Текст книги "Поглупевший от любви"
Автор книги: Элоиза Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Безумный, терзающий его голод, такой же примитивный, как гнев или скорбь.
Его язык ворвался в ее рот, как казаки в покоренную деревню, – вторжение сначала, вопросы потом. Этот поцелуй говорил о наготе, о грудях без корсета и коленях без брюк.
И его жена, его вечно скованная жена, прекрасно поняла значение этого поцелуя. Она уперлась руками в его плечи и пробормотала нечто неразборчивое. Должно быть, увещевала.
Но он ощущал ее вкус… и ощущал разгорающуюся страсть, хотя она упорно толкала его в плечи. Тогда он просто схватил ее и вновь втащил к себе на колени. Язык огня опалил его чресла, когда ее попка опять опустилась ему на ноги. Он снова завладел ее ртом, одновременно прижимая к себе все сильнее. И неожиданно она коснулась его языка своим, может, застенчиво, но уж точно по своей воле. Безумное вожделение, скрутившее Дарби, стало для него откровением.
Саймон Дарби гордился тем, что никогда не терял самообладания. Никогда. Еще в ранней юности у него сложилось мнение, что обнаженные эмоции непривлекательны и неблагоразумны. Он часто наблюдал, как мачеха с каким-то неудержимым восторгом закатывала скандалы, а отец, все еще увлеченный красавицей женой, не думал жаловаться. Позже Дарби стал свидетелем, как отец поддался игорной лихорадке и делал все более высокие ставки даже на заведомо проигрышную карту. Сам Дарби рано приучился владеть собой, не давая воли чувствам.
Но сейчас в самой глубине души Дарби сознавал, что жена способна заставить его забыть о принципах, которыми он руководствовался столько лет. Его трясло… буквально трясло. Он впервые дрожал, держа женщину в объятиях. Это было унизительно.
Нужно поговорить с ней, объяснить, что он не…
– Что ты делаешь с Генриеттой? – заинтересованно осведомился тонкий голосок с другой стороны экипажа.
Генриетта хрипло застонала и отстранилась от него так быстро, что едва не свалилась на пол. Дарби выпрямился и строго взглянул на сестру. Интересно, когда она успела проснуться?
Джози сидела на противоположном сиденье, сосала большой палец и вопросительно рассматривала их.
– Я с ней здороваюсь, – пояснил он. Джози прищурилась.
– А со мной ты так никогда не здороваешься, – попеняла она.
– Ты не моя жена.
Губы Джози мгновенно сжались в тонкую мятежную линию. Дарби приготовился к взрыву воплей с упоминанием сиротства и рано ушедшей мамы, но Генриетта оборвала не успевший начаться визг.
– Помни, что я сказала тебе, дорогая, – предупредила она, кивком показав на абажур.
К его невероятному удивлению, Джози моргнула и успокоилась. Очевидно, с абажуром была связана некая свирепая угроза.
– Мистер Дарби не хотел быть резким, – продолжала Генриетта, сворачивая в узел огромную копну волос, хотя непонятно было, как она надеялась удержать ее на голове без сетки, к тому времени благополучно покоившейся в кармане Дарби.
К счастью, колеса застучали по булыжникам: верный признак что они добрались до «Медведя и совы».
– Мы с твоим братом просто обменивались приветствиями, – пояснила Генриетта и, оставив наконец все попытки привести волосы в порядок, просто нахлобучила поверх капор. – Супруги, встречаясь, могут обмениваться поцелуями.
Судя по всему, Джози она не убедила, но Генриетта безмятежно предложила ей надеть шляпку, поскольку гостиница совсем рядом.
Дарби тоже кое в чем сомневался. Но по другой причине. Он украдкой глянул на колени. Если это просто приветствие, что подумает его жена о грядущей ночи?
Взглянув на Генриетту, он с радостью заметил ее пылающие щеки и распухшую от поцелуев нижнюю губу.
Когда Дарби спрыгнул на землю, с неба посыпались редкие снежинки. Было еще совсем рано, но небо потемнело и покрылось низкими тучами, предвещающими метель. Генриетта передала ему дремлющую Аннабел. Дарби огляделся в поисках лакея, которому мог бы передать сестру, но увидел только неуклюжего громилу, который скорее всего уронит ребенка. Поэтому, к собственному удивлению, он обнаружил, что несет малышку ко входу в гостиницу. Аннабел проснулась, растянула в улыбке беззубый ротик и назвала его мамой. Такой уютный теплый комочек, особенно когда от нее не слишком сильно пахнет!
Снежинки застревали в раскаленном золоте волос Генриетты и сразу же исчезали. Должно быть, таяли.
– Думаю, завтрашняя поездка отменяется, – заметил он, догоняя жену, ведущую за руку Джози.
– О Господи! – вздохнула Генриетта, глядя в небо. Дарби поддался сладостному искушению.
– Мы могли бы провести день в постели, – прошептал он ей на ухо. – Только чтобы согревать друг друга.
Она, чьи губы все еще хранили следы его поцелуев, подняла голову и снова удивила его. В глазах играла лукавая улыбка, приподнимавшая уголки губ. Снежинки летели на ее волосы и ресницы, но она совсем не была Снежной королевой, холодной и бесчувственной.
Он молча последовал за ней в гостиницу, потому что не знал, что сказать. Сама мысль о том, что обычная улыбка может вызвать разлившийся по телу, как при тяжкой простуде, жар, воистину была пугающей.
Глава 35
Ужин на троих
– Вы нашли деревенский орган достаточно звучным, лорд Годуин? – поинтересовалась Генриетта, решительно пытаясь игнорировать мужа. Тот вел себя, как последний глупец: прижимал ногу к ее бедру и улыбался, словно… словно… нет, об этом лучше не стоит думать.
Вошедший хозяин гостиницы лично проследил за тем, чтобы унесли филе палтуса и поставили на стол бараньи отбивные.
– По крайней мере он оказался не слишком ужасным, – соизволил проворчать лорд Годуин.
В Генриетте постепенно закипало негодование. Она сидит здесь почти полчаса и из кожи вон лезет, стараясь поддерживать приятную беседу с человеком, который считался лучшим другом ее мужа. И что же она слышит в ответ? Сплошные грубости! Другого слова не подобрать! Даже сейчас он не проявляет ни малейшего интереса к продолжению разговора и вместо этого яростно тычет вилкой в баранину, словно она недожарена.
Генриетта попробовала бургундского, остерегая себя от преждевременных суждений. Какое ей дело, если, человек невоспитан, бестактен и…
Она даст ему еще один шанс.
– Лорд Годуин, что выдумаете о ссылке Наполеона на Эльбу? Как по-вашему, он останется на острове?
– Вот уж мне совершенно наплевать на то, что ему там в голову взбредет.
Генриетта перевела взгляд на мужа:
– На твоем месте я бы не трудился, – посоветовал он. – Рис так давно не разговаривал с приличной женщиной, что забыл язык.
Но упрямство Генриетты было общеизвестно.
– Но разве последний год не был по-настоящему знаменательным для Франции, лорд Годуин?
– Скорее для Австрии.
– Австрии?
– Осенью для делегатов Венского конгресса была дана опера Бетховена «Фиделио», – с полным равнодушием обронил Рис. – Миссис Дарби, если вы пытаетесь произвести впечатление на мужа столь обширными познаниями международных отношений, не могли бы вы ограничить демонстрацию супружеской спальней? – Он осушил бокал и со стуком поставил на стол. – Уверяю, что на меня ваши способности уже произвели неизгладимое впечатление. Особенно если говорить о вашем нынешнем статусе замужней дамы.
Генриетта хищно прищурилась. Очевидно, этот человек намеренно старается вывести ее из себя, скорее, всего чтобы доказать Дарби свою правоту насчет женского темперамента. Она так и знала, что эта совместная поездка в экипаже Дарби до добра не доведет.
Генриетта слегка задумалась, прежде чем бросить Рису умильный взгляд из-под длинных ресниц.
– Какое удовольствие, лорд Годуин, наблюдать ваш неожиданный взрыв красноречия!
Он ответил настороженным взглядом, вероятно, посчитав, что она кокетничает с ним.
«Рис – ближайший друг твоего мужа, – напомнила она себе. – Будь к нему добра».
– Боюсь, до того как Дарби мне все объяснил, я понятия не имела, что вам так обременительно беседовать с замужней женщиной. Хотя я заметила, что вы несколько затруднялись объясняться с нашей дорогой миссис Кейбл во время ужина у леди Роулингс, – продолжала она с жалостливой улыбкой. – Но не печальтесь, мы постараемся облегчить вам задачу. Я ни за что не хотела бы расстраивать вас, особенно теперь, зная, как жестко ограничена тематика ваших разговоров.
Дарби, похоже, подавился, потому что издал некий странный звук.
– Я со своей стороны совершенно уверена, что беседа с порядочной женщиной – дело крайне нелегкое. Теперь мне придется хорошенько поразмыслить, какую тему выбрать, чтобы не слишком затруднять вас. Посмотрим… Я слышала, что в вашем доме гостит оперная певица. Как это, должно быть, интересно! И вы регулярно обсуждаете Бетховена?
Рис продолжал жевать мясо, но она поняла, что сумела привлечь его внимание. Генриетта подавила улыбку. Сегодня она, можно сказать, была в ударе!
– Она действительно оперная певица, – выдавил наконец Годуин, но едва она заметила расчетливый блеск его глаз, он нагло добавил: – С достойной сожаления тенденцией петь в постели.
– Должно быть, потому что еще слишком молода, – безмятежно ответила Генриетта. – Знаете, одно время я тоже любила петь, едва открыв глаза. По-моему, моей любимой песенкой была «Питер, Питер тыкву съел» или… нет… кажется, вторая строка: «Дидл дидл дамплинг, мой сыночек Джон».
– Это насчет мальчишки, который ложился спать без каких-то предметов одежды? – вмешался муж, в голосе которого то и дело прорывался смех. – «Лег в постель в чулке»… нет, или без чулка? Никак не вспомнить.
– Думаю, приятельница лорда Годуина тоже часто забывает снять чулки, ложась в постель. Ах, что за удовольствие снова стать молодой и просыпаться с песней!
– Она не настолько молода, – буркнул Годуин, и Генриетта различила отблеск… всего лишь отблеск одобрения в этом угрюмом взгляде.
– Для человека, которому беседа со взрослой женщиной приносит невыносимые страдания, ваша разница в годах, должно быть, весьма благотворна. Вы, кажется, лет на тридцать старше вашей дамы? Дети так забавны!
– Никаких тридцати лет! – проревел Годуин. – Мне самому нет и тридцати пяти!
Генриетта прижала руку к сердцу. Давно уже она так не развлекалась.
– О Боже, надеюсь, я не оскорбила вас? – ахнула она, оглядывая его с головы до ног.
Он, как всегда, выглядел полным неряхой: волосы в беспорядке падают на плечи, рубашка и руки в чернилах.
– Вы совершенно правы: теперь я вижу, что вы вовсе не так уж стары… – Она осеклась, словно сомневаясь в собственных суждениях. – В любом случае время все ставит на свои места, милорд. Только подумайте, еще немного, ну, лет пять или что-то в этом роде, ваша приятельница повзрослеет, и вы с легкостью освоите столь сложное дело, как учтивый разговор.
Она снова сделала глоток вина и одарила его сияющей улыбкой, полной искреннего удовольствия. Она и в самом деле была счастлива. Как приятно ужинать в мужской компании, а не с мачехой и сестрой. Она в жизни не предполагала, что будет обмениваться едва замаскированными уколами с известным грубияном лордом Годуином. И сейчас лучший друг Дарби глазел на нее с таким выражением, что так и подмывало рассмеяться.
– Боюсь, лорда Годуина затрудняет даже наша глупая болтовня, – вздохнула она, оборачиваясь к мужу. – Дарби, не можем ли мы продемонстрировать бедняжке, как это делается по-настоящему? А теперь, лорд Годуин, слушайте внимательно, и, возможно, мы сумеем объяснить вам смысл Парижского договора.
– Черт бы меня побрал, Дарби, но тебе здорово повезло, – неожиданно ухмыльнулся Рис, после чего перегнулся через стол, взял руку Генриетты и под ее изумленным взглядом поднес к губам галантным жестом истинного джентльмена. – Вы меня удивили. Кстати, можете звать меня Рисом. Терпеть не могу, когда меня титулуют.
Генриетта отняла руку и прижала ее к сердцу.
– Дарби, прошу привести меня в чувство на случай, если я вдруг упаду в обморок. Понимаешь, я чувствую, что молодею с каждой минутой. Граф соизволил заговорить со мной! По-моему, я только сейчас вступила в высокочтимые ряды куртизанок!
– А вот я не считаю, что ты сможешь получить это звание, пока не настанет ночь, – покачал головой Дарби, наклонившись к ее плечу.
Его тихий голос заставил ее позабыть о почти неприличной веселости и залиться горячим румянцем. Глядя в его глаза, она ощущала, как краска ползет по ее шее, тем более что в них светилось коварство. Неприкрытое коварство.
– Должен признаться, Дарби, я почти тебе завидую! – объявил Рис с другого конца стола.
Дарби, что-то промычав, в свою очередь поцеловал руку Генриетты. Странно, когда это сделал Рис, она не ощутила ничего, кроме радостного удовольствия, но стоило Дарби коснуться губами кончиков ее пальцев, и желудок сжало судорогой.
– Не пора ли нам на покой, миледи жена? Генриетта отдернула руку, словно обжегшись.
– Ни в коем случае! Мы даже… кстати, несут очередное блюдо, – облегченно выдохнула она. Хозяин гостиницы распахнул дверь и знаком приказал лакею вносить блюда с желе, слоеные пирожки с яблоками и блюдо с пирожными.
Рис снова рассмеялся, но, к счастью, больше не стал острить. Едва за лакеем закрылась дверь, он вдруг объявил:
– Полагаю, учтивость диктует, чтобы на этот раз я нашел тему для беседы.
Генриетта ответила ободряющей улыбкой.
– Ну, видите, как это легко! Рис громко фыркнул.
– В таком случае как вы выжили в экипаже? Должен сказать, при мысли о поездке в компании маленькой Аннабел мне становится плохо. Я посетил детскую сразу после того, как девочки перебрались в Лондон, и она в качестве приветствия облевала мои сапоги. А каково ваше первое впечатление?
– О, это было чудесно… – начала было Генриетта, но осеклась. С этими людьми нет смысла увиливать и уклоняться от правды. – Честно говоря, это был настоящий кошмар.
Она разрезала яблочный пирожок на четыре ровные части.
– Джози вопила как сумасшедшая, и на секунду мне даже показалось, что у нее лопнут легкие.
Теплая рука Дарби коснулась ее спины.
– Она неблагодарная маленькая свинюшка.
– Вовсе нет, – возразила Генриетта. – Просто она очень несчастна. И я не знаю, как ей помочь.
– А я думал, что главная проблема – желудок Аннабел, – удивился Рис. – Чего же хочет Джозефина?
Генриетта пыталась не думать о теплой ладони Дарби на своей спине.
– Она постоянно напоминает о своем сиротстве.
– И что же? Скажите, что теперь вы – ее мать, и делу конец, – отмахнулся Рис.
– Но я не ее мать. Правда, сообщила Джози, что, поскольку вышла замуж за ее брата, сумею заменить ей мать. Мистер Бартоломью Батт, признанный авторитет в области воспитания детей, считает, что с ними нужно говорить прямо и без уловок.
– Вздор! – возразил Дарби. – Я слышал слишком много правды от своей матери. Рис дело советует. Просто скажи Джози, что ты ее мать.
Генриетта слегка нахмурилась, но ничего не ответила.
– Верно! И посоветуйте девчонке прекратить истерики, иначе она с таким характером никогда не найдет мужа, – добавил Рис. – Больше всего на свете мужчины ненавидят женский визг.
– О Господи, ну конечно, я обязательно ей скажу. Мужья – такая ненадежная собственность, милорд! Взять хотя бы вас!
Рис коротко хохотнул и, отодвинув тарелку, поднялся. К ее удивлению, он почтил Генриетту придворным поклоном и в эту секунду выглядел почти красивым. Обычно мрачное лицо расслабилось в непривычно искренней улыбке.
– Леди Генриетта, я провел прекрасный вечер. Дарби, я беру назад все, что наговорил в экипаже.
Не успел он выйти, как Генриетта повернулась к Дарби:
– Так и знала, что он высказал кучу всяких гадостей про меня!
Муж, прежде чем ответить, поднял ее на ноги.
– Я не слушал, – признался он, глядя ей в глаза. Генриетта вдруг осознала, что они в комнате одни. Что им не нужна компаньонка. Что они женаты. – Я думал о других вещах.
Глава 36
Брачная ночь
Для всех людей брачная ночь проходит по-разному: кому-то приносит ужас, кому-то радость, кому-то страсть, кому-то отвращение.
Генриетта прочла достаточно стихов, особенно тех, в которых предвкушалась брачная ночь. Взять хотя бы Джульетту, мечтающую, чтобы Ромео лег на нее, как снег на спину ворона. Конечно, Джульетта говорила это до того, как Ромео забрался в ее комнату, так что, по мнению Генриетты, разница есть, и огромная. Джульетта понятия не имела, что происходит между супругами. В отличие от нее, Генриетты.
Беда в том, что Генриетта знала слишком много обо всей этой процедуре, чтобы ждать ее с нетерпением. Честно говоря, если бы сейчас из ее окна свисала веревочная лестница, она в мгновение ока слетела бы по ней вниз.
Она с надеждой глянула в сторону окна, но не увидела ничего, кроме заснеженной кирпичной стены.
«Главное – лежи спокойно, – велела ей Миллисент этим утром. – В таком случае все закончится гораздо быстрее. Думай о чем-то полезном. Я, например, часто считала про себя белье, которое следует отдать в стирку. Поверь, так гораздо меньше раздражаешься и легче держать себя в руках».
После чего она добавила несколько практических, хотя и тошнотворных деталей о том, что делать с кровотечением. Но Генриетта была так напугана, что почти ничего не поняла. Похоже, ей предстоит немало возни, и ее будущее состояние чем-то напоминает месячные. Не слишком приятная перспектива. Честно говоря, имей она хоть малейшее представление о том, что интимные отношения требуют от женщины применения тряпичных прокладок на следующее утро, никогда не согласилась бы идти к алтарю.
Зато когда она укладывала Аннабел, та назвала ее мамой. И приступ рыданий уДжози был довольно коротким, да и плакала она потому, что Аннабел вырвало на ее ночную рубашку. Генриетта посчитала такую причину вполне достаточной для недовольства. Теперь девочки крепко спали под присмотром симпатичной девушки по имени Дженни. Более того, Дженни согласилась сопровождать их до Лондона.
Поскольку все было улажено, Генриетта оказалась в самой большой спальне «Медведя и совы», притом совершенно одна.
И теперь она никак не могла решить, раздеться или нет. До приезда в Лондон у нее не будет горничной, поэтому с утра она надела простое дорожное платье, которое могла легко расстегнуть сама. Наконец она вымылась (чтобы удалить остатки ужина Аннабел) и надела ночную сорочку, накинув поверх халат.
И сейчас сидела у окна, мрачно размышляя о способности Рапунцель превращать свои волосы в лестницу, когда дверь открылась и вошел Дарби.
– Добрый вечер, – кивнул он, ставя на стол бутылку и два бокала. Генриетта ответила неприязненным взглядом. Это из-за его неудержимой похоти она сейчас сидела здесь, мучаясь в ожидании грядущих неприятностей.
И то, что он, как всегда, был элегантен, предстоящая пытка казалась еще более постыдной. Несмотря на то что день выдался крайне утомительным, одет Дарби был безупречно. Волосы взъерошены так, что кажутся модно причесанными, длинные изящные пальцы ловко вынимают пробку из горлышка.
Почему именно она должна терпеть кровотечение, боль и всяческие неприятности, когда он, вне всякого сомнения, останется столь же лощеным и совершенным, как всегда?!
Дарби вручил ей бокал, и Генриетта отпила глоток. Невзирая ни на что, ей не терпелось увидеть мужа без одежды. Совершенно непристойная мысль, это уж несомненно!
– Я был внизу, и хозяин гостиницы только сейчас сообщил, что нас занесло снегом, – объявил он с неуместно многозначительной улыбкой.
Генриетта нервно поднесла к губам бокал.
– Как твое бедро? – спросил он, садясь напротив. Генриетта почувствовала, что краснеет. Значит, такова супружеская жизнь? И муж имеет право без всякого стыда упоминать о частях твоего тела?
– В точности как обычно, – коротко бросила она тоном, не допускающим дальнейших комментариев.
Дарби смотрел на молодую жену и гадал, что, черт побери, ему теперь следует делать. До сих пор ему не приходилось иметь дело с девственницами, учитывая, что Молли, третья горничная, отвергла его притязания. Генриетта сидела прямо и скованно, как марионетка, даже не потрудившись прислониться к высокой спинке стула, и невидяще смотрела в пространство.
Ему следовало предположить, что мачеха наговорит ей всякой чепухи о предстоящей ночи. Леди Холкем даже не трудилась скрыть свое отвращение к интимным отношениям. Если он, поддавшись бушующей в нем похоти, грубо сорвет дурацкую ночную сорочку и бросит Генриетту на постель, она просто оцепенеет.
Но ведь Генриетта – не леди Холкем! Она желала его. Вот и сейчас она украдкой поглядывает в его сторону.
Дарби встал.
– Я отпустил своего камердинера, – объяснил он, стараясь говорить как можно беспечнее.
Но Генриетта даже не ответила, она подозрительно уставилась на него, словно он в самом деле собирался сорвать с нее одежду.
– Готова выполнять супружеский долг? – спросил Дарби. Несмотря на угнетенный вид Генриетты, он по-прежнему считал, что все это ужасно забавно. Возможно, куда забавнее, чем в тот раз, когда некая мадам Беллини решила показать ему все семь наслаждений Афродиты. Генриетта была сплошным клубком противоречий: буйная львиная грива (в настоящий момент аккуратно уложенная в сложное сооружение, которое он намеревался распустить при первой возможности), тонкое личико с изящными чертами и стальная решимость в глазах и наклоне подбородка. И хотя сейчас она не носила корсета, по-прежнему держалась так же прямо, словно под ночной сорочкой их было целых два.
В глубине души ему было жаль ее, но ведь нельзя отрицать, что она желает его! Он ощущал, как это желание струится по ее телу. Просто она еще не понимала этого. Не понимала своих потребностей. Да и его тоже.
– Супружеский долг, – медленно повторила Генриетта. – Я понимаю.
Она встала и сбросила халат, но прежде чем Дарби успел увидеть соблазнительные колыхания груди под тонкой тканью ночной сорочки, она нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка. Растерявшийся Дарби продолжал стоять посреди комнаты, не в силах двинуться с места.
Наконец, немного опомнившись, он подошел к кровати и глянул на жену. Смертельно бледная, она лежала с таким видом, словно перед ней предстал гробовщик, готовый снять мерку для гроба.
– Генриетта, что это ты делаешь? – удивился он.
Ее глаза открылись.
– Я готова исполнить свой долг. Можешь продолжать, – бросила она, перед тем как закрыть глаза.
– Готова, – протянул он, наслаждаясь этим словом. Просто восхитительно! Она выглядела как первая христианская мученица.
Он осторожно провел пальцем по белоснежной шее до самого края одеяла и сел на край кровати, немного подвинув жену.
Генриетта не двигалась. Тогда Дарби положил ладонь ей на грудь. Ему стоило большого труда не сжать соблазнительный холмик. Но он ждал. Ждал, заставляя себя притвориться, будто не замечает, что ласкает самую идеальную грудь, которую когда-либо доводилось ласкать мужчине.
Ничего не скажешь, выдержки ей не занимать, его Генриетте. Казалось, прошла вечность, прежде чем она открыла глаза и взглянула на него.
При виде ее ошеломленного лица он сдержал торжествующую ухмылку. Но чтобы вознаградить жену, провел большим пальцем по ее соску. Еще раз. И снова, пока на шее Генриетты не забилась жилка. А сам он терзался желанием поцеловать ее. Но тут он замер.
Она моргнула. Он не шевельнулся. Ничего не сказал. Можно поклясться, что Генриетта не устоит перед тем, чтобы высказаться, учитывая ее поразительную искренность.
Но сначала ей пришлось откашляться: голос звучал неровно, что крайне ему польстило.
– Я… я что-то должна делать? – осведомилась она. – У меня сложилось впечатление, что ты… ты просто… эээ… продолжишь.
– Но прежде ты должна помочь.
Генриетта нахмурилась, очевидно, считая, что помогать в чем-то столь, по ее мнению, омерзительном поистине несправедливо.
– Что ты хочешь? – спросила она, обреченно вздохнув.
– Помоги мне раздеться, – объявил он с соответствующей долей пафоса.
Она бросила на него подозрительный взгляд, но стала выбираться из постели. Учитывая, что сначала она довольно долго барахталась под одеялом, он предположил, что мачеха велела ей поднять рубашку до талии. Можно побиться об заклад, эта женщина также предрекла, что муж набросится на нее, как дикий зверь.
– Видишь ли, Генриетта, – объяснил он, – мужчина не может выполнить супружеский долг без некоторого участия женщины.
– Но почему? – удивилась она, склонив прелестную головку над его запонками. —Я думала, подобные вещи были… были… – Она осеклась. – То есть я хотела сказать, что мужчины всегда находят удовольствие в подобного рода деятельности.
И, будучи Генриеттой, она не позаботилась скрыть презрение.
– Далеко не каждый мужчина, – бросил он. – По-твоему, мне доставит удовольствие причинять боль жене?
Выражение ее лица ободрило его.
– По-твоему, мне хочется причинять тебе неудобства? Унижать?
– Нет, конечно, нет, – с явным облегчением выдохнула она. – Я так и знала, что Миллисент ошибается относительно твоих намерений. – Широкая сияющая улыбка осветила ее лицо. – Я пыталась сказать ей, что ты вовсе не так… не так развратен, как она, похоже, считает.
– Почему бы тебе не звать меня Саймоном? – попросил он, игнорируя рычавшего зверя в чреслах, требующего чтобы он оправдал ожидания мачехи. – Я уже говорил тебе.
Генриетта слегка порозовела.
– Прости. Мачеха титуловала моего отца до самой его смерти. Такая фамильярность кажется неестественной.
– Если хочешь, можешь называть меня Дарби на людях, – предложил он.
– Так что мы будем делать вместо этого? – спросила она, явно придя к заключению, что ее муж слишком благороден, чтобы требовать исполнения супружеского долга. Ее лицо лучилось счастьем.
Дарби изо всех сил удерживался от смеха.
– Если бы ты помогла мне раздеться, я смог бы сразу же лечь. Естественно, я не стану просить тебя о помощи каждую ночь. Только сегодня, потому что я отпустил камердинера.
Но Генриетта была так рада свободе от интимных отношений, что, попроси он только, готова была вынести его ночной горшок.
– Боюсь, нынешняя мода требует, чтобы мужчины носили облегающие фраки, – пояснил он.
Она тут же оказалась рядом, сосредоточенно прикусив розовую губку.
– Мой камердинер попросту срывает его с меня, – добавил он и стал медленно, очень медленно вынимать руку из рукава.
Проворные маленькие ручки Генриетты принялись дергать тонкое сукно. Дарби притворился возмутительным неумехой и то и дело задевал ее груди, стараясь освободиться от фрака.
– Ой! – вскрикнул он, как только она стала складывать фрак.
– Что случилось?
– Должно быть, ты поцарапала меня пуговицей, – застонал он. – Придется снять рубашку, чтобы посмотреть, в чем дело. Если ты сумеешь, разумеется.
Его руки беспомощно упали.
Ей пришлось стать очень близко, чтобы снять манишку. Дарби ощутил слабый запах розы. Видимо, ее духи. И это едва не прикончило его, но он и на этот раз ухитрился взять в узду свою похоть и стоял спокойно, пока она расстегивала пуговицы. Пальцы ее то и дело путались в петлях, поэтому, чтобы не смущать ее, он уперся взглядом в противоположную стену, словно впал в транс.
Когда она расстегнула последнюю пуговицу, он стянул рубашку и бросил на пол.
– Где болит? – встревоженно спросила Генриетта, глядя на его грудь.
– Еще не понял. Может, если ты как следует меня ощупаешь, я смогу сказать точнее.
– Но почему это я должна искать больное место на твоей груди, если ты сам его найти не можешь? Значит, не слишком сильно болит.
Дарби вздохнул, оставив мысль о ее пальцах, гладящих его грудь, и вместо этого направил ее усилия на брюки. Генриетта широко раскрыла глаза, но послушалась. Ее тонкие пальцы провели по его животу, и Дарби вздрогнул. Генриетта снова покраснела, но принялась решительно дергать за пояс брюк. Наверное, подумала, что если не разденет его, он может передумать и потащить ее в постель.
Дарби едва не застонал, когда она попыталась высвободить брюки, застрявшие на непонятной выпуклости между его ногами. Он смотрел на ее склоненную голову, гадая, знает ли она, что это такое. И поскольку ее лицо из розового стало ярко-красным, можно было предположить, что так оно и есть. Однако ей удалось стащить с него брюки, после чего она поднялась с видом человека, сделавшего все, чтобы муж был доволен.
Дарби наблюдал, как она вешает брюки на стул. При этом ткань сорочки чуть натянулась, обрисовав длинное стройное бедро.
– Генриетта, – мягко сказал он, – я сплю без одежды.
– Крайне непристойная привычка, – покачала она головой.
Дарби пришлось признать, что, будь у него хоть капля совести, он мог бы почти… почти… пожалеть ее. Но он только пожал плечами.
Она снова прикусила губу и дернула вниз его подштанники с такой силой, что он сморщился и пошатнулся.
– Проклятие! – воскликнул он, хватаясь за мужское достоинство. – Нельзя ли поосторожнее?
Его милая маленькая жена, очевидно, теряла остатки терпения, подогреваемая, как надеялся Дарби, самой примитивной похотью.
– Те, кто не способен раздеться самостоятельно, должны терпеть всяческие неудобства! – отрезала она.
Он невольно рассмеялся и медленно-медленно отнял руку, чтобы она ничего не пропустила. Генриетта тихо ахнула.
– Откуда я знала, что эта… эта часть твоего тела будет торчать подобным образом? – пробормотала она.
– У тебя тоже есть нечто в этом роде, – сообщил он, сжимая ее грудь и снова потирая сосок. Уже набухший. Ожидавший его прикосновения. На какой-то момент в комнате воцарилась абсолютная тишина, прерываемая только тихим шелестом ткани.
– Ты меня соблазняешь? – потрясенно выпалила Генриетта. Но даже последний идиот мог заметить, что она не в силах оторвать от него взгляда. То есть от некоей части его тела. Поразительно занятной части.
– Совершенно верно, – согласился он, снова сжав ее грудь, такую налитую, как спелая ягодка, что если он немедленно не накроет ее ртом, может случиться бог знает что.
Она задрожала, и он схватил ее в объятия. Она уместилась в них, словно они были созданы друг для друга: она, тоненькая и хрупкая, и он – огромный и мускулистый. Он нагнул голову и лизнул ее ухо, нежные маленькие завитки и прекрасные изгибы, и она снова затрепетала.
– Ты собираешься сделать это? – спросила она, как всегда удивив его своей прямотой.
– А если тебе понравится? – шепнул он, обдавая ее ухо горячим дыханием и скользя губами по ее шее. Его пальцы плясали на ее груди, словно взвешивая ее тяжесть.
– Невозможно, – напряженно пробормотала она.
– Обещаю не делать ничего, чего бы ты ни попросила, – поклялся он.
– Но какая женщина способна просить об этом? Я просто не понимаю, в чем тут смысл, если не считать, необходимости продолжения рода.
Дарби как раз обнаружил нежный изгиб под ее подбородком.
– Наслаждение, – прохрипел он. – Женщины могут найти в этом наслаждение, Генриетта.
Она молчала, пока он поцелуями прокладывал путь к уголку ее рта: крохотные, легкие, как крылья бабочки, поцелуи. О, она понимала толк в наслаждении, его Генриетта. Просто еще не знала, что понимает. Потому что когда он поцеловал ее, она без колебаний открыла ему сладость своего рта, доказав, что ждала его поцелуя.
