Текст книги "Седая весна"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– Селивановы? Пройдите с нами, – предложили, приветливо улыбаясь. – С прибытием вас! От компании хотим поблагодарить. Получите на память машину. Она вас ждет здесь – в порту, – положили перед Мишкой ключи.

– А мы с тобой собирались ехать домой на поезде. Дневном. Чтобы увидеть березы. И людей… Не своих северян, а обычных – россиян, от земли… Послушать их. Теперь снова вдвоем поедем. И никакого общения! – рассмеялся Селиванов, садясь в машину. Шурка погладила черный «Мерседес», быстро нырнула в него. И всю дорогу смотрела вперед – на бегущие навстречу березовые рощи, полянки с разноцветьем трав.

В свой город они приехали глубокой ночью.

– А мне так хотелось увидеть наш дом утром, – призналась Шура.

– Каждая ночь кончается. Завтра посмотришь, – позвонил в двери Михаил.

– Наши северяне приехали!

– Сынок!

– Мишка! Шура! – зазвенели голоса по всему дому, во всех окнах, в каждой комнате зажегся свет. Он не гас до самого утра. Дом единственный на всей улице не спал всю ночь. Видно, устали хозяева от бесконечной северной тьмы и холодов. Все окна распахнули настежь. Пусть влетает в дом шальная соловьиная весна вместе с трелями, запахами цветов и трав. Ведь и в ночи люди продолжают любить жизнь…

– Во, собаки! Козлы! Сколько мусора накидали на огород! Соседи называется! Засранцы! Видать, целый полк у них пьянствовал, что столько

бутылок нашвыряли. Собаки грядки вытоптали, растаскивая объедки. Нашли куда скинуть? Ровно на свалке живут, а не серед людей! Весь огород сговняли, гады! Ну, я вам устрою свое веселье! – обиделся сосед – Василий и, показав Катерине, что принес с огорода, сел перекурить и обдумать, как похлеще наказать соседей.

– А ладно! Проучу дерьмом за дерьмо! – подошел вплотную к забору. Увидел открытое окно и быстро сообразил остальное. Едва он стукнул кулаком по краю доски, с другого ее конца в открытое окно влетела кучка дерьма. Васька слышал, как она шлепнулась. И тут же, выдернув доску, пригнулся к кустам малины, побежал домой. Этим беззлобным методом, привычным с самого детства, он отучил всех соседей сбрасывать на его огород мусор. Хватало двух-трех раз. И после этого соседи начинали понимать, кто и за что их наказал без споров и ссор. И уже никто не решался не только сорить, а даже плюнуть на Васькин огород. Каждый помнил, этот мужик, если вовремя не остановиться, может придумать что-нибудь похлеще.

В доме Селивановых все спали и Васькину шкоду обнаружили уже в полдень, когда мерзкий запах проник во все комнаты.

Первой проснулась Александра. Сморщилась, открыла окно, вышла из комнаты. Там, в коридоре и на кухне стояла несносная вонь. Женщина поторопилась открыть окна. Разбудила мужа. Мишка, ничего не понимая, пошел но комнатам и, войдя в столовую, онемел. Прямо на столе растеклась раздрызганная куча дерьма.

– Откуда это?! – остановился в изумлении.

– Сосед ваш! Этот сволочь поздоровался! Он всем тут печенки достал, – догадались родственники.

 – Да, но за что? Он не знает нас, мы не виделись!

– Понимаешь, Миш, вчера ночью Володька мусор на его огород скинул. Впервой. А там у него помидоры и огурцы растут. А в ведре, ну сам понимаешь, все, что лишним было, выкинули. И остатки жратвы. Ему собаки рассаду поломали. Вытоптали грядки. Он и озверел, видать. Устроил козью морду, хорек паршивый. Отплатил за свое вот так.

Мать с Шуркой убрали Васькину шкоду, а Мишку все еще трясло от соседской выходки.

– Ну получилось недоразуменье, приди скажи, возместили бы ему оплошку. Зачем же срать в моем доме? – негодовал хозяин.

– Это мелочь! Он такое может отчебучить, когда разозлится, всем места мало! – успокоила мать.

– А что он может? – удивилась Шурка.

– Да вон соседа закрыл наглухо в его же доме! Тот выйти не мог. И даже двор, калитку запер. Человек целый день взаперти просидел с семьей, пока другие не подсобили – сбили замки с ворот и калитки, подпоры с крыльца убрали. Вчера ему двери перевесили, чтоб не наружу, а внутрь открывались, каб еще раз свой дом ловушкой не стал, – смеялись родственники. И продолжили: – Говорят, с ним не соскучишься. Шустрый на пакости. Их у него в запасе полные карманы.

– А зачем он соседа закрыл? – спросила Шура.

– Кто его знает! Тот, когда из дома выпустили, про калитку забыл и полез через ворота, с них еще не успели замок сбить. А Васька как раз мимо шел – с работы. И громче всех над соседом хохотал. Скалолазом называл. Обещал его еще бегуном сделать.

– Как же тот смолчал? И ничего ему не сделал? – удивился Михаил.

 – Они с детства дружат. Привык, наверное!

– Да к такому как можно? – изумился хозяин.

– Закрыть в доме – мелочь для Васьки. Знаешь, что отмочил он еще одному, вон в том доме, через один от твоего. Его хозяин в органах безопасности всю жизнь работал. Кем? Кто знает. Сам о том – ни слова. Но с работы иногда привозили на служебной «Волге». И, как на грех, однажды именно эта машина, проезжая мимо, облила грязью внука Василия. Что тут было – не передать! Васька посинел от злобы. Сделал внуку рогатку, научил пользоваться ею. Сам нарезал для него пульки из алюминиевого провода и подсадил на дерево, напротив окна того мужика. Внучок не промах, весь в деда – босяк. Выждал свое. Вначале в кота стрелял, что на окне сидел. А потом бабке чекиста чуть глаз не выбил. Хорошо, что в очках была. Та с воем к бандюге. Он, от радости обоссавшись, кричит: «Эй, дед! Я старую гниду стрельнул. Попал в глаз. Дай еще пулек – второй выбью!» Бабка на него настрочила жалобу в милицию. Ваську вызвали. Но он отбрехался. А через месяц дед этой бабки помер. Фронтовик. Чекист хотел похоронить отца с почетом. Но Вася все им испортил. Заплатил музыкантам. И те, когда гроб стали в землю опускать, сбацали «Камаринскую». Никто такой пакости не ждал, все растерялись. А музыканты сказали, что выполнили пожелание покойного, о каком шепнул родственник. Там на кладбище небось все покойники, соседи того старика, со смеху уссались, увидев, какие дурацкие рожи были у настоящих родственников деда. Не получилось почетных похорон. Вася, при желании, всюду пролезть сможет и все испортит. Надо с ним помириться. Иначе жизни не даст…

Мишка головой крутил:

– Сколько ж лет тому Васе? – спросил, с трудом сдерживая смех.

– Скоро ему на пенсию!

– Да он старей меня! – ответила мать.

– Силен мужик! Видно, потому до этих лет все в Васях живет, без отчества, что из детства никак не выскочит, – обронил Селиванов.

– Не скажи! Да, озорной он! Но не без царя в голове! Отменный каменщик. И в работе серьезный. Многое умеет. Вон и внучок. Совсем еще беспортошный, а уже глянь, деду помогает строить дом. Новый на месте старого. Им уже немного осталось. Все своими руками. Ну и соседи помогают. Был бы говном, никто к нему не пришел бы. Тут же мужики – роем. Как раньше было. Глядеть приятно. Не растеряли люди тепло в душе, – говорили родственники.

Михаил порадовался молча за своих земляков. А вечером, подойдя к открытому окну, увидел Васю с Катериной. Те грядки поливали.

– Здравствуйте, соседи! – сказал Михаил, улыбаясь. Вася первым кивнул головой.

– Вы уж извините за недоразуменье. Скажите, сколько мы вам должны за потраву? Рассаду я вам куплю и привезу! – пообещал Селиванов.

– Коль рассаду купишь, о каких деньгах говоришь? На соседях не наживаются. Давай поправь оплошку. На том помиримся! – пообещал Василий.

Утром родственники привезли рассаду огурцов и помидор. Михаил вместе со всеми вышел в соседский огород. Вынес поломанную рассаду, заменил на новую.

– А ты – нашенский человек. С чего ж это тебя приезжим посчитали? – удивлялся Вася.

 – Рассказали или вспомнил? – спросил Михаил.

– А чего тут мудрого? Тебе подсказывать ничего не привелось, сам сумел все путем сделать. Хоть и говорят, что вы северяне, выходит, и там наши прижились.

– Северянами не все по своей воле стали. А и вживались вынужденно. Зато вернуться сумели! Домой!

– И слава Богу! Отходи от холодов! Душой и телом. Все ж среди нас – своих, это проще. Коли что понадобится подсобить, приходи, не гнушайся! Мы, конечно, с виду корявые. Бывает, натура осечку дает. Особливо когда нас задевают, – глянул на окно столовой Михаила и продолжил: – А все ж людей чувствовать не разучились, сохранили, сберегли тепло. Его и па тебя хватит. С приездом, сосед! – подал жесткую руку Вася и улыбнулся по– детски озорно и чисто…

Глава 4 ВЕДЬМА

В этот дом милиция заходила так часто, что соседи давно перестали удивляться их приездам.

Постучав кольцом в калитку, дергали шнур колокольчика на двери и кричали требовательно:

– Ульяна! Выходи! Иначе выведем!

– Чего надо? Зачем закатились? Я вас не звала! Уходите с подворья! – открывала двери круглая, как луковица, старуха. И, напирая па милиционеров толстым животом, выдавливала их с крыльца. – Чего засвербело? Что вас точит, окаянные?

– Опять врачи на тебя жалуются! Всю клиентуру у них поотшибала! Всех переманила! Доктора вовсе без дела пооставались, голоднее дворняг. А ты жиром заплыла! Нехорошо! Они в институтах мучились! А ты, дремучая, весь люд к себе сгребла! Совести никакой!

– Народ теперь сам понял, кто лечит, а кто калечит. Сам выбор делает. И никто ему не укажет. Укатили ваши денечки нас – лекарей, под микитки хватать и в каталажку волочить. Нет у вас таких прав, А и врачам на себя посмотреть надо. Лечить навовсе не умеют. Оттого не идут к ним люди. И вы не подмога. Силой к врачам не затянете. Я вон никого не зову к себе. Сами находят и просят подмочь! Да кто ж откажет живой душе?

– Ульяна! Все знаем! Но ведь нельзя так! К тебе уже со всей России едут. А от них свои горожане отворотились. Хоть немного оставляй докторам! Им ведь тоже жить надо!

– А что поделаю? Ить лечат без души!

– Смотри, опять к тебе прикатили. На машине! К врачам даже свои пенсионеры не заглядывают,

– Ты лучше с кажи, у твоего Саньки лишаи прошли? – перебила лейтенанта старуха.

– Все до единого! Уже и следов нет. Цыпки тоже пропали после того заговора!

– А чего ж мазь не помогла, какую доктор прописал? Ты за нее полполучки отдал, а меня не минул. Так и другие, – вздохнула Уля и пошла навстречу приехавшим: – Ну, вот уже и на своих ногах ходишь, голубчик мой! Как обещала, так оно и вышло! Заходи, касатик! Гляну твои ножки резвые! – взяла за руку деда лет восьмидесяти. Он выпрямился. Не хотелось рядом с Улей сутулиться и скрипеть старыми костями. Шел молодцем. Хотя одной рукой все еще за спину хватался.

– Ну да приводите своих мальцов, коль нужда достанет. Подмогу! Только не дозволяй своему Сашке с собаками и котами лизаться. Не то опять глистов насобирает, – повернулась Уля к лейтенанту милиции на минуту и повела в дом старика.

– Ведьма, не бабка! Ну что можем сделать? Запретить не имеем права! Да и сами к ней обращаемся, когда прижмет. Весь город здесь перебывал. Скольких заново жить заставила. Совестно мне здесь по слову начальства появляться, но что сделаешь? Служба собачья, – сетовал лейтенант, уходя, своему напарнику.

– Это о ней небылицы ходят, вроде умеет бабка все болячки лечить? – спросил прапорщик.

– О ней! Я и сам поначалу сомневался! Послушал наших ребят, думал спьяну набрехали, вроде старуха у нашего Генки сумела все раны даже без следов залечить. А он из Чечни вернулся. Так своими глазами убедился. И Игоря от пьянки отворотила. Насовсем. Не то выпивать, нюхать не может.

– Несчастный! За что сам себя наказал?

– Баба стерва вынудила. Разводом стала грозить. Потом к Ульяне привела. Ну, Игорь не поверил. Да бабка хитрой оказалась. Посадила к печке спиной. Топку открыла. Перед глазами свечу поставила. И давай заговаривать, молиться об очищении души. У Игоря поначалу ни с хрена слезы потекли. Потом в сон свалило. Прямо на скамью упал. Когда очнулся, бабка вокруг его головы свечку обнесла. И все! От вида спиртного его трясет. Уже четвертый год ни капли в рог не берет. Вот и не поверь…

– Не-е, я на такое не пойду! Что за жизнь всухомятку? Без праздников и выходных – скучно. Тут, как ни крути, без бутылки не обойтись.

– Да ладно б только это! Она моего брата вовсе перелопатила. Он раньше любого на мослы мог разложить. Иногда, правда, бабе вламывал. Она ему Улей грозить стала. И сходила. С того дня я его не узнаю. Он своей бабе не харю, сапоги чистит. Во, дожил, вконец испозорился, дурак!

Об Ульяне знал весь город. О ней ходили самые нелепые и немыслимые слухи и легенды. Одни называли бабку чудесной знахаркой, другие – ведьмой. Были даже те, какие утверждали, клялись, что своими глазами видели Ульяну летающей в ступе, с помелом и кочергой в руках.

– Выходит, у нас в городе есть свой НЛО и ее на парады вперед всех выпускать можно, чтоб наперед военных летела. А со зрителей, особо с иногородних, и с гостей за зрелище бабки брать в валюте – в долларах. Где им еще так повезет живую ведьму увидеть? – смеялись горожане.

– Ты хохочи, хоть уссысь, а я точно знаю, что эта бабка – ведьма! Ее на кладбище ночью видели много раз!

– Городские лешаки?

– Хрен там! Бомжи и сторожа, люди!

– Что ж она делала на погосте?

– Не поверишь! Могилы раскапывала!

– Зачем?

– Кости из гробов доставала!

– Да! Видать, ей пенсию тоже задержали, что трупожорством занялась…

– Не ест она покойных! Ихними костями живых лечит!

– Иди в задницу! Не сочиняй! Ту Ульяну коль привести ночью па погост, сама со страху сдохнет. Баба все ж!

– Никакая она не баба! Ведьма!

Все эти сплетки так или иначе доходили до Ульяны. Она качала головой, издыхала и сетовала на глухую человечью дремучесть, сгубившую не одну знахарку лишь за то, что та, не в пример многим, умела лечить лучше врачей, не заканчивая института.

Толпа никогда не мирилась с превосходством личности, если та жила рядом и ничем не отличалась от других.

Нельзя выучиться на врача! Это от Бога дается человеку, с рождением! Таких сам Господь выбирает и одаривает талантом. А нынешние врачи – обычные образованны, – говорила Уля.

К ней приходили и приезжали в любое время суток, даже глубокой ночью. Ее будили, не глядя на время. Она никогда не знала, кого ей ждать к себе домой в следующий миг.

Ульяна жила на виду всей улицы. Казалось, не было в городе человека, какой не знал или не слышал о ней. И все ж даже эту бабку хотели несколько раз ограбить подвыпившие алкаши. Об одном таком случае узнали утром горожане.

…Трое мужиков долго наскребали на бутылку. Всю мелочь выгребли из карманов. Но сколько не пересчитывали – не хватало. В долг нм давно никто не давал, а выпить хотелось. Долго думали, где раздобыть денег, и решили:

– Слушайте, мужики, чего голову морочить? Пошли тряхнем ведьму. У ней, старой лярвы, деньги хоть лопатой греби! Каждый день прутся хворые. Не за спасибо их лечит. Пусть поделится и с нами! – предложил один.

– Так она тебе и отвалит! Держи карман шире! Улька ж – ведьма! Смотри, чтоб свои зубы потом не искать в заднице! – испугался другой.

 – Ты че? Старухи ссышь? Да но мне единый хрен – кто она? Я не то ведьме, черту душу через жопу выдерну, когда выпить охота. Дам ей но башке кулаком, и все! У этой деньга водится! Пусть поделится! Нас подлечит! Не убудет с нее. Не об– линяет! Пошли, мужики! Прикинемся хворыми, коль добром не даст, сами тряхнем! – повел третий к дому Ульяны и первым стукнул в двери.

– Кто там? – услышали голос хозяйки.

– Отвори! Совсем измаялись! – проверещал один из мужиков, и бабка, открыв двери, впустила в коридор всех троих.

– А где же хворый? – оглядела строго.

– Все болеем. Мочи нет. Гля на нас, в чем душа держится?

– Короче! Чего ломаться, дай на бутылку, чертова лярва! Слышь, без бузы, отстегни полсотни! Чтоб нам тебя не щипать! Не то все с дому вычистим, – схватил бабку за душу самый нетерпеливый.

– Да я и сама вас угощу! Чего-чего, а хмельное в доме водится! Как без него? Зачем на пороге толкемся? Пошли в дом! Остудите душу, – усадила за стол. И. достав с полки бутылку, подала мужикам, поесть поставила.

– Давай с нами, Ульяна! Оно хоть раз в жизни с тобой – ведьмой выпьем! Не отраву ли нам подсунула? Докажь! Выпей с нами.

Ульяна, усмехнувшись, пригубила из стакана. И подсолила из банки рыбу, какую на стол поставила. Сама к ней не прикасалась. А мужиков через пяток минут приспичило. Один за другим за дом выскакивать стали. И только дернулись – снова припекло. До туалета никто добежать не смог. А за домом – соседи увидели. Поначалу на смех подняли. А мужики и рады бы уйти, а как? Штаны не успевают застегнуть, как их снова снимать надо.

Соседи вначале посмеивались, а потом к Уле пришли узнать, почему мужики так долго сидят за домом с голыми задницами и встать не могут? Бабка все и рассказала, как наказала пьянчуг, решивших ограбить ее. Соседи за колья взялись. Алкаши, получив по шее, забыли о голожопости. Испугались разъяренных людей. Поняли, что дорого могут поплатиться, и помчались, путаясь в штанах, под градом брани и ударов, подальше от тихой улицы, помечая всякий свой шаг издержками Ульяниного угощения. Над ними еще долго потешался город, видевший и слышавший о происшедшем.

Ульяна жила в этом городе с незапамятных времен. Когда-то, давным-давно, привез ее муж из березовой деревеньки. Там она жила с родителями и старой бабкой, слывшей во всех окрестных деревнях лучшей знахаркой. От нее перенимала все. Помогала, запоминала секреты. Но бабка, уча ее, всегда говорила:

– Сама лечить будешь, когда не станешь рожать… До той поры – не смей! Не берись помогать чужим. Знахарем в один день не становятся. Дозрей уменьем и разумом, сердцем своим, чтоб человечью болезнь вылечить, жизнь познать надо, тепло и состраданье заиметь. Без того не получится с тебя ничего. А науку мою – учи. Запоминай все, чтоб не ошибиться, не запамятовать потом.

Ульяна родила двоих сыновей. В аккурат перед войной оба ушли в армию. Вскоре забрали на фронт мужа. И осталась баба одна, в пустой избе. Даже страшно стало от одиночества. Хоть волком вой на осиротевшие углы. Такая непривычная тишина в доме стояла. Кусок поперек горла колом становился. Но тут беженцы нагрянул». Из деревень, какие немцы заняли, сбежали люди. Одна из баб насмелилась, постучала в дом к Ульяне, на ночлег попросилась, та и приняла. Разговорились, сдружились женщины.

– Знаешь, Уля, нечем мне за постой тебе заплатить. Ничего у меня нет. В чем была сбегла из дома. Но одно оставлю в память о себе. Научу гадать на картах. Не шибко какое дело, ан без куска хлеба никогда не останешься. Никто не знает, сколько немец тут пробудет. Ты и в эту годину от голода не пропадешь. Бабы к тебе ходить станут. Ты сама цену гаданию не назначай. Оно, как и в лечении, пусть дают, кто сколько сможет. А коли нет ничего, тоже не отказывай, чтоб умение не отнялось, – сказала беженка.

С тех пор до поздней ночи, забравшись на лежанку печки, учила Ульяну гаданью. Та все быстро перехватывала. Беженка удивлялась. И как-то

– А ведь и меня обскачешь скоро. Толковая ты. Не напрасно на тебя время пошло. Ну да и я спокойна буду – не пропадешь теперь…

Вскоре она ушла. В город вошли немцы, и всякий чужой человек стал заметен.

«Теперь уж мне не рожать. Сыны повырастали. Вернутся, свои семьи заведут. А мне нынче знахарством стоит подзаработать, где-то гаданьем. Ну, что делать, если работать негде, а в доме – ни куска хлеба», – решила баба.

Стоило ей кинуть карты двоим соседкам, как к ней потянулись со всей улицы. Одним гадала, других лечила. Платы не требовала. Сами приносили. Кто пяток яиц, другая – сало, иная целую буханку хлеба. Случалось, за гаданье платили щедрее, чем за исцеление, и все удивлялись, как верно говорит Ульяна, будто в зеркало смотрит.

– Бедный ты мои! – пожалела как-то пацана, сплошь покрытого лишаями. Смазала всего мазью, какую сама приготовила. Мальчонка уже потерял всю родню. Сожгли деревню немцы, мальчишка чудом жив остался. Все рвался к партизанам, да не знал, как к ним попасть и возьмут ли? Она подсказала, и пацаненок вскоре ушел. Ульяна и не запомнила его. А тот через год объявился. Попросил командира отряда вылечить. Тот в ногу был ранен осколком. Хотели ампутировать. Да уцелела. Уля вылечила, справилась с гангреной.

– Ульяна, помоги! – стучали в окно среди ночи. Никому не отказывала, никого не прогнала.

Прослышан о ней, даже немцы не беспокоили бабу, не подселили в ее дом никого. Обходили стороной дом Ульяны, не решаясь просить бабу ни о чем. В гадания они не верили, а врача своего имели.

За годы войны весь город узнал Ульяну. Но едва выгнали немцев, к женщине заявилась милиция: Незаконным ремеслом занимаешься? По какому праву лечишь людей, не имея образования? Головы морочишь людям? Смотри! За такие дела и в зоне недолго оказаться! Если еще услышим о таком, заберем навсегда из дома! – пригрозили, уходя. Ульяна растерялась, так и не поняла, за что ее ругали, ведь ничего плохого не сделала никому. И все же больно стало, решила не рисковать.

«Ведь вот и первая поликлиника открылась. Буду туда отсылать людей, – решила женщина. – К тому ж и дом привести в порядок надо. Скоро мои с фронта вернутся. Надо встретить! Видно, недолго ждать осталось. Вон как немца гонят. В три дня город очистили», – думалось ей.

Женщина белила дом, когда приметила у калитки почтальонку. Та топталась у забора, не решаясь войти. Ульяна позвала:

– Иди, чайку попьем! Слышала? Наши Минск освободили! Вот уж и до Победы рукой подать. Мои воротятся! Заходи!

Почтальонка вошла. Дрожащей рукой подала серые бумажки. И, беспомощно оглядевшись, заплакала.

Ульяна глянула и похолодела. Похоронки… На всех троих. Ни сыновей, ни мужа не пощадила война. Никто не уцелел. Ей некого ждать. К ней не вернутся с войны, – поплыл перед глазами частокол забора. И закрутились, словно в колесе, дом и лицо почтальонки.

Ульяна рухнула среди двора. Чьи руки занесли ее в дом, она не знала. Когда очнулась, в доме суетились соседи. Что-то прибирали, мыли, хлопотали у плиты.

– Бабоньки! Милые! Сгинули мои! Все до единого! Никто не уцелел. А мне зачем эта жизнь нужна?! Я их ждала! – заплакала горько, навзрыд.

Женщины окружили Улю. Давали ей чай, воду, полотенце.

– Поплачь, Улюшка, пусть боль сердце отпустит.

– Да погоди! Зинка враз две похоронки на своего мужика получила. А он – в госпитале! Живой! Нынче ей письмо доставили. Ошибка вышла! Может, Ульянины не все погибли?

– А ты кинь карты на себя!

– В том-то дело, что на саму себя ничего не увижу! Сколько раз пыталась! – созналась баба.

– Погоди оплакивать. Может, воротятся. Вон Лидка тоже выла. Ей в первую неделю сообщили, что мужик погиб, а он письмо прислал. Не с того света. С фронта. И теперь ждет, – успокаивали соседи, как могли.

Ульяна, послушав женщин, запомнила для себя, что даже похоронки случаются преждевременными. Но… Болело сердце. Его не обманешь. И подсказывало бабе, что сообщения не ошибочны. Лились слезы по лицу ночами напролет. Их не остановить. Кричала душа. Как быстро опротивела жизнь. Зачем, для кого она выживала? Осталась одинокой, как этот дом. который никогда не дождется хозяев. Ульяне мечталось дожить до внуков. Увидеть их. Но где там?

– Ульяна, помоги! – стучит кто-то в двери. Хотела отказать, да язык не повернулся. Молодая женщина, бледная, худая, едва волоча ноги ступила через порог.

– Не гони от себя к врачам. Они меня домой отправили. Помирать. Чахотка… Коль откажешь, наложу на себя руки. Домой нельзя вертеться. Там дети с бабкой. Заразить могу, боязно. И деваться больше некуда. Родня от хворой отказалась наотрез. Может, оно и лучше б сдохнуть. Да смерть где– то заблудилась, как на грех…

Вот так и приняла Анютку. О какой оплате говорить здесь? Делилась с нею своим, как с родной, все пол года. Медведками и медом, барсучьим и медвежьим жиром выхаживала. У той через три месяца румянец на лице объявился. На ногах научилась держаться уверенно. Кашлять перестала. А потом и вовсе ожила. Силы к бабе стали возвращаться. Тут и Илью на ноги поставила. Тому осколки голень раздробили. Ходить не мог. Тут же кровавые бинты снял. Живица все осколки вытащила. Срослись кости и мышцы. Мужик заново человеком себя почувствовал. И надумал в уплату за леченье дом Ульяны подремонтировать. А тут – милиция… И снова крик, угрозы…

– Ты никак не успокоишься? Богадельню развела? Мы тебя предупреждали! Собирайся в отдел!

Ульяна попыталась объяснить, но ее никто не слушал:

– Кому сказано?! Живо в машину! Там придется, кому с тобой поговорить! Старая стерва Хватит мозги сушить! Она и врач, и предсказательница! Ясновидящая, мать твою! – поволокли бабу к калитке. Та плакала. Не себя ей было жаль, а маленькую Ольгу какую принесли несколько дней назад. У девчушки был менингит, а врачи не могли с ним справиться. Заговоры и травные настои дали робкую надежду Но теперь кто продолжит? А ведь и Митьку приведут. У этого сухотка! Тася вечером придет. У нее ~ грудная жаба. Всего два раза осталось заговорить…

– Это куда Ульяну тащите? – встали на пути милиции жители улицы, старики и бабы детвора взяли милиционеров и плотное кольцо и не под пускали к машине.

– Вас не спроси! Прочь с дороги!

~ Спросишь! Я воину прошел, покуда вы тут с нашими бабами воевали А ну, отстань от Ульки, покуда не врубил промеж глаз!

– Тебе что? Жить надоело? – изумились милиционеры,

– Я на воине воевал. Всю землю насквозь прошел своими ногами. Чем меня испугать хочешь? Смертью? Я сто раз сдохнуть мог! Но не для того воевал, чтоб видеть, как вы тут с бабами расправляетесь! Не отпустишь ее, вот тебе мое слово – до Сталина дойду!

Эти слова подействовали как молния, и Ульяну отпустили, сказав вслед:

– Не угомонишься, в другой раз заступники не помогут!

Откуда было знать милиции, что Ульяна лечила людей лишь потому, что боялась оставаться в доме одна. Память сразу брала в тиски сердце, и женщина ночами напролет лежала в постели без сна. Ей виделись сыновья и муж такими, какими они ушли на войну.

Утром она встала больная, разбитая. Не помогали отвары и настои. Лишь люди… когда отвлекалась на их заботы, свои горести забывались.

К ней часто приходили бабы, просили погадать.

– Глянь, Улюшка, жив мой Николай? Скоро домой воротится?

Ульяна раскладывала карты и… Вся содрогнулась. Как сказать, что ждать уже некого…

– Нет! А вдруг? Может, ошибка? – не поворачивался язык сказать правду. Свое помнила и говорила:

– Письмо жди! Скоро придет…

– Как же мне теперь вековать, Уля? Похоронку получила! – вошла другая баба в дом. – Кинь карты, – попросила глухо.

– Живой твой Володька! Помяни мое слово! И домой воротится. Нынче – больная постель у него! Но придет в дом еще до снегу…

– А как же похоронка?

– Плюнь на нее!

И впрямь вернулся человек. В госпитале лечился. Жена Ульяну позвала – первой гостьей. Та на занятость сослалась. Лишь поздравила и порадовалась, что на улице одной семейной парой стало больше.

– Во! Ведьма! Даже военкомат подтвердил, что Яшка погиб. А она свое – живой! Он и впрямь в плену оказался. Лишь через два года вернулся. Вот и не поверь ей.

Сколько раз пытались Ульяну опорочить завистники. Писали кляузы, что она в войну лечила немцев, а своим отказывала в помощи. И тогда к бабе приезжали чекисты. Но нашелся парнишка и командир отряда. Они всегда помнили Улю. Да и не только они…

Всем семьям погибших платили пенсии. Каждому помогали. И только для нее не нашлось тепла. Троих отняла у нее война. Но пенсию ей не платили.

– Ид и работать! Иждивенкой рано быть. Тебе покуда шестидесяти лет нету. Сама себя прокормить должна. Совесть поимей, тебе еще пахать и пахать. Самой! Нечего погибшими прикрываться. Каждый должен выполнять свой долг, – ответили Ульяне в собесе и военкомате. А один из них еще и добавил язвительно:

– У тебя мозоли от карт на руках появились? Перетрудилась на отечество? Что сделала для него?

– Партизанский отряд лечила! А их почти пятьдесят человек. Все через мои руки прошли. И теперь фронтовиков выхаживаю. От ран, какие на войне получили. Чтоб жили мужиками и радовались, чтоб знали, что воевали не зря. Не все ж такому говну, как ты, цвести и пахнуть. Мои вон головы сложили. А ты живешь, потому что в тылу прятался. За нашими спинами. А ты знаешь, каково больного выходить? От какого родня отреклась. Ты ить коркой хлеба ни с кем не поделишься. Я – все, что имела, отдавала людям. И если б была как ты, не стали б в лихую минуту мою меня выхаживать, удерживать в этой жизни. А значит, я им нужна. Что ж до пенсии, так не тебе судить! Не ты мне ее платить будешь! Доживи до своей, если сумеешь! – вышла из военкомата обиженная, раздраженная.

Ульяна вернулась домой злая. Но вскоре к ней постучали, привели больного, и женщина отвлеклась от своих забот, забыла о неприятном разговоре.

Еще много лет лечила она людей, вернувшихся с войны.

Вот так появился у нее Прохор, попросил прохожего стукнуть в калитку кольцом, сам не дотянулся. Безногим остался в войну. На каталке к Ульяне объявился. Больше деваться стало некуда. Жена, как увидела, в голос взвыла:

– Ждала мужика, кормильца! Вернулся обрубок-иждивенец! Кому такой нужен? Зачем ты выжил? Детей объедать и мне хомут на шею?

– Не в пьянке ноги потерял – на войне. Мне за инвалидность пенсию платить станут. С голоду не передохнем! – пытался успокоить жену. Та не унялась:

– Какой с тебя нынче хозяин, помощник, если сам до ветру сходить не сможешь без чужой помощи. Без няньки – никуда! Это за что наказаньем свалился? Другие – с трофеями в дом, ты – горем!

Завернул Прохор от порога и, даже не поговорив с детьми, покатил по улице со двора. Горько на душе, а что поделаешь? Впору застрелиться б! Да оружие сдал. Не думал, что все вот так повернется. До вечера возле мужиков сидел. Таких же фронтовиков. Их из семей не прогнали. Хоть были средь них всякие. Послушали они Прохора. Головами качали.

– А может, тебе в интернат податься? Там много таких, как ты!

– Зачем? Лучше к ведьме! Она ему ноги нарастит новые! Эта Улька все могет!

Поначалу даже обиделся человек. Подумал, смеются над ним мужики. Но прислушался к рассказам о бабе:

– Она и впрямь ведьма! Коль по душе ей придешься, непременно поможет. А уж как, только ей одной ведомо, – убедили и подсказали, как найти ее.

Ульяна, открыв калитку, в дом пустила. Помогла на стульчик сесть. Выслушала Прохора смеясь и плача внутренне. Вслух только то и сказала:

– Коль жить захочешь, все одюжишь. Но сам себя из беды за уши выдернешь.

Так-то и взялись вдвоем. Она ему культи залечивала, а Прохор сам себе протезы мастерил. Когда сделал, вот тут и закавыка вышла. Пришлось всему заново учиться. Сколько раз падал и разбивал в синяки и кровь лицо и тело, знал лишь Прохор. Но, чуть отлежавшись, снова сделал протезы. Помимо их – костыли сделал. Все ж надежнее. И снова учился ходить. По шагу в день прибавлял. Поначалу по дому