Текст книги "Глаза цвета неба (СИ)"

Автор книги: Элли Комаровская

Решению своему Ногай не изменял и на Русь так и не пошел. Пришлось Менгу самому разбираться с русскими князьями. Прописал он в ярлыке права на сбор дани для баскаков, и начались для славян тяжкие времена.

Десять лет провел Ногай в походах, и не знал он поражения. В армии же его росло число недовольных, так как приходилось отдавать не бывшему в чести Великому хану Менгу-Темиру лучшее из добытого. Ногай знал об этих настроениях, но открыто не поддерживал. «Еще не время,» – думал он.

Глава 3

 
Чем пахнет любовь? Легким дымом разлуки,
Немного изменой с безумной тоской,
Боязнью прощанья, привычки и скуки…
Чем пахнет любовь – только мной и тобой!
 

(Тиночка Купчанко «Чем пахнет любовь»)

«Я отпускаю тебя». Эти слова снова и снова крутились в голове Насти. «Я больше никогда его не увижу!» – темное отчаяние накрыло ее.

Насте хотелось побежать за ним, догнать, взглянуть в глаза, в его сильное мужественное лицо. Тысячи слов вертелись в голове. Но она не смела… Так и стояла она, глядя ему вослед. Все ждала. Ногай ни разу не оглянулся. Сердце ее разрывалось на части. «Никогда».

Муж ее, Иван, взирал на происходящие в недоумении. Его удивило, что ордынский военачальник отпустил, и правда ее отпустил! Он приготовился биться за Настю, пусть даже это будет последнее, что сделает он в жизни. Будь, что будет.

Тимофеев нашел Ногая в поле на учениях. Дерзко окликнул. Но… Ногай даже не взглянул в сторону купца – он смотрел только на подбежавшую Настю, переодетую воином. «Почему отпустил?! А вдруг передумает?!» – тревожился Иван. Девушка почему-то была не рада, а стояла печальная.

Настя сжала кулаки. Старалась успокоиться. Она поняла, вдруг поняла, что все очень просто! Ногай любит ее. Эта мысль поразила девушку. Он ее любит! Потому и не тронул тогда, в шатре, а ведь мог. Кто бы его остановил? Что его остановило?..

И на мольбу ее, застывшую в глазах, не смог отказать. Когда любишь, пойдешь на все ради любимого. Переступишь через себя, свои желания… И слов высокопарных никаких не надо, слова лгут. Вот и все… А она его больше не увидит… Настя вздохнула. «Опомнись, охолонись!» – кричал ее разум.

Настя обняла мужа: «Вот он, родной!», – но ничего поделать с собой не могла, и, пока они шли к посольству князя Ярослава, все оглядывалась. Ей хотелось хоть на мгновенье еще раз увидеть Ногая.

По дороге домой в Суздаль приснился ей странный сон. Будто дома она, на стол накрывает в горнице. Ставит горшок с кашей, начинает кашу в плошку накладывать и сыну своему, Егорке подает. Улыбается. Снова погружает она деревянную ложку, и вот полна чеплушка. Отдаёт её Настя мальчику татарскому и улыбается. И снова. И снова…

Славянский мальчик за столом, а далее татарский. Берет она большую чашку, накладывает в нее кашу, поворачивается, справа от нее сидит муж ее – Иван. Улыбается она ему и чашку отдает. Опять берет большую чашку, накладывает горячую кашу и поворачивается влево, а там Ногай сидит в белой вышитой славянской рубашке. Улыбается она, и ему отдает плошку. И оба они: и Иван, и Ногай смотрят на нее так по-теплому, по-родному.

Проснулась Настя, на небе алел закат. Она села на колени и начала усиленно креститься.

– Пресвятая Богородица, помилуй, отжени лукавые помыслы!

Настя часто невольно думала о Ногае. Муж стал замечать за ней странный тоскливый взгляд, устремленный в даль. «О ком думает она? Почему вздыхает?». Настя и сама не понимала толком, что за чувства терзают ее. Благородство, отвага ордынского военачальника зародили в Насте тягу к нему.

Глава 4

 
Близ зеленыя дубравушки
Протекала река быстрая,
Урывая круты бережки,
Подмывая пески желтые,
Пески желтые, сыпучие,
Унося с собой кустарники;
На одном кусту соловушко
Заунывно поет песенку:
«Негде, негде мне гнезда свивать,
Выводите малых детушек»
 

(Народная песня)

Настя и Иван, забрав своих детей у Авдотьи, вернулись в Суздаль. Первые радости встречи прошли, и всем им надо было учиться заново жить вместе. Все они изменились, каждый в разлуке приобрел и что-то потерял. Тяжелее всех было Ивану. Все в доме было ему вроде и родное, и чужое одновременно. Дети неожиданно взрослые: к ним, к таким большим, надо было привыкать.

Егорке было уже восемь, с измальства бывавший на ярмарках, многому наученный, рассуждал он по-хозяйски. В то же время, жизнь без отца, без матери рано заставила повзрослеть, развила в нем смекалку, порой переходящую в подлость.

Саньке шел шестой год, отца он не помнил совсем, держался замкнуто, был он словно весь в себе. Хромота его действительно почти прошла, но от длительной болезни сделался он равнодушным к подвижным играм. Ему было интересно истории всякие да сказки слушать, сам он говорил мало.

Иван Тимофеев сходил с сыновьями на охоту, сходил на рыбалку, сходил на заутреннюю, дрова порубил, да через две недельки засобирался торговать.

Ему было тяжело. Сыновья поначалу радовались его возвращению, но потом, кода потянулись обычные рутинные хозяйские дела, стали избегать его общения. Тут требовалось время и терпение. Вот последнего никак не доставало Тимофееву. Годы, проведенные в постоянном страхе и унижениях в Орде, сделали его нервным и вспыльчивым. Сыновья к мужской работе были толком не приспособлены: охотиться и рыбачить не умели. Учиться сражаться не особо хотели. Ивану казалось, он в их возрасте уже все мог, а они не стараются, ленятся. К отцу, как к чужому, – слушаться его не привыкли. Иван гневился, кричал. Тогда младший от такого воспитания начинал плакать, старший сердито глядел и потом целый день старался избегать отца.

С Настей у них тоже все шло не так ровно. Он помнил ее девчонкой, скромной и улыбчивой, всего боявшейся. Помнилось, как после свадьбы первый раз засобирался он в поездку. Как боялась она оставаться одна! Как учил, с шутками да смехом, мечом махать да из лука стрелять. Сейчас жена была совсем другая. Стала она уверенно да независимо держаться. Походка стала иная. Смотрел на нее Иван и думал: вроде она, его жена, а что-то в ней все-таки изменилось. Еще в Орде она начала показывать ему свой норов, отказавшись бежать с ним из-за данного Ногаю слова. Как же это терзало, жгло Тимофеева! И чего ему только не представлялось худого про Настю. Думалось ему порой: вдруг все же что-то было у нее с тем военачальником? «С чего это отпустил? А как смотрел! Да и Настя вела себя странно… Может, зря это он пошел за нее требовать, может, там она хотела остаться?» Он и сам разумел, что дурь это, но его точили эти мысли. Стал Иван частенько раздражаться на жену свою по мелочам. Отойдет после, успокоится, а чего, собственно, взъелся? Устал Тимофеев, не хотел более ругаться, да иначе у него не выходило. Вот и уехал из дома вскоре после возвращения.

* * *

Настя осталась после завтрака в горнице одна. Присела у окошка. Вот и Спас скоро, думалось ей: там яблоки, грибы, ягоды пойдут, перезимуем как-нибудь. «Надо бы Фрола бортничать послать. Эх… жаль, Семеныча нет. Упокой Господи его душу!» – Настя повернулась на красный угол – перекрестилась. Опустила голову, загрустила. Ей не хватало Семеныча, как отец ей был… Настя вздохнула. «Ладно. Хватит. Надо бы Никитку обучить. Хороший мед он и на сбитень пойдет, и с ягодами, да и продать можно выгодно. Сторговался бы Ваня хорошо, да вернулся поскорее. Тяжело, опять в разлуке…»

И опять все на ней. Настя отвыкла от хозяйских дел. Такая злость порой брала на все. На разруху, на детей, что не слушаются, Егорка особенно. Молодая женщина невольно улыбнулась. Вот давеча пошли купаться – намочил и скрутил меньшому штанины узлом. А как высохли на солнце – попробуй развяжи! То жука поймал да Пелагее в рукав запустил. Ох, супостат! Хотелось порой сесть на коня и ускакать в поле, да мечом махнуть, так, с плеча чтоб. Чтобы согнать всю накопившуюся злость, чтобы забыть… Его забыть.

Мысли ее прервал резкий тарабаный звук – стучали в ворота.

– Отпирай, к тебе люди великого князя приехали!

Настя сошла с крыльца, подбежала к воротам. Егорка с Никитой уже были там. Отворила смотровое окошечко. Стоял отряд конников.

– Чего надо?

– Отпирай, говорю! Я – воевода великого князя! Вот грамота! Дань собрать!

Ворота открыли. Во двор въехал отряд. Слез с коня главный, Матрена поднесла чарку, отпил, отерся рукавом.

– Как звать тебя, мил человек? Сказывай, вести какие из Владимира? – спросила Настя.

– Михеем звать. С дурной вестью к вам, люди добрые. Помер наш добрый князь Ярослав. В Орде, видать, отравили, изверги.

– Ох, как же это! Ой, беда-то какая! – заголосила Пелагея. Настя перекрестилась.

– Я представитель нового Великого князя, сына старшего его – Владимира. Вот грамота, – Настя взяла из рук воеводы грамоту. Прочла. Печать на свитке, как положено. Михей продолжил:

– Дань мы собираем, чтобы в Орду везть, да ярлык получить на княжение. А то эти басурманы отдадут власть какому ни попаде и живи потом! Так что, ежели хотите, чтоб добрый князь у вас был, не скупись, не для нас – для Руси стараешься.

Тут послезала с коней остальная дружина, да в амбары и полезла. Забрала муки, крупы, да лошадь последнюю.

Настя запечалилась. Трудно, а жить как-то надо.

* * *

Сходили на покос. Настя со всеми вместе косила и тяжелой работы не чуралась. На следующий день в сенцах перебирала она сухие травы, что собраны были для взваров, да вместе с Феклой и Пелагеей развешивала. Пряные запахи напомнили Насте степь. Она вздохнула.

– Матушка, приехал видать кто, опять у ворот войско, – позвал ее Фрол. Настя оставила работу, вышла во двор. Ворота отворили, узнав воеводу Еремея.

Вести он привез тревожные. Сообщил, что князь Ярослав своей волей княжество младшему передал – Даниилу. Вот теперь ездят они, по подворьям дань собирают, дабы в Орду свезть да ярлык получить. У них в орде тоже ох, как не спокойно. Вести пришли, что умер Берке хан, а вместо него теперь будет Менгу-Темир. Так ему в ножки надо пасть да дани откуп побольше дать. Прогневается, захочется ему новых побед, пошлет он войско на Русь, пожжет опять города. Не приведи Господь.

Все перекрестились.

– Да ведь не далече были люди князя Владимира, в закромах наших изрядно почистили. Что же это поборам конца нет? – запричитала Пелагея.

– Как?! Здесь были люди княжича Владимира?! Ох, окаянный! – закачал головой Еремей. – Князь Владимир – отступник! Еще при жизни Ярослава супротив него козни вел, с половцами сговор имел. Великий князь Ярослав лишил его прав на престол!

– Да что же это делается! Пожалей деток малых, как мы зиму-то переживем? – взмолилась Настя.

– Матушка, чем можешь поделись, времена сейчас такие, всем трудно, – настаивал на своем воевода. И жалко ему было Настю, но и дань собрать было надобно. Из амбара стали забирать последние мешки.

– Корову, корову-кормилицу оставь! – в сердцах крикнула Настя, увидев, как из хлева корову выводят.

Еремей вздохнул. Сердце его дрогнуло.

– Кузьма, верни корову на место. И мешок муки-то оставь, – распорядился Еремей. Кузьма пробурчал под нос недовольство, но корову и мешок муки оставил.

Уехали. Настя села на лавку возле дома, закрыла лицо руками. Душило отчаянье и страх. Чем детей кормить? До осени еще дожить надо, а в доме шаром покати. Подошел Егорка, погладил по голове.

– Я тут, мамка, повиниться хотел. Ты только не серчай шибко, – робко проговорил он. Настя отняла руки, поглядела на сына. Вздохнула.

– Ну сказывай уже. Куда уж хуже.

– Я в мешках муку сыпал, а туда, вместо муки, песка для веса, а потом снова муки. Вот сберег два мешка… получилось. Я их в сарае под пол спрятал.

Настя не знала, плакать ей или смеяться, радоваться или ругаться. Егорке нужна была твердая мужская рука.

– Эх… Ногая на тебя нет! – вырвалось у Насти. Она закусила до боли губу, закрыла рот рукой. Щеки ее зарумянились. Она сказала не то! Должна была сказать про их отца, про Ивана.

– А кто это, мама?

– Это самый главный воин у ордынцев, грозный, но справедливый. У него тридцать тысяч человек, и все как один его слушают – не балуют, не воруют. Честно живут. Там обманщиков не любят. Вот подумай, что будет: приедет княжич Даниил с данью, а там – песок. Ако осерчает Великий хан, да казнит его за обман. Ты об этом подумал? – выговаривала Настя. Егорка молчал, потупившись. Эх. Подло сын поступил, но мешки эти припасенные помогли им до осени протянуть, ох как помогли.

Осенью Иван не приехал. К ним заехал купец, сказывал, что Иван Тимофеев честный купец, очень ему помог, да просил семью его не забыть навестить. Привез купец соли, сукна, да пять мешков крупы, да муки.

* * *

Много страшного видал Иван в своем торговом пути. Горящие избы, полуголые обездоленные бабы да дети. Люди казненного князя Бориса ушли в глубь Руси и там бесчинствовали. Молодые княжичи выясняли, кто из них править будет, им было не до жалобщиков. Грабежи росли.

Еще осенью Тимофеев решил: надо уезжать. Но куда – не знал. По дороге в Новгород случай свел его с купцом из Царьграда. Напали в дороге на иноземного купца бандиты, Иван со своими людьми подоспел, помог отбиться. Сдружились, тот зазвал к себе. Сказывал, что нет у них ордынцев, нет грабежей и каждый ездит и торгует свободно. Да налог с продажи платят императору как положено, но сверх того никто их не обирает. Тимофеев загорелся страну иноземную посмотреть. То, что он там увидел, по нраву ему пришлось.

Иван вернулся домой только к Троице. Изрядно схуднувший, но с деньгами, золотом. Сторговал хорошо. В сердце своем Тимофеев имел решение твердое, одно его терзало: как уговорить теперь Настю? Он решил не обсуждать, а поставить ее перед фактом.

Настя заупрямилась.

– Это ж дом наш! Как же это? Куда? Да всем непросто! Не бросать надо, а бороться. Постоять за родную землю!

– Мечом по нраву пришлось махать? Приключений ждешь?! Ты – жена, удел твой – деток беречь да мужа слушаться! Ты, может, еще одно дитё народишь! У твоих ровесниц уже по пять, шесть детей, а ты все про бой думаешь! Кто семью сбережет, пока ты воевать пойдешь? А может, ты ордынца того ждешь?

– Господь с тобой, Ваня, о чем ты говоришь?!

– А тот военачальник, Ногай, что отпустил тебя?! Может, о встрече с ним грезишь, потому и ехать не хочешь?

– Ваня! Что ты несешь? Да сдался он мне! Нет моей вины! По сем напраслину наводишь!..

– Ну, прости… прости! Не сдержался. Ехать надо. Ехать прямо сейчас. Баскаки, ироды ордынские, перепись людей затеяли. Кто холоп, а кто боярин, кто крестьянин, кто купец. Кто сколько дани платить должен. Куда уйдешь, если к земле приписан будешь? Данью обложат – не вздохнешь! Последнюю рубашку заберут! А если нет ничего так и в полон, в Орду заберут! А жаловаться кому? Кто у нас Великий князь? Поди разбери! Нечего беды ждать! Собираться надо и уезжать!

Настя сдалась.

Часть II

Глава 5

 
Они лошадей гнали до горизонта,
Скача против ветра и солнцу во след.
Туда их влекло неизвестное что-то,
Но что-то, что стоило их юных лет.
 

(«Сто огланов» («Улаудемироғлы»))

Ногай побывал и в Персии, и в Египте, был он в Венгрии, а теперь путь его лежал на богатые европейские земли, в Булгарию.

Он много слышал об этом, ранее покоренном Бату, но потом восставшем, отказавшемся платить дань государстве. Он использовал тактику Великого ордынского завоевателя, отправлял небольшие отряды по сто человек загодя, те разведывали, прокладывали дорогу; далее шел передовой отряд, и лучники, и тяжелая конница.

Из донесений вызнал Ногай, что осели в Булгарии половцы и богатыми посулами старался переманить их на свою сторону.

У болгарского царя также были свои соглядатаи, он начал стягивать войска со всех границ государства, призывал вассалов отдать долг перед своим сюзереном. Разослал он и западным правителям послов с просьбой о военной помощи, указав: «падет Болгария – некому будет прикрывать Европу. Вы следующие станете.» Французский король счел лучшим для себя не заметить письмо. Сам он готовился к новому крестовому походу во славу гроба господня, и ему не было дела до диких степных варваров.

Правитель же Священной Римской империи, хорошенько взвесив доводы, согласился помочь. Германский правитель также припомнил Бату, и то, что чудо развернуло тогда его орду и спасло Германию от разграбления. Направили они свои войска в помощь болгарскому царю.

Удача отвернулась от ордынского военачальника с самого начала этого похода. Вроде установившаяся сухая летняя погода обернулась затяжными дождями. Ожидаемая небольшая река на пути обернулась глубоководной; под обильными осадками она разлилась и затопила поля, сделав их труднопроходимыми. Лошади, повозки с провиантом тонули в грязи.

Большая часть ордынской армии распалась на две части: первыми шла ногайская тысяча, закаленная и проверенная в боях, а вторая часть – обозы с припасами, осадная техника, легкая конница, пешие ратники, большая часть лучников отстала.

День стоял хмурый, пасмурный и как нельзя лучше отражал настроение Ногая. Войско его форсировало реку вброд.

Выбрав посуше пригорок, выкопав каналы для стока воды, завалив выбранное место ветками, брусьями, татаро-монгольская армия разбила лагерь. Уставшие и мокрые воины разводили костры, дабы согреться и обсохнуть.

Обозы со снедью пришлось оставить на другом берегу, Ногай дал приказ взять самое необходимое: рис, муку, котелок для варки. Всего этого должно хватить на два-три дня, потом армию ордынцев ждали серьезные проблемы.

Ногай собрал сотников для совета. Мнения разделились. Сотник Утулай, осторожный и набожный, убеждал, что, раз погода не благоволит, то это Аллах нам показывает свою волю, и надо бы вернуться назад.

– Что же это, великая ордынская армия как трусливые зайцы отступит перед дождем?! Они нас не ждут и надо нападать! Возьмем их неожиданностью! – возмущался сотник Торгул.

– Воины вымотаны, запасов на долго не хватит. Длительный поход невозможен! – гнул свое темник Белатур.

Ногай думал. Правда виделась ему в словах каждого. Главный военачальник, выслушав всех, принял решение остановить дальнейшее продвижение войск для объединения обеих армий.

Необходимо было построить мосты для передвижения оставшихся сил, и делать это нужно было быстро. Совет нарушил вбежавший нукер:

– Армия! На нас движется армия!

Мощный рев воинской трубы, бой барабанов – все сливалось в громогласный гул, разносилось по полю, оповещая всех о нападении.

Сердце Ногая бешено колотилось, усилием воли главный военачальник призвал свой разум не подчиняться панике. Жесткая дисциплина помогла выиграть ордынской армии время.

Ногай, позади своего войска, в окружении двух нукеров-телохранителей, раздавал указания вестовым: передать сотникам: поднять тяжелую конницу с копьями и большими щитами, преградить путь. Лучникам – приготовиться.

Десяток нукеров Ногай через вестового отправил разыскать место недавнего брода, дабы иметь возможность быстрого отступления. Армии его было недостаточно для участия в серьезной битве, он думал, как уберечь хотя бы часть людей.

На пригорок высыпала болгарская армия и закрыла собой горизонт. Они медленно надвигались. Ордынские лучники изготовились. Начался обстрел, меткие выстрелы скосили первые ряды нападающих: и воинов, и лошадей. Это серьезно затормозило продвижение. Болгары, где спотыкаясь, где объезжая павших, приближались. Ожидание битвы становилось мучительной пыткой. Наконец, армии столкнулись. В бой пошли копья. Звон оружия. Раздались стоны, крики. Через щиты продирались мечники на конях. Начался бой на мечах, саблях.

Ногай, сидя на коне, следил за боем, держа ситуацию под контролем. Ему доложили, что брод найден. Он еще подумывал, что, возможно, даже удастся отбиться, но неожиданно возникли войска, с флангов атаковала союзная армия римской империи и австрийцев, вломившись в стройные ряды ордынцев.

Быстрой стаей внесли они сумятицу, закружили в потоке. Завертело и Ногая в этом водовороте. На него налетел с мечом всадник, Ногай отразил его нападение быстрым ответным ударом. И тут же, со спины, он почувствовал острую боль в плече. Удар вражеского оружия сзади. «Подлый удар!». Ногая качнуло, он развернулся и отбил едва занесённую над ним саблю противника.

Отбившись, Ногай достал из седальной сумки красный флаг, дал вестовому знак отступать. Сигнал вестовой передал, как водится, лучникам, в сражении перешедшим на мечи – от них было мало проку.

Бой продолжался. Ряды ордынцев стали медленно отходить к реке, в то место, где на противоположной стороне, с красным развевающимся флагом, стоял десяток нукеров, уже нашедших брод. Один из телохранителей Ногая пал, второй продолжал принимать основные удары на себя. Главный военачальник, отмахиваясь от прорывавшихся на него противников, еще раздавал приказы об отступлении. Нательная рубашка его пропиталась кровью, стала неприятной, кольчуга давила, раздражала рану. Это было болезненно, но привыкший к бою Ногай терпеливо сносил это. Резанули по руке. Неглубоко, увернулся, резким ударом снизу вверх всадил меч в горло противника, от чего тот с булькающим звуком захрипел. Ногай оттолкнул напавшего всадника от себя.

Сражение кипело, прибывали все новые воины. От множественных поступавших ранений стал он ощущать слабость, тело плохо подчинялось разуму. Все хуже Ногай понимал, что происходит, его мутило. Пал второй телохранитель. Военачальник стал высматривать глазами вестового, но в общей сумятице, как ни старался, не мог его разглядеть. Напрасно Ногай оглядывался из стороны в сторону – все вокруг смешалось. Вдруг, ему померещилось, что, вроде, он увидел красный флаг. Ногай развернул коня и … внезапно, резко его обожгла чудовищная боль в левом глазу, яркие искры замелькали вокруг, он не успел сообразить, что произошло. Все вокруг потемнело, Ногай, цепляясь, максимально натянул поводья, но силы уже оставили его. Он не удержался… упал со спины коня.

Конь дико заржал, встал на дыбы, ряд стрел посыпался в его грудь, израненный, упал он рядом со своим наездником. Именно благодаря коню Ногай не был затоптан в той толчее. Чтоб не споткнуться, его старались объехать.

Военачальник ордынцев не видел ни отступления своей армии, ни как армия союзника искала брод, дабы догнать уходящих захватчиков. Ногай погрузился во тьму.

Сколько блуждал во тьме Ногай – неизвестно. Разум его не помнил себя, не осознавал времени.

Постепенно темнота сменилась образами. Сначала это была просто череда огненных вспышек, как будто кто-то кидал ему в лицо горящие головешки из костра. Из тьмы и искр стали появляться лица. Его крутило, вертело, картинки мелькали. Слышалось ржание коней, лязг. Знакомые лица сотников, звон меча. Насмехающийся Менгу-Темир. Все мешалось и крутилось.

– Ногай! – кто-то звал его из темноты.

Крики. Хохот. Говор.

«Кусок мяса!» – раздалось где-то далеко.

Хохот, нет, лай собак. Собаки дерутся, вырывают друг у друга кусок мяса. Рычат.

Все кружится. Пестрит перед глазами.

Мутит. Тело горит. Жар. Его бросили в кипящий котел.

Звуки и образы, все снова уходит во тьму…

Берке смотрит грозно. «Нет, Берке, все морок… Отец, я смогу… я встану… мы отобьемся». Стрелы летят, копья. «Ордынская армия не знает поражений!»

Сотники, нукеры – все смешалось. Менгу-Темир. «Как ты посмел?! Великим ханом стать дерзаешь?! Кто ты?! Сын рабыни?!» Менгу смеется. Смеются ордынские ханы. «Мы не отступаем! Возьмем их неожиданностью!» – орал Берке.

Снова все поплыло перед глазами. Вспышки, искры. Ногай куда-то летел, падал. Снова темно. Огромный снежный барс прыгает на него, разевает пасть и сейчас его поглотит. Кусок мяса…

Настя. Настя в его шатре. О, сколько презрения в ее глазах… Все смешалось.

Он скачет на коне. Степь, бескрайняя степь…

Девушка, дочь, отобранная у купца. Она смотрит грустно. «Прости…» Он забыл ее имя.

Мать. Она смотрит на него тревожно. «Я приеду домой, совсем скоро зима, и я приеду…» Мама улыбается.

Все кружится.

Настя. Он силился открыть глаза. «Настя» – шептали его губы. Образ ее ускользал и выглядел размыто. Он наконец смог разлепить один глаз. И увидел их – глаза цвета неба.

Настя.