Текст книги "Поглупевший от любви"
Автор книги: Элоиза Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Тоненькая иголочка тревоги пронзила мозг. Она не в себе, его надменная, сладострастная Эсме, которая осталась в одном французском корсете и, подойдя к дивану, окинула его взглядом, повергшим на колени. Это не та Эсме, которая показала ему, куда класть руки, научила, как двигаться и как касаться, и потом, лаская его, научила молить. Она не наблюдала за ним с откровенным наслаждением, как в прошлый раз. Глаза ее были закрыты, и, хотя она задыхалась, а тело послушно отвечало на каждое касание, словно она жаждала его, сама она всего лишь слегка провела кончиками пальцев по его груди.
На секунду растерявшись, он неподвижно навис над ней, но тут же лег на бок, подпер ладонью голову и стал ждать, пока она откроет глаза. И она их открыла. Слепо уставилась в потолок, перевела взгляд на него. Он улыбался. Ленивой улыбкой охотящегося хищника.
– Себастьян?!
Он невероятно обрадовался, услышав ее прерывистый зов.
– Мне нужно знать, как доставить тебе наслаждение, о нимфа, – торжественно объявил он.
Эсме недоуменно моргнула.
– Я живу только для твоего наслаждения, – тихо признался он, рассматривая ее из-под полуприкрытых век. Легкая улыбка играла на губах. – Слушаю и повинуюсь, госпожа.
Эсме, усмехнувшись, приподнялась, но при этом ее тяжелая грудь неловко повисла, и она смущенно вспыхнула.
И все же в нем не угасло желание. Наоборот, глаза ярко вспыхнули. Эсме жадно осмотрела его сильные ноги, задержалась взглядом на бедрах. Боже милостивый, она совсем забыла об этом!
– Ты можешь дотронуться, о нимфа, – уже более настойчиво попросил он. – Я твой раб. Мое тело принадлежит тебе.
Слова повисли в ночном воздухе.
'Она протянула руку. Сейчас ей казалось почти святотатством соединить с его телом свое.
Но Эсме все равно протянула руку, и он дернулся, когда она коснулась его. Пробежала пальцами по соскам, и Себастьян тихо зарычал. Провела ладонью по его плоскому животу, и он затаил дыхание. Обхватила его напряженную плоть… жаркую, гладкую, мужскую…
Он не сводил с нее глаз, и она постаралась забыть о своем разбухшем теле.
– Ты еще красивее, чем прошлым летом, – объявил он, осторожно проводя ладонью по ее ноге. Его пальцы играли с островком волос между ее бедрами, искушая, соблазняя, лаская…
Она медленно шевельнула рукой: безмолвная благодарность.
Его веки медленно закрылись, словно в невыносимой муке. Черные ресницы легли на щеку.
– Я хочу слышать больше, – велела она.
Глаза его распахнулись.
– Ты сама видела, как изменились твои груди, Эсме, – начал он, и внезапно ей открылась правда. Для мужчин полнота ее груди – вовсе не причина скорбеть о тонких платьях и больших декольте. Это повод для праздника. Недаром его глаза подернулись туманной дымкой при виде кремовой плоти между его пальцами.
Она выгнула спину. Из горла вырвался хриплый звук. Его пальцы сомкнулись вокруг темно-алых сосков.
– Еще, – требовательно простонала она.
– Мне нужно лучше видеть, – объявил он, быстро скатываясь с кровати и становясь у изножья.
Глядя на него, она ощутила в себе прежнюю силу сирены. Лениво подняла ногу и провела пальцем по бедру. Ее кожа по-прежнему гладкая, как атлас…
Его глаза потемнели от неутоленного голода.
– Итак? – подсказала она, чуть отведя ногу в сторону.
– Могу я коснуться тебя, о нимфа? – выдавил он.
– Пока что нет.
Ее пальцы опустились ближе к завиткам у развилки ее бедер. К месту, жаждавшему его.
Но он не собирался подчиняться. И вместо этого, сжав ее соблазнительные упругие ягодицы, подтянул ближе к изножью.
– Только не говори, что потеряешь все эти чудесные изгибы, Эсме, – хрипло пробормотал он, обжигая пальцами ее плоть.
Она отметила, что мужчины считают пухлую, круглую попку вовсе не таким уж недостатком, хотя в платье с завышенной талией она будет выглядеть ужасно. Но Себастьяну, похоже, все равно.
В качестве подарка она расставила ноги чуть шире.
Его затрясло.
Она коснулась себя.
– Некоторые изгибы никогда не меняются, – прошептала она. Но сильные руки развели ее бедра, и золотистая голова сменила ее пальцы. Она не могла думать, не могла дышать, превратившись в большой пылающий костер. Пылающий любовью костер.
И когда она запустила руки в его локоны, подтянула его голову повыше, чтобы приникнуть губами к губам, все стало понятно.
Он заставлял ее сердце петь своими поцелуями. Своими не слишком нежными ласками.
А потом…
А потом…
Она выгнулась, чтобы принять его, вобрать в себя, ибо это было единственное, что имело сейчас значение. И не слышала ничего, кроме его сдавленного голоса, повторявшего ее имя, не ощущала ничего, кроме сводящего с ума ритма движений, Господи, для того, кто едва умел…
Но эта мысль куда-то улетучилась, в возрастающем с каждым выпадом наслаждении, и… она сейчас закричит… пронзительно… хотя до этого никогда не кричала… такое не пристало леди…
Но иногда даже леди приходится нарушать правила.
– Я всего лишь хотела тост с маслом, – прошептала она гораздо позже, лениво проводя пальцем по его животу.
– Слушаю и повинуюсь, – ответил он, и от его довольного голоса она снова затрепетала.
Он подбросил дров в огонь и, не позаботившись одеться, поджарил ей тост. Она с невыразимым удовольствием наблюдала за ним.
– Садовники не едят масло, – заметил он, принеся ей тост.
– Джем? – предложила она.
– Такие деликатесы им не по карману. Видите ли, хозяйка этого дома ужасно строга. И платит своим работникам сущие гроши.
– В таком случае что же мажут садовники на хлеб?
– Мед, – объявил он, взяв из кувшина маленькую деревянную ложечку в форме веретена и поднимая ее над тостом, так что тонкая золотая нить повисла в воздухе и стала падать вниз.
Они съели тост, сидя рядом на краю кровати. Одну руку он держал на ее животе, хотя малыш все еще спал. Правда, непонятно, как он ухитрился проспать весь последний час.
– Почему ты это делаешь? – спросила она наконец, погруженная в комфорт удовлетворенного тела и тоста с медом.
– Я твержу себе, что он мой, – объяснил Себастьян, улыбаясь. – Не волнуйся, я знаю, что это ребенок Майлза. Я просто делаю вид.
Он нагнулся и поцеловал ее ухо.
Эмоции душили ее, хлеб застревал в горле, и она поняла, что придется немедленно уходить, иначе опять расплачется.
Но тут, как всегда за последние несколько месяцев, ее осенила идея, имеющая прямо противоположный эффект.
Она отняла его руку от своего живота и толкнула Себастьяна на постель. Он не протестовал. Только удивленно уставился на нее.
И тогда она потянулась к маленькому глиняному кувшинчику с крошечной ложечкой в форме веретена и, улыбаясь своей знаменитой улыбкой Бесстыдницы Эсме, той самой, которая сразила когда-то благопристойного, чопорного маркиза, подняла ложечку в воздух.
Золотые капли меда вытянулись в струйку, которая медленно-медленно опустилась на нечто гладкое, горячее, истинно мужское и готовое к бою.
До чего же хорошо, что она теперь всегда голодна.
Как все беременные…
Глава 33
Лекарство от греха и прелюбодеяния
Было решено, что свадьбу устроят очень скромную, в узком кругу. Венчание должно было проходить в Холкем-Хаусе, где имелась маленькая часовня четырнадцатого века с крошечным алтарем и несколькими рядами дубовых скамей с высокими спинками. Здесь царили вечные полумрак и сырость, но леди Холкем настояла на своем.
– Не желаю, чтобы здешние обитатели глазели на тебя, чего не миновать, если мы выберем церковь Святой Марии.
Миллисент не слишком благожелательно восприняла правду о письме, хотя с облегчением узнала, что падчерица по крайней мере не пустила на ветер внушенные ей с детства правила приличия.
– Но Дарби все равно должен жениться на тебе, – отрезала она. – Не важно, что он тут ни при чем. Твоя репутация погублена, и это главное.
В ночь перед свадьбой Генриетта спала не более часа-двух. Ее терзало сознание того, что она, возможно, делает самую большую ошибку в своей жизни.
Но рассвет наконец настал, а вместе с ним пришло и нечто вроде понимания того, что выхода все равно нет. Она словно отупела и механически выполняла все необходимые процедуры умывания и одевания.
Первым, кого она увидела, войдя в часовню, был Дарби, беседовавший с мистером Фетчемом. Дарби, разумеется, как всегда, был образцом элегантности с головы до ног. Генриетта украдкой оглядела себя. На ней было кремовое атласное платье с верхней распашной юбкой поверх другой, нижней, из шелка цвета соломы. Это был ее лучший наряд, хотя он, естественно, не выдерживал никакого сравнения с лондонскими.
Дарби поцеловал ее руку и, отступив, бросил на нее загадочный взгляд.
– Вы готовы, Генриетта?
Она молча кивнула. Язык ей не повиновался.
– Уверены, что хотите сопровождать меня в Лондон сразу после службы? Мне необходимо вернуться, но я не хочу отрывать вас от семьи.
– О, ничего страшного.
Ей ужасно хотелось поехать в одно из новомодных свадебных путешествий, о которых рассказывала сестра. Но их трудно назвать влюбленной парой, и, кроме того, она решила не оставлять девочек, пока не найдет достойную доверия няню.
– Я понятия не имел, что у вас с сестрой одна горничная на двоих, – заметил Дарби, сведя брови.
Генриетта спрятала улыбку. Очевидно, Дарби никогда не стал бы делить с кем-то своего камердинера. Не то что она и Имоджин!
– Я подумал, что ваша горничная может ехать с детьми, поскольку мы по-прежнему без няни, – продолжал Дарби. – Однако я спрошу леди Холкем, не может ли она…
– Я сама поеду с Джози и Аннабел, – твердо заявила Генриетта, – поэтому нет никакой необходимости брать кого-то из слуг мачехи.
– Я вполне понимаю и ценю ваше желание быть преданной матерью детям. Но поскольку у Аннабел проблемы с желудком, воздух в замкнутом пространстве кареты скоро станет невыносимым. И боюсь, нрав Джози в дороге только ухудшится.
Генриетта вскинула подбородок.
– Они будут моими детьми.
В этот момент появился его угрюмый приятель. Генриетта вежливо поздоровалась:
– Доброе утро, лорд Годуин.
– Доброе, – проворчал он и, отведя Дарби в сторону, предложил, почти не понижая голоса: – Послушай, еще не слишком поздно…
Волна облегчения, последовавшая за смехом Дарби, едва не сбила ее с ног.
В маленькой часовне было полно народа, хотя Миллисент требовала никого не приглашать. В первом ряду, по бокам от няни Эсме, сидели дети, напротив – леди Холкем и Имоджин. Элен и ее муж, лорд Годуин, естественно, находились в разных концах часовни.
По кивку викария Генриетта скрылась в крошечной боковой крипте в ожидании минуты, когда придется идти к алтарю.
Она прислонилась к каменному надгробию, пытаясь не думать о том, что ждет впереди. Надгробие представляло собой лежащую каменную статую с руками, сложенными в вечном молитвенном жесте. Здесь стоял пронзительный холод, медленно проникавший в самые кости Генриетты, замораживая ее, как надгробную статую.
Наконец дверь распахнулась, и на пороге встал лорд Годуин, готовый вести ее к алтарю.
– Рис – мой ближайший друг, – сказал ей Дарби. – И поскольку ваш батюшка умер, я попросил его быть посаженым отцом.
У Генриетты мелькнула мысль, что лорд Годуин, возможно, сейчас скажет ей, что еще не слишком поздно, но он просто протянул руку.
При виде невесты все встали. Холод возымел свое действие: Генриетта сильно хромала. Почему она не подумала об этом, перед тем как идти к алтарю? Повезет еще, если Дарби не струсит и не сбежит, учитывая, что она сильно припадает на больную ногу и это в тот самый момент, когда женщина должна быть красивой и грациозной.
Вид у мистера Фетчема был весьма жизнерадостный, словно не ему сегодня предстояло венчать грешников, каковыми он, несомненно, считал ее и Дарби.
– Дорогие и любимые, мы собрались здесь, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину священными узами брака.
Генриетте оставалось только надеяться, что громкий шепот Джози не заглушает голос священника и ее родные хотя бы что-то слышат из слов брачной церемонии.
Она осторожно переступила с ноги на ногу, опасаясь, что больная нога просто подломится и она рухнет на пол.
Викарий как раз говорил о том, что брак предназначен.не для того, чтобы удовлетворять плотские потребности людей, ибо они не дикие звери, не имеющие разума.
Генриетта сразу поняла, почему именно эти наставления были включены в службу. Правда, ее будущему мужу, кажется, безразлично, что брак – нечто вроде лекарства от греха и прелюбодеяния. Хороший термин «прелюбодеяние». Уродливое, резкое определение. Самое подходящее для них.
Викарий продолжал монотонно бубнить, но Генриетта перестала слушать, когда он заявил, что цель брака – продолжение рода. Эта служба почти не имеет к ней отношения, особенно потому, что она посоветовала мужу завести любовницу, не говоря уже о том, что они как супруги никак не могут способствовать продолжению рода. Генриетта попыталась понять бесцеремонные комментарии Джози с первого ряда. Можно только предположить, что именно бубнит упрямая девчонка. Джози хотела, чтобы ее матерью стала Эсме, а не леди Гении, которая облила ее водой.
Генриетта старалась не обижаться. Джози со временем научится ее любить.
Искалеченное бедро посылало волны боли в правое колено. Дарби, должно быть, заметил, что она переминается с ноги на ногу, потому что глянул вниз и слегка нахмурился. Генриетта на секунду замерла.
Наконец викарий объявил их мужем и женой. Новобрачные повернулись, чтобы отойти от алтаря, и никто из присутствующих не мог сказать, кто больше расстроен: Джози или Рис. Только Эсме сияла от восторга.
– Поздравляю, Дарби, – буркнул Рис, пожимая руку Дарби и окончательно осознавая, что не сможет спасти друга от ужасной судьбы.
– Ты действительно хочешь ехать вместе с детьми? – снова спросил Дарби, дождавшись, пока их поздравят. – Экипаж не лучшее место, чтобы продолжить знакомство с Аннабел, не говоря уже о Джози.
– Пойми, – твердо ответила Генриетта, – я не хочу, чтобы за девочками приглядывали незнакомые люди, и они должны с самого начала привыкнуть ко мне.
– В таком случае в мою коляску сядет Рис. Перед отъездом из Лондона я купил специальный дорожный экипаж, так что вам с детьми будет удобно.
– Разумеется, – кивнула Генриетта со всем возможным достоинством.
Она подозревала, что Рис всю дорогу будет живописать кошмарное будущее Дарби в роли женатого человека, но воспрепятствовать этому не могла. Поэтому она мельком оглядела дорожный экипаж и подошла к лошадям, сильным, выносливым животным, способным тащить карету, которая выглядела достаточно большой, чтобы вместить труппу бродячих актеров.
– Как их зовут? – спросила она Дарби.
– Понятия не имею, – пожал он плечами. – Я приобрел их специально для этой цели.
Он был очень весел. Вне всякого сомнения, радовался приятной поездке в обществе друга.
Джози пришлось тащить волоком. Она цеплялась за няню Эсме и орала во всю глотку:
– Не желаю никуда ехать! Ненавижу Лондон! Ненавижу Лондон! Ненавижу Лондон!!!
При виде Дарби она несколько изменила текст.
– Ненавижу Саймона! Ненавижу Саймона! – причитала она. Маленькое личико покраснело и распухло, однако Джози еще не окончательно охрипла.
– Мы поедем вперед, – объяснял Дарби, игнорируя вопли сестры. – И когда вы прибудете в «Медведя и сову», нашу первую остановку, все будет готово.
– Я не сомневаюсь, что вы доберетесь туда раньше нас, – заметила Генриетта, оглядывая резвых коней, запряженных в экипаж Дарби.
– Зато вам будет удобнее.
Вой Джози уже доносился из экипажа.
– Правда, вам придется часто останавливаться из-за неприятностей с желудком Аннабел. И, Генриетта…
– Я поеду с детьми, – перебила она. Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.
– Я необычайно доволен таким положением.
– Под «положением» ты подразумеваешь наш брак или условия, в которых мы путешествуем? – с легкой язвительностью осведомилась она.
– Наш брак, разумеется, – улыбнулся он и с ловкостью, которую проявляют все мужчины, сумевшие избежать неприятностей, снова поклонился. – Буду ждать вас в «Медведе и сове».
Перед уходом он галантно подсадил ее в экипаж. Генриетта со вздохом опустилась на сиденье. Джози лежала на полу смятым комочком, безутешно рыдая. Генриетта смогла различить только часто повторяющееся слово «сиротка» и поэтому не стала допытываться о причине слез.
Аннабел, напротив, весело размахивала ручонками, сидя перед Генриеттой. Маленькие ножки торчали как палочки. Девочка ела мясной пирог с таким аппетитом, что все лицо было вымазано начинкой. Няня Эсме поставила между сиденьями гигантскую корзину с крышкой и повернулась к Генриетте, которая с ужасом увидела в ее глазах неподдельное сочувствие.
– Здесь еда на дорогу, миледи, – объяснила она и, понизив голос, добавила: – После того как мисс Аннабел вырвет, она, вероятнее всего немного поспит. А потом проголодается. В корзине, кроме того, много пеленок, полотенец и две смены одежды для малышки.
– Две?!
– Мистер Дарби говорит, что по пути из Лондона ее то и дело рвало, миледи. Конечно, как все мужчины, он может преувеличивать. – Няня ободряюще улыбнулась. – Как жаль, что у вас до сих пор нет няни для детей.
Помимо всего прочего, Бартоломью Батт утверждал, что с детьми нужно обращаться решительно, твердо и с любовью. Сейчас именно тот случай. Генриетта обязана сделать что-то для девочки, громко всхлипывающей на полу.
Экипаж дернулся и покатился по гравийной дороге. Он двигался еще медленнее, чем представляла Генриетта. Лошади едва тащились.
Джози с поразительными для ее возраста упорством и выносливостью продолжала рыдать. Генриетта наклонилась над ней.
– Не хочешь сесть рядом со мной?
Джози подняла залитое слезами лицо, то и дело шмыгая носом, и пробормотала:
– Я хочу… хочу… хочу назад! Хочу в детскую! Я люблю няню. Хочу домой!
– Жаль, что это невозможно. И мне тоже понравилась няня Эсме. Давай попробуем найти такую же?
Джози ответила уничтожающим, полным презрения взглядом.
– Тетя Эсме сказала, что другой такой просто нет. – Слезы снова полились по ее щекам. – Ненавижу поездки! Я-я была с-с-с-счастлива у тети Эсме. Ненавижу Саймона за то, что увез нас. Хочу домой!
Генриетта даже не знала, где находится этот самый дом. Возможно, бедняжка считает домом детскую Эсме. Вряд ли речь идет о детской в доме ее родителей, поскольку Джози терпеть не могла няню Пивз, часами державшую Аннабел в мокрой одежде.
– Пожалуйста, сядь рядом со мной, Джози, – упрашивала она.
Но Джози только всхлипывала.
Интересно, как поступил бы Батт в таком случае?
К сожалению, горничные уложили «Правила и указания» в какой-то сундук вместе с остальными вещами. Но Генриетта уже знала, что там нет ни одного полезного совета, как справиться с детскими истериками. Богу известно, она достаточно тщательно изучила книгу.
Она снова наклонилась и попыталась втащить Джози на сиденье. Но маленькое тельце оказалось на редкость ловким и сильным. Джози завопила еще громче, продолжая вырываться из рук Генриетты.
Наконец Генриетте удалось справиться с девочкой и уложить ее на сиденье. Но к сожалению, при этом пришлось упираться ногами в пол, и боль, пронзившая бедро, была такой острой, что она невольно застонала. Но Джози не выпустила. Малышка, похоже, выдохлась. Что же, неудивительно после получаса непрерывного плача.
– Наверное, ты боишься, что мы не найдем добрую няню, – ободряюще начала Генриетта. – Уверяю, что мы с твоим братом сделаем все возможное…
– Я тебя не люблю, – упавшим голосом перебила Джози. – Я тебя не люблю. И не хочу, чтобы ты была моей мамой.
Экипаж продолжал тащиться по дороге, а Генриетта, по-прежнему обнимая Джози, гадала, что делать дальше. Но Джози решила эту проблему, вывернувшись из рук Генриетты, и переползла на противоположное сиденье. Генриетта вскинула подбородок, делая вид, что ей все равно.
И, только сейчас вспомнив об Аннабел, повернулась, как раз вовремя, чтобы заметить, что личико ребенка побелело. И точно: девочка издала короткий сухой кашель, уже знакомый Генриетте, и тут же выплеснула содержимое желудка на пол экипажа и башмаки Генриетты.
А Джози словно по волшебству обрела новые силы: – Такая мать мне не нужна! – взвизгнула она. – И Анна бел тоже!
Глава 34
О детях в корзинках и семьях в каретах
Дарби и Рис прибыли в «Медведя и сову» около трех часов дня. Рис с самого начала пути забился в угол и всю дорогу провел в таком положении, фальшиво напевая отрывки своих произведений. Одного этого было достаточно, чтобы человек напился до бесчувствия.
Не успел экипаж остановиться, как Рис спрыгнул на землю и побрел неведомо куда, бормоча что-то об органе и деревенской церкви.
Дарби снял комнаты, нашел женщину, которой поручил присмотреть за девочками на эту ночь, после чего вышел во двор и оглядел дорогу, откуда был должен появиться дорожный экипаж. Последние полтора часа его терзало чувство смутной вины.
Он нехорошо поступил. Неправильно. Честно говоря, его чувства были ранены упоминанием Генриетты о том, что она считает эту свадьбу только средством заполучить детей, словно они были наследством, которое он привез с собой. Но все же он дурно поступил, оставив жену одну с девочками, как бы пылко она ни рассуждала о том, что хочет стать матерью.
Даже опытная нянька не смогла справиться со слабым желудком Аннабел и истериками Джози. Поездка из Лондона была настоящим адом. Нет никаких причин надеяться, что обратное путешествие пройдет лучше.
Дарби со вздохом повернулся к хозяину гостиницы и спросил, нельзя ли нанять лошадь. Хозяин оказался человеком сговорчивым, и через пять минут Дарби уже сидел в седле, и крепкая лошадка рысцой трусила назад по дороге.
Полчаса спустя он увидел дорожный экипаж, мирно покачивавшийся на рессорах и выглядевший именно тем, чем был: каретой, в которой путешествует семья.
Дарби взмахом руки остановил экипаж, привязал лошадь сзади и с тайным отвращением, усиленным ударившим в нос омерзительным запахом, полез внутрь. Первое, что он увидел, была большая корзина между сиденьями, до краев наполненная смятыми пеленками и детской одеждой. И точно: Аннабел уже успели переодеть. Однако, как бы там ни было, его глазам предстала на редкость мирная сцена. Генриетта притулилась в углу с Аннабел на руках. Обе крепко спали. Судя по тому, что веки Аннабел распухли даже во сне, она перед сном успела наплакаться. Джози сидела на противоположном сиденье, подложив под себя ногу, и сосала большой палец. При виде брата она вытащила палец изо рта и прошипела:
– Ш-ш-ш! Аннабел спит!
– Вижу, – тихо сказал Дарби и, сев рядом, кивнул лакею, который закрыл дверцу. Экипаж возобновил свой медленный, успокаивающий ритм. – Я решил присоединиться к вам, на случай если Генриетте понадобится помощь. Надеюсь, вы приятно провели время?
Что-то в манере Джози сосать большой палец, упорно уставясь на туфельки, возбудило в нем подозрения.
– Все было хорошо, не так ли? Она не ответила.
– Джози!…
Наконец младшая сестра снова вынула палец изо рта и объявила:
– Я могу звать ее Генриетта, потому что она вышла за моего брата.
– Прекрасно, – кивнул Дарби.
– У нее горячий нрав, – равнодушно заметила Джози. – Смотри.
Она показала на маленькие лампы, прикрепленные к стенкам экипажа. Дарби присмотрелся, не заметил ничего особенного, но Джози с нескрываемым удовлетворением взирала на абажур. Возможно, несчастный абажур подвергся неожиданной атаке.
Что же, Дарби не привыкать. Его мать бросалась ростбифом. Вероятно, рано или поздно он сумеет свыкнуться с летающими абажурами.
Джози казалась совершенно невозмутимой. Похоже, каждый устроенный ею скандал доставлял ей несказанное удовольствие. Он смутно помнил, что она присутствовала на том рождественском ужине… да-да, в какой-то момент ее позвали вниз. Но была она там, когда его мачеха швырнула супницей в викария? Во всяком случае, реакция отца была вполне предсказуема. Он даже с места не встал и равнодушно бросил жене:
– Черт меня возьми, если на этот раз ты не перегнула палку.
Дарби решил, что может выработать в себе такое же отношение к поступкам жены. Кроме того, теперь, когда он пробыл в экипаже достаточно времени, неприятный запах почти не ощущался. А тут еще несколько прядей волос Генриетты вырвались из сетки, и она выглядела непривычно растрепанной. Это напомнило ему, что всякое путешествие имеет свой конец. А концом этого будет брачная ночь.
Веки Джози отяжелели, и Дарби предположил, что девочка вот-вот заснет. Немного поколебавшись, он осторожно взял на руки Аннабел и уложил в корзину, поверх белья. Корзина оказалась словно предназначенной для этой цели: ребенок даже не пошевелился. Потом Дарби сел рядом с женой и положил ее голову себе на плечо.
Она приоткрыла глаза, непонимающе взглянула на него, пробормотала: «Я предупреждала тебя» – и снова погрузилась в сон.
Дарби оставалось только наблюдать, как засыпает Джози. Когда малышка громко засопела, он решил доставить себе удовольствие и снять маленькую сетку, удерживавшую волосы Генриетты. Медленно-медленно, по одной, он стал вытаскивать те шпильки, до которых мог дотянуться. Неудивительно, что ее волосы казались такими послушными! Она втыкала в них куда больше шпилек, чем, по его мнению, могло понадобиться женщине. Наконец ему удалось снять сетку и отбросить в сторону. Его жена не будет одеваться как старуха!
Ровно через две минуты он точно понял, почему Генриетта Маклеллан нуждалась в сетке для волос и большем количестве шпилек, чем он обычно видел в лавке галантерейщика. Волосы водопадом упали на плечи, как львиная грива, переливаясь золотом и янтарем. Они не вились: это слово приводило на память кудряшки и маленьких девочек. Они переливались огнем, непокорные и неуправляемые, спускаясь до самой талии. Его пальцы запутались в огромной массе шелка-сырца.
На ней, естественно был дорожный костюм, сшитый без всякого почтения к женскому телу. Он был из толстой ткани, и швы в некоторых местах были неровными. Дарби, желая кое в чем удостовериться, провел рукой по переду костюма, но совершенно ничего не ощутил. Да, он нащупал кое-какие неровности, вероятно, обозначавшие грудь Генриетты, но будь он проклят, если смог определить ее форму. Видение этих холмиков в его ладонях преследовало его в снах.
Пальцы Дарби обвели грубую шерсть лифа. Под этой шерстью скрывались груди цвета тончайшего кремового кружева. Только куда мягче. А на вершинке цвел сосок, темно-розовый, как поздние розы.
Джози всхрапнула во сне, и Дарби застыл. Не слишком это по-джентльменски: ласкать грудь жены в присутствии детей, пусть и спящих. Решая, что делать, он оставил ладонь на теплом изгибе правой руки Генриетты, вернее, на смятой ткани, вероятно, закрывавшей грудь, тут же забыл обо всем и снова стал гладить груди Генриетты, пытаясь определить их форму. Все равно что на ощупь определить очертания фрукта в темноте.
Но руки то и дело натыкались на толстую ткань. Кроме того, он сумел пересчитать все кости в ее корсете, а это означало, что белье на его жене такое же тяжелое и стесняющее, как, вероятно, было когда-то у его бабушки. Он лениво провел по каждой кости, выступающей сквозь слои смятой шерсти. Неудивительно, что Генриетта держится так прямо. У нее просто нет выхода.
Генриетта со своей стороны слишком наслаждалась, чтобы открыть глаза. Было странно утешительным проснуться и обнаружить, что длинные пальцы Дарби танцуют на ее грудях, то и дело оглаживая их.
Она слегка вздрогнула, но не пошевелилась, боясь, что выдаст себя. Даже сквозь слои шерсти, корсетной ткани и полотна ее тело ощущало прикосновения его ладоней.
Похоже, он стал ощупывать ее корсет.
Веки Генриетты затрепетали и почти приподнялись. Ее так и подмывало спросить, что он делает. Но голова приятно кружилась, и при мысли о том, что его пальцы скользят по лифу дорожного костюма, сердце бешено заколотилось. Отзвуки этого биения спускались все ниже и ниже, к развилке между бедер. Он будто проводил рукой по поверхности воды, тогда как она находилась чуть ниже этой поверхности. Груди покалывало, точно они молили о его прикосновении.
Тихо ахнув, Генриетта приоткрыла глаза. Пальцы Дарби мгновенно замерли, словно он собирался всего лишь поддержать спящую жену и случайно коснулся ее груди.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. И вдруг Генриетта увидела в самой глубине его глаз смешливые искорки. Он знал, что она не спит! Каким-то образом догадался! Она никогда не умела хранить секреты!
– Наслаждаешься украдкой, дорогая? – прошептал он, подув на спадавшие на ее лоб завитки.
Она могла отрицать… заявить, что спала… повести себя как леди. Поэтому немедленно выпрямилась, пытаясь придумать, что делать.
– Тебе удобно? – осведомился он, и низкий, почти сонный голос едва не побудил ее вновь прижаться к его плечу.
Он будто понял, о чем она думает.
– Почему бы тебе не прислониться ко мне снова, Генриетта?
Она никогда ни к чему не прислонялась, никогда не сутулилась, никогда не давала себе воли.
«Держите спину прямо, и ваше увечье будет менее заметно», – посоветовал один из докторов. И Генриетта никогда этого не забывала.
Но тут ее словно ветром взметнуло с сиденья.
– Дети! – ахнула она.
– Обе спят, – заверил Дарби, притягивая Генриетту к себе. Она потеряла равновесие и свалилась ему на колени. Его дыхание ласкало ее шею.
– Боже, что случилось с моей прической? – пожаловалась она и, перегнувшись, чтобы подхватить тяжелое покрывало волос, услышала странный сдавленный звук, явно исходивший от Дарби.
– Что-то не так?
Дарби не знал, что ответить. Те жестокие боги, которые изобрели корсеты, забыли прикрыть упругую попку Генриетты жесткой тканью на китовом усе. Она примостилась прямо на его мужское достоинство, соблазнительно круглая, мягкая и нежная. Сама Генриетта, возможно, понятия не имела, что там болтается у него между ног. Но очевидно, что-то заметила, потому что продолжала вертеться, пытаясь найти местечко поудобнее.
Он сжал ее талию и усадил рядом с собой на сиденье. Его жена оглядывалась, вероятно, гадая, куда девалась сетка для волос. Но тут же, сообразив, что пропало кое-что еще, всплеснула руками:
– Где Аннабел?
– Здесь, – успокоил Дарби, гордо поднимая крышку корзинки для пикников. – Прекрасная переноска для детей!
– Ты положил Аннабел в корзинку для пикников? А… а потом закрыл крышкой?
– Она не могла задохнуться, – заверил Дарби. – Корзинка сплетена из тростника, и в отверстия проникает много воздуха.
Генриетта уставилась на него с раскрытым ртом. Дарби почему-то был уверен, что будь рядом блюдо с ростбифом, оно сейчас летело бы в его голову. Поэтому он сделал первый ход.
Этот поцелуй джентльменским не назовешь. Скорее предупреждением, предшественником, предтечей вечера. В отличие от нее Дарби прекрасно знал, почему его колени оказались таким неудобным местом. По какой-то неизвестной причине его убого одетая жена возбуждала в нем такую похоть, какой он не ведал с тех пор, как безумно влюбился в третью горничную.
