Текст книги "Раздробленный свет (ЛП)"

Автор книги: Эми Кауфман

Соавторы: Меган Спунер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Почти сочувствующий.

– Клянусь вам, – шепчу я, не утруждая себя скрывать усталость в голосе, – я рассказала вам все, что знаю. Я понятия не имею, как его найти. Я была заложницей, не более того.

Сначала я попыталась выудить у них информацию. Самоуверенные марионетки, подобные этим, часто дают больше, чем осознают, потому что они так сосредоточены на извлечении того, что хотят. Я узнала, что им нужен Валет, а не Гидеон. И они преследуют его в течение некоторого времени.

Я уверена, что Валет работал с ними в прошлом – я могу только предположить, что теперь он изгой и больше не принимает приказы от «КЛ», или, возможно, он просто слишком много знает, и Лару хочет, чтобы его убрали. Насколько я могу судить, эти люди не знают о моей личности, они не знают, что я с Эйвона. Если бы я не выбрала Гидеона своим невольным партнером в побеге из главного офиса «КЛ», меня бы здесь не было.

Они не знают, что я была в «Компании Лару», чтобы попытаться убить Родерика Лару.

Я останавливаю себя прежде, чем наклоняюсь вперед и опускаю голову. Отяжелевшее тело является признаком поражения, и если эти ребята вообще что-нибудь знают о невербальной коммуникации, они примут это как знак толкнуть еще сильнее. Я борюсь, чтобы держать глаза широко раскрытыми, чтобы сигнализировать страх, перевожу взгляд от лица к лицу. Слишком много прямого зрительного контакта предполагает, что вы что-то скрываете и пытаетесь противодействовать естественной тенденции отвести взгляд. Мне нужно выглядеть испуганной, потому что невинная наблюдатель Алексис была бы в ужасе, мне нельзя выглядеть виноватой.

Но правда в том, что даже если бы я рассказала им, что на самом деле произошло, даже если бы я дала им его имя и указала на иконку на моем компьютере, которую я использовала, чтобы отправить тот отчаянный сигнал бедствия, у них не было бы ничего, что они могли бы использовать для его розыска. Я сомневаюсь, что «Гидеон» настоящее имя хакера, и даже если бы это было так, одно имя на планете из двадцати миллиардов человек не сказало бы им ничего, чего они еще не знали.

Так почему бы тебе просто не сдать его им?

Я с трудом сглатываю, когда мужчина вздыхает, выпрямляется и уходит, чтобы переговорить с одним из своих партнеров полушепотом. Я хочу напрячься чтобы вслушаться в разговор, но не могу сосредоточиться. Главное помнить ту достаточно хорошую историю, что я выдала им, и придерживаться ее.

В обычной ситуации я бы знала, что будет дальше. Без свидетелей и записей об этом допросе, они отвезли бы меня в тихое место и убили бы, а я просто исчезла. Если бы это была какая-то другая компания, любая другая организация – я бы просто умерла. Но это «Компания Лару», и то, что они могут сделать со мной, намного, намного хуже.

Во мраке мне видится лицо отца. Из-за истощения тени начинают плыть и извиваться в знакомые узоры перед глазами. Я вижу его за минуту до его входа в казарму на Эйвоне. Я вижу, как его зрачки расширяются, поглощая ясную синеву его радужки, я слышу, как его голос становится холодным, я вижу, как его мышцы напрягаются и отталкивают его от меня. Я всегда переживаю этот момент, а не сам взрыв. Я снова и снова вижу, как исчезает душа отца. Я вижу момент, когда он умер за секунды до того, как его разорвало на куски.

Я заставляю страх уйти из сердца, заставляю себя дышать. Из-за паники я могу облажаться. Глаза исследуют периметр комнаты, а из-за света, что ослепляет меня, трудно что-либо разглядеть. Я знаю, что за этими дверьми, по плану этажа, который я выучила. Но бьюсь об заклад, я не могу использовать один и тот же маршрут побега дважды, даже если бы я могла пройти мимо этих парней. Даже если после нескольких часов сидения здесь я смогу бежать быстрее своих похитителей.

Может, если бы я была храбрее, я бы смогла это сделать. Может, если бы была какая-то часть меня достойная спасения, помимо необходимости мести. Но… я не хочу умирать. Я не могу умереть. Не тогда, когда я так близко подобралась к Родерику Лару.

Один из мужчин, тот, кто боролся со мной, внезапно замолкает, сигнализируя остальным замолкнуть. Он прижимает палец к уху, и я понимаю, что кто-то отдает ему приказы через микро-наушник.

– Да, сэр, – говорит он, спина выпрямляется, хотя тот, с кем он разговаривает, не может его видеть. – Я все понимаю, сэр. – Долгое время мужчина слушает. Затем он кивает одному из напарников и жестом указывает в темноту, в направлении кольца. – Да. Да… понял. Благодарю вас, месье.

Я замираю. Только один человек достаточно высокомерен, чтобы воскресить мертвый язык и придумать для себя уникальное обращение. Приказы для этого мужчины поступают прямо от Родерика Лару.

– Это твоя счастливая ночь, сладенькая, – говорит мужчина, вынимая наушник. – Я слышал, что это не больно, что ты даже не поймешь, что происходит. Ты просто… бум, – говорит он, имитируя крошечный взрыв пальцами у виска, – просто исчезаешь, заменяешься чем-то, с кем гораздо проще иметь дело. Это гораздо более гуманный способ получить ответы. Хотя и гораздо менее веселый.

Нет. Боже, нет. Я чувствую проходящую по полу вибрацию кольца, поднимающуюся вверх по ножкам кресла, когда механизм начинает включаться. Я чувствую, как движется пол, подобно как земля двигалась подо мной, когда мой отец превратился в бомбу.

Мужчина, общавшийся со мной, заменил свое коммуникативное устройство чем-то другим, другим гаджетом, что цепляется за ухо.

– Экипируйтесь, – приказывает он остальным, которые покорно нацепляют на себя аналогичные устройства, как строители надевают каски или хирурги натягивают перчатки.

Когда мужчины обращают свое внимание на металлическое кольцо, доминирующее в середине комнаты, я пытаюсь осмотреться, понять, есть ли выход. Выходы будут заперты, и даже если я смогу их открыть, я никогда не доберусь туда до того, как они схватят меня. Они слишком далеко, чтобы я могла отобрать у них оружие, и они не могут не заметить, как я встаю с кресла. Я будто бы пустила здесь корни, точно так же, как если бы они привязали меня к нему.

Я так пристально смотрю сквозь мрак, что поначалу не замечаю, когда что-то меняется. В темноте появляется крошечный огонек, зеленый индикатор, который мигает один раз, два раза, а затем стабилизируется. Я тупо смотрю на него, на мгновение нелепо вспоминая о блуждающих огоньках Эйвона. И затем, внезапно, в тот же миг, когда мой следователь поворачивается ко мне, я понимаю, что это такое.

Просто включилась одна из камер.

Я отвожу взгляд, закрывая глаза, чтобы они не видели, куда я смотрю. Меня даже не волнует, что они снова пнули мое кресло, чтобы я не расслаблялась. Глупая надежда, дикая надежда… насколько я понимаю, возможно, ее включил Лару, чтобы он мог наблюдать за тем, что произойдет.

– У меня есть разрешение сделать тебе предложение, – произносит лидер группы, наблюдая за моим лицом. – Если ты знаешь, как связаться с молодым человеком, с которым ты столкнулась в главном офисе «КЛ», и если ты сможешь убедить его встретиться с тобой в определенное время и месте, мы тебя отпустим.

Это приводит к короткому всплеску адреналина в моем теле.

– Отпустите меня? – шепчу я, застигнутая врасплох. – Нет… это просто уловка. – Слова выходят, прежде чем я успеваю вспомнить роль, которую я должна играть. Они спланировали это идеально, ждали, пока я не пойму, что произойдет, что случится со мной, чтобы дать мне этот выход. Алексис следовало бы ухватиться за этот шанс.

Никто бы не стал винить ее за это, если бы она была настоящей. Она была бы напугана и одинока, и повелась бы на любой шанс. Но я должна быть выше этого. Я должна бороться. Я ненавижу это на мгновение, я была больше Алексис, чем Софией.

Он качает головой.

– Никаких уловок. У нас нет с тобой поводов для вражды. Мы даже можем пообещать тебе, что мальчишка не пострадает. Он просто следующая ступенька на этой лестнице, и мы доберемся до него так или иначе. Работай с нами, и вы оба выживете.

Следующая ступенька на лестнице к Валету. Сердце так громко колотится в ушах, что я едва могу думать. Головорезы из «Компании Лару» могут заполучить Валета… тем лучше, насколько я могу судить. Пусть они уничтожат друг друга. Все, что мне нужно, это человек наверху. Я облизываю губы сухим языком, стараясь купить себе еще пару секунд на раздумья.

За человеком я вижу светодиод камеры. Он мигает дважды, когда я смотрю на него. Затем три раза подряд. Потом пять. Семь. Одиннадцать. Тринадцать…

Простые числа.

Я облегченно сглатываю рыдание и стараюсь, чтобы это звучало как капитуляция.

– Хорошо, – выдыхаю я. – Хорошо, я скажу вам, как его найти. – Все взоры обращены на меня – идеальное отвлечение. Пожалуйста, Гидеон. Пожалуйста, пусть это будешь ты. Скажи мне, что это сигнал, что ты получил мое сообщение, что понял, потому что у меня заканчивается ложь, которую я могу им выдать.

Все, что мне нужно, это чуть больше.

Человек, использовав корабль, путешествующий через тишину, перевозит нескольких из нас, и на мгновение мы так близки к дому, что можем чувствовать остальных.

Мир открыт нам ровно настолько, чтобы мы смогли дотянуться и обнаружить, что в этом месте, в отличие от места, где появилось первое маленькое пятнышко, есть много других, подобных человеку с голубыми глазами. Это идеальное место, чтобы учиться. Взять в толк. Чтобы решить, стоит ли изучать их или следует обречь их на темноту.

В трущобах мы обнаруживаем маленькую девочку, и с ней мы открываем для себя сны. Она мечтает о красивых вещах, и будучи ребенком, она не боится нас. Она называет нас своими друзьями. Мы показываем ей океан, который она жаждет увидеть. Она позволяет нам проникать в ее сны, как мы позволяем кораблям передвигаться через неподвижность быстрее света.

В этом мире вокруг нее одна тьма и боль, но в ее снах – красота. За ней стоит понаблюдать. Стоит поучиться. Но однажды она внезапно покинула нас, и мы остались одни.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГИДЕОН

КАК ЖЕ НЕВЕРОЯТНО ТЕСНО в вентиляционных коробах. Я даже не могу ползти на коленях. Я вынужден пробираться на локтях, что замедляет меня и означает, что я должен рассчитывать каждое движение, прежде чем его сделать. И эта кромешная тьма… я бы облажался, если бы я не подумал на выходе прихватить очки ночного видения. Опущенные вниз очки придают всему жуткий зеленый оттенок, который перекрывает мой страх с сиюминутной искрой ожидания. Сенсорная память – мощная штука, и обычно, когда мир выглядит таким зеленым, я погружен в какое-то преступление. Это там, где я показываю зубы и пополняю свой банковский счет. Так я создал Валета, работая без устали, изучая, что мне нужно, чтобы выискать секреты Лару.

Самые ценные серверы полностью изолированы от внешнего мира, у них нет подключения к гиперсети, мне некуда направить моих электронных шпионов. Единственный способ получить к ним доступ – взломать физически и прикрепить свое оборудование. Но на такой взлом у меня обычно в запасе гораздо больше времени, гораздо больше оборудования и, самое главное, полностью сформированный план.

Лучше бы это сработало, Ямочки. У меня есть только одна идея.

Теперь я достаточно близко и больше не могу шептать команды в гарнитуру, иначе рискую быть услышанным. Я ютюсь в воздуховоде, проходящем над голокомнатой, и тихо вожу пальцем по планшету. Рюкзак натянут спереди, оборудование прижато к груди, чтобы было больше места для ползания по этим слишком маленьким туннелям.

Хотя они могут услышать меня, если я что-нибудь скажу, я позволяю их голосам исчезнуть, выравниваю дыхание и полностью фокусируюсь на экране передо собой, запуская окна, которые мне понадобятся. Затем раздавшееся проклятие подо мной – голосом мужчины – притягивает мое внимание к тому месту, где все происходит, пока я работаю.

– Это правда. – всхлипывает Алексис, склонив голову. – Я клянусь, это правда.

– У тебя был шанс, сладкая. – Похоже, он разозлился, его прежнее спокойствие исчезло. – Если ты собираешься рассказывать нам сказки, мы сделаем это по-другому.

– Но там был ховербайк, я помню его номерной знак, почему вы меня не слушаете? – всхлипывая, вопрошает она высоким голосом, и у меня такое чувство, что нотки, слышимые в ее голосе – настоящее отчаяние. Я мало чего могу разглядеть через камеры систем наблюдения из-за направленности света. Поэтому я медленно протискиваюсь вперед до вентиляционной решетки, чтобы выглянуть наружу и понять, смогу ли я ее снять. Весь свет они направили на Алексис… и на камеры. Неудивительно, что мне было ничего не видно. Но это не то, что заставляет мое сердце начать пытаться выпрыгнуть из груди. Они разгоняют раскол, до этих пор я не видел воочию на что способна эта штука, но Алексис явно знала. И этого было достаточно, чтобы заставить ее побелеть от ужаса.

Дерьмо. Я не готов. У меня нет времени…

Пальцы летают по экрану, сердце стучит в груди. Мне нужно сравнять шансы, вырубить свет, но это займет время, секунды, которых у меня нет. У Алексис нет секунд. Я понимаю, что в любую минуту моя концентрация даст сбой, пальцы промахнутся и я проиграю. И потеряю ее.

Я слышу, как что-то говорят гориллы, и голос Алексис отвечает им, пытаясь убедить их. Она готова петь, как соловей. Нарастающий гул разлома заглушает голоса в вентиляционном тоннеле, чья вибрация передается локтям и коленям. Я стискиваю зубы.

Я не собираюсь это делать.

Осознание взрывается в моей голове так внезапно, что пальцы начинают дрожать. Вот и все. Они собираются сделать из нее оболочку. Мгновение спустя раскол содрогается и шум затихает. Голубые искры, которые начали собираться по периметру, исчезают.

– Проклятие. – Лидер группы, тот, кто держал Алексис, осторожно подходит к машине, затем поднимает руку к уху. – Нет, сэр, было что-то вроде… Да, я понимаю. Она никуда не денется. – Он опускает руку, а затем бросает взгляд на остальных в комнате. – Приведите сюда команду техников, сейчас же. У нас есть неделя, и если он не будет исправлен к этому времени, я стану не единственным, кого будет винить месье Лару, слышите?

Сердце сбивается с ритма, пока я все еще лежу замерев. Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо. Я даже не знаю, кого или что я благодарю об отсрочке. Напоминая себе дышать, я провожу пальцами вдоль вентиляционного отверстия под собой, пока не становлюсь уверен, что знаю, где находятся точки давления. Затем я изучаю экран, проверяю свой взлом, и еще раз бормочу под нос тихую молитву единственному человеку, который я знаю, может присматривать за мной. Давай не будем сегодня встречаться, брат. Я еще не совсем готов.

Я нажимаю на экран, чтобы запустить программку, и свет по всему зданию начинает пульсировать, погружая голокомнату во мрак.

На мгновение все замирают. Я же немедля выбиваю вентиляционную решетку. Она с грохотом падает на пол, и Алексис поворачивается в сторону звука, вскакивая на ноги с невероятной скоростью. Вспышка от одного из пистолетов горилл на мгновение освещает комнату, и, как совершенно неподвижная картина, я вижу, как их лидер бросается к ней с протянутыми руками. Нет… нет.

Он хватает ее за рубашку, и они оба валятся на пол, сражаясь в темноте… бледно-зеленой с моей точки зрения с потолка. Ее крик прерывается, когда она ударяется о пол. Ее неистовый удар по его руке не приносит ему никакого вреда, что сбивает ее с толку. Он, рвано дыша, перекатывает ее на спину, дабы не дать ей сбежать, но на этот раз вылетает ее нога и… попадает ему в промежность. Он стонет, слепо удерживая ее и прижимая к полу, пока сам сгибается от боли.

Я выдергиваю альпинистскую веревку из своей поклажи и закрепляю ее на своей упряжи на поясе, бросая конец с петлей вниз в комнату. Я расставляю ноги по обе стороны от открытого вентиляционного отверстия, когда она изо всех сил пытается освободиться от своего похитителя. В зеленом цвете ночных очков все движения отрывистые, отчаянные и размытые.

– Сюда! – шиплю я, зная, что в темноте она полностью слепа. Она пинает руку мужчины, когда он пытается схватить ее за лодыжку и вскакивает на ноги. Тремя быстрыми шагами она достигает веревку и ей требуется несколько секунд, чтобы нащупать ее конец, а затем надеть ее на себя. Она маленькая девушка, и это должно было быть легко, но у меня нет рычагов, и только страховочное устройство на моей упряжи может помочь мне затащить веревку обратно. Пока я не почувствовал, что веревка немного ослабла, я не видел, что она одной рукой схватилась за край вентиляционного отверстия, и что теперь я могу наклониться вперед, чтобы подтянуть ее.

Наши ладони находят друг друга, и я хватаю ее железной хваткой, игнорируя боль в плечах, когда я отталкиваюсь от вентиляционного отверстия, таща ее за собой. Она дико скребется, чтобы опереться ногами, когда я тяну себя назад, отпуская ее, как только она оказывается на руках и коленях. Я хочу спросить, все ли с ней в порядке, но не могу отдышаться, чтобы сделать это.

– Уходим, – еле выговаривает она из-за отдышки, глядя широко раскрытыми глазами туда, где, как она считает, в темноте должен быть я. Я засовываю планшет в сумку и отступаю. Она меньше меня и может более спокойно передвигаться по воздуховоду, но я застрял отступать на локтях и коленях, и сейчас вынужден выбирать скорость относительно тихую, пробираясь к перекрестку позади меня. Лазерный выстрел пробивает воздуховод позади нее, и она пригибается к металлическому полу с идеальными рефлексами – опытными рефлексами – на мгновение закрывая глаза. Сразу же позади нее я вижу луч света, сияющий через отверстие. Кто-то включил свет на прицеле пистолета.

Мы добираемся до перекрестка, и я разворачиваюсь, пригибая спину, чтобы не соприкоснуться с крышей, чтобы дальше лезть лицом вперед. Это наш лучший и единственный шанс, и вариантов не так уж много. Воздуховоды змеятся по всему зданию, и если мы сможем заставить себя оставаться медленными и тихими, они не будут знать, какое направление мы выбрали. Теперь настало время затаиться, а не мчаться сломя голову.

У Алексис нет проблем позади меня – она маленькая и легкая, и может опираться руками и коленями по краям туннеля, где металл с меньшей вероятностью прогнется с предательским звуком. Из-за того, что ей не видно, иногда ее рука оказывается на моей лодыжке отслеживая где я, и она следует за мной. Я слишком большой для того, что мы пытаемся сделать, и хотя мой мозг на задворках кричит мне бежать, бежать, я заставляю себя проверять каждый дюйм туннеля, прежде чем передвину свой вес. Гарнитура подбрасывает проецируемое изображение схемы туннеля передо мной, и с мучительной медлительностью мы прослеживаем путь, который я взял, чтобы вытащить ее.

Теперь, когда они знают, что мы здесь, шахты лифта в вестибюле будут автоматически заблокированы, даже служебный лифт. Мы не сможем выбраться таким образом. Я пытаюсь вспомнить расположение зданий вокруг нас, особенно новых, которые строятся по соседству. Время от времени я слышу всплеск помех где-то под нами, и понимаю, что мы не можем отсидеться здесь. Они разделились, чтобы найти нас. Мне нужно найти новый выход.

Я хочу спросить, в порядке ли Алексис, но если слышен случайный шум ищеек, я не могу рисковать даже шепотом. Каждый сустав болит, мышцы и сухожилия в огне от принуждения к такому неестественно стесненному передвижению, и я чувствую, как пот стекает по моим бокам.

Проходит почти час, прежде чем мы достигнем шахты лифта, и я сразу же выползаю на выступ обслуживания, чтобы сделать, наконец-то, нормальный вдох. Лампы технического обслуживания на каждом этаже отбрасывают ограниченное количество света. Я поворачиваюсь к Алексис, и вижу, что она зажмуренная сжимает край воздуховода белыми костяшками пальцев.

– Эй, – шепчу я, протягивая ей руку. – Все в порядке, мы все еще впереди них. Но мы должны продолжать двигаться, если хотим выбраться.

Она слегка качает головой.

– Я не могу, – слова даются ей с трудом. – Я… я боюсь высоты.

Я уставился на нее.

– Ты живешь в пентхаусе.

Ее лицо, обращенное ко мне, становится свирепым.

– Да, с окнами, которые невозможно разбить, даже если бросить в них рояль, – ее голос обостряется до раздражения, и хотя нет причин радоваться этому – оно же направлено прямо на меня, и мы торчим здесь вместо того, чтобы подниматься – я обнаруживаю, что мне это нравится. Это, как одна ямочка, кривоватая улыбка… что-то настоящее. Ведь большую часть времени я не могу сказать, что творится на душе у этой девушки. – Вид из пентхауса отличается от… я не могу спускаться вот так, Гидеон!

Ну, не хрена себе! Это намного затрудняет осуществление моей стратегии отступления. У меня перехватывает дыхание.

– Тебе повезло, потому что мы не спускаемся. Мы будем подниматься.

Это заставляет ее открыть глаза, хотя бы для того, чтобы впиться в меня ужасным взглядом.

– И в чем везение? – выдыхает она.

– Доверься мне, это намного легче, чем идти вниз. Нам нужно подняться всего-то на десять этажей, и мы окажемся у перехода в соседнее здание. – Я роюсь в своей сумке, пока не нахожу запасной тонко-волоконный жгут. – Выползай, выступ достаточно широкий, чтобы стоять.

– О, Боже, – шепчет она, ее движения вялы и медлительны, когда она начинает выпускать сначала одну ногу, затем другую из воздуховода. Она держит глаза закрытыми, двигаясь на ощупь и я заботливо протягиваю руку, чтобы поддержать ее.

– Вот так, – шепчу я, желая знать, что лучше сказать ей при такой фобии. За исключением того, что это на самом деле не фобия, потому что иначе это подразумевает абсурд. Мы на двадцать этажей над землей, и падения отсюда могут бояться даже самые логичные умы. Единственный плюс падения отсюда в том, что вы, безусловно, будете мгновенно мертвы после удара, и не будете лежать в агонии со сломанными конечностями. Но не думаю, что Алексис нашла бы в этом утешение.

Я надеваю на нее страховочный ремень… я понимаю, что она напугана, потому что она даже не моргает, когда я проверяю связки, пробегающие вокруг каждого бедра.

– Ты пойдешь первая, – говорю я ей. – Здесь у меня будет трос, привязанный к тебе. – Я позволяю ей посмотреть, как я привязываю трос к ее ремню. – Твоя работа – нести вот это, – я вручаю ей мешок с магнитными захватами, – и проложить нам путь. Ты прижмешь их к стене, вот так, затем сделаешь поворот на девяносто градусов, вот так, чтобы активировать магнит. Затем ты просто протаскиваешь веревку через карабин до щелчка…и всегда с этого направления, чтобы, если мы упадем, веревка не могла сама себя освободить.

Я поднимаю взгляд и вижу, что она смотрит на меня, словно я сказал ей выстрелить мне в лицо.

– Да ты шутишь.

Я медленно выдыхаю.

– Не в этот раз.

Она сглатывает, прижимаясь спиной к стене шахты лифта, будто может избежать всего этого одной только силой воли. Ее волосы в беспорядке, и на одном виске виднеется красное пятно, которое выглядит так, как будто скоро это будет величественный синяк. На щеках до сих пор виднеются ручейки размытой туши и остался след крови на опухшей нижней губе, с того момента, как ее преследователь ударил ее. Я не ожидаю укола боли где-то внутри себя, при виде ее. Потом она фыркает.

– Тогда чего же мы ждем?

Плечи снова начинают болеть, прежде чем мы преодолеваем этаж, в немалой степени из-за того, что с Алексис подъем занимает вдвое больше времени. Но, несмотря на боль, это не совсем плохие новости. Вид, когда я смотрю вверх, чтобы проверить ее прогресс – больше утешает. Я держу это наблюдение при себе. К ее чести, она справляется со своей задачей без жалоб, хотя в какой-то момент я слышу, как она вздрагивает при вдохе, и я понимаю, что она плачет с каждым дрожащим движением вверх.

Когда мы добираемся до тридцатого этажа, она подползает на коленях к краю выступа обслуживания и дрожа заползает на него, прижавшись к стене. Я позволяю ей оставаться там и продолжаю подниматься, ставя еще несколько магнитных захватов, пока не добираюсь до панели управления в верхней части. В идеале я бы просто взломал панель, но чип в кармане, а карман под упряжью, а моя упряжь – это все, что удерживает меня от падения на тридцать этажей до… по общему признанию, очень быстрой смерти. Я собираюсь сделать это физически, и это не сильная моя сторона.

Я снимаю крышку и прослеживаю проводку, когда какой-то шум вторгается в мою концентрацию.

– Гидеон… – зовет меня Алексис. – Гидеон!

– Что?

– Лифт… он должен двигаться?

Я смотрю на нее, а затем перевожу взгляд вниз, чтобы обнаружить, что лифт под нами плавно поднимается. О, черт! Хотя сначала он движется медленно, но затем быстро набирает скорость. Я снова на долю секунды встречаюсь взглядом с Алексис, а затем сильно ругаясь склоняюсь к панели. Пальцы дрожат, дыхание замирает, ладони потеют, и я не могу ухватиться за провод, ногти слишком короткие, чтобы сорвать с них изоляцию, а Алексис кричит что-то рядом со мной, и, наконец, наконец, я скрепляю два провода вместе и двери лифта на уровне талии со скрипом открываются на шесть дюймов.

Я тяну руку к Алексис, крича ей, чтобы она двигалась, и на этот раз она не колеблется. Я направляю ее стопу на свою ногу и слегка подталкиваю ее вверх. Тело кричит о лишнем весе, и хватка в моей другой руке слабеет – один зажим замкнутого страховочного устройства начинает отказывать. Она карабкается в отверстие, извиваясь, царапая себя, когда протискивается внутрь. Затем я вижу ее снова, когда она толкает ногой одну из дверей и заставляет ее открывать еще несколько дюймов. Затем она наклоняется – Боже, какого черта ты делаешь, иди! – и я понимаю, что она тянется ко мне.

Лифт пыхтит под нами, как встречный поезд, и я понимаю, что она что-то кричит мне, потому что я вижу, как ее губы шевелятся. Ее руки хватаются меня за запястье, и я отказываюсь от страховочного устройства, позволяя веревке ослабнуть и хватаясь за захват другой рукой. На один ужасный момент я понимаю, что не смогу этого сделать, мышцы судорожно дрожат, но затем я двигаюсь, карабкаюсь, ноги кратковременно повисают в воздухе, прежде чем мы с Алексис оба растягиваемся на полу, когда лифт начинает визжать. Искры выскакивают из открытых дверей, когда лифт срезает мои захваты со стен шахты, как листья со стебля.

Задыхаясь, кашляя, запутавшись вместе, потея и трясясь, мы с Алексис растянулись на полу. Я прижимаюсь лицом к холодному мрамору, постепенно приходя в себя и возвращаясь в окружающий мир. Окна в дальнем конце зала говорят мне, что настал рассвет. Первые намеки на свет пронизывают небо и золотят оконные рамы. Выход к переходу прямо за углом, и как только мы окажемся в соседнем здании, будет делом минуты взломать систему и спуститься до уровня улицы. Мы спасены.

С этим приходит осознание того, что Алексис лежит на мне. На мгновение у меня возникает соблазн замереть, чтобы как можно дольше оставаться там, где я нахожусь, потому что теперь, когда угроза неминуемый битвы прошла, я мог бы привыкнуть к этому. Но когда мы оба медленно садимся, я понимаю, что она не отстраняется, потому что слишком сильно дрожит, чтобы двигаться.

Я обнимаю ее одной рукой и мне становится тревожно.

– Как ты? Ранена?

Она молча качает головой, и я вижу ужас на ее заплаканном лице. Она не шутила о том, что боится высоты. Если бы я знал, что у нее такая фобия, я бы ни за что не стал бы заставлять ее подниматься. Я бы… я не знаю, придумал бы что-нибудь. Как, ради всего святого, ей это удалось?

Моя рука сжимается вокруг нее, прежде чем я понимаю, что прижимаю ее к себе.

– Ты сделала это, – бормочу я, склоняя голову, чтобы говорить ей на ухо. – У нас все хорошо. Мы почти выбрались.

Она на мгновение замирает в моих объятиях, а затем резко прижимается ко мне, обхватывая мою грудь, прижимаясь лицом к футболке. Она все еще дрожит, тяжелое дыхание приглушено моим телом, и я обхватываю ее другой рукой, чтобы крепче сжать. Это не один из ее номеров. В этот момент она не играет со мной, я в этом уверен.

Я внезапно становлюсь уверен во многих вещах, и первая из них заключается в том, что у меня много проблем.

– Мы должны идти. Как только мы попадем в переход, нам по дороге нужно спланировать наш следующий шаг.

Как будто мои слова – это сигнал, и она, прочищая горло, отдаляется от меня, и достаточно долго поворачивает голову в мою сторону, чтобы незаметно вытереть глаза. Я притворяюсь, что не замечаю этого, и мы поднимаемся на ноги.

– Мне нужно вернуться в свою квартиру, – говорит она, усталость сквозит в ее надтреснутом голосе.

– Ямочки, ты не можешь туда вернуться. И ты это знаешь.

Покрасневшие глаза резко спиваются на меня.

– Ты не понимаешь, у меня… у меня там есть вещи, вещи, в которых я нуждаюсь.

– Твоя жизнь тебе нужнее, – шепчу я и мой голос срывается, когда осознание начинает накрывать меня. Я знаю, куда мы пойдем.

Ее глаза наполняются слезами, но она кивает.

– Я знаю, – сглатывая, она повторяет: – Я знаю. Но куда еще мы можем пойти? У меня нет денег, даже моего наладонника или какого-либо удостоверения личности.

Я знаю ответ, но даже когда слова собираются вырваться, я их проглатываю.

Я не могу. Моя берлога священна. Никто, не может находиться там кроме меня. Никто. Это правило поддерживало во мне жизнь последние пять лет. Это правило держало мою личность в секрете. Я не могу пренебречь им ни для кого, ни по какой причине. Мне слишком много еще надо сделать, прежде чем они поймают меня.

Но я втянул ее в это, именно меня они хотели, когда схватили ее. Когда я медленно встаю на ноги, тщетно ища любой другой ответ, который будет держать ее в такой же безопасности, я чувствую, как что-то меняется в воздухе. Я чувствую, что курс, который я задал себе, меняется.

– Ко мне. – Я слышу как говорю это. – Мы пойдем ко мне.

«Еще один тест», – говорит голубоглазый. – «Еще один, и вы отправитесь домой».

Мы сделаем, как он просит. Мы будем держать эту новую планету молодой и юной, поддерживая такой ход и подавляя ее рост. Земля останется сырой, а небо – непроглядным. Когда мы украдкой заглядываем в мир глазами тех, кто здесь живет, это место всегда серое.

«Вы должны оставаться незамеченным», – говорит голубоглазый. Сохраняя молодость планеты, мы будем молчать. Никто и не подумает нас искать. Но здесь тоже темнота, как и в прошлом месте. Страх следует за нами. Этот вид зол, всегда зол, и нам это больше не интересно. Мы желаем вернуться домой. Мы хотим закончить это испытание.

Но здесь есть сны.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СОФИЯ

ДВЕРИ ЛИФТА ПОД воздействием теплого пара открываются на уровне трущоб, и влажный воздух отбрасывает назад мои волосы с лица. Я стараюсь не сморщить нос, так как в его пазухах смешиваются вонь грязи и запахи уличной еды, но, несмотря на все мои старания, живот начинает урчать. Воздух здесь не похож ни на сухой, много раз очищенный воздух без запаха в моем пентхаусе, ни на воздух торфяных болот Эйвона. Здесь пахнет людьми. Будто много, много людей собрались все вместе в одном пространстве, слишком малом, чтобы вместить даже половину из них.