355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эльмира Нетесова » Седая весна » Текст книги (страница 21)
Седая весна
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 03:36

Текст книги "Седая весна"


Автор книги: Эльмира Нетесова


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Мария, глядя им вслед, и плакала, и смеялась.

– Кем бы вы ни стали, коммерсантами или бизнесменами, лишь бы сохранили в себе нынешнее тепло, – улыбалась вслед детворе.

– Мария! Тебе когда рожать? – спросил как-то женщину Петрович, извинившись заранее.

– Думаю, в конце года. В последних числах.

– Надо ж так-то! Могу не успеть. Подвела Уля. Сказала, что к Светлому Рождеству разродишься мальцом. Я и поверил. Нынче спешить надо. Кроватку твому малышонку делаю. В подарок.

Мария смутилась.

– Ты ж не траться, родимая. Гля, каких людей с наших оболтусов вырастила! Мои внуки тобой не нахвалятся. И хотя Женька уже в седьмом классе, все тебя вспоминает. А и Васькин внук, помнишь, рогатку под подушку ложил на ночь. Даже курил! Нынче черепаху в дом принес. Зверь такой есть. Сам для его гнездо свил. Это ты ему мозги вправила. И Дашкина детва тебя добром вспоминает. Я это к тому сказываю, что ты рожай спокойно, что тебе надо будет, подсобим всей улицей.

И не соврал старик. Сделал кроватку для малыша. Столик и стульчик принес в придачу. Дарья ворох пеленок принесла. Распашонок и чепчиков – целую радугу. Одессит вместе с Лялькой – сумку игрушек притащили. Одеяла и подушки не забыли прихватить. Ульяна с Фаиной – коляску и ванну. Мария до этого времени лишь коротко здоровалась с соседями. На общение не хватало времени. Теперь неловко стало. Вон ведь какие они… И поневоле вспомнились свои коллеги-учителя. С ними она проработала много лет. С некоторыми дружила. А вот теперь лишь двое о ней вспомнили. Навестили. Да и то на бегу, в спешке, словно на короткую перемену забежали. А ведь она учила их детей, самим в работе помогала. А с соседями никогда не дружила.

– Недаром соседская детвора проговорилась, что их родители ходили к директору, чтоб их ребятишки учились только у нее.

Игорь был на учениях. На целый месяц уезжал из дома. Вернулся и не узнал его. Снаружи – побелен, а внутри оклеены новыми обоями стены, покрашены окна, потолки и полы. Дом словно помолодел, выровнялся, перестал походить на нищенку у обочины. Он научился улыбаться.

– Ты все это сама сделала? – изумился Игорь.

– Нет. Соседи помогли. Все. Даже картошку перебрали. Андрей пообещал, если второго рожу, дом кирпичом обложить и заасфальтировать до-

– рожку.

– Второго? Давай с одним сумеем справиться, – округлились глаза Игоря. Когда же вошел в спальню, увидел люльку, подвешенную к потолку, детскую кроватку, стол и стулья, ворох детских вещей, понял все без слов. Удивленно качал головой.

– Веришь, я сама не знала этих людей путем. Мать рассказывала о некоторых. Но я ни к кому не ходила. Все потому, что по кляузе соседа моего отца забрала госбезопасность. И это не в сталинские времена. Они давно минули. А фискалы, стукачи, поныне живы. Правда, того соседа давно нет в живых. Сожгли его дом. Но моя память болела, И всегда помнила, нет улицы без собаки. Потому ни с кем не дружила. И вообще ни с кем не делилась личным, сокровенным. Только с мамой. И вдруг… Я ведь никого не звала, ни о чем не просила. Сами пришли. Да так, что я онемела. Я учила их детей. Те свое отношение ко мне передали родителям. Даже боковая соседка пришла. У нее муж-алкоголик недавно умер. Так она предложила

свою помощь с огородом. Мол, тебе не до того будет, когда малыш появится. Вот я и Посажу, и посею все, что надо. Прополю и окучу. Я ей ответила, мол, сначала дожить надо.

– Знаешь, я своим сказал, что скоро отцом стану. Поначалу подумали, будто пошутил с ними. А потом попросили сказать, когда малыш появится. Вообще теперь военные не хотят обзаводиться детьми. Жизнь слишком сложная.

– Как ученья прошли? – спросила Мария.

– Плохо. И дело тут не в подготовке. Питанье хреновое. Обмундирование – ни к черту. А тут еще… Короче, ученье совместным было. С американскими ребятами. Сравненье не в нашу пользу. Мои в кирзовых сапогах, в форме образца семнадцатого года. Чуть дождь – все насквозь промокли. И они… В ботинках на меху – чуть не до колен. Форма у каждого по размеру. Шерстяное нижнее белье. Куртки непромокаемые на меховой подстежке. Экипировка – приятно глянуть. Мои в сравнении – босяки. Но не без гонора. Подошли к американской кухне, увидели, чем тех солдат кормят, и носы в фиги скрутили. Мол, дерьмом вас кормят. Привели к себе на кухню. А у нас каша гречневая с тушенкой. Американцы за обе щеки ели. Мои отказались. Оно и понятно. Уже полгода гречку едят. Не только желудок не принимает, задница протестует, глаза не смотрят. Но что делать? До того целый год на макаронах сидели. Ребята смеяться, стали, что скоро макароны не только из ушей полезут. Никто другой не выдержал бы такого однообразия. Мои терпят. И на ученьях получили оценку «отлично», благодарность командующего. Я ему указал на форму и питание ребят. А он мне в ответ: «Вы еще у Бога за пазухой живете. Другие близко того не имеют. Ни формы, ни жратвы. Хуже бомжей, налетами на огороды и сады кормятся. А у вас и тушенка, и чай с сахаром! И форма целая, не лохмотья. Сапоги на подошве. Чего еще надо? Показательная часть! Промокли, говоришь? Обсохнут. Мы, русские, все перенесем. Это, к сожалению, не только в анекдотах, а и в жизни так идет. Думаешь, не вижу дырявых палаток, не знаю, что уже два месяца в глаза не видят масло? Иль не приметил, на чем спят, чем укрываются? Все вижу. Да только не от меня эти беды. Говорим о них всюду. А толку нет… Слава Богу, что с основным порядок – в вашей части военная подготовка хорошая. Солдаты из части не дезертируют. У других, даже говорить неохота. Дедовщина заела. Родители жалобами засыпают. К вам за целый год ни одной проверки не посылали. Не было повода. Нынче это самый лучший показатель. Гордитесь, орлы!» – вздохнул Игорь. И добавил: – Американцы через две недели уехали, а мы остались. Со своими проблемами. Кто их разрешит и когда – не знаем. Но мои видели, те солдаты курили «Мальборо». Моим и на махорку нет денег. Те изо рта жвачку не вытаскивают. Наши забыли ее вкус. Те в увольнение по бабам бегут. Мои – на склады грузчиками, чтобы хоть на курево зашибить. Во, отдых!

– Игорь! Теперь всем тяжко. Ты посмотри на мой стаж и заработок. Разве не обидно? А с кого спросишь? Директорский оклад вслух сказать неприлично. Все равно, что выругаться. И тоже требовали, просили, говорили и все без результатов! И тоже все указывают наверх. Мол, от них надо требовать. Устали все…

– Устали не то слово. Вымотались. Это до чего доходит, что офицеры вскладчину покупают курево! До такого ни в одной стране мира не докатились военные. А нам еще надо защищать державу и рапортовать об успехах. Вытягиваться в струнку перед командованием, прикрывая пальцем латки на мундире. Иногда так хочется послать всех. Но надо доскрипеть до пенсии. Ведь столько лет жизни отдано армии. А сколько здоровья… Когда уйду на пенсию, устроюсь где-нибудь в колледже или в училище преподавателем. Будем с тобой вместе новое поколение растить. Но я своего сына не отдам в военное училище… Ни за что! Хватит в семье одного дурака!

– А может, дочь родится?

– Еще лучше. Только и в преподаватели не пущу ее.

– Почему? – удивилась Мария.

– Не хочу, чтоб жила чужими заботами, сидела на копеечной зарплате и состарилась над тетрадками. Выправлять чужие ошибки – дело неблагодарное. Самому бы их не натворить.

– Ты это о чем? – насторожилась Мария.

– Помнишь, двое моих друзей в гости к нам заходили? Так вот они оба поехали в Чечню. Конечно, не сами по себе. Но могли не лезть в пекло. Но не усидели. Попросились в Грозный. Их с радостью откомандировали. И на тебе! Валерка подорвался на растяжке.

– Он погиб? – испугалась Мария.

– На месте, сразу! И чего его понесло в тот подвал? Сын теперь сиротствовать станет. Ему двенадцать…

– Почему сиротствовать? Он с матерью?

– Нет. Жена от Валерки ушла давно. К другому. Сына оставила ему. И сказала: «Теперь поймешь, как мне с вами доставалось. Расти его, корми и одень на свою зарплату. Я больше не могу! Дурой была, когда за тебя замуж вышла. С военными не стоит связывать судьбу. Вы не годитесь в мужья и отцы…» Он отвел сына к матери. Но она у него совсем старая. Как переживет горе? Как жить станут? А ведь в Чечню он и сам попросился. Не с жиру. С отчаяния. Там платят. Вот и получил, – выдохнул тяжко. – А все жена! Она виновата! Если б не ее слова – не лез бы башкой в петлю. Теперь вот не воротишь. Ошибки дорого стоют. Не всякую исправишь. Я когда с сыном в школе поговорил, тоже хотел в Чечню попроситься. Но судьба подарила тебя. Потому жив. А ведь могло случиться, как у Валерки.

– Разве тебя могут послать в Чечню?

– А почему бы и нет, если сам попросился? Там инструкторы нужнее, чем здесь. Тем более за плечами опыт Афганистана! Они сродни чеченцам. Но я не прошусь. У меня семья, – успокоил жену, увидев, как побледнела.

– Игорь, а без просьб не имеют права отнять тебя от семьи и послать в Чечню?

– Всякое может случиться, смотря как сложится там обстановка. Но в любом случае в боях участие принимать не буду.

– А сколько тебе еще служить до пенсии?

– Два года. Ровно два года! После этого – снимаю мундир.

– Может, не пошлют тебя? – глянула с тревогой. Игорь лишь плечами пожал. Не стал врать, обнадеживать впустую. И предложил:

– Маша! Хватит переживать! А то еще до отправки десять раз Чечню переживешь. Может, минует меня. Тогда как воротишь день сегодняшний? А ведь все на ребенке отражается. Давай не будем заранее терзаться. Давай радоваться дню сегодняшнему. Ведь мы живы. Сегодня нас двое. Скоро будем втроем. Как-то выживем.

– Знаешь, Игорёшка, все время как-то выживали. Но почему всегда не было уверенности в завтрашнем дне? Почему с детства и доныне – вечный страх преследует? Мы как приговоренные к мукам. То с отцом – истерзались…

– А что с ним было? – спросил Игорь.

Десять лет дали ни за что!

– Десять лет! Ничего себе! В чем обвинили?

– Инакомыслящим посчитали. А он был обычным верующим человеком. И никогда не ходил на митинги и демонстрации, ни за кого не голосовал. И не ходил на ленинский субботник, не признавал воскресников. Жил по Божьему Завету, не нарушая Заповедей. Никого не обидел. Не выпивал, не курил. Ни с кем не скандалил. А его среди ночи из дома увели. Хотели ему шпионаж вклеить. Да не вышло. Он дальше своего города никуда не выезжал. Да и кто он был, чтоб заниматься шпионажем? Бухгалтер жилищной конторы! Смешно! Иль зарубежье стало бы интересоваться количеством туалетов, числом аварий иль зарплатой наших рабочих? Взбесило, что он никогда не голосовал и не ходил на демонстрации и субботники. О том написал негодяй с нашей улицы – в КГБ, Те взяли на заметку и поинтересовались на работе у отца, верны ли сведения? Их подтвердили. Вот тут-то и началось. Поначалу на отца устроили травлю. Дескать, почему не голосуешь никогда? На собрание его вытащили. И там его не только начальство, сантехники матом поливали. Мол, что из себя корчишь? Брезгуешь рядом с нами на демонстрацию пойти? А на субботник почему не появился? Короче, обозвали его по-всякому. Грозили уволить, выкинуть по статье. Но не нашли подходящей. Сколько проверок было, а ни одного замечания не сделали. Ни к чему не смогли придраться. И велели отцу подумать над своим поведением! Предупредили в последний раз. А он так и не пошел на демонстрацию. В другой бы раз его лишили премии. Но… он уже был под наблюдением органов. Самим под такое попадать не хотелось. И начальник жилищной конторы подтвердил, что отец наплевал на коллектив и живет по-прежнему…

Мария вздрогнула, вспомнив рассказы матери. И продолжила:

– Отца забрали в комитет госбезопасности в середине мая. А в июле был суд. Отца отправили в Воркуту долбить уголек. Он там и умер через два года. Сохранились лишь его письма. Мать так и не собрала денег на дорогу. А все хотела съездить в зону, на свиданье к отцу. Но не получалось. Даже не знаем, где его похоронили. О смерти отца сообщила администрация зоны. На том и все. Мать до конца жизни по нем плакала. И никому не простила случившегося. Будь она жива – никто из соседей не переступил бы порог дома. Она никому не верила. Она слишком любила отца. Ну, а я жила обычно, как все. Училась, дружила со всем классом. Была заводилой. Но к себе в дом, пока жила мать, никого не приводила. Она не верила даже врачам. Я никак не могла убедить ее ни в чем. Она обижалась на меня, что не живу, как отец. Ругала, будто я предала его память. Так длилось много лет. Я понимала и уважала чувства матери к отцу. Но повторить его судьбу – не хотела. Она сама не понимала, что не замки на доме не впустят горе, а только Бог! Мать обижалась на людей, на соседей. Но ведь испытание каждому дается тоже от Господа. Но не все его достойно переносят. Мне кажется, что отец умер тихо, никого не прокляв и не обругав. Без обид ушел, простив живым все их ошибки. Он выстрадал слишком много. Один – за всю семью. Неужели еще нам с тобой надо пройти через испытанья? Иль не хватило их?

Игорь ничего не ответил. Отвернулся к окну, за каким сгущались сумерки.

Мария родила сына в канун Рождества. Без осложнений. И назвала его Данилом. Игорь каждый день навещал их в роддоме. Радовался, что все обошлось благополучно. И через неделю привез жену с сыном домой.

Первое время их часто навещала Ульяна. Учила, как купать и пеленать малыша, как ухаживать за ним. Советовала окрестить мальчонку, что было сделано вскоре. Малыш рос спокойным. Ночами спал, не будил никого. Быстро научился узнавать своих.

Игорь даже пошутил как-то что если все дети будут такими, как Данилка, можно еще рожать не боясь.

Когда мальчонка уже начал вставать на ноги, Игорь радовался, что сын растет крепким. Часто разговаривал с ним, гулял с Данилкой во дворе.

И тот первым словом сказал: «Папа!»

Игорь обещал сыну, как только он вырастет, брать его с собой на рыбалку и охоту, научить кататься на коньках и на лыжах, водить машину. Он все уговаривал малыша расти поскорее. Будто предчувствовал что-то. И однажды вернулся со службы изменившимся до неузнаваемости. Лицо посерело, руки дрожали, голос охрип.

– В командировку отправляют, На три месяца, – выдавил трудно.

– Куда поедешь? – глянула с тревогой.

– Пока в Подмосковье. Срочников готовить для Чечни.

– Потом и сам с ними?

– Нет! – отвернулся от жены, не договаривая, скрывая, не желая тревожить, пугать жену.

– Когда отправляют вас?

– Завтра вечером. Думаю, надолго не застряну. Там молодых офицеров хватает. У меня скоро пенсия, – успокоил самого себя и начал собираться.

В этот вечер от чего-то забеспокоился Данил. Он никак не хотел отпускать отца, крепко держал его за шею, поднимая среди ночи, и плакал громко, как никогда.

Мария пыталась его успокоить, убаюкать, но тщетно. Данилка за всю ночь не сомкнул глаз.

– Зубы режутся, оттого кричит, – успокоила Ульяна. То же самое предположила участковый врач. Когда Игорь собрался уйти и взялся за рюкзак, Данилка поднял настоящий бунт. Он орал так, что прохожие оглядывались на дом.

– Сынок! Я скоро вернусь! Будь мужчиной! – поцеловал сына и вышел в двери.

Данилка еще с месяц реагировал на всякий стук, всматривался в лица соседей. Он ждал. И Мария успокоилась еще и потому, что от мужа регулярно приходили письма. Короткие, скупые, но такие долгожданные, необходимые семье.

Данилка через пару месяцев стал на ноги. Учился говорить. Подолгу возился с игрушками, любил сказки. Мария взялась готовить к школе соседских детей. Это отвлекало, скрашивало ожидание. Теперь она жила от письма до письма. И невольно выглядывала в окно на дорогу. А вдруг появится на ней Игорь? Но… Не приходил. Люди шли мимо. Чужие. Мария снова ждала. Вот и три месяца ми– нули. От мужа получила совсем короткое письмо: «Пока все нормально. Жив, здоров. Обо мне не тревожься. Береги себя и сына. Я очень люблю вас обоих. Целую. Игорь».

Женщина растерялась. Впервые в письме – ни слова о возвращении. И адрес на конверте иной. Какие-то цифры. И лишь присмотревшись, прочла: Чечня, Грозный…

Ей как-то сразу стало холодно. Мария упала на стул. На душу опустилась тяжесть. Женщина заплакала горько.

Сколько лет прожила она в одиночестве, робко мечтая о семье. А едва обзавелась ею – судьба посмеялась, разлучила. Когда теперь вернется домой Игорь?

А вечером, наревевшись, решила все же сходить к Ульяне.

«Да что тут такого? К ней все бабы города гадать ходят. А я чем хуже? Попрошу погадать на Игоря. Может, скажет правду?» – собрала сына и пошла к соседке. Та каких-то людей провожала. Давала советы. Увидев Марию, указала на дом, сказав короткое:

– Входи. Я сейчас…

Она и впрямь скоро вернулась. Глянув на Марию, головой покачала:

– Вовсе извелась баба! Зачем себя сушишь?

– Уля! Пропал мой Игорь в той проклятой Чечне. Никто не знает, жив иль погиб? Погадай на него! Очень прошу!

Ульяна многозначительно оглядела соседку:

– Эх-х! Все мы, бабы, одинаковы! – усмехнулась одними глазами и достала карты. Разложила их на столе. Нахмурилась. Глаза потемнели.

– Ну что? Правду говорить?

– Конечно.

– А выдержишь?

Мария втянула голову в плечи, ответила еле слышно:

– Выдержу…

– В неволе мужик твой! Скоро бумагу плохую про него получишь. Похоронку иль еще чего, уж и не знаю. Но то, что он живой, это точно.

– Когда ж вернется?

– Ишь, торопыга! Ить он в плену, нешто не дошло. Тяжко ему там. Болел. Изгаляются над им. Держут далеко от людей. Покуда нет просветов. Ждать надо. Встренитесь вы. Но не по скорой дороге. Не серчай, говорю лишь то, что карты показывают.

– Господи! Как дальше жить? На работу пора. А с ребенком как быть?

– Да просто! Фаина те полдня доглядит. А ты с ее дочкой займешься, подготовишь к школе. Так-то и поладите, – обронила Ульяна. И продолжила: – Покуда ребенок мал – заботы малые. А вот когда вырастет! Дай Бог, чтоб отец к тому времени вернулся. Мальцу мужичьи руки надобны, чтоб не свернул на склизкую тропку, не оступился б в потемках.

– Так долго ждать? – ахнула Мария.

– Сколько лет, как немца прогнали. А я своих и теперь жду. Кажется, скоро свидимся…

– Мне тоже так предстоит – ждать бесконечно?

– Кто знает? Это только Богу ведомо! Он едино не скажет. Но коли пощадит, счастье твое. Воротится твой сокол в дом, когда ему Господь дорогу, откроет. А ты не терзайся. Жди!

Вот так понемногу, не спеша решила готовить Данилку к школе. Теперь вечерами сын учился считать, запоминал буквы. И первым написал слово «папа»…

Мария все поняла – сын продолжает ждать. Она уже и не надеялась ни на что, как вдруг ей позвонили из военкомата:

– Мария Ивановна! Ваш муж сегодня ночью освобожден из плена. Завтра его доставят в госпиталь вместе с другими. После лечения он будет отправлен домой. Завтра вы получите официальное уведомление. И сможете навестить его уже в госпитале.

– Где? В каком городе?

– Здесь! У нас! Их привезут на самолете.

– Когда?

– Ожидаем завтра утром!

Мария не спала всю ночь.

«А вдруг ошиблись и перепутали?» – не верила в радость, свыклась с бедой.

Утром чуть свет побежала в военкомат. Там, кроме дежурного, – никого. До начала работы почти два часа.

– Чего пришли спозаранок? Какой самолет? Какие пленные? Ничего не знаю! Кто звонил, с того и спрашивайте! – ответил зло и поднял трубку звонящего телефона: – Что? С аэродрома? Да наших нет никого! Рабочий день с девяти! Что? Домашний номер военного комиссара? А кто его просит? Есть! – отчеканил в трубку номер и, глянув на Марию, выдохнул: – А вы, похоже, правы! – вытер потный лоб. Мария долго шла незнакомыми коридорами, пропахшими хлоркой, лекарствами. Им, казалось, не будет конца.

– Вот здесь они, все трое, – указала санитарка на дверь палаты. И, тихо постучав, пропустила Марию вперед. Женщина вошла, огляделась. Увидела на кроватях изможденных заросших людей. Она никак не могла узнать Игоря. Люди были похожими на дряхлых стариков, на скелеты, какие не потеряли единственную способность – видеть.

– Мария! Маша! Я здесь! – услышала тихий голос. И оглянувшись, подошла.

– Это я, Мария! Не узнала? Укатали Сивку крутые горки! Но я вернулся. Как обещал тебе!

– Игорь! – встала на колени перед кроватью.

– Чего плачешь? Я живой! Вернулся. Служба закончилась. Пост сдан. Подлечусь немного – и домой. На отдых. Теперь уж насовсем, навсегда. Свое сполна отдал. Перехожу в полное твое распоряжение – мой домашний старшина! Как мне тебя не хватало! – выкатилась на подушку одинокая слеза…

Глава 11 ДАЛЬНОБОЙЩИК

О Володьке говорили, что он объездил все дороги, какие только имеются на земле. Он знал так много о них и мог рассказывать бесконечно.

Лишь последние несколько лет этого человека видели дома. Все предыдущие годы только слышали о нем. На каких только машинах он не работал? То подъезжал на черном, респектабельном «ЗИМе», то на «Чайке», на «Волге». Поест наспех, сунет в запас пакет с едой и снова исчезает вместе с машиной. Когда объявится снова, этого не знает никто.

Он приезжал домой внезапно, как ураган. Лишь на короткое время. Никогда не ночевал. И даже полнотелая, добродушная жена не сумела бы ответить, когда она ждет домой мужа. Вся их жизнь была из сплошных встреч и расставаний. От того завидовали Володьке все соседские мужчины, что ему даже поругаться с женой некогда. Едва появился – тут же исчез…

Но, несмотря на это, росли в семье двое дочек. Лицом и характером – капля в каплю – отец.

Володька до бесконечности любил их. И в любой машине, в какой он работал, была у него перед глазами их фотография. А потому, как говорил сам, он никогда с ними не разлучался.

Кого он возил, куда и зачем, человек рассказывал редко и крайне скупо. Знала семья, что возит их отец начальство. Куда прикажут. Он свои маршруты не обсуждает. В будни и в праздники всегда занят. Какие там выходные? На них приходилась основная нагрузка.

В доме, в саду и в огороде управлялась жена, а потом и дочки помогать стали. Росли они, как все дети на этой улице, – спокойными и работящими. Учились. И никогда не забывали здороваться с соседями.

Вся улица считала, что живет эта семья тихо, не зная никаких потрясений и бурь. Да и чего им тревожиться? Бабам много ли надо? А мужик бывает дома наскоками.

Зато не пьет! И не дерется!

– И главное, вот ведь досада! Налево сходить никакой возможности! – жалели Володьку соседи-мужики.

– Ничего! Вот как на пенсию выйдет, тогда и наверстает свое! – говорил печник Тихон, улыбаясь в бороду. И не спрашивая согласия, выложил во дворе шофера печку, поставил над нею навес.

– Вари, Наталья, варенье. Готовь на воздушке еду, чтоб не задыхаться летом от жары в избе. Да оно и сподручней, когда в доме две печки. Все быстрее справиться можно. Он сел за столик рядом с хозяйкой. – Тяжко тебе, голубушка? Вовсе извелась! Всюду сама! Когда же Володька машину на прикол во дворе поставит? И станет жить хозяином, а не гостем?

– Ой, дедунь, не гневи Бога! Как получается, так и живем. И на Володю я не в обиде. Ему куда как хуже, а все терпит и не жалуется. Только дожить бы до пенсии, тогда оба отдохнем, – поставила, перед стариком борщ и жареную рыбу, блины со сметаной и чай. Знала, предложи деньги – обидишь человека.

– Сколько ж лет мы с тобой в соседстве живем, а ты не меняешься. Все такая ж, как тогда! – оглядел старик Наталью. И той вспомнилось свое, дорогое и давнее.

Она только закончила кулинарное училище, когда их – выпускниц, послали сервировать банкетный зал, где помимо начальства будут гости из-за рубежа. Страшно было. А так хотелось доказать заграничным, что и здесь – в провинции умеют делать вкусные вещи и готовить не разучились, не растеряли свое умение.

Наташка пекла торт. И решила сделать его необычным, нетрадиционным. Вот тогда смастерила она из теста корзину. Из теста и крема громадный букет роз сделала. Всю ночь старалась. Каждый лепесток и листок вывела. Букет получился как живой. Главное было доставить его в банкетный зал, не повредив и не нарушив, целостность. Никто не решался взяться за это. И только Володька осмелился. Глянул на торт, поначалу не поверил, что сотворен руками человеческими. Захотел познакомиться с мастерицей. Когда увидел Наталью, онемел от удивления. Совсем юная девчушка! Так похожая на распускающуюся розу в своем букете. И решился… Перевез торт. Когда на стол поставил, долго не решались притронуться к нему гости. Жалели красоту букета, восторгались. Лишь к концу банкета насмелились, и все хвалили мастерство кондитера.

Нет, не ел торт Володька. Шофер дежурил в машине. За стол его никогда не приглашали. Он думал о Наташке. Запала она в душу парня. Стояла перед глазами неотступно. Но… Как увидеть ее, где найти? И словно услышали его. Дали адрес, по какому нужно поехать и привезти девчушку сюда…

Наташку взяли на работу в столовую, куда могли попасть далеко не все. Но Володьке разрешалось. Теперь он виделся с нею каждый день. Так длилось с год. Иногда им удавалось вырваться в кино. Девушка, как и сам Володя, очень уставала на работе, но в выходные встречалась с парнем. Она лишь через полгода узнала, где он живет. А к концу зимы согласилась стать его женой и перебралась к мужу – в неброский, но крепкий дом на окраине города. Тогда здесь еще жила свекровь – мать Володьки, хмурая, строгая женщина, умевшая держать в своих руках дом и огород, сад, еще успевала работать в банно-прачечном комбинате, к тому же умела держать в руках дочь и сына, какие, несмотря на возраст, беспрекословно слушались ее.

Окинув взглядом невестку, сказала сухо:

– Давай вживайся. Ничего особого в том нет. Коли сыщешь в душе тепло, дочкой жить станешь. Если сердце холодное – враз увижу.

Наташа поначалу съежилась. Поняла недосказанное. Но вскоре забыла. Что слова? В семье живут одними заботами. И когда свекровь заметила растущий живот невестки, без слов принялась вечерами шить распашонки и чепчики, загодя обметывала пеленки. И однажды Наталья услышала, как она бранила Вовку:

– Почему дозволяешь ей с работы пехом идти? Иль подвезти не можешь? Гля, какой гололед на улице! Ить поскользнуться может. Скинет дите! Нешто сердца не имеешь? Упроси свово начальника! Ить не зверь понять должон. А не умолишь, уйди в другое место. Не дозволяй бабе рисковать собой…

Вовка с того дня каждый день возил жену. А когда Наталья родила и приехала домой с дочкой, свекровь забрала внучку в свою комнату и без просьб, без лишних слов, сама растила Аленку, принося к матери лишь на кормежку.

Мало общалась Наталья со свекровью. После родов хотела определить Аленку в ясли. Но бабка не дала. Насупилась, взяла внучку на руки и пробурчала:

– Не успеет человек в свете объявиться, ужо его сгубить хотят. А за что? На кой ей казарма? Не дам! Со мной взрастет! Мне через месяц на пензию. У тебя как раз отпуск кончится. Кто доглядит ребенка лучше – свои иль чужие?

Володька в этот разговор не вмешивался. Боялся матери, не хотел обижать жену. Знал, мать не переспорить. А и сумеет она убедить Наташку. Так оно и случилось.

Аленке шел третий год, когда Наталья, забеременев, решила сделать аборт. Поделилась со свекровью. Та всполошилась. Отругала невестку зло. Рожать велела.

Вовка тогда чуть не взвыл, узнав, что жена родила вторую дочку. Так ждал сына. Но мать, глянув на него строго, словно пощечину влепила, сказала, свое;

– На что нам бездельники в доме? Вся жисть – на бабах держится! А мужики на что годны? Радуйся, в семье помощницей прибавилось! От мужиков едино морока да заботы. Вот родите трех внучек мне. А когда подрастут, можно и мальца! Они сами его выходят.

Володька похолодел от ужаса:

– Четверых детей! Да как их прокормлю? Хватит этих!

– Потому говорю, не надо мужиков! Ишь, зашелся! Как прокормишь? Твоя это печаль? Коль не можешь, на что женился? Смотри, Натка, не делай аборты! Грешное это дело – детву гробить! Не сможет растить, нехай не лезет в постель к тебе! А и чего сетуешь? Места в доме хватит. Сестра твоя замуж ушла. Ее комната свободная. В ей не то двоих, десяток детей поместятся. А хлеб каждому Бог дает.

Наташка была благодарна свекрови за поддержку. И только Володька все реже появлялся в доме. Его командировки стали затяжными, бесконечными. Поначалу он уезжал на два-три дня. Потом неделями не появлялся. Возвращался на ночь и снова уезжал. Наталья стала подозрительной и однажды решила проверить мужа. Поздним вечером пришла в гараж, спросила сторожа, на месте ли машина, на какой работал Вовка:

– Где ж ей быть? Стоит родимая! Еще в шесть ее поставил и ушел. Нешто домой не вернулся? – посетовал старик.

Наталья, вернувшись домой, рассказала свекрови все.

– Выходит, бабу на стороне завел иль друзей непутних! Приключеньев ему захотелось? Ладно, дочка! Ты помолчи. Я сама управлюсь с ним, – оборвала намек на уход из семьи, пообещав разыскать сына. И вскоре ушла, так и не объяснив, куда и к кому направилась.

Уже под утро приехала она домой вместе с Вовкой. Тот прятал лицо от жены. Ушел в комнату сестры, не смея высунуться.

– С друзьями был. Слава Богу – не хуже! Получил от меня. И тем досталось. Смотри, не выпускай его с рук! Все мужики шелапуги. Пока

в кулаке его держишь, шелковый да послушный. Чуть отпустил, враз на сторону норовит убежать.

Володька ушел в ночь, сутуля плечи, вобрав голову в воротник куртки. Он шел, не оглядываясь, ругая всех оставшихся за плечами.

– Не хнычь, Натка, наберись терпенья. Не кидайся за ним следом. Мужиков только так учить надо. Либо образумится, либо упадет. Но ни в том, ни в другом подмогать не стоит. Пусть сам выберет, чтоб никого не упрекал, – сказала мать глухо. И добавила: – Коль человека родила я, скоро одумается. Коли не человек, стало быть, и жалеть не об чем. Рано иль поздно, кинул бы семью.

– А что у вас с мужем случилось? – спросила свекровь Наташка. У той лицо пятнами взялось:

– Кобель он был! Окрутил меня, молодую дуреху. Я и поверила. А он через год таскаться стал. Не легше этого вот! И тоже работой прикрывался. На занятость валил все. Я его жалела, покуда по мне не поползли. А я ж не знала, кто они такие? Пошла к врачу. Тот глянул, чуть со смеху не сдох. Рот клизмой затыкать стал. А я оправдываюсь, что моюсь всякий день, но, верно, с переживаний у меня воши на транде взялись. И чем их не вывожу, не помогает. Выписал он мне мазь да заодно и правду сказал. Откуда эта напасть взялась. Я опять своего уговаривать. Зачем бедокуришь? Не озоруй! Не срами меня и себя. Ведь дети у нас. Чем больше уговаривала, тем чаще баб менял. И до того, что они ему домой звонить стали. Вот тут-то насмелилась. Взяла каталку в руки. Да так выходила гада, так промяла и прокатала, чуть живой с моих рук вырвался. И бегом… Куда б ты думала? Не-е, не к блядям, на них сил не осталось! К моим родителям, чтоб к себе назад забрали. Они и пришли за мной. А я не пошла. Уперлась, и все, на том. Сказала, кто виноват, тот пущай уходит. Поведала им про все. Они благоверному тоже в бока напихали и пообещали властям его сдать. Этого он боялся пуще смерти и притих. Но ненадолго. Через год снова потянуло кота на сало. Я враз сообразила. От него бабскими духами запахло, каких он мне никогда не покупал. Я уже знала, чего он может нахвататься от блядей. И решилась поговорить с ним в последний раз. Пришел он домой уже под утро. Я впустила и спрашиваю: «Где был, скотина?» Он на меня как рявкнет: «На работе! Для семьи тружусь!» Снял он шарф. Я глянула. Батюшки! Вся шея в засосах. И такое зло меня взяло, такая досада. Оттого в глазах помутилось. Все, что было под руками, на его башке и роже перебила и поломала. Откуда силы взялись. Как швырнула его – дверь с петель соскочила. Он – во двор! Я за ним с метлой. Тут топор на пути. Ухватила. Он приметил. И со страху забор перескочил. По улице припустил бегом. Ну, я не стала догонять. Воротилась в дом. Вскоре на работу устроилась. Сама жить стала. Детей растила с Божьей помощью. Вовка, а он меньшой, уже в школу пошел – в третий класс, когда его отец снова появился. Просился к нам, чтоб оставили. Да кто поверит блудящему? Я и выставила. Каталка всегда под руками была. И тут ее нашарила. Вот и вспомнил нынче, зачем прогнала?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю