Текст книги "Любимые не умирают"
Автор книги: Эльмира Нетесова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Женщины накрыли на стол. Внуки играли в прятки, Силантий держал на руках Димку. Он был самым младшим в семье и только присматривался, как играют двоюродные братья. Мальчишка вскоре понял принцип пряток и звонко смеялся, глядя, как веселятся дети.
Никто не знал, о чем тихо секретничали на кухне женщины. А разговор у них шел серьезный:
– Мам! Можно я оставлю у тебя Димку?
– Конечно! – мигом согласилась Никитична.
– Я ненадолго, дня на три, не больше...
– А что случилось? – спросила Ольга.
– Опять забеременела,– опустила голову дочь.
– И что с того?
– Аборт хочу сделать?
– Зачем? Почему не родишь?
– Мамка! О чем ты? Этого не знаю, как поднять, совсем измучилась. Колька хуже зверя. Вконец загрыз, все ему не так. Уже жизнь опаскудела...
– Он знает про беременность?
– Сказала дура!
– И что? – строго глянула на дочь.
– Вовсе ошалел, чуть ни под потолок от злости взвился. Брехаться стал, мол, от этих пеленок не отчихался, ты новую срань хочешь приволочь, совсем из дома сживаешь. Я, что, идиот, кормить ораву, какую ты наваляешь? Понравилось просираться полудурке! Заткни свою мандолину! Хватит с меня и одного! Умеют же другие бабы не цеплять! – орал как бешеный.
Бросай ты его! Возвращайся домой! Сколько с мим мучиться? – разозлилась Ольга, багровея.
– Вот и я ему сказала, чтоб яйцы себе откусил, тогда никаких морок не будет,– рассмеялась Катька и продолжила:
– Я думала, он своим хреном подавился. От злобы ему дышать стало нечем. Глаза на лоб полезли, да как завопил козел:
– Ты, дура, что несешь, звезданутая? Иль в тыкве заклинило по фазе? Да мне другую бабу найти проще, чем выссаться! Она мне на уши транду не повесит! Чтоб я из-за какой-то мандавошки себя калечил? Не дождешься! Дешевле тебя в ванне утопить и сдернуть в толчок, суку подзаборную! Экая кляча, а на что замахнулась!
– Ну, так всю ночь базлал, достал до печенок недоносок. А утром пошла к врачу. Она посмотрела, сказала, что беременность небольшая, я и записалась к ней на очередь. Оно и правда, зачем нищету плодить? Коль ребенок не нужен, рожать несчастным не стоит.
– Сами бы вырастили!
– Куда их? Да и я уже решилась. Завтра утром уже все, освобожусь.
– Прямо на праздник?
– У них очередь большая. Я попросилась, понятно, не за спасибо, уже заплатила...
– Не поспешила?
– Наоборот! Медлить нельзя...
Катька не засиделась и последним автобусом уехала в город, оставив сына в доме родителей.
Отметив Новый год, семья Федотовых рано утром пошла на работу. Праздники в семье не затягивались.
Катька не приехала через два дня. Лишь на Рождество Христово выехала в деревню. Аборт ей сделали, но прошел он не без осложнений. Поднялась температура, Катя потеряла много крови. Врачи велели ей отлежаться и отдохнуть. Но куда там? Переживала за Димку. Впервые оставила у родителей одного и надолго. Катька еще во дворе услышала истошный крик Димки и влетела в дом фурией. Сын лежал на полу, в одной распашонке. Он был привязан к кроватке, какую, проснувшись, сильно раскачал. Она перевернулась, вместе с нею упал мальчонка, ударился лбом и коленками, закричал от страха и боли, звал взрослых, но никто не подошел, все были на ферме, а Димка никак не мог освободиться от пояса, каким был привязан к койке и отчаянно кричал. Он замерз на полу, проголодался.
– Сынок! Димулька мой! – разрыдалась Катька, прижав к себе сына.
Женщина быстро одела, укутала малыша, потом, вспомнив, накормила и написала записку:
– Я думала, что вы родители и доверила ребенка. Вашего внука! Как я пожалела о том! Он чуть не умер. Вовремя успела. Больше никогда не привезу сына и сама не приеду! Вы звери! Я не хочу вас знать, нет у меня родни! Прощайте! – оставила записку на столе и, взяв Димку, ушла из дома.
...Когда Федотовы пришли на обед, Ольга сразу увидела записку, прочла, подошла к перевернутой кроватке, поняла, что произошло и, схватившись за голову, села на кухне. Заломило сердце, перед глазами искры кружат вихрем.
– Эх-х, Катя, какая жестокая. Ведь ни на гулянье, ни на пьянке, на работе были, сама знаешь. В наши годы люди уже отдыхают. Только на легкую работу соглашаются, берегут здоровье. Им дети помогают. А нам от кого ждать ту помощь? Не с добра чертоломим с Силантием и не от жадности. Вам помогаем изо всех сил. Только благодарность от вас черная, хамская. Да разве хотела Димку обидеть? Ведь он мне дороже всех. Но разве поверишь теперь? Или ты скажешь не ходить на работу? А как жить будем, дурочка? Тебе своей зарплаты и на полмесяца не хватит. Если без нашей помощи останешься, вовсе пропадешь, глупая! И твой Колька тебя вместе с Димкой прогонит. Он копейки не даст. Чего уж так взвилась? Пока что мы нужны вам, не приведись случится наоборот, хоть живьем на погост беги!—лила слезы баба.
Силантий, вернувшись из сарая, увидел пустой стол и плачущую жену. Та записку дала:
– Читай...
Человек руками развел:
– Ну, что тут мусолить? Остынет, одумается, сама прибегит. Ни характер, кипяток. А притом мозгов нету ни на щепотку. И ты об ней не переживай, слышь, Олюшка? Погоди, какая-нибудь нужда тюкнет в сраку, Катька и объявится. Я ей этой запиской всю наличность побью,– обещал Силантий жене.
– Я ей в прошлом месяце на телевизор деньги дала,– созналась Ольга тихо.
– А я на стиральную машину. С каким-то автоматом, прости меня Господи! Так и не понял, к чему стиралке ружье? Для кого и зачем? Катька брехала, что та машина не токмо стирает и полощет, а даже выкручивает белье досуха, да так что враз под утюг можно забирать. Сказывала, особо удобно с детским! Вот и дал денег. Довольна была, когда купила. А теперь жир в жопе завелся. Ненужными поделались своей дочке. Ну и ладно, зато мы друг у друга есть и трое внуков. Этих у нас не заберут и не отнимут.
– Ох, Силантий! Миленький ты мой! Не успеешь оглянуться, как в армию их заберут. А вот вернутся ли они в деревню, то неведомо никому.
– Ладно тебе сетовать, солнышко мое! – подсел к накрытому столу и продолжил:
– Нынче пошел за комбикормом, покуда его выписал, в правленье участковый приехал. За Нюркой Валовой, ее старая бочка и вовсе с ума сошла.
– Ты это о ком? – не поняла Ольга.
– Про Нинку Валову сказываю. Может, помнишь, она с пчеловодами работала. Опосля сын забрал ее в город. Она там у него спилась. Сколько лечили, не помогло. Даже в больнице держали, где забулдыги лечатся от глюков. Нинка сбегла оттуда к бомжам и сделалась этой – наркоманкой. Насовсем втянулась и, чтоб ты думала, свою дочку продала за ту гадость.
– Не поняла! – уронила ложку Ольга и спросила:
– Зачем наркоманам Нюрка?
– Видать и этому говну когда-то баба требуется. Вот Нинка и продала ее. А участковый предупредил, если мать позовет в город приехать, из деревни ни ногой. А Нинка уже сколько раз звонила, говорила что болеет, звала проститься. Анька уже на выходной собралась поехать. Но участковый предупредил, мол, коли появишься в городе, за последствия не ручаюсь. Сыну Нинка рассказала, тот в милицию позвонил. А в прошлом годе своему внуку грозила, мол, продам за наркоту. Вот тогда и выперли ее из дома. А участковый так и сказал, что Нинка Валова своей смертью не сдохнет. Ей помогут многие...
– Видно всех достала! – согласилась Ольга. И сказала устало:
– Наша Катька, видно, не скоро приедет.
– Ой, уж так присохнет она в городе. Еще когда Димку привезла, мылилась подле меня. На пылесос клянчила. Он ей дозарезу нужным сделался. Так что готовься Никитична! Нет нам с тобой покоя. С нашими не соскучишься и про отдых не помечтаешь, кроме как в сказке.
– Силантий! Как же быть? Невестке сапоги купить надо. Не будет же в валенках ходить. Ведь не хуже других,– вспомнила баба.
– Сама в чем ходишь? Не иначе, как в валенках! – рассмеялся Силантий.
– Я старая, мне другой обуви не нужно.
– Ты мне закинь, вначале тебя обуем. А детки нехай сами про себя заботятся.
– Куда мне сапоги надевать, в свинарник что ли? К чему деньги изводить? Давай невестку обуем, не то перед людьми станет совестно.
– Почему она не видит, в чем ты?
– Да будет ворчать, придет и ее время бабкой стать. Пока молодая, пусть жизни радуется. Годы, как вода, незаметно уходят. Кажется, только вчера с тобой поженились, а уже четверо внуков. И не заметили, как сами состарились. Болячки одолевать начали,– взгрустнула Ольга.
– Делай, как хочешь. Но и мне обидно бывает, когда детей жалеешь, а они вот эдакое пишут нам.
– Прощать надо, так моя бабка говорила. А уж она знала жизнь...
– Сколько ж их прощать-то? Все ждем, когда поумнеют? Оне никак не дозревают! Уж сами детей народили, да вот безмозглые так и живут.
– Это у Катьки погано. У Васьки дома и на работе все путем, везде ладится,– говорила Никитична.
– Кой там? Невестка жалилась мне, говорила, что Васька погуливает. Домой приходит поздно и выпимший...
– Ну, я его прихвачу на шкоде, всю душу с него вытряхну. Только этого нам недостает, чтоб его деревня козлом ославила. Он думает, барбос, что трое Мальцев у него растут? – вскипела Никитична. Ей стало обидно, что ее сын так и остался холодным к своим сыновьям. Ведь вот каждый год она с Силантием собирает в школу всех троих внуков, их родители даже тетрадок не покупают. А ведь деньги к школе Федотовы начинали копить с зимы. А и дни рожденья каждого забыть нельзя. Вот только их даты никто не помнил и не отмечал.
Да и в прошлом году вспомнили уже под конец дня, что сегодня у них юбилей, тридцать пять лет прожито вместе. А они вдвоем. Дети не поздравили, не навестили. У них свои праздники. О родителях вспоминают, когда заботы одолевают и нужна срочная помощь.
– А может, все так живут? Наши хоть нормальные люди, не воруют, не пьют, не колятся, меж собой как-то ладят, не разбегаются,– вздыхала Ольга Никитична.
– Мам! А Генке мать с отцом машину купили! – обронил как-то Васька, многозначительно глянув на Ольгу.
– Генкины не собирают внуков в школу, не покупают холодильников и музыкальных центров, не дарили видеокамер и дубленок, я уж не говорю о мелочах. Чего ж не накопить? И мы так сумели б! Но не получилось. Нет у нас на машину. Случись что, и на похороны не сыщется. А вам все мало! Отцу на день рожденья даже носового платка не купили, о себе молчу, не жду и поздравленья. Но когда у тебя совесть проснется? – обиделась женщина и отвернулась от сына.
– Прости, мам! Я не прошу ничего. Просто вспомнил, поделился,– краснел Василий, изыскивая повод, как поскорее уйти.
Чего хочешь? Где прижало, говори,– глянула на сына. Вася забыл, зачем пришел. Неловко стало. И вдруг вспомнил:
Теща сала просила. Свое закончилось.
– Возьми в кладовке сколько надо,– вздохнула с облегченьем, когда сын вышел во двор. Она знала, Васька неделю назад зарезал своего кабана, внуки похвалились. Но ни матери, ни теще не дал свежины. Не любил делиться и отдавать свое...
Ольга Никитична не могла забыть последний промах сына. Он зашел совсем ненадолго, с полной сумкой мандаринов. Поставил ее у порога, дал детям по два мандарина и тут же выскочил из дома, схватив сумку с мандаринами. Василий даже не оглянулся на мать, а внуки тут же отделили от себя и дали деду с бабкой по мандарину, им, еще детям, было неловко за своего отца. Внуки даже притихли от стыда. И только к вечеру, самый старший спросил:
– Бабуль, а почему люди становятся жадными?
– Не знаю, детка. Наверное, это болезнь, от какой лекарства еще не придумали,– ответила смутившись.
Совсем иною была Катька. Она хоть и просила у родителей деньги, но никогда не приезжала из города с пустыми руками. То кофту матери купит, то рубашку отцу. Племянникам конфет привезет целый пакет. А какой красивый костюм купила Ольге! Она в нем в магазин ходила. Вся деревня на тот костюм с восторгом глазела. О-о, если б размер Никитичны совпадал с невесткиным, Васька тут же выклянчил бы костюм у матери. Ох, как горели глаза сына, когда увидел обновку. Силантий и тот приметил. Сплюнул досадливо:
– Эх-х, Васька, даже на тряпки завидуешь. Разучился за мать радоваться, а может, никогда не умел! Выродок ты! Из всей семьи нашенской! И в кого такой вот появился? Нечисть, а не мужик!
Силантий с Ольгой обидевшись на дочь за записку, решили не ездить к ней в город и не звонить.
– Раз мы звери, пусть она средь людей живет. Глядишь, быстрей поумнеет. Хватит из нас дураков лепить,– решила Никитична. И хотя ворочалась ночами, болела душа по дочке, женщина сдерживала
себя.
Шли дни, недели, месяцы, дочь не объявлялась, не давала знать о себе. Не звонила. Силантий с Ольгой тоже молчали.
– Димкино рожденье завтра! Может позвонить, поздравить иль телеграмму послать? – предложила мужу.
– Не шебуршись, Олюшка! Наши рожденья без поздравлений минули. Нехай и она тем утрется. Буду я своему говну кланяться! Обойдется! – ответил хмурясь.
Так прошел год. Никто не хотел делать первым шаги к примиренью.
Вот и Новый год прошел. Старики уже ждать перестали Катьку.
– Не звонит, не едет, значит, не нужны мы ей. А коли так, навязываться не стоит,– говорили друг другу-
Перед Рождеством Ольга Никитична, как всегда, суетилась на кухне. Сын с невесткой придут, внуки будут, а и соседи заглянут на часок, всех приветить нужно, каждого обогреть,– думает женщина. И слышит стук в двери.
– Кто бы это? Кого принесло? – испугалась баба. Свои деревенские не стучали, входили сразу, коль дверь не заперта. Тут же кто-то из чужих,– отворила и увидела мужика. Сразу и не узнала Кольку Тот широкорото улыбался:
Ну, привет, теща! Иль своих не узнаешь? – вошел в дом, втащил за собою сумку, указав на нее, бросил короткое:
– Разгрузи...
Никитична сделала вид, что не услышала, предложила зятю поесть, тот отказался.
– Как Димка? – спросила о внуке.
– Мужиком становится! Уже подружки появились в детсаде, и в нашем доме с девчонками дружит. Общительный малец, этот с тоски не засохнет. Уже учится целоваться! Вот пройдоха! Еще сопли вытирать не умеет, а девок полный короб завел! На одной лестничной площадке девчонка живет, Наташка, так наш обормот каждый вечер у ней. Домой только спать приходит.
– Ну, а у самих как жизнь? – перебила Никитична, теряясь в догадках, что стряслось в семье, почему не Катька, а зять приехал?
– Как у нас? Да все вроде нормально. Только вот Оглобля сдурела, вздумала в интеллигентки выбиться и пошла на курсы бухгалтеров. Смех, да и только! Чего она загоношилась, я без понятия! Со мной и не переговорила, не советовалась. Сама вздумала и устроилась.
– А как живете без ее получки? – встревожилась Никитична.
– Не ссы, теща! Катька свое не теряет нигде! Устроилась дворником на двух участках и получает, как в комбинате имела. Днем учится, вечером дома. Времени стало больше, уже не выматывается, как раньше. Ей врачи посоветовали сменить работу. Сырость Катьке вредит, а и тяжести сорвали. Короче, дохнуть, сохнуть стала. Вся скривилась, чихала и кашляла через каждую дыру, здоровья вовсе не стало. Почернела, исхудала, как жердь. Врачи обследовали, нашли у ней туберкулез. На комбинате как узнали, враз уволили. Так и сказали, что болезнь заразная, опасная для окружающих, а они не хотят людьми рисковать,– заметил, как побледнела теща.
– Да ты не дергайся, я ее пока не гоню из квартиры, хоть врачи предупредили, что для нас с Димкой та хворь опасна. Но куда Катьку денешь? В больницу не берут, она переполнена, нет мест. Вот и канаем все под одной крышей, не знаю, что будет дальше? И выгнать вроде некуда, и жить вместе страшно,– потемнело лицо Кольки.
– Пусть к нам возвращается! Нам уже ничего не страшно. Может, тут она и вылечится быстрее! – покрылся испариной лоб Ольги.
– А как же внуки, Васькины дети?
– Придется ему думать, куда их пристроить, я дочку не брошу. Как знать, какая беда над своей головой зависнет. Еще моя бабка говорила: кто больного оттолкнет, сам прежде него в могилу свалится. Она зря не болтала! Потому, пускай возвращается, вместе с внуком.
– А я как? – растерялся зять.
– Что тебе? Здоровым останешься, забот не станет. Захочешь, навестишь своих. Дорогу сюда никто не загородит. Коль душа позовет, приедешь. Не захочешь– дело твое, насильно тянуть не станем.
– Никитична! Как же я без бабы буду?
– Ты это в каком смысле?
– Да в самом прямом! Я все-таки живой человек, мне свое требуется...
– Ты о Кате подумал? Мы о ней говорим. Твое борзое здесь не при чем. Постыдись! Дочку спасать нужно. С туберкулезом не шутят. Болезнь страшная, смертельная. Поживи один, как мечтал. Коль судьба вас пощадит, будете вместе. Сколько помню, ты все хотел избавиться от Кати. Теперь тебе шанс в руки! Дыши вольно, сам.
– А сын?
– Димку мы возьмем. Не отнимаем его у тебя. но растить будем сами.
– Я уже наслышан, как за ним смотрели,– ухмыльнулся ядовито.
– За это время внук подрос. Его за руку с собой всюду брать можно. А тебе его не оставим. Некому в городе смотреть за ним. Для себя найдешь бабу, но чужая тетка мать не заменит.
– Она через две недели заканчивает свои курсы. Нельзя ж бросать их, ведь за них деньги уплачены и немалые! Как получит документ об окончании, тогда и решит. Пока ее на уколах в поликлинике держат. Одно плохо, такие деньги за курсы отвалила, а на работу никуда не устроится. Не берут с этой болезнью.
– То не твоя печаль! Пусть дочку работа не заботит. Сначала вылечим, а там, как Бог даст! Слышь, Колька, не медлите! Пусть приезжает без колебаний!
– Значит, после Крещенья привезу своих. Я буду их навещать! – пообещал Колька, уходя, и словно забыл о сумке, с какою приехал.
– Забери, нам ничего не надо,– напомнила Никитична.
– Там ваше. Разберешься сама,– вышел зять на крыльцо.
Силантий узнав о болезни дочери, молча курил на завалинке. Дрожали руки человека. Слов для утешения жены не нашел. В его семье двое умерли от чахотки. Не понаслышке знал об этой коварной болезни и молча переживал.
А тут и Василий пришел за детьми. В баню решил сводить ребятню. Узнав о сестре и о замысле родителей забрать к себе Катьку с Димкой, вскипел:
– Вы с ума спятили! Большей дури не придумали? Теперь давайте моих детей подставьте, пусть и они заразятся!
– Ты заберешь их и не будешь приводить к нам! – осекла мать.
– А куда их дену? В коровник приведу? Соображаешь, что говоришь?
– Сам придумай. Почему бы их теще не взять? Дом у нее большой, за детьми есть кому присмотреть. Пускай и она вам поможет.
– Ей же платить придется. Она даром на порог не пустит, я же знаю ее! – взялось красными пятнами лицо Васи.
– Ну и заплати, в чем дело? Вы оба работаете и получаете неплохо, осилите.
– Легко тебе говорить. Она вместе со шкурой с нас сдерет.
– Вася, я растила твоих годами. Они уже не маленькие. Катя тоже моя дочка. Не могу ее в беде бросить.
– Послушай, но почему подыхающий должен всех живых за собою в могилу тащить?
– Молчать! – заорала Ольга.
– Она и вас свалит, та чахотка! Одумайся, пока не поздно, откажи ей.
– Пошел прочь, козел! Мало было тебе испоганить сестру, теперь заживо хоронишь, ублюдок! Иди с глаз, паршивец!
На следующий день сын не привел детей к Ольге Никитичне и, как та услышала, пристроил их у тещи.
Никитична готовилась к приезду дочери и внука. Вместе с Силантием особо вымыли одну из комнат, убрали из нее лишнее. А когда все подготовили, человек предложил робко:
– Олюшка! Давай Волчиху позовем.
– Татьяну?
– Ну да! Может, кто и не доверяет бабе, но знахарка она путевая! Одни грыжи и геморрои заговаривает. Разве это серьезно? Тут отец, чахотка! С ней Татьяне не сладить. Здесь лишь один человек сумеет помочь,
ты о нем тоже знаешь, я про лесника, Никодима Акимовича,– глянула на мужа.
– Вона как ты надумала! Я про него навовсе подзабыл, давно не видел. Живой ли дед? А и как уломать старика? Слыхал, навроде не лечит теперь, никому не берется подмогать. Сам хворает...
– Все болеем. Давай его навестим,– предложила Силантию.
—...А чего вы ко мне сами пришли, без девки своей? Вот гляну ее и скажу вам, берусь выходить иль нет? Когда она приедет, приводите. Чего за глаза будем впустую молоть? Несурьезно эдакое,– проводил до крыльца.
А через неделю приехали Катя с сыном. Димка сразу узнал бабку и деда, потянулся к ним, улыбаясь, попросился на руки.
– Да ты совсем большой стал! Смотри, как вырос! Настоящий мужчина! – взяла Ольга внука на руки, обняла дочь. Та заметно похудела, постарела. Лицо покрылось частыми, мелкими морщинами.
– Все, мамка! Помирать я к вам приехала. За ту записку Бог меня покарал. Виновата! Если можете, простите! – попросила глухо.
– Закинь глупости! Сын совсем малой, об нем надо думать и жить! – оборвал дочь Силантий.
– Отец! Милый мой папка! Я уже не та малышка, какую можно успокоить сказкой. Я знаю, почему меня в больницу не взяли. Глянули рентгеновский снимок врачи, переглянулись молча. И... отправили помирать домой. Кому нужны смертельные исходы? Сама чувствую, недолго осталось свет коптить. Одного прошу, сына не бросьте! Он с Колькой не сможет, следом за мной уйдет, сгорит, как лучинка.
– Кать, успокойся! Мы с Акимычем договорились о тебе. Велел привезти к нему. Может он возьмется лечить,– перебила Никитична дочь.
– Поздно, мамка! Я сама чую, что упустила время. Теперь его не вернешь...
Всю ночь вздрагивала Ольга, прислушиваясь к кашлю дочери. Та стонала. А утром вышла из комнаты бледная, потная, обессиленная.
– Отец на конюшню пошел. С ним поедешь к Акимычу. Я на ферму пойду. Не обижайся, работу нельзя бросать,– будто извинилась перед Катькой.
– Ты уж прости, что свалилась на головы новой обузой,– опустила голову дочь.
– Сядь поешь.
– Не хочу. Поеду натощак, так лучше.
...Силантий усадил Катьку в сани, укутал в тулуп
и погнал резвую кобылку за деревню, туда, где за колхозными полями виднелась полоса леса.
Димка дремал на руках у матери, пригревшись под тулупом. Поскрипыванье снега под санями, свежий морозный воздух, тихие голоса родных людей убаюкивали мальчонку. А взрослые говорили о своем:
– Ты только мамке не скажи, ладно? – попросила Катя Силантия и призналась:
– В моей болезни комбинат вовсе не виноват. Все Колька, он, козел, меня выгонял на балкон босиком и раздетую. А на улице собачий холод. До середины ночи, а то и до утра в дом не пускал. Я уже полуживая вваливалась. Только на работе согревалась. Бабы горячим чаем спасали. Возвращалась домой, он меня опять закрывал на балконе, как кошку нашкодившую, издевался, как хотел. Покуда там сознанье не потеряла. Тогда он заволок и в ванну с горячей водой сунул. Я дышать перестала. Он вызвал врачей с неотложки, сказал, будто я пьяная! Они меня в больницу привезли, взяли кровь на анализ. Алкоголя в ней не обнаружили. Но поверили Кольке что выпиваю. Предупредили, пригрозили лечить от пьянства, как алкашку. Ни одному моему слову не поверили.
– Почему ты в дом не вернулась, к нам? Пошто от козла столько мук приняла? Что надобно в том городе, коль ты свому мужику постыла? Зачем силой себя навязываешь? Ить даже свинья, коль единожды ударишь, в другой раз не подойдет. Ты ж человек, хоть и баба! Нешто гордости не стало? Сколько глумленьев над собой дозволила иль заместо головы редька на плечах растет?
– Папка, не добавляй. И без того горько. Семью хотела сберечь всеми силами, а не смогла,– заплакала баба.
– Цыть! Подбери сопли.
– Я ж к чему сказала тебе, чтобы, когда умру, правду знал.
– Да не приведись что стрясется, я с того змея башку сверну! – пообещал Силантий, подъехав к избе Акимыча. Тот, приметив гостей, вышел на крыльцо. Внимательно всмотрелся в лицо Кати, та съежилась под пронзительным взглядом. О леснике по деревне всякие слухи ходили. Называли старика колдуном и лекарем, говорили, что он даже с медведями умеет общаться, понимает волков, умеет позвать любую зверушку, и никто из них не причиняет вреда Акимычу и его дому.
– Чего стоите? Входите в избу! – открыл двери лесник, и сам вошел следом.
– Садись вот сюда, поближе к окну, дай на тебя
при свете гляну! – указал Катьке на табуретку, велел снять платок.
– Что же это ты, шельма, хмельным балуешь? Иль не совестно тебе, бабе? – смотрел на женщину строго и продолжил:
– Оттого с мужиком разлад, колотит за твой грех и глупство, нешто с собою сладить не сумеешь? Ить до беды недалеко. При твоей хвори хмель худче яда. Сдохнешь без времени, а и закопать станет некому. На что свою семью срамишь, окаянная?
Катька сидела ни жива, ни мертва, думая лишь
одно:
– Как этот сушеный катях узнал про все, кто ему меня выдал вместе с требухой?
– А будешь ругаться и гнилое думать, сгоню с избы сраной метлой и откажусь помогать! – посуровел Акимыч. Катька со страху на колени встала:
– Дедуня, милый, если можно, ради дитенка помоги! Маленький еще, как без меня жить будет? Ради Христа Спасителя, сжалься! Грешная я, тяжко мне в свете. Если б не сын, давно б ушла!
– Не сказывай глупство! – оборвал лесник.
Силантий сидел возле печки, сгорая от стыда.
Он и не предполагал того, что услышал. Не будь здесь Акимыча, выдрал бы Катьку вожжами.
А старик пересадил бабу под иконы, зажег лампаду, тихо молился, внимательно смотрел на иконы, свет от лампады. Когда он встал с колен, Катька приметила, как изменилось лицо Акимыча, оно разгладилось, посветлело.
– Так вот что проскажу тебе, голубушка! Хворь в тебе завелась сурьезная. Дитенка свово родителям отдай! Слышь, Силантий, на полгода бери. Так я тебе велел! Неможно мальцу быть с мамкой! Зараза, что в ей, ползучая. Могет дитя сгубить. Токмо разделив, сбережем обоих. Но и девку к тебе не допускаю. В моем доме останется, пока целиком не выхожу. Неможно ей с вами жить. Когда сгоню хворь из ней, тогда заберешь свою дочку. А теперь, поезжайте с Богом. И не кручинься, подмогу твоей Катерине. Живая приехала, воротится здоровой...
Не дав даже поцеловать сына, не велел выйти проводить.
– Сиди тут смирно и не суй свой нос во двор, там и без тебя студенно нынче! – вернул в избу, огрев сердитым взглядом.
Катя потеряно присела к столу, осмотрелась.
– Чего бездельничаешь? Ты тут не гостья! Давай в избе приберись, покуда я тебе снадобье сготовлю,– начал доставать из шкафчиков, с полок пакетики, мешочки, свертки, банки. Поставил на печку чугунки и кастрюльки, сыпал в них щепотками, отсчитывал ложками пахучие семена, травы, цветы, коренья, что-то шептал, перетирал в руках сухие листья крапивы, цвет зверобоя, засыпал в кипяток и принял с огня чугунок. Потом принес из кладовки банку с медвежьим жиром и, велев бабе помолиться, отмерил в чашку ложку жира, заставил Катьку выпить его.
Женщина едва проглотила. Резкий запах, неприятный вкус, отталкивали, но Акимыч стоял рядом, внимательно следил.
– По три ложки в день пить надобно, а коли сумеешь больше одолеть, скорей на поправку пойдешь,– сказал уверенно. Но Катьку тошнило.
– Дедуля, плохо мне от него, утроба не приняла,– едва успела подскочить к помойному ведру. Бабу рвало до зеленых огней в глазах, ей казалось, что все кишки наружу выскочат вместе с жиром. Из глаз слезы рекой текли.
– Акимыч, не смогу его пить!
– Ты на что ко мне заявилась? Лечиться иль глупством маяться? Не лекарство – избавленье от погибели даю! Говорю тебе, пей! – протянул банку с жиром. Катька, перекрестившись, выпила ложки две, продохнула. В горле ком застрял...
– Ты не про жир думай, про избавленье от хвори, что жить станешь здоровой и твой малец при тебе расти станет! А и сама жизни порадуешься,
хватит чахнуть! Вот испей настой зверобоя, крапивы,– налил по чашкам зеленый и красный настои:
– Вот это теперь заместо воды и чая станешь потреблять! – указал на чугунки.
Катька слушалась лесника безропотно. Вечером старик протопил баньку и позвал бабу.
– Вместе париться?
– Ты чего тут корячишься, глумная? Иль про стыд вспомнила, какого у тебя отродясь не водилось? Мне столько годов, что у тебя волосьев на голове меньше. И бабье тело давно не трогает. А ну, живо скачи в баню, не было мне забот тебя уламывать! – прикрикнул строго, и баба не вышла, а выскочила из избы, в три шага оказалась в баньке. Акимыч парил ее крапивным веником. Та хоть и сухая, но настрекала, разогрела тело докрасна. Катьке было жарко, а лесник сменил крапиву на березовый веник, в нем и зверобой и ветки липы были вплетены.
– Терпи, Катерина! – уговаривал лесник.
После бани снова велел выпить жир, и только
через час они сели ужинать.
Катька перед сном напилась настоев. Акимыч натер ее пахучей мазью, одел в теплое белье.
– Смотри мне, на ночь не раскрывайся, потей. С потом хворь выходить станет,– велел бабе залезть на прогретую лежанку русской печки, а сам лег на койку, какую называл лавкой.
Катька сама себе не верила, после бани пропал кашель, а все тело и ноги стали такими легкими, будто вернулась женщина в свою молодость, о какой стала забывать.
– Акимыч! А слышишь, кашель пропал,– поделилась радостью.
– Еще не отстал. Рано радуешься, баба! Лишь на время утих, прислушивается, спужался лиходей, чего это с ним сотворили? Взавтра себя покажет. Но ты не боись, управа на него имеется. Отступит, вместе с хворобой! – пообещал старик, повернувшись на бок.
– Дедунь, откуда узнал, что я выпивала? – спросила Катька тихо.
– То мне глаза и руки твои просказали. Всю доподлинно тебя выдали.
– А про мужика как узнал?
– Шишка на лбу синя, недавняя. Такое бывает, когда мордой в угол кидают. Ты ее чем-то забеливала, да от меня не скрыть. Синяк, как фонарь, наружу вылез. А за что баб колотят, токмо за блуд и пьянку! Вот и все на том. Достала ты, голубушка, мужика, с терпенья вывела и получила на каленые орехи. Ладно, хоть совсем не зашиб. В досаде всякое могло стрястись.
– Дедуль, а почему один живешь? – осмелела Катька.
– Пужаюсь на такую, как ты, споткнуться. Нынче все бабы, либо блудящие, или пьющие, а то вовсе бездельные, в доме на мужниной шее барынями жить приспособились. Оно и старухи эдакие. Хорошие при стариках век доживают, а те, у кого деды поумирали, кому нужны? Запилила, заездила, угробила мужика, а и серед детей с внуками нету толку. Одни свары и разлад. Зачем такая в избе? Она и меня на погост спровадит. Я не хочу эдакой помощи. Сам отойду. Когда Бог определит, помру, кто-нибудь да закопает.
