Текст книги "Поглупевший от любви"
Автор книги: Элоиза Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Глава 31
Материнство – идеальное Достояние… Иногда
Генриетта не видела будущего мужа вот уже пять дней с того знаменательного вечера у Эсме. Наутро после званого ужина ей передали записку, в которой говорилось, что Дарби получит специальное разрешение от епископа Сейлсбери. И с тех пор он исчез.
– Дарби пытается оправиться от потрясения, – считала Эсме. – Мужчины склонны делать глупости, когда привычное течение их жизни нарушается. Только помни: когда вы поженитесь, ты должна постоянно держать его в напряжении, меняя мнения и планы не менее раза в неделю, а то и чаще. Такая неучтивость с его стороны по меньшей мере непростительна.
Ночами Генриетта лежала без сна, вспоминая измученное лицо Миллисент, узнавшей, что падчерица поступила непростительно бесстыдно, переспав с джентльменом до свадьбы.
С тех пор мачеха практически не заговаривала об этом. Только в карете по пути домой она коротко сказала:
– Надеюсь, ты поняла, как сильно я огорчена, Генриетта. Но надеюсь, мы не будем вдаваться в подробности.
Генриетта ворочалась с боку на бок, думая о том, что следовало бы сказать мачехе правду. Но, помня о высоких моральных принципах Миллисент, можно быть уверенной, что мачеха сочтет своим долгом непременно просветить Дарби насчет спектакля, устроенного Эсме. Одно дело – признаться Дарби в том, что именно она, Генриетта, написала это письмо, и совсем другое – сказать всю правду, что она, Генриетта, была частью замысла, призванного заставить его сделать предложение. А так он предполагал, что письмо перепутали с запиской, которую она послала Дарби, предлагая свою помощь в найме няни.
Правда, что ни говори, а ужасно начинать супружескую жизнь с обмана. Но что, если она скажет правду и он обличит ее как интриганку и откажется идти к алтарю?
Но дело в том, что она отчаянно хочет выйти за него замуж. Отчаянно. Всеми фибрами своей души. И это желание не имеет ничего общего с Джози и Аннабел. И этой ночью ей придется столкнуться лицом к лицу с ужасной правдой: она обманом завлекла мужчину, потому что жаждала его, и сознавать это омерзительно.
Он тоже желает ее… но ведь это слабое оправдание. Дарби, элегантный законодатель мод светского общества, никогда не женился бы на каком-то провинциальном ничтожестве по собственной воле. Если бы он только не был так богат! Генриетта не задумывалась об этической стороне плана, когда, как и Эсме, считала, что у Дарби нет денег и он нуждается в ее наследстве. Она даже самодовольно рассуждала, что он должен жениться, чтобы у Аннабел и Джози было приданое. Но Дарби не нуждается в ее деньгах, а следовательно, и в ней.
Она подслушала разговор между Дарби и Рисом Холландом, который только подтвердил ее предположения. Это было после ужина, когда все одевались, готовясь вернуться домой. Она целовала Эсме на прощание, когда по комнате разнесся бас Холланда:
– Зачем, во имя Господа, нужно жениться на женщине, если ты с ней даже не переспал?
Ответа Дарби она не слышала. Но граф на этом не остановился.
– Не делай этого только потому, что у нее полно чертовых денег. Я дам приданое Джози. И малышке тоже.
Генриетта, натягивавшая перчатки, замерла. Эсме вскинула брови. Но обе оставались абсолютно неподвижными.
– Черта с два. – По мнению Генриетты, голос Дарби звучал совершенно равнодушно. – Говорю же, на этот счет можешь не беспокоиться. У меня этих денег больше чем нужно. И поскольку моя жена вряд ли подарит мне наследника, их приданое проблемы не представляет.
– Но разве поместье Роулингса не подлежит отчуждению?
– Вне всякого сомнения.
– В таком случае… что ты будешь делать?
– Разделяешь всеобщее мнение о том, что я ни на что не гожусь, кроме умения одеваться? – мягко осведомился Дарби, но Генриетта расслышала жесткие нотки и чуть поежилась, отлично представляя выражение глаз Дарби в эту минуту.
– Не будь ослом! – рявкнул Рис. – Я считаю тебя именно тем, кто ты есть, поскольку знаю с тех пор, как мы оба носили короткие штанишки. Щеголеватый пройдоха со смазливой физиономией, ловко умеющий управляться со шпагой. Только не говори, что делаешь деньги на бирже, иначе я бы слышал об этом.
– Кружева, Рис, кружева.
– Я считал, что кружева – не более чем хобби. Но разве ты не импортируешь большую часть из Франции? Должно быть, в наше время это невозможно.
– С тех пор как война положила конец всем поставкам из Франции, я стал главным поставщиком бельгийских кружев. За последние пять лет я расширил свои владения. И теперь «Мадам Франшонс» на Бонд-стрит и «Мадам де Лаке» в Ламли принадлежат мне.
– «Франшонс»? – удивился Рис. – Ты владеешь магазином, в котором продается женское белье? Значит, превратил свои кружевные манжеты в целое состояние, верно?
– Абсолютно.
– Черт, если учесть, сколько тратят на одежду женщины, твое состояние куда больше моего. Ты, сам дух моды, занялся торговлей.
– Деньги не имеют ничего общего с моим желанием жениться, – объявил Дарби, после чего воцарилось долгое молчание.
Эсме уставилась на подругу смеющимися глазами.
– Рис, возможно, задумал убийство, просто чтобы спасти Дарби от самого себя, – прошептала она. – Господи, до чего этот человек ненавидит само понятие брака!
– По-моему, в этом Дарби недалеко от него ушел, – промямлила Генриетта.
– На твоем месте я не была бы так уверена, – покачала головой Эсме.
Но Генриетта знала горькую правду. Дарби заключил невыгодную сделку. Ни детей, ни денег, потому что он в них не нуждался.
Сто раз на день Генриетта решалась написать ему и разорвать помолвку, если это можно назвать помолвкой. И столько же раз передумывала.
«Я получу все, что желаю. Достаточно плохо и то, что я не могу иметь детей, но я достойна быть матерью Джози и Аннабел». Она мечтала о них всем сердцем, исходившим болью. С утра до вечера грезила о том, как научить Джози читать, как спеть Аннабел колыбельную перед сном. Вот они нуждаются в ней!
Единственная утешительная мысль… Джози и Аннабел нужна мать. И Генриетта была уверена, что никто не сможет любить их сильнее, чем она, потому что у другой женщины скорее всего будут собственные дети. И эта женщина станет пренебрегать девочками или отдавать предпочтение собственным детям, и несчастные сиротки окончательно останутся одни.
Генриетта содрогнулась. Хотя ей самой повезло расти с любящей мачехой, все же она знала, что это скорее исключение.
Она каждый день приходила в детскую и играла с девочками. Аннабел была совершенным херувимчиком и радостно ковыляла к ней, открывая объятия.
Джози было крайне трудно назвать херувимом, но с ней Генриетта по крайней мере не скучала. Она проводила время либо в истериках, либо в играх с оловянными солдатиками, когда-то принадлежавшими брату Эсме.
Но Генриетта, отлично сознавая, как нуждаются малышки в матери, все же начинала терять уверенность в своих материнских способностях. О нет, она больше не обливала Джози водой, но это еще не значит, что у нее не чесались руки ее отшлепать. И собственная жестокость ужасала ее. Что, если Джози будет лучше с другой матерью?
Вот няня Эсме при каждой очередной истерике просто гладила девочку по плечу и приговаривала:
– Я потолкую с тобой, когда немного успокоишься, мой маленький утеночек.
Генриетта пыталась ей подражать, но невольно скрипела зубами, когда Джози разражалась набившими оскомину жалобами на тему «Я маленькая сиротка»… Неужели она действительно окажется плохой матерью для Джози?
Генриетта лихорадочно листала книгу Бартоломью Батта о воспитании детей младшего возраста, но с ужасом понимала, какими бесполезными кажутся его советы перед лицом капризов Джози. Что толку, если мистер Батт был уверен, будто кормилицы обычно имеют склонность слишком много пить и, следовательно, передавать младенцам склонность к алкоголю? Она не кормила грудью Джози, но, побыв немного в ее присутствии, вполне возможно, станет горькой пьяницей.
Зато Джози любила ее сказки. Может, им просто нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу?
На пятый день после званого ужина Генриетта сидела в детской на маленьком табурете, окруженная батальонами оловянных солдатиков, и пыталась отразить проникновение вражеского шпиона в расположение ее войск (где-то рядом с ее юбками) и предотвратить атаку неприятеля, когда в комнату вошел Дарби.
На нем были однобортный утренний сюртук цвета шалфея с двойным рядом позолоченных пуговиц, рыжеватые облегающие панталоны и темно-зеленый жилет из полосатого шелка. В руке покачивалась трость с янтарным набалдашником точно такого же цвета, как панталоны.
– Саймон! – взвизгнула Джози, вскакивая и бросаясь к брату. На лице Дарби отразилось неприкрытое облегчение, когда она остановилась в каком-то дюйме от его панталон.
– Огромное спасибо, Джози, – кивнул он. – Я крайне ценю твою предусмотрительность.
Джози насупилась, не зная, что делать дальше.
Дарби вздохнул, нагнулся и подхватил ее, тщательно оберегая светлые панталоны. Сестра, похоже, с прошлой недели еще выросла, если это возможно. Худая ножонка болталась в опасной близости от его паха.
Девочка смотрела прямо ему в глаза с таким видом, что Дарби стало неловко.
– Ты мой брат, Саймон, – объявила она.
– Мы оба прекрасно это знаем, – осторожно заметил Дарби, поворачивая голову к Генриетте. Почему она не спешит спасти его? И что это на него нашло, когда он взял девчонку на руки? Он терпеть не может детей. И вообще что он делает в детской?
– Я бедная сиротка…
– И это мне известно, – перебил он. Нижняя губка Джози задрожала.
– Зачем тебе мать? – бросил Саймон. – У тебя есть брат. Джози наморщила лоб, словно пытаясь определить, в чем тут разница. Лично он никакой разницы не видел.
– Прекрасно. Твоей матерью станет леди Генриетта. Ну, как это звучит?
Джози изогнулась, чтобы лучше видеть Генриетту, которая все еще сидела на табуретке, явно растерянная и сбитая с толку. Впрочем, Дарби так и не понял, чему тут удивляться. Вряд ли его объявление – новость для нее.
– Леди Генни облила меня водой, – напомнила Джози и, наклонившись к его уху, громко прошептала: – И я не уверена, что Аннабел так уж ее любит.
Дарби вспомнил о манере Аннабел целовать незнакомых женщин, называя их мамами.
– Аннабел привыкнет к ней, – пообещал он.
– Но она облила меня водой, Саймон. Неужели забыл?
– Ты это заслужила.
– Почему бы тебе не сделать моей мамой тетю Эсме? – продолжала шептать Джози. – Няня говорит, что у нее будет малыш. И тогда в детской будет новый младенец. Другой. Лучше. Которого не будет рвать каждую минуту!
Она бросила на сестру злобный взгляд. Но Аннабел, не обращая на нее внимания, ковыляла к брату. Девочка выглядела достаточно чистой, но кто ее знает? Его камердинер был убежден, что удалить с сапог пятна от рвоты почти невозможно, и был настроен крайне пессимистично по поводу каждого визита Дарби в детскую.
– Ну хорошо, – резко бросил он, ставя Джози на пол, – мне уже пора. Леди Генриетта, могу я поговорить с вами?
Генриетта неохотно последовала за ним. Дарби проводил ее вниз, в гостиную, а она все это время могла думать только о том, что волочит ногу сильнее обычного. Но он, словно не замечая этого, держал ее под руку. Не успели они войти в гостиную, как он бесцеремонно объявил:
– Я получил специальное разрешение. Поженимся, когда вы захотите.
Но с той минуты, как он вошел в детскую, Генриетта поняла, что не может пройти через это испытание.
Он слишком красив. Просто слишком. Как ожившая греческая статуя. А она – всего лишь маленькая хромая провинциалка. Взять хотя бы его скулы и впадины под ними… настоящее совершенство. Чересчур прекрасен, идеален во всем… Ни малейшего недостатка, не говоря уже о хромоте.
Ему нужно найти такую же безупречную, как он, жену. Жену, которая родит ему детей, таких же красивых и стройных.
Она села на диван, привычно выпрямила спину, игнорируя стреляющую боль в бедре. Зря она сегодня устроилась на табуретке, чтобы поиграть с Джози. Но боль неожиданно прояснила голову. Она инвалид. Он совершенно здоров. Уже один этот факт говорит сам за себя. Нужно отпустить его на свободу, чтобы он нашел себе достойную пару.
– Я собираюсь рассказать мачехе правду! – выпалила она, не вдаваясь в подробности еще и потому, что в голосе звучало почти неприличное раздражение.
Но он, казалось, ничего не замечал.
– Буду очень рад, если моя будущая теща не станет рычать на меня при каждой встрече.
– Вы не так поняли. Я скажу ей правду, и тогда у вас не останется причин жениться на мне.
Брови Дарби сошлись.
– Но мы обо всем договорились. Я получил разрешение на брак. Почему вы отказываетесь от своего слова, леди Генриетта?
– Потому что вы такого не заслужили.
Он стоял в последних лучах заходящего солнца, лившихся в окно. Генриетта не хотела думать о его красоте. Честное слово, не хотела. Этот человек не для нее. Пусть возвращается в Лондон и найдет ту, кто ему подойдет лучше.
– Не могу понять, что вы имеете в виду, – заметил он, поднимая свою трость и изучая набалдашник, очевидно, в поисках царапин. Но набалдашник, как и все в его туалете, был безупречным.
– Мы друг другу не подходим.
– А я верю, что все будет хорошо.
Что она могла сказать на это? Она промолчала. Дарби снова обратился к ней. Ничего не скажешь, образец истинного самообладания.
– Вы заключили сделку, Генриетта. И я ожидаю выполнения всех условий с вашей стороны, – объявил он и, подняв глаза к потолку, добавил: – Эти маленькие создания ваши с того дня, как мы протараторим свои обеты. Вы сказали, что желаете их получить. Так оно и будет.
– Но вы когда-нибудь захотите иметь собственных детей.
– Об этом предоставьте судить мне. Я решил, что мне больше подходят предложенные вами отношения. И думаю, мы оба только выиграем от этого. Невзирая на общее мнение, мои сестры совсем мне небезразличны.
Он нерешительно замолчал.
– Я это вижу.
– Полагаю, нам придется учиться быть откровенными друг с другом, – заметил Дарби. – Моя мать была чертовски вспыльчива. Могла взорваться, как петарда. Особенно много злословили о скандале, устроенном на ужине в Бакстоне, где присутствовал сам регент.
Дарби помедлил, словно был уверен, что она должна помнить о том случае.
Генриетта вопросительно уставилась на него, стараясь не выказывать чрезмерного любопытства.
– Она швырнула ломоть ростбифа через стол прямо в моего отца. К сожалению, перед этим она успела намазать мясо хреном, – бесстрастно продолжал Дарби. – Кусочки хрена попали в правый глаз человека по имени Коул, младшего сына архиепископа Коула. На некоторое время его зрение сильно ухудшилось.
– Вот как, – пробормотала Генриетта. Он ритмично раскачивался на каблуках.
– Видите ли, я до сих пор не понимаю, как можно было жить с такой склочной особой, как моя мать. Она была абсолютно несдержанным человеком и бесцеремонно швырялась всем, что ей попадет под руку. Но, как ни странно, это ничуть не волновало моего отца, поскольку вскоре после ее смерти он женился на столь же сварливой женщине с удивительно сильными руками. Последнее Рождество в жизни моей мачехи прошло на редкость весело: она потешила свой нрав, швырнув супницей в викария. Поэтому я несколько тревожусь за Джози. Она, похоже, унаследовала материнский темперамент.
Генриетта тяжело вздохнула.
– Но, сэр, ведь именно я окатила водой Джози. Сомневаюсь, что смогу внушить кому-то принципы послушания.
– Напротив! Вы без труда умеете владеть собой. И можете просто внушить Джози необходимость добиваться цели более цивилизованными способами. Взять хотя бы ваш грациозный обморок за ужином.
От его медленной улыбки у нее, казалось, расплавились все внутренности.
Генриетта вспыхнула.
– В тот момент это казалось вполне уместным.
– Вот и обучите Джози кое-каким, по возможности бесшумным, приемам. Буду безмерно благодарен, если придется слышать фразу «бедная сиротка» не более одного-двух раз в год.
– Придется попробовать.
К счастью, Бартоломью Батт только что опубликовал новую книгу, и Генриетта собиралась заказать ее в ближайшее время. Возможно, там она найдет какие-то советы относительно чрезмерной вспыльчивости детей.
– Вот и прекрасно.
Его лицо прояснилось так молниеносно, что Генриетта неожиданно для себя задалась вопросом, так ли он равнодушен, как желает показать.
– Вы вполне уверены, что желаете жениться на мне, мистер Дарби? По-моему, это нечестно по отношению к вам. Выходя за вас замуж, я получаю детей. Но при этом совершенно уверена, что вам по силам нанять хорошую няню или гувернантку, которая сумеет научить ваших сестер приличным манерам, и при этом гораздо быстрее и лучше, чем я, – пробормотала она, опустив глаза. – У меня тоже характер не из легких.
Дарби сел на диван рядом с ней. Краем глаза она заметила, как тонкая ткань обтянула мощные мышцы бедер.
– Но я тоже кое-что приобрету от нашей сделки, – заверил он. – Вы необычайно красивы, умны, и мне даже нравится жесткая прямота, которую вы временами проявляете. Кстати, не думаете, что вам следует называть меня Саймоном?
Генриетта долго молчала, прежде чем поднять голову.
В его глазах сверкало такое лукавство, что ее обдало жаром. Как он может хотеть ее? Никто никогда…
Он поцеловал ее нежно, едва коснувшись губами. И она растаяла.
Он хотел ее. Теперь она была уверена в этом.
Глава 32
Мед… Нектар богов
Ничего не поделаешь, заснуть не удавалось.
Эсме широко раскрытыми глазами смотрела в потолок.
Кровать никогда еще не казалась такой большой и такой одинокой.
И она была голодна. Она все время хотела есть, что, впрочем, неудивительно для ее состояния. Но этот неотступный голод, словно орудие пытки, терзал внутренности и твердил, что она ни за что не заснет, пока не съест тост с маслом.
Конечно, можно позвонить и разбудить несчастного слугу, которому придется подниматься наверх, а потом идти вниз, на кухню, и готовить ей тосты. Но она не из таких хозяек и никогда не третировала слуг без всякой на то необходимости.
Но к чему ей сейчас спорить с собой?
В конце концов, у нее имеется раб, не так ли?
Недаром она – нимфа Калипсо, а там, на крошечном острове, в хижине садовника… идея! Пусть садовник и готовит ей тосты. Он не имеет права жаловаться, что она разбудила его, или утверждать, что она жестокая госпожа. Пусть попробует… что-нибудь выкинуть, и его немедленно выбросят с острова, велев убраться.
Она с трудом отыскала ротонду при свете единственной свечи и очень долго надевала башмаки. Обычно их застегивала горничная, поскольку Эсме больше не могла дотянуться до собственных щиколоток, но она решила и эту задачу, оставив пуговки не застегнутыми.
Наконец, она потихоньку вышла из комнаты. Дом был большим, и каждый звук отдавался эхом от стен. Эсме прошла по коридору в вестибюль. Черно-белые мраморные плитки холодно сверкали в лунном свете. Эсме подошла к входной двери, но оказалось, что Слоуп запер ее на ночь. Тогда она повернулась, прошла через Розовую гостиную и выскользнула из боковой двери в оранжерею, производя не больше шума, чем мышка, бегущая по знакомой тропинке.
Снаружи было не слишком темно, потому что луна, похожая на отрезанный с одной стороны кружок лимона, ярко сияла на небе. Перед ней простирался газон, ведущий прямо в розарий. Сейчас в нем было нечто странное и почти магическое. Где-то заливалась ночная птица, то и дело замирая и снова принимаясь петь, словно забывая и вспоминая мелодию.
Эсме принялась осторожно спускаться. Башмаки оставляли маленькие темные следы на инее.
В хижине, разумеется, царил полный мрак. На какой-то момент Эсме стало совестно. Себастьян, должно быть, устал после тяжелого дня. Ему нужно выспаться. Но она проделала такой долгий путь и не уйдет без своего тоста!
Эсме подошла к двери и постучала. Но ответа не получила. Ну разумеется, ведь хозяин спит. Она снова постучала. Молчание.
Может, он в деревне? Но паб давным-давно закрыт!
Эсме злобно прищурилась. Он нашел потаскуху, которая занимается его образованием.
Больше не церемонясь, она толкнула дверь и вошла.
Ей стало не по себе от того облегчения, которое разлилось по телу при виде укутанного в одеяла Себастьяна. Свет, струившийся сквозь открытую дверь, падал на плечи и прядь взъерошенных, почти белых волос. Рядом с кроватью вверх обложкой лежала раскрытая «Одиссея».
Она шагнула вперед, не заботясь о том, что каблуки гулко стучат по деревянному полу.
– Себастьян. О, Себастьян…
Он заворочался, но не проснулся. Поэтому она коснулась его плеча.
– Себастьян! Просыпайся! Я есть хочу!
– Мгм, – промычал он.
Она стала трясти его. Нет, это хуже, чем будить ребенка!
– Себастьян, да вставай же!
Наконец он сел, недоуменно моргая и потирая глаза. Он спал без ночной сорочки, и она загляделась на его широкую сильную грудь, на которой рельефно выделялись мускулы.
Немного очнувшись, он протянул руки и привлек ее к себе.
– О Господи, – сонно пробормотал Себастьян, и не успела она опомниться, как он легко подхватил ее, несмотря на огромный живот, уложил на постель, наклонился и приник к губам поцелуем. Язык скользнул в ее рот, и" она зажмурилась. Не застегнутые башмачки немедленно упали на пол, но Эсме уже страстно обнимала Себастьяна.
Ну конечно, ей не нужен никакой тост с маслом. Она хотела его, хотела ощутить дымный мужской вкус, эту грудь, прижимавшуюся к ее груди, руки, жадно шарившие по ее телу, словно никак не могли насытиться. Он целовал ее, пока она не принялась извиваться под ним, пока ее тело не утонуло в желании, пока каждый нерв не запел о необходимости быть ближе к нему.
Но тут он отстранился и взглянул на нее. Взглянул, разумеется, серьезно. Ей вдруг показалось, что он сейчас скажет что-то о приличиях или неприличиях, но это был Себастьян-садовник. Не Себастьян-маркиз.
– Мне нужно снять эту ротонду, – выдохнул он. – Я хочу обнять тебя, Эсме.
У него был совершенно неистовый вид, и она ощутила, что вся пылает.
– И я умираю от желания целовать тебя. Всю, – добавил он, ловко стаскивая с нее ротонду.
На ней была одна из прелестных ночных сорочек, привезенных Элен из Лондона: бесчисленные складки розоватого шелка. Но Себастьян, не обращая ни на что внимания, принялся стягивать сорочку через ее голову.
И тут Эсме мгновенно пришла в чувство.
– Что это ты делаешь? – вскричала она. Ни за какие земные и небесные блага она не позволит ему увидеть свое обнаженное тело. Тело беременной женщины. Поэтому она судорожно схватилась за подол сорочки, чтобы не дать ему обнажить непристойно большой живот.
Себастьян на мгновение остановился.
– Я должен увидеть тебя, Эсме, – хрипло бормотал он. – Должен…
Его голос замер. Глаза были устремлены на ее обтянутые шелком груди. Эсме сгорала со стыда. Из-за беременности ее соски стояли, как крошечные скалы, вместо того чтобы, как обычно, расплыться по розовой вершинке.
Мало того, ее груди обвисли! Совсем не похожи на прежние, маленькие, упругие, которыми она так гордилась. Которые выставляла напоказ в низких декольте бальных туалетов. В те времена любой мужчина терял разум, стоило ему хотя бы мельком узреть эти бледно-розовые крохотные бутончики. Зато теперь они стали темно-красными, набухли и торчали на более походивших на коровье вымя грудях. Теперь они никак не поместятся в прозрачных, тонких лифах бальных платьев, которые она носила до беременности.
Эсме неожиданно очнулась. Да что она вообще делает в хижине садовника? Окончательно обезумела? Господи, какой позор!
Она попыталась встать, но мощные руки удержали ее.
– Себастьян, – объявила она как могла тверже, – мне очень жаль, но ты неверно понял причину моего визита.
– Молчи.
Эсме была не из тех женщин, которые позволяли затыкать себе рот. Она попыталась сопротивляться. Но он снова разгладил шелк на ее груди и нагнулся ниже, не обращая внимания на ее очевидное желание подняться.
Несмотря на всю свою решимость, Эсме вздрогнула. Его губы сомкнулись на ее соске, потянули, и она растерянно взвизгнула. Он поднял голову, широко улыбнулся и провел рукой по соску. Шелк намок, и темное пятно обтянуло маленький холмик. Между ног Эсме словно проскочила молния. По-прежнему глядя в ее глаза, он лениво потер сосок большим пальцем.
Эсме открыла рот, но так и не вспомнила, что собиралась сказать.
– Эсме? – нежно спросил он. – Что-то не так?
Он все потирал и потирал пальцем мокрую ткань, и ощущение было такое, словно от ее кожи идет пар. Но прежде чем она смогла придумать ответ, он вобрал ее сосок в рот.
Она задохнулась. Кто подсказал ему эту сладостную пытку?
Он сосал ее грудь нетерпеливо, почти грубо, и это ощущение вместе со скольжением влажной ткани по соску доводило ее до исступления. Она хрипло закричала и прижалась к нему.
– Я хочу целовать тебя без этой сорочки, Эсме, – неверным, едва слышным голосом попросил он.
Она не желала ни о чем думать, поэтому вынудила себя не замечать, что сорочка медленно ползет вверх по ногам, когда-то бывшим стройными и превратившимся в толстые обрубки, испещренные пятнами в различных местах, мимо вздымающегося чрева с серебристо-белыми растяжками, появившимися несколько недель назад.
К тому времени как сорочка полетела на пол, Эсме оцепенела от унижения и стыда. Никогда раньше ей не приходилось представать перед мужчиной в подобном виде! Несмотря на репутацию, любовников у нее было не слишком много, но при каждой встрече с мужчиной, будь то муж или кто-то другой, она всегда предлагала свое изысканное тело, словно бесценный дар. И неизменно сознавала, что низводила мужчину до состояния бессвязного благоговения. Только во время свидания с Себастьяном она об этом не думала, наверное, потому что он был так красив…
А Себастьян и сейчас красив! Что он скажет, узрев это уродство?!
Он стоял на коленях у постели, оглядывая ее бесформенное тело, видимо, терзаясь сожалением, как любой человек, внезапно обнаруживший себя в постели с китом. Эсме собралась с духом и, в свою очередь, оглядела его, стараясь ни о чем не думать. Ни унции лишней плоти на его теле, мускулистом, массивном, сильном.
Он оставался неподвижным. Вероятно, так ужаснулся, что никак не мог сообразить, как поскорее и незаметнее сбежать отсюда.
Эсме устремила отчаянный взор на свою ночную сорочку. Пожалуй, лучше натянуть ее и потихоньку уйти, пощадив обоих, и больше не обсуждать этот печальный инцидент.
Она снова попробовала сесть, но его руки легли на ее живот. Было нечто странно привлекательное в том, что большие мужские ладони касаются ее живота.
– Он прекрасен, Эсме, – тихо, почтительно прошептал он. – Ты прекрасна.
– Ничего подобного, – рассерженно откликнулась она, втайне очень довольная. Даже в нынешнем состоянии она очень радовалась растущему животу.
– Так оно и есть. Это выглядит как след от падающей звезды, как лучики лунного света, – приговаривал он, обводя пальцем серебристые растяжки. – Ты не сердишься, что я до тебя дотрагиваюсь?
– Конечно, нет, – смирилась она. Ну разумеется, великое обольщение превратится в урок анатомии. Чего она ожидала? Ни один здравомыслящий мужчина не может питать вожделение к женщине в таком состоянии.
Его руки скользили по ее животу, и туго натянутую кожу покалывало от каждого прикосновения, а низ живота наливался желанием. И все это, несмотря на ее состояние!
Он нежно гладил ее, когда под его ладонью появилась крошечная выпуклость.
Потрясенная физиономия Себастьяна выглядела так комически, что Эсме громко рассмеялась.
– Это малыш, – пояснила она.
– Понимаю, – медленно выговорил он с такой смесью благоговения и радости, что она почти примирилась с очевидным фактом: его больше не влечет ее тело.
– Куда он исчез?
– Просто брыкнул тебя пяткой, – снова засмеялась она, довольная, что может рассказать ему. Ведь для нее все это тоже было внове, и до сих пор ее единственной конфиданткой была Элен. – Но это означает, что ребенок проснулся, и…
Следующий толчок она почувствовала лучше обычного, наверное, потому что он прижимал к животу ладони. Они лежали так довольно долго, минут пятнадцать, все трое, и Себастьян лениво водил пальцем по ее животу, пытаясь упросить ребенка снова лягнуть его.
– Да он вовсе не тебя толкает, глупый, – фыркнула Эсме. – Просто он или она – очень резвое дитя.
Наконец малыш перестал толкаться, убаюканный, если верить Себастьяну, его нежными растираниями. Он неохотно убрал руки и взглянул на нее. Неожиданно во взгляде его сверкнуло поистине дьявольское коварство.
– Итак, – начал он голосом, тягучим, как гречишный мед, – на чем мы остановились перед тем, как малыш проснулся?
– О нет, – покачала головой Эсме, – ни на чем мы не остановились.
За эти четверть часа весь ее стыд куда-то подевался, поэтому она без стеснения выставляла напоказ набухшие груди и полные бедра.
Его рука опустилась на ее грудь и грубо сжала. Большой палец прошелся по соску. Эсме мгновенно опьянела от желания, и этим, должно быть, объясняется, почему она не подумала встать и натянуть ночную сорочку.
То же самое желание, которое всегда охватывало его при виде Эсме, с новой силой принялось терзать Себастьяна. Эсме. Его прекрасная Эсме.
– Я хочу тебя, Эсме, – прошептал он, лизнув ее ухо, щеку, добрался до сочных губ, осадил ее тело своими ласками. Судя по тому, как сплетались их языки, она принадлежит ему. Только сейчас и только на мгновение, но пока что он готов довольствоваться и малым.
Этот урок он успел усвоить и как садовник, и как пария.
Ее пальцы запутались в его волосах и притянули его ближе. Наконец он осыпал поцелуями ее шею и провел дорожку до пышных грудей. И, не сдержавшись, встал на колени, чтобы увидеть их лучше. Чтобы упиться их красотой.
– Ты выглядишь иначе, – трогательно пробормотал он за мгновение до того, как прижаться губами к ее груди. Хмельной от счастья, он наслаждался их упругой гладкостью и темными розочками, молившими его о ласках. С ее губ срывались прерывистые вздохи.
Его руки скользнули ниже, погладили ее прелестные бедра, нашли милый изгиб попки, за которую полагалось держаться мужчине, когда он тонет между женскими бедрами. Но'как он может утонуть в ней, не надавив на живот?
В таком чрезвычайном случае мужчине приходится что-то придумать. Он сжал полные прелестные ягодицы, слегка приподнял ее, подтянул к краю кровати и лег рядом. Потому что не был готов пропустить пир и перейти сразу к десерту. Теплые пальцы обвели ее бедра, скользнули между ними, и он вдруг понял, что больше не вытерпит. Кровь бешено билась в жилах. Твердила, чтобы он встал, погрузился в райское местечко между этими роскошными бедрами раз, другой, третий… пока оба не запросят пощады.
Его губы завладели ее грудью, его рука была между ее бедер, его дыхание превратилось в огонь, чресла молили о вторжении, и все же… и все же…
