Текст книги "Седая весна"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– Где ж найду хорошую? Теперь все одинаковые, – вздохнул Серега тогда.

– Да оглядись! Только на нашей улице хороших девок пруд пруди. Но они – в доме. К ним подход нужен. Они по улице не шляются!

Так-то и приметил Настеньку. Глаза как незабудки, косы русые. Сама из себя пригожая, тихая. Заговорил с нею через забор, девка маковым цветом зарделась. Но, слово за слово, свиданье назначил. Вечером пришла. Погуляв с нею по тихой улице, где все соседи в окна выставились, домой пригласил. Настя отказалась. Дальше своей улицы гулять не пошла. И себя взять под руку не позволила. Лишь через месяц во двор вошла. И враз за веник взялась. Еще через неделю уговорил войти в дом. Там она поняла, как нужна человеку хозяйка. Помогла навести порядок. За три месяца привыкла к Сереге. Да и он старался ничем не оттолкнуть. Забыл прежних подружек. Ни одну в дом не приводил, ни с кем, кроме Насти, не встречался. Поверила ему девчонка. И на Новый год вся улица гуляла на свадьбе. Вместе с приданым пришел за Настей и пес, ее дружок и выкормыш. С самого щенка сама вырастила. Ему Серега сделал конуру, и пес, признав мужика хозяином, охранял дом и двор, сад и огород.

Сергей и сам не знал, любил ли он Настю? Одно помнил всегда, что без хозяйки дом – сирота. А потому лучше Насти никого не искал. Со своею первой деревенской женой он не виделся. Знал, что родила Верка кузнецу двойню девок. Тот, пожив семейным с месяц, сбежал из деревни навсегда. Верка сама растила дочек. О мужиках теперь ни слышать, ни думать не хочет. О Сереге, несмотря на тяготы, ни разу не вспомнила. Да и он забыл ее навсегда.

Ох и хозяйственным стал мужик. За лето обшил дом вагонкой. Поставил крепкий забор. Двор залил и закатал асфальтом, крыльцо закрыл, остеклил, поставил дубовую дверь. Внутри полы перестелил. Оклеили с Настей стены обоями. Печь переложил соседский печник. В доме всякий месяц обновы стали появляться. Холодильник, потом и телевизор, стиральная и швейная машины, пылесос. А Сергею все было мало. С утра до ночи на работе пропадал. Ведь и работал в автосервисе – слесарем. Получал неплохо. Но всегда жаловался, что денег не хватает. Ему не верили. Случалось, высмеивали. Он злился.

– У меня жена беременна! Ее на хлебе и картохе держать не могу! Вот и не хватает заработков! Хоть сутками вкалывай! – жаловался слесарям.

– А чего ноешь и орешь, ровно сам собрался просраться тройней. Твоей Насте не больше других надо! Нужно заработать – оставайся во вторую смену, вкалывай хоть до утра! Но не ной, не погань будущую судьбу своему ребенку. Не жалуйся на неродившегося! – осекали слесари.

Сергей молчал недолго. Он и дома стал сварливым. Изменился не сразу. Каждый вечер вытряхивал из кармана весь заработок и пересчитывал до копейки.

– Это на магнитолу. Это на жратву. Это на мыло и порошки. Тут – на пеленки. Мелочь – мне на курево! – раскладывал деньги по кучкам.

– А на халат? В свой уже не влезаю! – краснела Настя и добавляла: – Тапки мои совсем износились.

– Подклею. Еще поносишь. А халат расшей, как все бабы делают. Беременность не вечна. Родишь, халат хоть выкинь. Его даром не дадут. Он деньги стоит. Иль беречь разучилась?

И женщина, краснея, уходила. Что скажешь и ответ? Сергея ей упрекнуть было не в чем. Он не выпивал, курил мало. Скупым стал не с добра. Ведь жизнь они начали с нуля. А гляди, дом – картинка! И внутри порядок. На стенах ковры, на полу паласы. На потолке люстры, одна другой краше, всякими огнями переливаются. Вот только почему на душе все меньше тепла остается? И для радости – места нет. Не радуют покупки, не греют душу. Чем больше приобретений, тем скупее становился человек. И Настя со страхом думала: что ждет ребенка?

– Это не беда, что муж прижимист. Зато такие любовниц не имеют, из дома не потянут, – успокаивала Настю бабка. И добавляла: – Вот твой дед, царствие ему небесное, дай ему волю, меня вместе с детьми пропил бы. Ничего на свою глотку не жалел. Случалось, год без роздыху чертоломит. Потом в неделю все пропивал. Не только я без халата, дети без хлеба оставались! А ему хоть ссы в глаза! Так что лучше, голубушка моя? Мужики, они все с вывихами. Коль домовитый, значит, скупой, а ежели добрый, то пропойца! А наша бабья доля – все терпеть молча. Лишь бы не бил, из избы не тащил, не устраивал попоек и не таскался с бабьем. Ничего такого за твоим не водится. А значит, хороший человек! – успокаивала бабка внучку. Та, хоть и не сразу, но соглашалась, а ночами плакала. Разве о такой жизни мечтала? Ведь вот даже арбуз боится попросить себе. А так хочется, что во сне видит, чувствует запах. Но даже сонная знает, как ответит Сергей:

– Поешь яблок. Их в саду сколь хошь! Любые сорви! Арбуз денег стоит. А толку от него? Одна вода. Обойдешься…

Сама бы обошлась. Но арбуз нужен был ребенку. Он не хотел знать доводов отца и требовал свое.

– Сегодня арбуз, завтра бутылку попросит! Ишь, еще не вылез, а уже с запросами! Давай выходи! Поговорим с тобой! – ответил Сергей жене на полушутке. Но арбуз так и не купил.

Настя затаила обиду. Нет, она ничего не сказала мужу, но охладела к нему. Женщина не без страха ждала появления ребенка. Какою будет их жизнь с таким отцом?

– Да погоди, Настенька! Дай родиться! Совсем иным человеком станет Сергей. Свое продленье в лицо увидит и полюбит враз. Жизни для него не пожалеет, не то арбуза! Это нынче, покуда не увидел, – жадничает. А там отцовское проснется! Все мужики такие! – утешала бабка.

Сергея на работе жалела и понимала лишь одна – молодая крикливая баба. Она посылала к нему выгодных клиентов, иногда звала на чашку кофе и отчаянно кокетничала с мужиком. Слесари, замечая все, подтрунивали, шутили, мол, сама напрашивается, не теряйся. Пока жена на сносях, стоит и про запас подружку заиметь. Он злился, грубил. Но однажды бес попутал. Поприжал Тоньку на диване. Не вытерпел. С тех пор почти каждый день отмечался с бабой прямо на работе. Их связь давно перестала быть тайной. О ней знали все, кроме Насти. Но и та заметила перемену в Сереге. А тот, возвращаясь за полночь, уже не спрашивал жену о самочувствии. Поев, ложился спать. А утром – бегом бежал на работу.

Настю увезли в роддом на «скорой помощи», какую вызвала от соседей бабка. Сколько ни звонила Сергею на работу, его так и не дозвались дежурные. Он нашел на столе записку жены, когда вернулся с работы:

«Меня увозят. Не забудь ребенка. Ему ты – родной отец. Я прощаю тебя! И жду. Настя…»

А на следующий день узнал, что стал отцом. У него родилась дочь. О том сказали врачи, добавив, что жена находится в тяжелом состоянии и навещать ее пока не стоит.

– Не надо, нельзя, значит; подожду! – ответил Сергей, не поинтересовавшись, что случилось с Настей. Не спросил, может ли он чем-нибудь помочь? Он спокойно уснул, не обратив внимание на протяжный, жалобный вой пса на крыльце дома.

Утром он помчался на работу, даже не позвонив в больницу, не узнал, не спросил о жене и дочери. А вечером в автосервис позвонили из роддома и попросили к телефону Сергея. Тот, услышав, не поверил своим ушам:

– Умерла Настя? С чего? Почему? Вы перепутали! Не может быть! Это ошибка! – уронил трубку.

– К сожалению, не ошибка! Ваша дочь жива. Хорошая малышка. Но ее мать спасти было невозможно, – стал объяснять врач причину смерти, Сергей ничего не слышал и не понимал.

Серега пошел домой, не видя земли под ногами.

– Вот и получи семью! Всего год прожили, а уже вдовец! Ну за что? Почему ко мне хвостом прицепилась проклятая судьба? Другие бабы – вон по скольку детей рожают и живы; а моя – ушла? – пришел к Настиной бабке.

Та, услышав о горе, рухнула на лавку. Долго молчала, уставившись в пол невидящим взглядом, а потом ее словно прорвало:

– Не любил ты ее! Не щадил никого! Ни жену, ни дочь! Только себя знал, супостат! Зачем семью завел, коль вовсе негожий кобель? Все я про тебя слышала от людей. Перед Настей защищала окаянного! А ты угробил ее, змей ползучий! Зачем она за тебя пошла? Уж лучше век жила бы одна!

Серега плакал молча.

– Если б ты любил, она жила бы! Уходят, когда жить не для кого! Ненужной стала! – упрекала бабка.

– Ладно. Я – говно! А дочь? – взвыл мужик в голос.

– Живою надо было дорожить. Теперь чего скулишь? Когда имел – не берег. Потерямши – голосишь. Ты не первый такой! И не последний!

– Что ж делать нам теперь? Как жить? – уронил голову Сергей.

– А как еще? Смотреть буду детёнка, сколько сил хватит. Но и ты подмогать станешь. Без мамки тяжко, да куда деваться? Своя, родная кровинка! – вздыхала бабка.

Дочку привезли на девятый день, когда Сергей, помянув покойную, впервые после смерти жены взялся за уборку дома. Он мыл полы, закатав штаны до колен, когда под окном дома затормозила неотложка. Двое врачей в белых халатах внесли в дом спящую дочь. Они долго объясняли Сергею, как кормить, купать, прогуливать дочку.

– Бабка ею займется. Мне работать надо, чтоб их прокормить! – оборвал резко. Врачи поспешили уйти, забыв попрощаться. Сергей их не благодарил, считая искренне всех медиков роддома виновными в смерти Насти. Он не понимал, что такое обширный абсцесс, из-за чего жена потеряла много крови, о давлении и сердечной недостаточности не слышал никогда. Ему некогда было болеть, а чужие хвори не интересовали. Он был уверен, что врачи «запоролись» с родами Насти, но ни под каким нажимом в том не признаются.

Серега положил дочку на постель, домыл полы. И только собрался пойти к бабке, как она сама заявилась к нему с полной сумкой пузырьков, сосок, пеленок, клеенок, распашонок.

– Зачем столько барахла? – изумился мужик.

– Ты что? Надоть вдесятеро больше! Подгузники и одеяла, горшок и пинетки, чепчики и ползунки! – У Сергея отвисла челюсть. – Все купить надо! Кроватку и коляску, манежик и ходунки!

Нынешних детей растят в культуре! – говорила бабка.

– Где я все это возьму? – растерялся Серега.

– Тьфу на тебя, хорек лядащий! Скряга! То для Насти жадничал, теперь и для ребенка зажимаешь? Да разве ты отец? – возмутилась старуха.

Сергей подскочил, как ужаленный:

– Я для Насти жалел? Ах ты, старая лохань! Она у тебя в заморышах жила! Я ей все купил! Глянь! Дом что дворец! Все приволок! Жила королевой! У тебя такое во сне не видела! – заорал мужик, решивший выгнать старую из дома, но в это время закричала разбуженная дочь, и мужик враз понял, сам с дитем не сладит.

Два месяца исполнилось Наташке, а Сергею показалось, что прошли годы. Он не высыпался. Забыл, когда в последний раз был в бане. Едва прибегал с работы, подменял сбившуюся с ног бабку. Грел молоко, стирал пеленки, кормил Наташку, потом выносил во двор подышать свежим воздухом, затем купал, баюкал, напевая такое, что проснувшаяся бабка крестилась на иконы и торопливо отбирала ребенка, стыдя Сергея злым шепотом. Он не знал приличных песен, а колыбельных не слышал никогда. Он радовался, что старуха дала хоть малую передышку, и валился в постель чурбаком.

Сколько он спал? На ноги его поднимал крик ребенка.

– Сбегай за молоком! – посылала бабка. Шесть утра… Самый сон! Мужик проклинал свою жизнь и, цепляясь за заборы, шел к соседям за молоком.

Детский крик стоял в ушах и преследовал его повсюду.

«Нет, не доживу, пока она вырастет», – говорил сам себе. И однажды не добудившаяся его бабка сама пошла за молоком к соседям. Поскользнулась на гололеде, сломала ногу, ее увезли в больницу, и мужик остался один на один с дочкой.

Три дня крутился, как белка в колесе. А на четвертый – сдали силы. Свалился. Проснулся от того, что кто-то трясет за плечо, требуя проснуться. Открыл глаза. Тонька… Та самая… Диспетчер с работы. Стоит и хохочет:

– Укатали сивку крутые горки! Ладно! Давай помогу! Вдовец! – Постирала пеленки, накормила Наташку. И, оглядев, сказала: – А знаешь, она рахитка! Лечить надо! Посмотри, какой у нее живот, а ножки – тонкие, слабые и худые! Она еще долго будет орать…

Сергей и вовсе приуныл. Он с ужасом думал, сколько пролежит в больнице бабка? Если еще с неделю, то не только самому, Наташке на молоко не будет.

– Эх, Сергунька! Жаль мне тебя! Такой мужик пропадает! Ну как ты ее вырастишь сам? Сдай в дом малютки хотя бы на время! Ведь без жены не справишься! – сказала тихо.

– А и верно! – обрадовался мужик и предложил торопливо: – Когда развяжусь, перейдешь ко мне жить?

– Подумаю! – кокетничала Тонька.

В эту ночь она осталась с ним. И Сергей, впервые за все время, не обращал внимания на крики дочери. Он устал от нее. А под утро Тонька предложила:

– Чем тебе возиться с документами, оно ведь только на оформление уйдет с месяц, а там – бабка выйдет, стыдить, отговаривать начнет. Не лучше ли подкинуть ее в дом малютки? Так многие нынче делают, чтобы не мучиться. Положат на крыльцо, к двери, а сами уходят. Ребенка, конечно, возьмут

туда. И вырастят. Если захочешь потом, лет через пять, заберем ее оттуда! – предложила Сергею.

– Подкинуть? Хорошо, если возьмут. А коли начнут искать и найдут меня? Правда, я ее документы пока не успел оформить. Все некогда было.

– Тем более…

– А бабка? Что ей скажу?

– Она рада будет. Да и ты скажешь, мол, новая семья! Хочешь, забирай! Но растить сама будешь. Так и скажи.

Серега смотрел на дочь смятенно. С этой крохой он промучился немногим более двух месяцев и выдохся. Теперь, когда не стало бабки, понял, что вконец обессилел и не потянет дальше непосильную лямку вдовца. Он выложил на дочку много денег. Сбереженья таяли на глазах. А ведь Наташка была совсем маленькой. Что ж будет дальше? Серега любил копить, но не платить. Отдавая деньги – страдал. Он считал, он даже был уверен, что ему они достаются труднее всех.

– В конце концов, это твой ребенок, и ты распоряжаешься ею. Какое право имеет бабка указывать тебе? Она вон свалилась и отлеживается в больнице, а ты мучайся. Хотя тебе и тридцати лет нет. Жизни не видел. Это ее внучка принесла тебе горе! Было б хорошо с нею, не прибегал бы ко мне! Разве не так? – обняла Сергея Тонька. Тот, соскучившись по бабам, соглашался со всеми доводами. Ему так нравилось, когда его жалели. Он готов был слушать Тоньку до бесконечности.

– Тоня! Ты одна на свете всегда понимала меня! Не уходи! – уговаривал Сергей.

– Мне на работу пора! А и у тебя отпуск заканчивается! Так что думай, «мать кормящая», как дальше жить станешь? – сказала у двери.

 – Я придумаю. Приходи вечером! – попросил Серега, вздрогнув от резкого крика дочери.

Вечером она действительно пришла и спросила прямо от порога:

– Ну! Придумал? Решился? Иль будешь прокисать в папашах-одиночках?

– Да хватит с меня! Надо сдать в дом малютки. Должны же там меня понять. Не бесконечен я. А и будет ли лучше, коль мы с Наткой загнемся с голода? Когда подрастет, я ей объясню все, она поймет меня.

– Ну, вот и правильно. Не медли, коль надумал. Чего тянуть? Пора развязывать этот узел, – торопила Сергея.

– Да я и не знаю, где этот дом малютки? – признался мужик.

– Тебя, может, на такси туда отвезти? – язвила Тонька.

– Да пойми ж ты! Я мужик! Выйду один с орущим ребенком. У меня на нее документов нет. Меня любой мент остановит.

– Тюфяк! Слюнтяй! – повернула к двери баба.

– Тоня! Не бросай! – взмолился Сергей.

Баба схватила спеленутую, завернутую в одеяло Наташку, выскочила с нею в двери, бросив на ходу через плечо:

– Ладно! Сама справлюсь…

Тонька торопливо шла по улице. Наташка, глотнув морозного воздуха, мигом успокоилась, перестала кричать. Уснула.

Тонька шла не оглядываясь. Миновав улицу, вышла к троллейбусному кольцу.

– Куда дальше? В дом малютки? Но он обнесен высоченным забором. Да и врачи роддома вмиг узнают ее, вернут тут же. Куда ни подкинь, то же самое, заставят Серегу растить эту гниду. Будь жива ее мать, никто б девчонку не запомнил. Их на день по косому десятку рождается. А вот этих… Ну, чего это я? Вот, самое место для нее! – увидела баба дорогу, уводившую под мост. – Там из-за поворота ни один водитель не приметит маленький сверток. Не услышит крика ребенка. А Сергей и не спросит. От счастья на уши встанет. Человеком, мужиком себя почувствует. Да и мне хватит в любовницах стареть. Годочки идут… А этого Сережку я быстро к рукам приберу, – торопится баба. Она положила Наташку на самой середине дороги – на повороте и заспешила обратно. Тонька, не оглядываясь, перешла улицу, зашла в магазин. Пошла к дому Сергея не по улице, как обычно, а напрямик, через ручей. Баба вошла в дом, резко захлопнув двери.

– Ну как? Подкинула? Ее взяли? Ты проследила? – засыпал вопросами Сергей.

– Она надежно устроена, лучше не придумаешь, – усмехнулась украдкой и только повесила пальто, услышала шум во дворе, чьи-то шаги под окном, чужие голоса, рычание Султана. Пес пытался защитить дом и не пустить в него непрошеных гостей. Послышался визг тормозов остановившейся у забора машины. Кто-то стукнул калиткой. Чьи-то кулаки барабанят в двери, другие – стучат в окно:

– Открой! Твою мать! Иначе дом в клочья разнесу! Слышь, сука, выдь сюда! – кричит кто-то хрипло. Серега вышел, даже не выглянув во двор.

– Может, кто из клиентов – с работы? – Но вроде никто не имел повода материть его. Разве по-бухой? – открыл двери. И онемел…

На нижней ступеньке крыльца лежала его Наташка. Маленький сверток, весь в грязи. Она кричала на всю улицу. Вплотную к ней, ревнивым

сторожем, прижался Султан. Он лежал, ощерив клыки, рычал на людей, входивших во двор.

– Это твой ребенок? – спросил Серегу громадный, грузный мужик.

– Мой, – ответил Сергей.

– Его это дочка, – отозвалось эхом из-за соседского забора. И добавила: – И собака евоная. Султаном кличут.

– Ах ты, сука! Падла зловонная! Зачем решил ребенка убить? – рванулся к Сергею, но пес бросился на мужика, клацнул зубами возле горла.

– Вызови ментов! Возьми телефон! – передал сотовый телефон стоявшему рядом. Тот отошел к калитке, набрал номер, заговорил тихо. А в это время на Серегу насели другие. Кто-то вырвал кол из забора, ударил Султана. Тот с визгом спрятался в конуру, и толпа мужиков облепила Сергея. Его били жестоко.

– Ребенка под колеса сунул, козел!

– Мокри его! Урыть надо, гниду!

– Вруби и за меня!

– Дай паскуде промеж глаз! – орали мужики, втаптывая Серегу в землю двора. И убили б, не подоспей милиция. Мужичью свору быстро раскидали по сторонам, подняли Серегу, завели в дом, принесли Наташку.

Тонька попыталась незаметно выскользнуть, но милиция придержала. Не пустила.

– Расскажи, что случилось на дороге! – попросил следователь милиции громадного потного мужика, ворвавшегося первым во двор Сереги.

– Да я этот поворот сто раз на день проезжаю. Товар вожу. С закрытыми глазами проскочу, каК в собственную жопу – пальцем. А тут, ну, блядь! Что такое? Каждую кочку в лицо, а эта откуда выросла? Что-то валяется! Я думал, из машины вывалилось. Едва успел тормознуть! Мордой в стекло вписался. Объехать никак! И только дверь открыл, тут этот барбос! Хвать! И поволок на рысях! Я за ним! А из тряпок, слышу, дитенок вопит уже усираясь. Я и смекнул, какая-то блядища угробить решила. Верняк сообразила. Там – без промаха, поворот слепой, не просматривается. Хотел ребенка отнять и к вам! Но куда там? Этот лохматый козел ухватил поудобнее и как зафитилил! Я за ним еле успевал. Он привел нас сюда. Мы к этому козлу еле достучались! – кивнул на Сергея.

– Я не подкидывал на дорогу! – взвыл хозяин и оглянулся на Тоньку, та стояла бледная, прислонившись к стене.

– Она – мать? – спросил следователь.

– Мать умерла. Это… подруга…

– А, блядь! Подруга, говоришь?! – вскипел громила и запустил в Тоньку табуреткой.

– А как она взяла ребенка? Вы договорились с нею? Решили избавиться от дочки? Сама она не могла пойти на такое? – давил следователь. И Сергей рассказал все, как было.

– Козел! Мудило! Сколько мужиков без баб детей растят! И на ноги ставят. Не доверяют блядям. А ты что? Говно – не мужик!

– Оформил бы в дом малютки. Года на три. Иль с какой-нибудь путней бабкой договорился, иль с бабой. Платил бы. И вырастили ребенка, помогли б! Ведь ты, козел, такие бабки зашибаешь на работе, какие другим и не снились! А так обосрался!

– Брешет он все! Не сама она отмочила! Он надоумил! – не верили свидетели.

Вскоре Серегу с Наташкой и Тонькой отвезли в милицию. Там он пробыл целый месяц. А потом был суд. Тоньку приговорили к пяти годам лишения свободы, Серегу к двум условно, с лишением родительских прав. Наташку он больше не видел.

Когда вернулся домой, бабка уже забрала приданое Насти, а соседи, завидев его, чуть ли в лицо не плевали. С работы уволили. С ним никто не хотел общаться.

В маленьком городе все знают друг друга. От Сергея отвернулись даже алкаши и бомжи. Именно в то время он понял, что нет наказанья хуже презренья. Он остался совсем один. Подолгу не выходил из дома, научился разговаривать с самим собой. И, может, свихнулся б, если б не Султан. Пес заменил ему всех.

Серега стал продавать из дома все, что купил, живя с Настей. Как трудно приобреталась каждая вещь, как быстро их выносили из дома. Еще быстрее таяли деньги. Пустело жилье. Поначалу продал мебель, посуду, ковры и паласы. Последним вынесли из дома телевизор. Больше продавать стало нечего.

– Эх ты, Сережка! До чего скатился! Спишь без простыней и подушки, даже укрыться нечем! А как хорохорился!. Хвалился, будто только на тебе все держится – на хозяине! А случилась беда – и не устоял. В грязь скатился. Все растерял. И себя… Нет человека. А ведь мужчиной рожден. Живешь хуже Султана. У того в конуре порядка больше, хоть и пес! – внезапно привиделась Настя среди ночи.

Серега мигом вскочил с койки. Весь в поту, он дрожал осиновым листом. Огляделся. Никакой Насти нет. Лег. И только закрыл глаза, снова ее увидел:

– Не пугайся, дурак! Живых бояться надо, меня не стоит. Хоть и подлец ты, а жаль тебя! Послушай! Наташку нашу удочерили хорошие люди. Ты ее больше не увидишь. А на работу сходи. Там директор сменился, тебя возьмут. Вернись в люди, возьми себя в руки. Иначе конец тебе… Поганой смертью уведен будешь. Задохнешься в канализации, откуда по пьянке не выберешься. Может, оно и правильно так-то было б. Да ведь любила тебя, дурака. Оттого и теперь жаль, – растаяла в стене.

Серега едва дождался утра. Умывшись, побрившись, пошел на работу, сомневаясь в правдивости услышанного. Но чудо! Его взяли на прежнее место. Он сам себе дал слово завязать с пьянкой. Это было легко сделать. Жадность сидела в нем крепкими корнями. Он работал в две смены. За полтора года отвык от дела и поначалу валился с ног от усталости.

Серега возвращался домой затемно. Но, работая среди людей, он гак и оставался наедине с самим собой. Эту пустоту надо было заполнить хоть кем-нибудь. И мужик начал приводить домой проституток. С ними все просто проходило. Этих баб не интересовали его заботы и репутация. Они знали, что утром уйдут отсюда навсегда иль надолго. Создавать семью с Серегой не хотела ни одна. Он был таким, как многие. А и бабы, оказавшиеся на панели, разуверились во всех и не искали тепла семейного очага, где нужно было о ком-то заботиться. Остыла душа, и сердце разучилось любить и верить. Сколько их перебывало здесь, не помнил даже Сергей. Он уставал от купленных ласк и потливых тел, от грязи и равнодушия.

А тут еще эти соседские насмешки. Мол, был алкашом, стал кобелем. То из дома все пропил, теперь себя по ветру пустил. Хуже своего Султана, вовсе человека в себе потерял…

Серега, может, и не обратил бы внимания на пересуды, но самому надоело жить вот так – гостем в своем доме. Но, приведя домой Любку, ни на что серьезное не рассчитывал и не ожидал, будто она застрянет у него дольше, чем на одну ночь. Она же и не думала ложиться с Серегой в одну постель. Предпочла спать на полу. С ним говорила о чем угодно, но не о сексе.

– Дай рубашку в стирку. А то вовсе грязная, глянь, колом стоит, – подошла к Сереге.

– Колом стоит, говоришь, – хотел приобнять бабу, но та выскользнула. Отошла на пару шагов, ждала, когда Серега снимет рубашку.

«Тьфу, черт! Во, влип! Баба рядом, а сплю один. Да еще брезгует мной! И сюда теперь другую притащить неловко. Эта кочевряжится! Хотя знала, на что шла. Для чего мужики баб клеят, даже дуре понятно!» – злился человек, сдирая рубаху с плеч.

– Ты б хоть матрас себе купил бы. И простынь. Все спал бы лучше. Сколько маешься? Иль не надоело жить, как бомжу? – стирала Любка рубаху.

– Началось! Еще никем не стала, а уже пилит, – поморщился Сергей и ничего не ответил бабе. Та допоздна отмывала окна.

– Зачем они тебе сдались? Через грязные ни хрена не видно. Теперь занавески нужно покупать. Мне что, других забот нет? – ворчал Сергей.

– О доме всяк хозяин думать должен, – услышал в ответ тихое.

– А ты чего тут указываешь? Ты кто тут?

– Я – никто. Да только в грязный дом одни беды приходят. Не бывает в нем тепла. Оттого и ты сиротой живешь, что не только дом, а и сам зарос коростой.

– Я зарос? Какого черта тогда прикипелась тут? Кто здесь держит тебя на цепи? – глянул на бабу, багровея.

 – А ты не тужься! Не ори на меня! Не испугаешь. Я тебе никто. Вон бабы на работе обещали подмочь, подыскать жилье. Пойду к каким-нибудь старикам. Стану ухаживать за ними. Заодно угол дадут. Бесплатный. И заживу спокойно. Коль орать станешь, уйду к Надьке, поживу у ней, пока подыщут мне.

Сергей сразу умолк. Понял, он для бабы не единственный свет в окне, и она ищет возможность уйти от него. Не хочет оставаться, не строит планов на будущее, а значит, не нужен ей. И обидно стало.

«Вот и эта уйдет. Насовсем. Опять приведу сучонок. Какой там рубаху постирать? Снова в грязи зарасту, как таракан. Нет, хватит с меня», – решил помириться с Любкой и, выйдя во двор, нарубил дров для печки, сыскав на чердаке несколько досок, быстро сбил топчан. Приволок его в дом. И, поставив к стене, сказал примирительно:

– Все ж не на полу. Спи покуда так, дальше что-нибудь придумаем.

– Зачем старался? Может, завтра уйду, подыщут девки жилье.

– Живи здесь. Чего по углам бегать? Обвыкайся. И я с тебя ничего не потребую, – угнул голову Серега, понимая, что одиночество заело его вконец.

Шли дни, недели. Мужик не сразу заметил тихие перемены в доме. Выбеленные потолки и стены, отмытые стол и стулья, обмазанная, побеленная печь, отмытая до блеска посуда, чистые полотенца, он постепенно привыкал к ним заново. Его каждый вечер ждал горячий ужин. Серега приметил, что даже Султан стал поправляться. И на его боках уже не висела клочьями шерсть. Он спал в чистой конуре. А приглядевшись, приметил, что и во дворе нет ни одной соринки.

 Любка никогда не хвалилась перед Серегой сделанным. Она старалась остаться незамеченной. Живя бок о бок с ним в одном доме, за все полгода не стала его любовницей. И, казалось, не связывала с ним свое будущее.

Ни на выходные, ни на праздники никуда не уходила. После работы спешила домой. Но в то же время никто из горожан не видел Любу и Сергея вместе.

– Живут они, а то как же! Образумился, кобель окаянный! Схомутала его баба! Говорят, с-под забору ее поднял. Да разве сыщет путную. Любой нынче рад. А эта, не гляди, что безродная, пьяной не видели и в доме хозяйствует. Набедовалась. И такому змею рада! Нынче – не то, что раньше. Теперь кто с яйцами, тот мужик, – шептали соседи.

– Не, не живут оне! Сама я подглядывала в ихний дом. Отдельно снят. Он – на койке, она – на лавке.

– А ночью сбегаются на полу! – усмехнулся Петрович.

– Да и белье евонное стирает. За спасибо?

– Чего судите судимого? Нынче ему одни потемки в судьбе! Дите просрал. Не будет ему доли за это! – поджимала губы бабка Насти.

Все эти пересуды слышала Любка. Копаясь в огороде, не от Сереги, от соседей узнала о мужике всю подноготную. И научилась втихомолку жалеть его. Знала но себе, как холодно жить в одиночестве, презираемому, нелюбимому.

Сергей постепенно привык к молчаливому присутствию бабы. И каждый месяц оставлял ей деньги на продукты. Из них она купила ему матрац и простыни, подушку и одеяло. Сама так и спала на голых досках. За все время купила себе дешевый цветастый халат и тапки. Мужик, приметив это, покраснел:

– Люб! – позвал бабу из огорода. Та от неожиданности в грядку лука села. Ушам не поверила.

– Чего тебе? Ужин на столе!

– Зайди. Надо! – не знал, с чего начать разговор.

– Что хотел?

– Возьми вот деньги. Купи себе постель. Слышь, спасибо тебе за все. Не враз увидел твою заботу. Отвык. Возьми, что надо…

– А ничего не нужно. Мне на работе обещают комнату дать. Совсем рядом с базой. Маленькую, но свою. Освобожу скоро тебя. Не хотела говорить. Думала уйти молча. Ты б и не хватился.

– Как это уйти? Почему? Тебе тут плохо? Хотя… Хорошего и вправду нет. Но зачем уходить? Разве мы мешали друг другу?

– Хозяйку себе подыщешь. А то чего я тут толкусь? Только баб от тебя отпугиваю. Все думают, что ты женат. Зачем лишние сплетни? Теперь тебе уже легче хозяйку присмотреть. А и мне пора о будущем подумать. Дал мне дух перевести в трудную минуту, на том спасибо тебе.

– Ты не спеши уходить, слышь? Я, конечно, не подарок. Сам знаю. Но скажу правду, не совсем говно. Есть и хуже меня. Еще неведомо, на кого нарвешься.

– Об чем завелся? Уж договаривай, коль начал.

– Да все думаю, с чего начать? – закашлялся Серега и смутился окончательно, заговорил охрипшим от волнения голосом: – Мы с тобой под одной крышей сжились. Не только тебе, а и мне лихо пришлось. Но ты в своей беде без вины осталась. А я свою – сам состряпал. Оттого застрял в говне по уши. Так бы и не выбрался из нее… Но, может, ты еще присмотришься? Не совсем я конченый. Может, получится у нас? – боялся глянуть на бабу.

– Знаешь, потом поговорим. Мне на огород надо, – выскочила из дома.

Любка не случайно взяла отсрочку. Ей нужно было разобраться в себе. Помороженная на первой любви, она долго не могла забыть предательства мужа. Ладно бы с чужой бабой изменил. Этот – с сестрой. Она ушла, оплеванная обоими. Не хотелось жить. Ведь никого не имела в своей судьбе, кроме этих двоих. Из-за них оказалась на улице. Ее не попытались вернуть. Никто не вспомнил, что ушла без копейки, в чем стояла. И муж, и сестра знали, где она работает. Но не поинтересовались, не пришли, не позвали.

Уже через два месяца узнала Любка, что бывший муж стал поколачивать сестру, обзывал шлюхой, подстилкой. Та плакала ночами. Ей, случись разрыв, уйти было некуда.

– Выкидыш у твоей сестры случился. В больнице лежит. А этот изверг, муженек ваш, даже не навещает. С сучками его видели. Вот беда! Либо заразу зацепит, иль с пути сковырнется, – говорили знакомые.

Люба понимала, стоило б навестить сестру, простить ее. Но… А разве она пожалела Любку?

Бабе вспомнился холодный дождь, промокшая скамья в парке. Мимо шли люди. Все принимали ее за проститутку, какую выгнал без оплаты недовольный клиент. Иначе почему она мокнет под дождем? У всех порядочных людей есть родня, друзья, соседи. Никого нет лишь у потаскух… Никто не поверил в беду. И даже Серега, слушая, усмехался. Любке обидно было. Но не переживший эту ситуацию другому не поверит. Так было всегда. Баба вскоре замкнулась, перестала рассказывать о себе. Да и кому? На работе не до разговоров. А дома лишь Султан ходил следом за бабой, взглядом умолял ее остаться в доме хозяйкой.