Текст книги "Любимые не умирают"
Автор книги: Эльмира Нетесова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Александр Степанович вернулся домой пораньше и, увидев потную, взмыленную бабу, удивился:
– Неужели у меня так грязно, что вы как ломовая ворочаете, убираете без отдыха?
– Дом как дом! Где-то упущено, недосмотрено, надо все в порядок привести. Конечно, не сидела сложа руки. Некогда было...
– О! Теперь мать останется довольной! – приметил помытые окна, сверкающую кухню.
– Елена Ивановна сегодня не приедет, звонила, предупредила, что заночует у подруги на даче,– вздохнула Катька грустно.
– А вы, как понимаю, уже присмотрелись друг к другу? Конечно, я не мамаша, не столь общителен. Но занудой меня нигде не считали, ни в студенчестве, ни на службе.
– Александр Степанович, а вы военный?
– Нет! Я работаю в банке. Что, разочаровал? Какая проза! Все считают, будто банковские служащие самые скучные люди и у них вместо сердца калькулятор вживлен внутрь. Что все мы помешаны на подсчетах и в семье самые жадные и придирчивые. Так считает большинство горожан! – сел за стол и спросил:
– Катя! Сама ела?
– Некогда было! – призналась тихо, поставила перед человеком еду, положила ложку, вилку, нож.
– Давайте вместе поедим. Я привык к семейному ужину, с мамой. Теперь вы присядьте со мною, вдвоем оно веселее,– придвинул тарелку.
– И о чем вчера так долго говорили с моей матерью?
– О многом...
– Она интересный собеседник, особо, когда в ударе, под хорошее настроение попадете! Тогда ее только слушай. Кладезь мудрости! Но вообще по своей природе она очень осторожна и недоверчива. К тому все основания есть, за доверчивость еще в молодости поплатилась и была наказана Колымой,– глянул на Катьку, та куском хлеба подавилась:
– Елена Ивановна отбывала на Колыме?
– Да, Катюша! Целых семь лет! А по приговору– двадцать пять лет ей определили в наказание. Реабилитация спасла вовремя, иначе, вряд ли дожила до дня нынешнего. И меня, конечно, не было б.
– За что ж ее судили?
– А ни за что! Была бы виновата, не реабилитировали. Все банально произошло. Мать училась в энергоинституте. А тут староста курса выискался, впрочем, они и теперь есть, эдакие приспособленцы, непризнанные политики, лизожопые подхалимы и зубрилы, тупые недоучки. От них никакой пользы не было никогда, а вот вреда причинили нимало. Вот и тот очкастый крысенок вздумал приударить за мамой. Она красивой была в молодости. И встречалась с парнем. Решили после окончания института пожениться. А тут староста откуда ни возьмись. Прицепился, как банный лист к голой заднице, никакого проходу не дает. Тенью ходил следом. Мать ему сказала, что любит другого. Но староста не отставал и предупредил, мол, если мать его отвергнет, она об этом очень пожалеет. Конечно, всерьез те слова никто не воспринял. Только посмеялись, что может сделать тот задохлик, какого никто на курсе не воспринимал всерьез? Студенты его презирали, никуда не приглашали с собой, но хочешь иль нет, новогодний бал в институте устраивался для всех студентов, а там под масками и в маскарадных костюмах попробуй, узнай друг друга. Да и денег особо не было. Выручала выдумка, фантазия, главное, чтоб костюм был дешевым и смешным. Вот и моя мать из газет костюм склеила. Изобразила из себя эдакую ходячую шпаргалку. Задумка была классной, весь курс хохотал до слез. Мать постаралась, вошла в роль. Шутила, верещала голосами однокурсников, преподавателей. У нее это здорово получалось. И никто не обиделся. Это же новогодний бал! А утром за матерью приехал «воронок». Она еще спала, когда в комнату общежития вошли энкэвэдэшники и велели ей быстро одеться. Она ничего не поняла и посчитала, что сокурсники шутят, решили продолжить бал. Но вскоре поняла, что ошиблась. Ее привели к следователю. Он не спрашивал ни о чем, обвинил, что мать опозорила студентов института, показав, что они бездари, неспособные учиться без шпаргалок, и выходят из института тупыми и никчемными. Что преподаватели, оскорбленные поведением и костюмом матери, требуют не просто разбирательства, а и наказания по всей строгости. Ведь эта студентка опозорила и осмеяла все и всех, даже саму систему образования, надругалась над многолетней историей учебного заведения,– вытер человек холодный пот со лба.
Катька слушала, сжавшись в комок:
– Неужель за костюм могли посадить? – вырвалось у нее невольное.
– Тот самый староста расстарался. Он насочинял донос и передал в органы безопасности, с какими сотрудничал с первого курса. Тогда всюду давался план на выявление врагов народа. Тот староста не одну мать толкнул в руки чекистов, никто из тех не вернулся, только мама. Она строила Колымскую трассу вместе с другими в женской бригаде. И теперь не может спокойно вспоминать то время. Когда реабилитировали, ушам не поверила. И все ж Бог увидел ее!
– А как тот староста? Он живой?
– На него тоже сексот нашелся! Такой же как он сам. Подловил и заложил для плана. В институтах в то время хватало фискалов, стукачами их называли и суками. Скольких людей они погубили, ни счесть. Немногие дожили до воли. Но, вытравила из них Колыма все человеческое тепло и веру в людей отморозила.
– Если так, не было б у нее подруги,– не согласилась Катька.
– С этой подругой они прошли Колыму! – ответил глухо Александр Степанович.
– Кем работает Елена Ивановна?
– Теперь на пенсии. А до того – ведущий специалист секретного предприятия. Она о своей работе никогда ничего не рассказывает. Зато наград имеет много. Ее величают гением, светилом науки. А ведь чуть не погибла. То, что мать рассказывала о Колыме, как ей приходилось выживать, у меня, уже взрослого человека, кровь стыла в теле. А ведь она женщина! Я бы сломался, не выдержал бы! – закрыл лицо руками и, отогнав воспоминания, перевел разговор на другую тему:
– Вот мы часто спорим с матерью о моей бывшей жене. Людмиле! Уж так случилось, что поспешил, она показалась мне идеалом. Доверчивость погубила. Вот и попал на веревочку, как наивный лопух. Клюнул на смазливую рожицу, точеную фигуру. Да что там я, многие на этом погорели. Когда увидел изнанку, все отгорело мигом, и мы расстались. Я ни о чем не жалею кроме потерянного времени. Нас ничего не связывает. Все ушло. Одно
осталось, недоверие к женщинам. Уж если они наказывают, то это всегда очень больно и надолго.
– Потом ни на кого смотреть не хочется? – убирала Катя со стола.
– Годы прошли, а я все не могу забыть. Впрочем, сам виноват. Женщину можно пустить в постель, но не в душу,– усмехнулся человек скупо.
– Я тоже за свое получила. Конечно, любви не было. Верней, Колька не любил меня. А я забеременела. Думала, родится дитя и мужик вместе с ребенком меня полюбит. Только зря ждала. Колька кроме себя и Евдокии Петровны никого не полюбит.
– Как знать, случается, что это чувство приходит даже в старости, к тем, кто по молодости свое просмотрел и пропустил мимо сердца. Вот тогда любовь становится настоящей пыткой, испытанием, наказанием за безрассудную молодость. Влюбленные старики – ненормальные люди. Они забывают о возрасте и скудных возможностях. На них смешно и грустно смотреть,– вздохнул человек.
– Вы о ком? – спросила Катя.
– Да хотя бы о себе...
– Какой же из вас старик? Мой отец куда как старше, но старым себя не считает. Даже Акимыч, хоть ему уже сколько лет, не любит, когда его стариком называют, и спорит, что мужиков не возраст валит, а болезни и хреновые бабы...
– Не совсем так! Человека губят жадность, глупость, наглость, еще зависть. Конечно, многое на это наслаивается, пьянство, переживания, но куда от того денешься? Мы – живые люди. Не умеем себя держать в руках. Порой сознательно идем к своей беде. А потом сетуем. Вот я сегодня говорил с вашим директором комбината. Он через пару месяцев подыщет вам работу. Но уже я подумаю, отпускать ли вас к нему? Кстати, вы за это время сами обдумаете все варианты и выберете лучший. Как решите, на том остановитесь, договорились? Впереди два месяца, думаю, что времени достаточно.
– А если вы женитесь, или Елена Ивановна меня не захочет, как тогда быть? – насторожилась баба.
– Первое исключено! Мать всегда ориентируется на меня. И если я не даю отбой домработнице, она этого на себя никогда не возьмет. Пока вы устраиваете нас обоих. Дальше будет видно,– встал из-за стола и, пройдя в зал, включил телевизор. Катя взялась гладить белье, думала о Димке, родителях, Акимыче.
...Лесник, об этом баба знала, долго отлеживался в зимовье после Васьки и деревенских мужиков. Он был весь в синяках, все внутри болело, ноги и те сдали, отказывались держать человека, постоянно болела голова. Катька сколько могла ухаживала за дедом, лечила, кормила, помогала встать на ноги. И когда Акимыч окреп, сам отпустил бабу, сказав, что он ей уже не нужен и сам обойдется без нее.
– Спасибо тебе, дедуля! – обняла Катька Акимыча на прощанье. Тот, придержав ее, сказал глухо:
– Смотри ж, Катюха! Держись подальше от хмеля! Он, худче Кольки враг твой. Беги от соблазнов и наливающих. Не потеряй голову. А если когда-то вздумаешь навестить, с великой душой встрену! – проводил до деревенской дороги и долго смотрел ей вслед. А через месяц услышала от деревенских, что взял он в зимовье женщину из деревенских, с детьми. У той мужик спился и помер в дурдоме, одолели человека глюки. Он и в деревне семью мучил, кидался с топором на детей, принимая их за бесов. Жена терпела, покуда не саданул топором по ноге младшему сыну, а когда тот упал, бросился отец душить сына. Едва отняли мальца соседи. Потому, когда хоронили, никто не оплакивал мужика. Жена честно выдержала год траура, а потом дала согласие Акимычу. Тот давно приметил терпеливую, трудолюбивую бабу, какая никогда никого не злословила, молча несла свой крест, растила детей и похоронила мужа, не сказав вслед ему ни одного плохого слова.
От своих деревенских услышала Катя, что теперь Акимыча не узнать, будто на двадцать лет помолодел человек, выпрямился, укоротил бороду, в деревню приезжает улыбчивый, в белой рубахе. Вот только одно плохо, насовсем отказался лесник лечить деревенский люд, всем отказал навсегда и закрыл на крепкие запоры двери своей избы и само сердце.
Катька, тяжело вздыхая, разглаживает рубашку Александра Степановича:
– Когда-то Димка будет носить вот такой же размер, в настоящие мужики вырастет малыш. Кем же он будет? Тоже уйдет из деревни в город? А может, станет свинарем, как дед с бабкой? Те уже не мыслят себя без фермы. Вся жизнь в сплошном свинстве. Предложи им другую работу, они с тоски засохнут. Им запаха говна не будет хватать, визга и этой адской нагрузки, работы без выходных и праздников. За все годы они ни разу не были в отпуске. Ведь вот тоже – чужим не хотели доверять. Все сами! А сколько той жизни? Когда-то она подойдет к своей черте. Придут на ферму другие, чужие люди и станут работать вместо моих стариков. Жизнь не остановится. Кто вспомнит, кто были эти Федотовы? А может, вот так живут, чтоб отвлечься и не видеть вокруг себя человечье свинство? Ведь даже в деревне у них, особо в последнее время, друзей не стало. Только внуки, мои племянники, как птенцы в гнезде, копошатся под сердцем. Но и они, возмужав, разлетятся. Как переживут эту разлуку мои старики, стерпят ли пустоту и одиночество? – складывает рубашку Катя.
Вот уже все белье переглажено. Внушительная стопка получилась. Теперь разложить все по местам и можно прилечь отдохнуть,– думает баба.
– Катя! У вас еще много дел? – слышит баба совсем рядом.
– На сегодня все! Хочу отдохнуть.
– А у меня предложение!
– Какое? – сжалась от страха.
– Пойдем на балкон дышать свежим воздухом!
– Александр Степанович! Я лишь на пять минут дверь балкона открыла, чтобы зал проветрить, а мне все заново убирать пришлось, пылюки ворох налетело. Да разве в городе есть свежий воздух? Вот то ли дело в деревне! Ни тебе машин, ни автобусов! Самое страшное – стадо коров пройдет. А вечерами девки поют на лавках...
– А зачем на лавках? Иль дома места нет?
– В избе так не страдается!
– Чего? – не понял человек.
– Ну, душе так не поется. А наруже соловьи подпевают, звезды подмаргивают как ребята, луна и та хохочет над припевками и частушками. Бывало, вечером соберемся, а расходимся лишь под утро.
– Сами? Иль с ребятами?
– Одни девки с гармонистом Яшкой. Он, когда трезвый, всегда приходит подыграть нам. Но нахальный змей. Играет на гармошке, а сам цап за задницу ту, что рядом. Будто случайно прихватил. Сколько оплеух получал, а ничего не проучило. Такой козел и остался. Но девки за ним гурьбой бегут. Что делать? Нынче Яшка на всю деревню единственный жених. Девки за него плачут, дерутся. А привези в город, облезлая сучка его не обоссыт. Тут таких Яшек подолом черпать можно, да желающих нет.
– Скоро и обо мне вот так скажут! – рассмеялся Александр Степанович.
– Ну, уж прямо и придумали! Вы же серьезный человек. А Яшка – петух! Он в мужики и козе не годится. Лысину тазиком не прикрыть, морда корявая, сам, что из пенька топором вырублен. Захочет пятку почесать, даже сгибаться не надо, руки длинные, что у обезьяны. Если ночью на погосте появится, пьяные черти протрезвеют от страха. Он даже частушки только матерные поет. А вы совсем культурный, даже галстук носите и чистите зубы,– покраснела баба из-за собственной наблюдательности, а человек хохотал над услышанным до колик в животе.
Катя весь месяц старательно убирала в квартире и постепенно привыкла к хозяевам. А в конце месяца попросила отпустить ее на один день в деревню, чтобы навестить сына и родителей. Александр Степанович достал деньги:
– Вот это вам, Катя, за работу!
– Как много! Мне только на дорогу надо.
– Купите своим что нужно. Послезавтра мы ждем. Честно говоря, мы очень привыкли, и вас будет не хватать. Хотя работали без выходных и могли бы отдыхать неделю. Но для нас это слишком долго. Мы будем ждать пораньше.
– Хорошо, я постараюсь вернуться побыстрее,– пообещала баба и вечером уехала к своим.
– Где ж тебя так долго носило? Запропастилась совсем. Мы уж и не знали где искать тебя?
Катька достала из сумки гостинцы, обновки, взяла на руки Димку. Тот заметно подрос, прижался к матери, сидел на коленях, блаженствуя, уплетал за обе щеки городской пряник, слушал, о чем говорят взрослые. Ему было хорошо.
– Колька три раза приезжал. Все о тебе спрашивал. Увидеть хочет. Говорил, что соскучился по обоим. Димку пытался к себе забрать. А я не дала. Погнала в шею. Сказала, что дитя не кукла! То на годы забывает о вас, то вдруг, как приспичило. Короче, я ему не поверила. Он спрашивал, где тебя сыскать? Ну, что могла ему ответить. От тебя пришла записка, будто все в порядке, а где ты, что с тобой, ни слова. Сколько пережили, уже молчу! Кажется, вечность прошла пока ты объявилась,– заметила Катя густую седину в волосах, горькие, частые морщины на лице матери. Она суетилась вокруг дочери, и та почувствовала, как здесь по ней скучали.
– А Кольке зачем я понадобилась?
– Говорил про тоску.
– Ну, пусть не брешет. В это никогда не поверю. Опять что-то в задницу клюнуло! Не иначе! Чего про меня базарить, если другую бабу завел и расписался с ней!
– А мне доложился будто развелся. Не выдержала она сравненья с тобой. Облил бабу грязью с головы до ног. Уж она и грязнуля, и лентяйка. Короче, ни к чему не приспособленная. Целыми днями только красится, курит и носится по подругам. Короче, не жена, не хозяйка. Да еще ворох подруг каждый день в квартире крутится. Все такие же, как она. Вот так и не выдержал. Посидел голодным и необстиранным, в грязи и в пылюке все время. Высказал ей свое, она его послала, дескать, не надо путать жену с домработницей. Колька конечно не стерпел. Напился и вернулся на рогах, устроил скандал и выпер бабу из дома под задницу. Теперь один живет.
– Ну, а Евдокия Петровна куда делась?
– Сказал, что она в деревне живет и в город возвращаться не хочет.
– Надоел ей Колька, не хочет заботиться о нем. Он долго один не будет. Опять какую-нибудь бабу притащит. Петровне всех не передышать. Вот и отдыхает от него на даче,– предположила Катька.
– Мне кажется, там что-то посерьезнее. Найти новую для него не трудно. Он кобель. А раз тебя с Димкой вернуть вздумал, тут что-то неспроста. Ведь даже про твое здоровье не спросил. Видать, где-то припекло,– усмехалась Ольга Никитична и предложила дочке:
– Ты не кидайся ему на шею. Сначала узнай, зачем вы с Димкой ему нужны стали?
– Да я вообще не вернусь к нему! – пообещала Катька, рассказала матери, где она живет, работает, что уже совсем скоро сможет снова вернуться на комбинат.
Катя увидела, что мать с интересом слушает ее, о Василии не рыдает. Рассказала, что старший его сын собирается насовсем остаться в деревне и после службы в армии вернется на свинарник, будет помогать Силантию.
– Мам, ты не очень полагайся на него! Пока кроме деревни нигде не был. А вырвется, иначе решит,– услышала телефонный звонок баба и удивилась:
– Вам телефон поставили?
– Не только нам. Всем подвели! – подняла трубку:
– Ну, здравствуй! Опять трезвонишь? Да я узнала! Вот только что приехала. Чего? Позвать ее? А зачем ты ей сдался? Катька не станет с тобой говорить. Не о чем! И не возникай! Не дергай дочку! – бросила трубку, но звонок тут же повторился.
Катька, опередив мать, сама подошла к телефону:
– Чего надо, козел? – спросила зло.
– Привет, Оглобля! Где так долго носилась?
– Тебя не спросила!
– Хватит бухтеть, Катька! У нас общий сын. Иль ты забыла? Все ж я ему родной отец!
– С чего вдруг вспомнил? Иль снова беда накрыла, что нас как ширму зовешь?
– Увидеться надо!
– Зачем? Я не хочу! – ответила глухо.
– Разговор есть важный.
– Мне с тобой трепаться не о чем! Мы разведены. Ты сам это устроил. К чему нынче осколки собирать? Ты нам не нужен!
– А ты сына спроси! Он у меня на коленях весь вечер сидел. Папкой называл. Потянулся сразу. Не отпускал, не хотел, чтоб я уезжал. Значит, ему я нужен. И он меня не променяет на хахаля.
– Я не ты, не размениваюсь, не ищу приключений на задницу. Тебя по горло хватило.
– Кать! Мы все ошибаемся. Надо уметь прощать друг друга ради сына. Мы ему оба нужны. Соскучился я по обоим. Да и ты, если замену мне не нашла, обо всем подумай. Вырастет Димка, не поймет и не простит нас обоих.
– Я по тебе не скучала.
– Кать! Все ж ты мать, надо о сыне думать.
– Не будешь возникать, скоро забудет, не рви его душу!
– Не могу. Вы оба мои! Даю слово, никогда больше не обижу, пальцем не трону, словом не задену. Забудь прошлое, все будет иначе! Я не могу без
вас...
Таких слов от Кольки Катька не слышала никогда. Она слушала, разинув рот от удивления, не верила сама себе.
– Я приеду, Катя!
– Когда? – спросила тихо.
– Сегодня. Сейчас выезжаю.
– Я жду! – повернула к матери счастливое, сверкающее лицо и сказала Димке:
– Папка скоро приедет! Он любит нас!
Ольга Никитична все поняла. Дочь снова поверила в зыбкое, призрачное бабье счастье.
Глава 6. Мираж счастья
Колька и впрямь приехал вскоре. Вошел в дом как свой, даже не постучав. Поднял на руки сына, тот обхватил отца за шею.
– Папка приехал! – торжествующе оглядел всех свысока. И спросил Кольку:
– А когда возьмешь нас с мамкой в город?
– Я за вами приехал!
– Правда? – обрадовался мальчуган, взвизгнув от радости. Он так давно ждал, когда отец заберет его к себе. Пацан давно забыл прошлое. Да и было ли оно, а может, приснилось? Ведь папка не может обидеть. Он совсем свой, единственный, самый лучший. Вон сколько конфет привез! Целый кулек! И все ему, Димке! Обещает велик купить. Говорит, что возле дома большой двор и Димка будет там кататься сколько захочет. Но почему мамка не радуется, сидит хмурая, чего она боится? Но вот папка подошел к ней. Позвал во двор, чтобы поговорить наедине, Димке велели побыть в доме.
Колька слишком хорошо знал Катьку. Он вывел ее на крыльцо, подальше от тещи, какая прислушивалась к каждому слову и комментировала тут же. Ольга Никитична всегда недолюбливала зятя, не верила ни одному его слову, частенько грубила и не считала за мужика. Именно потому он вывел Катьку наружу, чтоб теща не вмешивалась в разговор и не помешала примирению:
– Кать, я уже озверел с тоски. Так устал от одиночества! Хочу семьей жить, нормальным человеком, чтоб вы с Димкой встречали, ждали меня с работы. Как всех ждут.
– А Евдокия Петровна? Она знает, что ты поехал за нами, хочешь вернуть?
– Конечно, знает. Но у каждого из нас своя жизнь. Я не лезу к ней в душу, она не суется в мою жизнь. Мы взрослые люди. Впрочем, она ничего не имеет против тебя и Димки. Он ее внук! А и вы с нею свыкнетесь со временем. Куда денетесь? Мы все одна семья...
Катька слушала уговоры с замиранием сердца. И хотя в искренность не поверила, согласилась вернуться к Кольке, и на следующее утро они втроем покинули деревню.
Баба уже на следующий день пошла к Александру Степановичу предупредить человека, что больше не сможет работать у него, и объяснила причину.
– Помирились с мужем? Надолго ли? Судя по вашим отзывам, человек он неуравновешенный и грубый, со всеми пороками. Не поспешили ль его простить?
– Сын у нас. Он отца любит.
– А вы? – глянул выжидательно.
– Да что обо мне говорить? Я эту любовь никогда не знала. А теперь чего о ней думать? Молодость прошла. Могла вообще сдохнуть, тогда с кем бы Димка остался? А так хоть отец рядом, не бросит...
– Да, Катюша! Вы правы! Надо думать о детях. Они основа всему. Но если у вас снова что-то не склеится, мои двери всегда открыты. Не выбрасывайте номер телефона, может, еще пригодится. Кстати, скоро вы сможете вернуться на комбинат. Вас возьмут. Ну и позванивайте, когда выберете время, мы будем ждать,– вздохнул опечаленно и добавил:
– Елена Ивановна огорчится. Она привыкла к вам. Жаль, что хорошего всегда бывает мало. Едва привыкнешь к человеку, уже прощаться приходится. Но знайте, Катя, здесь вас всегда помнят и ждут...
Он не добавил больше ни слова. За него сказали глаза. Человек не смог сдержать грусть и, прощаясь, поцеловал Катьку в щеку, попросив:
– Не потеряйтесь, не забывайте нас...
Катька, садясь в такси, оглянулась, увидела Александра Степановича на балконе. Он махал ей рукой так, словно просил вернуться...
Едва вошла в квартиру, столкнулась с Евдокией Петровной. Та поздоровалась, натянуто улыбнулась и сказала:
– Будь женой и хозяйкой, мужчин надо любить, тогда получишь ответное. Только звери друг друга в когтях держат. Потому долго не живут вместе. Зубы и когти не для людей. Сыщите тепло в сердце...
Катька ничего не ответила. В этой семье, пережив много бед, она не верила никому.
Колька неожиданно быстро восстановил регистрацию брака с Катькой, прописку в квартире, определил сына в детский сад и сам каждый вечер забирал его домой, возвращаясь с работы.
Катьку и впрямь взяли бухгалтером на комбинат. Вот там, от женщин, узнала баба обо всем, что случилось в Колькиной семье.
Вовсе не от тоски и большой любви вернул Колька своих из деревни. Вторая жена вздумала после развода разменять квартиру Евдокии Петровны,
выпихнуть Кольку в однокомнатную, а самой получить двухкомнатную. Задача была не из простых. Ведь основной хозяйкой квартиры была Петровна, она вовсе не собиралась переходить с сыном в однокомнатную и откровенно высмеяла невестку. Пообещав той репутацию махровой бляди на весь город и несносной жизни всей ее семье. Невестка в долгу не осталась, пообещала сообразить из Кольки отбивную, а саму Евдокию Петровну живьем закопают на свалке бомжи. Так что и однокомнатную не увидят. Разве что Кольке могила станет апартаментами. И слово сдержала. Кольку по дороге с работы поймали братья невестки, рэкетиры, и вломили так, что в реанимации лежал две недели. Тот, едва пришел в себя, рассказал следователю милиции, что с ним случилось. Братьев взяли почти сразу. Впихнули в камеру, но через неделю отпустили за отсутствием доказательств. Семейство невестки насело на Кольку со всех сторон. Ему почти каждый день приходили повестки из суда с требованием явиться немедленно, иначе его явка будет обеспечена в принудительном порядке. Не давала проходу прокуратура. И вот тогда Евдокия Петровна пришла в милицию, к другу своего мужа и рассказала все, попросила о помощи.
– Я тебе подскажу адвоката. Его весь город зовет Сухим вратарем. За столько лет ни одного проигранного дела. Знай, если он возьмется, ты выиграешь...
Вот и посоветовал адвокат Кольке немедленно помириться с семьей, вернуть ее в квартиру.
– Все остальное я сам устрою. И не переживайте, ни один волос с вас не упадет больше! – сказал уверенно.
Как только Катька с Димкой переехала, адвокат вместе с Колькой взяли кучу справок, даже о том, что Катька все еще больна чахоткой и ей по болезни нужна отдельная комната. Нет, бабу не возили на обследование. Но справку в тубдиспансере выдали без промедления, спросив коротко:
– Она еще жива?
Получив утвердительный ответ, откровенно посочувствовали:
– Бедный человек! Сколько мучается? Это ж надо так любить, что собой вслепую жертвует!
Процесс был выигран с первого захода. В разделе квартиры и имущества суд отказал категорически. Семью невестки предупредили, что в случае физического или психологического воздействия на семью Кольки, виновные будут немедленно привлечены к уголовной ответственности.
Колька торжествовал. Он праздновал победу. И с трудом сдерживаясь, выпил на радостях дома, а чтобы больше не влететь ни в какую неприятность, тут же лег в постель и тихо спал до утра.
Катька, услышав о всех перипетиях, спросила Кольку, верно ли брешут люди, что она вместе с сыном снова стала для мужика Китайской стеной. Тот поначалу вылупился обалдело:
– Оглобля! Да кто набазлал тебе глумное? Ну, хотела баба припугнуть, чтоб я вернул ее. Так мало ли о чем она мечтала. Я свою голову на плечах держу. Мне мой сын дорог! А бабы, кто они такие, чтоб на них жизнь прожигать. Ты меня устраиваешь по всем местам. Мы давно принюхались и притерлись. А эта что? Ей кофе в постель подай. Да еще с мороженым! А хрен в зубы не хотела? Буду на цирлах скакать перед всякой мандавошкой! Чего не хватало! – свирепел мужик вспоминая:
– Ах! Она покушала бы гренки с медом! Или клубнику со сливками! Тут жрать охота как волку, а эта гнида корячится, что говно на сучке. Готовить не умеет. У нее на все про все домработницы, кухарки, прачки, сама ни в зуб ногой. Сплошное недоразуменье, будто ее не родили как всех нормальных баб, а из гондона выдавили. Сколько терпеть можно? Она не только мое, свое нижнее белье никогда не стирала. Запачканое тут же в мусоропровод выкидывала. Так же и постельное белье. Хоть бы в прачечную сдавала. Так нет! Покупай новое! Я глазам не поверил, когда ни одного комплекта белья в шкафу не увидел. Ведь битком был забит. Вот тут озверел, схватил эту стерву за душу и рылом в стенку. Всю харю ей поквасил и выгнал вон из дома. Сказал, если нарисуется, через балкон сброшу проститутку. Чтоб больше никакого мужика не наколола!
– Зато она красивая! – подначила Катька.
– Да ничего особого! Обычная баба!
– Но ведь не с завязанными глазами женился на ней? Небось, уговаривал, про любовь ей кукарекал. А теперь все плохо. Поди, меня перед нею всякими помоями облил? А теперь ее обсираешь! Вам с Петровной никто не угодит. Выше себя никого не поставите! Теперь и ту бабу отделал! Хотя она тебе на шею не висла.
– Зато ее родители вокруг меня вились. Много чего обещали, а ничего не сделали. Мать обманули, меня в свой бизнес не взяли. Повесили на шею свою телку, самим, как холера, надоела. Думали, я с ней до погоста мучиться буду. Я им отмерил по плечо и послал вместе с ней. А то размечтались, что сыскали лопуха!
– Ну, достала она тебя! – смеялась Катя.
– Оглобля! Не прикалывайся! Итак тошно!
– Чтоб ты делал, если б не мы с Димкой? Она тебя точно голиком оставила б!
– Вот этого не случилось бы! Она до двух пет полгода не дожила, и суд все равно не вынес бы решения в ее пользу!
– Говорят, что они большие деньги предлагали, но судья испугался, не взял.
– Вот этого не знаю. Одно верно, что оставили меня в покое. Не звонят, не приходят и не встречают на дороге. А сколько нервов помотали, ни счесть! Я так устал от них! Давай забудем это время, слышь, Катюха! Ведь главное, вовремя остановиться. И не катиться по грязи со спуска в яму! Можно застрять в ней с ушами и не выскочить. Особо, когда не за что ухватиться.
– Вот и ты ухватился! За нас с Димкой!
– А кому от того плохо? Или скажешь, что недовольна? Может, сбрешешь, верно меня ждала и ни одного хахаля не имела за все время?
– Если б завела кого-то, к тебе не вернулась бы! Не было никого. Да и как сыну в глаза посмотрела б? Я так не умею,– ответила баба, вскинув голову.
– Не кори! Больше чем я сам себя исказнил, меня не отругает никто. Зачем упрекать за прошлое? Его уже нет. Оно ушло, а мы живем. Давай смотреть в завтра. Итак жизнь наказала обоих. Сама знаешь, поодиночке в ней трудно устоять, давай вместе, заново начнем. Будто только что встретились. Ведь ты, Оглобля, очень изменилась. Другою стала, как будто чужая. Или отвыкла от меня? – притянул к себе бабу.
– Да ладно тебе! Дождись ночи. Чего тебя разбирает по белу дню?
– Ты моя жена!
– Димка не спит! Войти может. Стыдно будет. Он уж не маленький,– вырвалась из рук Кольки, а тому вспомнилось, как дорожила она его желанием. А теперь отвыкла или остыла, но совсем иною стала.
– А может, я постарел? Свою бабу не уломал. Убежала! Вот непруха! Но ничего, от меня никуда не денешься!
...Казалось, что пришел в семью долгожданный мир и покой. Колька спешил домой с работы, его уже не тянуло во двор на выпивку с соседями, не пропадал у друзей на целые вечера. Дома прекратились скандалы и споры. Мужик их тщательно избегал. Пожив недолго с женщиной из обеспеченной семьи, сделал для себя вывод, что лучше его Оглобли во всем свете бабы нет. Он давно перестал искать замену Катьке. И если ненароком приметит красивые бабьи формы, сверкнут на миг озорством глаза, вздохнет мужик, вспомнив бесшабашную молодость, и тут же погасит огонек желания, отвернется от соблазнительной бабенки и тут же забудет, что его отвлекало.
