка. – Кто научил тебя этому?

Не отвечай. Придумай что-нибудь. Смени тему. Однако мой рот открывается, и я отвечаю правду:

– Папа.

Рука Гидеона на моей талии смещается и притягивает меня немного ближе.

– Как давно он умер? – ласково спрашивает он.

– Около года назад.

– И ты с тех пор одна?

Я думаю о Дэни и о мальчике на космической станции «Полярис», который помог мне получить мое первое поддельное удостоверение личности, и о паре на «Старчазере», которая позволила мне спрятаться в их каюте по пути на Коринф. Я сглатываю.

– Я предпочитаю быть сама по себе.

– Я тоже. – Взгляд Гидеона, когда я поднимаю глаза, ждет моего. – Так проще. Никаких осложнений. – Он больше не пробует повороты и вращения. Его ладонь на моей спине теплая, и только тогда я понимаю, что если его рука прижата к моей спине, а не к талии, то мы, должно быть, за последний час приблизились, дыхание за дыханием.

– Никто не вмешивается в твои планы, – отвечаю я едва слышным голосом.

Его шаги замедляются, и мои отражают его, пока мы не стоим в луче света, отбрасываемом вывеской книжного магазина позади нас.

– Никто не пострадает, если ты все испортишь.

– Никто не причинит тебе вреда.

Он опускает наши соединенные руки, больше не притворяясь, что мы все еще танцуем, пока они не оказываются между нами. Его пальцы сжимаются, и хотя я знаю, что происходит, я не могу заставить себя отодвинуться. Неоновые огни превращают его глаза во все цвета, цвета, которых я даже не знала, когда росла на Эйвоне. Его горло шевелится на свету, когда сглатывает.

– Гидеон, – шепчу я, не в силах говорить громче шепота. – Это плохая идея.

– Я знаю. – Его глаза не отрываются от моего лица, рассматривая мои черты, задерживаясь на моих глазах, губах. – Пусть это будет плохой идеей через несколько минут. – Когда он опускает голову, его губы становятся мягкими, прикасаясь к моим один раз… потом снова, задерживаясь немного дольше, прижимаясь немного ближе. Затем он чуть заметно расслабляется, давая мне шанс отстраниться.

Я именно это и должна сделать. Или я должна поиграть с ним. Мне следует покончить с этим сейчас, до того, как это произойдет, или мне следует воспользоваться моментом и обеспечить его привязанность и изгнать любой намек на недоверие. Я должна сделать тысячу, миллионов вещей по-другому, и вместо этого я делаю то, что не должна была, то, что хочу.

Я придвигаюсь, чтобы прижаться плотнее, и тянусь вверх, вставая на мысочки, снова встречая его губы. Его рука у меня за спиной сжимается и притягивает меня к нему. Его тело дарит мне тепло, и наши губы разделяются, когда я скольжу руками по его шее. Он издает крошечный стон прямо мне в рот, и я внутри воспламеняюсь, пока «Вальс бабочек» на заднем плане рассказывает о желании, о сне, и о вещах, потерянных слишком рано.

Возможно, есть что-то большее, чем убийство Лару. Может быть… может быть…

Внезапно музыка обрывается, оставляя нас в тишине. Я отшатываюсь от него в удивлении, глядя на наладонник, который буферизует и ищет сигнал. Мое дыхание становится слишком быстрым, слишком громким. Я слышу его эхо в тишине. Опухшие губы горят, и мой взгляд возвращается к Гидеону, словно притягиваемый магнитом.

Он неотрывно смотрит на меня, выглядя таким же измотанным, как и я. В его глазах горит первобытный огонь, его волосы растрепались с той стороны, куда я запускала свои пальцы. Он с трудом сглатывает, и когда он говорит, его голос слегка дрожит.

– Ты права, – выдавливает он, глядя на меня. – Это была ужасная идея.

*Эрху (кит. 二胡) – старинный китайский струнный смычковый инструмент, оригинальная двухструнная скрипка с металлическими струнами.

**Кахон – один из самых многогранных и популярных перкуссионных инструментов.

***Бойран – ирландский ударный музыкальный инструмент, напоминает бубен диаметром примерно полметра (обычно 18 дюймов).

В сером мире голубоглазый человек нашел способ оторвать нас от нашей Вселенной. Мы больше не можем чувствовать других, ни в этом мире, ни в нашем. Когда-то мы составляли бесконечность. Теперь нас трое.

Пустота – это боль, и единственное облегчение приходит к нам в коротких вспышках, которые мы видим, когда на мгновение прорываемся через тюрьму голубоглазого человека. Мы пытаемся наблюдать за зеленоглазым мальчиком, пытаемся вспомнить наш план, но нас так мало.

Мы одиноки. А одиночество – это грызущее безумие. Двое других позволили своей агонии ускользнуть во вспышках и разрывах тюрьмы, сводя людей этого мира с ума.

Но мы… я… я помню океан и маленькую девочку, которая называла меня другом. Я помню сны.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

В МОЕЙ ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ некое короткое замыкание. Я чувствую, как пульс стучит в висках, и все, что я хочу сделать – это снова наклониться и закрыть любую потребность говорить, по крайней мере, еще на несколько минут. Я умирал от желания сделать именно то, что только что сделал, в течение нескольких дней. И теперь я хочу поцеловать ее снова.

Но хотя ее зрачки расширены так же, как скорей всего мои. Она сжимает мою руку, убирая ее с талии, и я ничего не могу поделать, кроме как позволить ей это. Она прочищает горло и говорит:

– Последний раз ты немного отстал в ритме, но я думаю, что если придется, то мы вполне впишемся на танцполе.

– Это… – помнится, это все, на что я способен на танцполе. Я киваю, потому что понимаю, что кивать – это то, что я по идее должен сделать. Мои мысли медленно цепляются друг за друга и приходят в порядок. – Хорошо. Значит, больше никакой практики?

Она мне криво улыбается в ответ на поддразнивание, но я знаю, что она так же, как и я, ошеломлена интенсивностью этого поцелуя. Поэтому, когда она отступает, я отворачиваюсь, чтобы взять наладонник и выключить его, прежде чем снова начнется музыка. Мне нужно дать нам обоим немного времени, чтобы восстановиться.

– Ну что, давай спать? – предлагает она.

– Да уж, поздно уже, – соглашаюсь я и кладу наладонник после того, как чуть не уронил его. Я опускаюсь в наше гнездо одеял, прислоняясь спиной к стене. Она подходит и опускается рядом со мной, потом берет наладонник, который она использовала сегодня, проверяя есть ли сообщения от ее знакомых. Что поглощает ее.

Я сверхчувствителен к ее присутствию, ее колено на волосок от моего. Я мог бы дотянуться до нее, дотронуться малейшим движением, и я практически чувствую, как статика прыгает между нами, но я сдерживаюсь. Надо собраться и успокоиться, потому что, если я не буду держать дистанцию между нами, я не смогу ни на чем сосредоточиться.

– А знаешь что? Давай-ка, пока ты тут сидишь, я принесу тебе кое-что, что опозорит твою шикарную еду в верхнем городе.

С камерами на каждом углу я не могу позволить себе часто выходить наружу, но я знаю, что в конце переулка находится слепая зона, и это одна из причин, по которой я выбрал это место. Поэтому, когда выхожу на улицу, я опускаю голову, и направляюсь к яркому, красному баннеру, что мне нужен, который находится всего через две палатки. На самом деле это кафе на вынос – не более чем палатка с холщовой крышей, натянутой между двумя соседними зданиями, с кухней, спрятанной в задней части здания за ней.

В «Миссис Фан» лучшая в секторе паназиатская еда, которая на световые годы впереди претенциозного дерьма, что подают в четырехзвездочных, сто-галактических-сидячих местах в верхнем городе. София заслуживает перерыв от протеиновых батончиков и гелиевых пакетов. Чувак, ты что творишь? Пытаешься ухаживать за ней?

Я отмахиваюсь от внутреннего голоса и киваю миссис Фан, которая сама сидит за стойкой. У них здесь есть меню, но местные жители просто просят что-то приготовить и это всегда хорошо. Я поднимаю два пальца, чтобы указать на мой заказ, и она суетится, отправляя непонятные инструкции кухонному персоналу. В углу сидят два парня, пристально глядя друг другу в глаза, а женщина у другой стены размышляет над логической головоломкой на своем наладоннике, и ни один из них не бросает на меня повторного взгляда.

Фан выставляет на прилавок два контейнера с дымящейся лапшой, две бутылки домашнего пива, сделанного ее мужем, и две пары одноразовых палочек для еды. Она берет у меня деньги, я выхожу, и все это занимает две минуты. Успех.

Глаза Софии загораются, когда я возвращаюсь, и она практически отбрасывает наладонник в сторону, протягивая руки за лапшой.

– Пахнет невероятно, – шепчет она почти благоговейно, улыбаясь при этом, так что я улыбаюсь в ответ. Мы оба молчим, когда мы снимаем крышки с контейнеров и пива, а потом посылаем облака пара, когда копаемся в лапше палочками. Я пробую и острый соус обжигает язык. Восхитительно. София тоже пробует и ее глаза расширяются. Ее прекрасные манеры испаряются, когда она говорит с набитым ртом. – О, Боже.

– Я же говорил? – Мы находимся на более безопасной территории с едой, и в течение нескольких минут мы оба молчим. Никаких расчетов, никаких соображений, просто наслаждаемся едой. Все еще не оправившиеся от поцелуя. Я стараюсь не подсматривать, как она слизывает соус с кончиков палочек.

– Тебя точно никто не заприметил? – спрашивает она в конце концов.

– Уверен, – отвечаю я с набитым ртом. – Это место безопасно. Никто не войдет без приглашения.

– Мое место тоже было в безопасным, – сухо замечает София. – Как и твое было.

Как и Мэй.

У меня было время подумать о том, что она сделала. Я не осмеливаюсь вступить с ней в контакт. Если она сделала то, что я сказал ей, и сдала Валета, чтобы вернуть детей, они будут следить за всем, к чему она будет прикасаться. Они не будут выпускать ее из виду. Нет безопасного способа связаться с ней… ни для кого из нас. Она тоже это понимает, я уверен в этом, и вот почему она опубликовала фотографию с Лив и Мэтти в своем публичном профиле. Чего я не ожидал, так это того, что мне будет так не хвать общения с Мэй. Прошло много лет с тех пор, как я мог провести день без сети. Во мне засела боль, частью которой является одиночество, а другой частью, что она отказалась от меня. Но на самом деле, я не могу винить ее. Не должен.

Я виню тех, кто использовал детей, чтобы угрожать ей.

Это мое оправдание, хотя я не знаю, к кому обращаюсь, когда не сплю по ночам и излагаю свои доводы, обсуждая какого-то воображаемого противника. Молча указывая на то, что угроза невинным детям – это последнее в длинной череде причин, по которым мое дело на правой стороне, и я делаю только то, что требуется, чтобы уничтожить «Компанию Лару». Я не раз заглядывал в себя, пытаясь найти сочувствие к женщине, которую я выслеживаю, заставляя ее бегать по всей Галактике, или даже просто пытаясь подавить свое удовлетворение, когда она вынуждена отказаться от каждого последнего прикрытия и снова бежать. Но правда в том, что ее страх кормит меня. Я могу представить, совсем на чуть-чуть, что это страх Лару. Что это его я преследую. И в конце концов, великий командир Тауэрс сама в это вляпалась, когда решила прикрывать его.