Текст книги "Глаза цвета неба (СИ)"

Автор книги: Элли Комаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Часть III

Глава 22

 
«Пусть солнце и луна – подножье тех, кто властен,
Их также ждет постель – из глины темный склеп.»
 

(Хафиз)

Юлуй, младший сын пастуха, вышел из юрты, запахнул старый отцовский чапан[3]3
  Чапа́н (вариант – кафтан) – кафтан, который мужчины и женщины носят поверх одежды, как правило, в течение холодных зимних месяцев.


[Закрыть], огляделся. В степи с утра выпал первый снег. Небо было тусклое и серое. По земле, словно разлитое молоко, стелился туман. Мать и дед ушли еще затемно, он привык оставаться один, но сейчас его вдруг пробрало страхом. Вспомнились дедовы сказки про духов, что не нашли покоя и блуждают по земле в поисках тепла и живого бьющегося сердца. Где-то вдали закричали птицы, и опять все смолкло, был слышен лишь шелест травы. Мальчик вздрогнул, постарался отогнать пугающие мысли, принялся за работу. Накормил пса, вычистил старого коня. Набрал песка, нарвал сухой травы и взялся за котел. Взгляд его снова упал на степь. Туман рассеялся, унося с собой страхи. И чего испугался, дурень?! Простор открывшийся взору манил – там настоящая жизнь. Славно скакать по степи на коне, словно ветер, и следить за стадом, а то вдруг в степи волк появится – знатная охота может выйти. Повезло же старшим! Все важное всегда проходило мимо него. Вот были состязания двадцать лун назад и надо было же ему заболеть животом – остался с матерью, все пропустил… И как лихо его старший брат Сагнак обогнал лихих воинов хана Алдая в скачке и пришел в десятке лучших. Это для семьи пастуха не плохо, только и разговоров дома неделю было. Но вот он, Юлуй, – он бы всяко первый пришел! Он бы себя показал… Э-эх. А теперь и остается, что ждать весны.

Семья его была большая: отец, четверо братьев, мать, дед и он, ставший младшим. Духи забрали его сестренку по весне, – утонула, снесенная бурным потоком… Его было решено еще на год оставить в помощниках дома. Нечестно! Вот Сагнак с семи лет в седле, помогает отцу. А он? Сколько еще ему возле юрты сидеть? Ему было всего десять, но душа рвалась туда, за край степи, к большой шумной жизни, приключениям. Выпадало, правда, их немного, и все крутилось возле матери и очага. Вот и теперь она ушла с дедом в степь заготавливать коренья на зиму, оставив ему наказ: оттереть старый котел, да еще приглядывать за болящим.

Вчера проходил мимо купеческий караван, что было большим событием. Поглазеть на верблюдов и коней, груженых сундуками и невиданными с чудным узором коврами. Вот бы с ними Сарай посмотреть! Да куда там, мать не пустила. За небольшой мешочек риса один из купцов попросил принять болящего, подлечить, да и оставил здесь. Мало ему было работы! Юлуй то, Юлуй сё… Надоело. Мальчик вздохнул и снова заскреб по котлу.

– Пить.

– Что? – не сразу сообразил сын пастуха, опять ушедший в свои мечтания.

– Пить. Воды.

С водой было туго. Если только мать вечером принесет. Напоил кумысом. Видя, что мужчина пришел в сознание, и лицо его порозовело, стал расспрашивать, кто он да откуда.

– Ногай я, темник великого хана, ранен был. Вот назад возвращаюсь.

– Ногай?! – глаза Юлуя округлились от удивления. Он вырос на рассказах о главном ордынском военачальнике. – Тот Ногай-багатур, что воевал и поражений не знал? И в пустыне был?

– Знавал и поражения. Всякое было. Видел много – это да. И в пустыне был, и высокие дома из камня видел. Но не защитили их каменные дома. Пали они под натиском наших храбрых воинов.

– Где же ты был? Откуда ты?

– Из Булгарии…

Сердце бешено забилось в груди, вот оно! Духи ответили на его молитвы. Решать надо было сейчас. Понятно, что мать его никуда не отпустит – скажет, мол, жди отца. Отец отправит к хану Алдаю кого-то из старших. Опять все пройдет мимо… Он взял бурдюк с кумысом, отвязал коня и вскоре скрылся за краем степи.

Вернувшиеся мать и дед в темноте долго кликали Юлуя в степи, но лишь птиц, затаившихся на ночлег в высокой траве, распугали. Дед отправился его искать. Мать села у очага и, раскачиваясь из стороны в сторону, обхватив голову руками, молилась и плакала, чтобы духи пощадили ее безрассудного сына.

Прошло дня три. Мать Юлуя, бледная и молчаливая, не уходила больше в степь, все ждала сына.

Ногай шел на поправку, он уже вставал, старался больше двигаться и строил планы, как ему нагнать купеческий караван. Торговых дорог в степи не много…

На горизонте показались всадники.

Старший сын Алдай-хана узнал Ногая – ходил под его командованием несколько раз в походы, сговорившись с отцом, решили ему помочь. Ногай выехал из куреня[4]4
  Курень – жилище.


[Закрыть] хана с двумя десятками воинов и провизией. А Юлуя за смелость хан взял в нойоны[5]5
  Нойон – светский феодал, человек, занимающий руководящие посты или крупный предприниматель по местным меркам.


[Закрыть] к своему младшему сыну.

* * *

Вскоре в степи по улусам и куреням от костра к костру потекла весть: Ногай жив!

– Жив ли?

– Говорят, ранен был.

– Да как же это? Мыслимо такое расстояние преодолеть?

– Дык его шаман выхаживал, он его в орла обернул, вот он и долетел.

– Брехня.

– Да чтоб мне провалиться, так и было!

Люди судачили, кто-то не верил. Но имя темника для многих означало новый поход. Молодых парней и поживших мужей, уставших от мирной жизни, все больше и больше захватывала жажда битвы. А еще желание получить свое, добыть в бою богатство и зажить славно, не хуже нойона.

* * *

Через два месяца с отрядом в пятьсот человек прибыл Ногай к воротам столицы Золотой орды. В поле он поставил большую белую юрту и отправил человека оповестить великого хана о своем возвращении. Но к его удивлению великий хан не пригласил Ногая и не назначил час. Ногай не тратил зря время, начал с прибывшими с ним людьми разыскивать свой тумен[6]6
  Тумен – тактическая единица монгольского войска.


[Закрыть].

Ногай ходил, говорил с воинами, с их вдовами, кто где как живет. Узнавал, кому особенно остро нужна помощь. Особенно стал хлопотать и просить за раненых перед местными ханами.

Оказалась, многие не вернулись с той битвы у реки. Сотники ушли служить кто другим ханам, а кто и к новому темнику. Десятникам да простым воинам пришлось туго – обобраны и одеты теперь были как нищие. Кто имел коня – потерял коня, у кого были жена и дети – отданы были в рабство. Попавших в рабство Ногай обещал выкупить и даровать им свободу, лишь только вернет себе имя.

Всё увиденное болью отдавалось в сердце. Ради чего шли на смерть все эти люди, что получили? Десять лет – побед, и за одно поражение всё было сметено. Забылись все успехи. Не ожидал он такого крохоборства от Менгу.

Узнав, что Ногай жив, люди стали присоединяться к его раскинувшемуся за городом войску.

Прошла неделя, а человек от Великого хана так и не приехал. Ногай с небольшим отрядом направился сам ко дворцу. Стража пропустила Ногая: несмотря на повязку на глазу, воины его узнавали, да и слухи уже во всю гуляли по городу. В коридорах нашел он Бахара, спальничьего и главного распределителя гарема еще при Берке-хане. От него и узнал, что Великий хан Менгу-Темир болен, давно никого не принимает и не выходит из своих покоев. Если дело есть какое-то, с ним идут теперь к брату Великого хана – Туда-Менгу. Он теперь все решает. Ногай поморщился: не любил он младшего братца Менгу – мелочный и слабохарактерный. С детства пакостил, всегда подставить норовил: то лук от обиды противнику сломает, то меч спрячет. И ведь у него же потом и найдут. Тьфу. Мерзкий человечишка! Но все же решительно направился в зал приемов.

Туда-Менгу не обладал ни красотой, ни умом своего брата, ни храбростью своего отца Тукана, прославленного полководца. Он был низкий, рябой и завистливый. Возвращение Ногая ему было не к месту. Все уже было распланировано, должности расписаны. Главным новым темником уже выбран сын его друга Джелме-Карим. Что теперь делать? Как поступить? Он не знал и, не придумав ничего лучше, решил не делать ничего. Мало ли самозванцев бродит в степи? Если он, брат великого хана, фактический правитель Орды не признает его, может, и остальные от него отвернутся. Но воины все прибывали и войско за городом продолжало расти. А еще Туда-Менгу не учел нрав Ногая. Он никак не ожидал, что тот осмелится без приглашения заявиться во дворец и даже пропущен будет. И теперь, когда ему доложили, что Ногай ожидает его, не выйти означало показать страх и слабость, упасть в глазах своих людей.

Он вышел к Ногаю, презрительно взирая, словно на простолюдина, в шелковом золотом вышитом халате. Лицо его было набелено, жидкие волосы расчесаны и намаслены. Ростом он был значительно ниже, и, чтоб хоть как-то сравняться, зашел на возвышение, где стоял резной стул великого хана, но сесть все же не осмелился. Приняв гордую позу, Туда начал разговор:

– Как смеешь ты являться без приглашения и отрывать меня от важных дел?

– Я Ногай, главный военачальник, беклярбек Великого хана – мне не нужно твое разрешение.

Туда-Менгу тяжело вздохнул.

– Ты ли это?! Чего тебе?

– Я хочу, чтобы мне и моему тумену было возращено все то, что отобрали твои люди.

– Мои люди взяли то, что полагается Великому хану.

– Ты себя уже с Великим ханом ровняешь?!

– Кто ты такой, чтобы мне указывать?! Тебя нет! – взяв себя в руки, уже ехидно продолжил хан. – Донесения от половцев идут из Булгарии[7]7
  Булгария – так ордынцы именовали Болгарию.


[Закрыть], что человек в доспехах с пластинами, украшенными золотыми драконами, по описанию очень похожи на доспехи военачальника Ногая с небольшим отрядом во главе – грабит их деревни, забирает в рабство жен и детей. Защиты моей просят. От тебя.

– Ты меня узнал, Туда. Да и я тебя знаю с детства. Никогда гиена львом не станет.

– Не смей так говорить со мной! Я не знаю тебя! Ты не похож на Ногая. Глаза нет. Чем докажешь, что ты Ногай? Где пайцза[8]8
  Пайцза – пластина, обозначающая особые привилегии. Такого человека в степи обязан принять, накормить и дать коня каждый. Обычно на пластине писалось имя и рисунок с изображениям орла, коня или тигра (в зависимости от ранга). (Яса (закон) Чингис-хана.) Думаю, у Ногая был либо тигр на пластине, либо дракон, как на доспехах.


[Закрыть]?

Ногай одним махом подошел близко к Туда-Менгу, схватил его за грудки.

– Мерзкий крысёныш! Где Менгу-Темир?

– Стража! – испугано прохрипел брат Великого хана.

В приемную вбежали нукеры, ожидая распоряжений. Ногай отпустил борта халата, и направился к выходу. «Арестовать его! В клетку как смутьяна!» – хотелось крикнуть Туда-Менгу, но он не осмелился.

Ногай вернулся в свой шатер злой, как никогда. Долго ходил он из стороны в сторону, стараясь унять гнев. Мальчишку нашли, словно пса из дома выкинули! Нет, так не пойдет! Однажды он уступил власть Менгу, но с Тудой у него уговора не было. Ногай созвал всех воинов и вышел в поле.

– Слушайте, воины! Слушайте, храбрые мои, отважные львы! Славные батыры! Мы ходили в бой во славу Великого хана. Каждый из нас что-то потерял после возвращения. Большинство из вас не имеют того, что истинно заслуживают за свои военные успехи. Все вы знаете меня. Много лет я честно служил Великому хану Берке, а затем и Менгу-Темиру. Не раз мы ходили в походы, никогда я не бежал первым с поля боя. Мы всегда были едины. Великий хан, возможно, болен, а, возможно, уже мертв, но это от нас скрывают. Чтобы восстановить свое доброе имя и вернуть всем вам причитающееся по праву, при том соблюдая наш обычай, повелеваю созвать Высший совет курултая[9]9
  Курултáй – съезд всех монгольских и тюркских ханов и знати, орган народного представительства для решения важнейших государственных вопросов, в определённой степени – аналог европейских парламентов.


[Закрыть]. Пусть совет решит, кто я, и чего достоин!

Глава 23

 
Тебя ждала я, жаль, нет крыльев за спиной,
Тебя ждала я, полетела б за тобой.
Тебя ждала я, помнят камни и вода,
Тебя ждала я, но осталась здесь одна.
 

(«Мельница»)

Ей снился сон, теплый и солнечный: колыхалась высокая зеленая трава на легком ветру и Ногай шёл к ней навстречу в простой белой рубахе… Сон оборвался. В дальнем углу громко смеялись. Настя открыла глаза и погрузилась во тьму. Здесь, на нижнем этаже подземелья темницы, не горел факел. Тьма была тут всегда. Она спала, полусидя на полу, и тело сразу же ей об этом напомнило ноющей болью. Ей стало тоскливо и тягостно на сердце. Она прижала руку к груди и порадовалась, что перстень Ногая все еще тут, при ней. Она предусмотрительно носила его подарок на кожемятном шнурке вместе с крестиком. Когда ее только привели в темницу – обыскали на предмет оружия. Свои маленькие сокровища она спрятала во время обыска за щеку – отобрали бы, если б нашли. «Жив ли он?» Она вздохнула и поежилась. Здесь никак не удавалось толком согреться.

Холод, нескончаемый, казалось, проникающий в самое нутро холод – вот, к чему никак не было возможности привыкнуть. Ко всему остальному Настя привыкла. Привыкла к запаху вони, что смешивался из запаха гнили, сырости, пота и прочих человечьих следов жизни. Привыкла к гулу из разговоров, смеха, воя и плача. Через пару дней привыкла и к грязной, отдающей неприятным затхлым запахом воде. Поначалу, когда в ней еще жила надежда, что это ошибка, она старалась бороться с жаждой, но дни шли, а холод и тьма оставались прежними. Жажда жизни взяла верх над брезгливостью. Раз в день, а может реже – в темноте сложно мерять дни, – стражники приносили бадью с водой и глиняными кружками, поднос с кусками нарезанных лепешек.

В камере было много женщин разного возраста, сколько точно – понять было сложно. В темноте все растворялось и тонуло, лишь при кормежке жадные руки заключённых, похожих на костлявых вурдалаков, появлялись у решетки и хватали хлеб. Две главные заводилы, как только она попала сюда, стали расспрашивать, кто она такая и за что попала. Настя отвечала, что это ошибка и ее скоро освободят. Над ней только посмеялись и вскоре потеряли к её личности интерес.

Настя нашла себе место и сидела, облокотившись спиной к стене, недалеко от решетки, закутавшись в плащ. Понемногу разговорилась со старухой рядом. Она была нянькой, ребенок, за которым она смотрела, умер. Богатые господа от горя решили, что отравила. Сидела здесь давно, суда над ней никакого не было, а может и был, но без нее. Старуху звали Мюрид, была она худая и ела через раз, так как не всегда успевала ухватить кусок на раздаче. Настя стала брать хлеб на себя и на нее.

В дальнем углу опять громко рассмеялись – шла игра на шлепки. Выигрывал тот кто в темноте успевал шлепнуть по вытянутой ладони другого, особый азарт прибавляло то, что играли на остатки кусков лепешки. Это было главным развлечением. Настя в этих забавах не участвовала и все больше молчала, подавленная произошедшим. Она все думала, почему обвинили именно ее? Ведь в том частном доме она и в помине не бывала. Что же задумал этот проклятый Адамиди?! Еще ее терзало, как отразился этот арест на детях. Что с ними? Рухнуло все, что было в жизни. Увидит ли она своих родных еще когда-нибудь? Так и тянулись дни.

* * *

Однажды в камеру закинули девочку-подростка, совсем хрупкую, поймали на воровстве и, вроде как, на убийстве. Хотя она божилась, что не убивала, что тот богатый человек был уже мертв. Она была плохо одета и все плакала. Настя пожалела ее и отдала свой плащ. Но девочке это плохо помогло. Вскоре у нее начался жар. Стали звать лекаря, просили приносивших еду, но врачеватель так и не пришел. Через пару дней, девочка умерла. Настя, сидевшая возле, ухаживающая за ней, задремала. Разбудил лязг решетки и свет факела. Принесли еду. Стражник проверил сердцебиение, позвал подмогу. Прибежал еще один, и тело девушки за ноги из камеры выволочили. Было тяжело и горько. Так могло быть с каждой из них. Тут Настя сообразила, что плаща на умершей девушке не было. Это насторожило Настю, она стала спрашивать, кто взял плащ. Сначала все молчали, а потом из темноты вышла высокая грузная баба и сказала:

– Ну я взяла. Мертвым он к чему?

– Я его не тебе давала. Отдай.

– Забери.

Что-что, а драться Настя умела: увернулась от летевшего на нее удара и в ответ заехала бабе в лицо локтем, но и сама схлопотала удар под ребра. Из тьмы отделилась еще одна фигура и хотела помочь подельнице, но Меирид заметила движение и подставила ей подножку. Та растянулась прямо под ноги дерущимся. Сверху на упавшую завалила Настя и воровку. Плащ свой забрала.

– Уснешь и хана тебе.

– Я сплю чутко.

Настя завернулась в плащ и села на свое место. Потерла ушибленный бок. Время опять потянулось долго и вязко, но в камере больше не играли, в воздухе витало напряжение. Что будет, если усну? Нельзя спать, надо держаться. Настя стала вспоминать, как вела счета, рассчитывала цену товара на три аршина от куска ткани. А если не холст, если это шелк…

К решетке подошли двое стражников. Один светил факелом, другой всматривался в глубь темницы.

– Настя, Анастасия Тимофеевна, ты здесь?

– Здесь я!

– Выходи на свет.

Настя, жмурясь, подошла ближе, сердце бешено забилось – это был Даврог! Она обрадовалась и хотела поздороваться с ним, но он положил палец к губам.

– Да, вижу, это ты, – он завозился с ключами, открыл замок. – Выходи, тебя переводят.

Они шли по лестнице темницы, что шла на второй круг. Потом еще. Здесь воздух был явственно теплее, по стенам в кольцах горели факелы. Куда ведут? Почему? Но спросить не смела, боялась подставить. На третьем этаже им встретились двое конвойных.

– Стой! Куда это ее?

– В верхние темницы переводят.

– Чего это? А комендант в курсе?

Даврог молчал. На его каменном лице не отразилось ни испуга, ни страха. Конвойным не хотел он так просто сдаваться.

– Это наш этаж, не помню никакого распоряжения на этот счет.

– Это жена купца Тимофеева, не какая-то простолюдинка – в подземную часть тюрьмы попала по ошибке.

– Нехорошо-то как… – покачал головой притворно стражник, но пропускать не спешил. – Та, что сынка Адамиди пришибла?

Даврог вновь замолчал.

– Не уверен, что ей место здесь. Может, стоит коменданта позвать? Пусть он нас рассудит.

– За нее попросили.

– Кто?

Он не спешил отвечать, с презрением глядя на стражников.

– Эк ты болтливый! А что, попросили только тебя?

– Да нет, и вам передали.

Даврог достал серебряных монет и отсыпал стоящим. Конвойный довольно хмыкнул.

– И кормить просили как следует.

– Да понял, жена купца… По коридору восьмая свободная.

– Знаю. Туда и веду.

Они прошли дальше.

Камера, в которую ее перевели, была сухой и никого другого там не было. Здесь и кровать имелась, и шерстяное одеяло. В коридоре горели факелы.

– Даврог. Кто, кто за меня попросил? Евстратия?

Он помолчал, потом тихо с усмешкой сказал.

– Я. Только тс! – снова приложил палец к губам. Настя улыбнулась.

– Мне пора на обход. Я после тебе все расскажу.

Питание было так же один раз в день, но приносили, о радость! теплую похлебку, которую, судя по жирному бульону, варили на мясе. Вода была чистой и без запаха. Хлеб был мягче и свежее. Съев похлебку, Настя ощутила, как тепло разлилось по телу. Впервые за долгое время удалось толком согреться. Вместе с теплом пришла и надежда, что все должно разрешиться по справедливости. Во всем разберутся и отпустят, надо просто немного подождать.

Через несколько дней пришел Даврог. Хмурый и уставший.

– Только со смены, отсыпаться иду.

– Трудная работа. Да, не ожидала я тебя увидеть здесь. Думала, мерещится, поначалу. Давно ты тут устроился?

– Признаться, уже несколько месяцев. После той подставы, устроенной Евстартией, я ушел от нее в стражники.

– Что ж сюда, а не в воины?

– Старею. Силы не те. Хотелось чего-то поспокойнее.

– Как ты узнал обо мне?

– Меня нашел твой старший сын.

– Егор?! – обрадовалась Настя.

– Да. Он оббил все пороги, прося помощи. Евстратия, эта злая ведьма, его принимать отказалась. Боится гнева Адамиди. Но знаешь, слуги в ее доме помнят о тебе только доброе, вот и сказали ему, где меня найти. Я и не знал, что с тобой такое приключилось. Ты вправду убила этого избалованного сынка?

– Нет, не делала я этого. Наговор все.

Даврог вздохнул.

– Где-то ты ему насолила, раз он тебя решил приплести к смерти своего сына. Я тут поговорил с ребятами, в нижние камеры для простолюдинов ты неспроста попала. Хотели, чтоб ты сгинула до суда. Раз ты не причем, думаю, и доказательств-то у него нет. Освободят. Точно тебе говорю, разберутся и отпустят.

– Дай-то Бог. Как там дети мои? Здоровы ли все?

– Егор, как тебя арестовали, сразу распродал все, что было. Товар весь, и дом тоже. Адамиди, обвинив тебя, сделал твоих детей отверженными для всех. Какая тут торговля? Ищет тебе защитника на суд, но все отказываются, – Даврог замолчал, закусил губу, думал, говорить или нет. – Тут вот еще… беда у него.

– Что еще? Не томи, говори, как есть!

– Жена у него пропала.

– Ида? Как так?

– Я всего не знаю, но, вроде как, поехала к отцу то ли денег просить, то ли украшение свое забирать, только обратно не вернулась. Отослала паренька вашего, сказала, что дома заночует, а утром не вернулась. И парень, что ее провожал, пропал.

– Что за парень-то?

– А, да я плохо помню.

– Никитка, может?

– Да, точно… Кажется так.

– Ох, Никита, Никита… А Матрена как же? – Настя заходила по камере. Распереживалась. – Как же так?

Даврог лишь плечами пожал.

– Может, украл кто? Али сама сбегла, опасаясь позора?

Больно было Насте слышать такие слова. Разрушилась жизнь сына с этим арестом. Проклятый Адамиди!

– Жаль Егора. А Санька что ж?

– Не знаю, думаю, все порядке. Настя, не тревожься.

– Спасибо тебе, Даврог, за все спасибо. И за весточку из дома. Главное – живы. А там, бог даст, все наладится.