Текст книги "Трагедия Игрек"
Автор книги: Эллери Куин (Квин)
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Эллери Квин (под псевдонимом Барнаби Росс)
«Трагедия Y»
ПРОЛОГ
Сцена 1
МОРГ
2 февраля, 21.30
Глубоководный траулер «Лавиния Ди» вызывал ассоциации с плывущим бульдогом. Возвращаясь после долгого плавания в Атлантике, траулер с важным видом миновал Сэнди-Хук, огрызнулся на Форт-Хэнкок и направился в Лоуэр-Бей, пятная клочками пены синюю воду залива. В трюме лежал скудный улов, палубу покрывал мусор, а экипаж проклинал капитана, море, рыбу, пасмурное небо и унылый берег Стейтен-Айленда по левому борту. Бутылка переходила из рук в руки. Люди ежились под непромокаемыми плащами.
Здоровенный парень, рассеянно наблюдавший за бегущими волнами, внезапно выпучил глаза и закричал. Экипаж уставился в направлении его указательного пальца. В сотне ярдов от траулера на волнах залива покачивался темный предмет, подозрительно напоминающий мертвое человеческое тело.
Услышав команду «Лево руля!», матрос, стоящий у штурвала, крепко выругавшись, повиновался. «Лавиния Ди», скрипя всеми суставами, неуклюже повернула налево и начала описывать круги, постепенно приближаясь к загадочному предмету. Возбужденный экипаж шарил баграми по соленому воздуху, пытаясь добраться до самой причудливой рыбы сегодняшнего улова.
Спустя пятнадцать минут на скользкой палубе в луже зловонной воды лежало бесформенное тело, которое, судя по его состоянию, было брошено в морские глубины много недель тому назад. Теперь члены экипажа стояли молча, уперев руки в бока и расставив ноги. Никто не прикасался к находке.
* * *
Именно так, с запахом рыбы и соленого ветра в ноздрях, начал Йорк Хэттер свое последнее путешествие. Похоронными дрогами ему служил грязный траулер, носильщиками гроба – грубые небритые мужчины с рыбьей чешуей, прилипшей к одежде, реквиемом – негромкие проклятия моряков и свист ветра в Нэрроузе. Наконец «Лавиния Ди» пришвартовалась у маленького причала возле Бэттери. Капитан хриплым голосом выкрикнул сообщение о непредвиденном грузе, портовые служащие закивали, бросая быстрые взгляды на грязную палубу, в тесных офисах зазвонили телефоны. Йорк Хэттер недолго лежал под брезентом. Подъехал фургон «скорой помощи», мужчины в белом уложили мокрый груз на носилки, и под погребальное пение сирены Йорк Хэттер направился по нижнему Бродвею в морг.
Судьба его была странной и таинственной.
21 декабря, за четыре дня до Рождества прошлого года, старой Эмили Хэттер сообщили, что ее муж пропал. Он попросту незаметно вышел из кирпичного дома Хэттеров на Вашингтон-сквер рано утром, ни с кем не попрощавшись.
Никаких следов передвижений старика обнаружить не удалось. Миссис Хэттер не могла объяснить исчезновение мужа. Бюро поиска гражданских лиц выдвинуло теорию, что Хэттера похитили и удерживают ради выкупа. Но эта версия была отброшена, поскольку состоятельное семейство старика не получило никаких известий от гипотетических похитителей. Другие теории были предложены газетами. Одна из них утверждала, что старик убит, поскольку там, где замешаны Хэттеры, возможно решительно все. Семья упорно это отрицала – Йорк Хэттер был безобидным маленьким человечком, имевшим мало друзей и, насколько известно, ни одного врага. Другая газета, вероятно основываясь на причудливой истории клана Хэттеров, выражала мнение, что он просто сбежал от своей властной супруги, эксцентричных, утомительных отпрысков и прочих действующих на нервы домочадцев. Однако эта версия тоже зашаталась, когда полиция указала, что его личный банковский счет остался нетронутым. Благодаря этому факту отчаянная догадка о «таинственной женщине» умерла, не родившись. Старая Эмили Хэттер, возмущенная подобным предположением, заявила, что ее мужу шестьдесят семь лет, а это едва ли тот возраст, когда мужчина оставляет дом, семью и состояние в погоне за блуждающим огоньком любви. После пяти недель безрезультатных поисков полиция пришла к единому выводу – самоубийство. И похоже, она оказалась права.
* * *
Инспектор Тамм из отдела убийств нью-йоркского управления полиции вполне достойно заменил священника на похоронах Йорка Хэттера. Это был крупный мужчина с массивной, но отнюдь не пустой головой, безобразным лицом, седеющими волосами, сломанным носом, приплюснутыми ушами и длинными руками и ногами. Он походил на боксера-тяжеловеса – костяшки его пальцев покрылись мозолями от многочисленных ударов, нанесенных преступникам. От него исходило ощущение солидности и надежности. Инспектор был опытным и честным полицейским, состарившимся на службе.
Теперешнее дело не казалось особенно сложным. Исчезновение, безуспешные поиски, находка порядком обглоданного рыбами трупа, множество признаков, способствующих идентификации… Но поскольку ходили разговоры об убийстве, инспектор считал своим долгом досконально во всем разобраться.
Доктор Шиллинг, судмедэксперт округа Нью-Йорк, подал знак ассистенту, и обнаженное тело переложили с прозекторского стола на каталку. После этого коренастая тевтонская фигура Шиллинга принялась производить ритуалы перед умывальником – он долго мыл пухлые маленькие руки, тщательно дезинфицировал и вытирал их, потом достал обгрызенную зубочистку из слоновой кости и начал столь же тщательно исследовать свои зубы. Инспектор облегченно вздохнул – работа зубочисткой означала, что дело сделано и пришло время для разговора.
Они направились следом за каталкой в мертвецкую. Никто не произносил ни слова. Когда тело Йорка Хэттера положили на плиту, ассистент повернулся с вопрошающим видом. Но доктор Шиллинг покачал головой, давая понять, что отправлять труп в хранилище еще рано.
– Ну, док?
Медэксперт отложил зубочистку.
– Случай абсолютно ясный, Тамм. Человек умер почти сразу же после того, как попал в воду. Об этом свидетельствуют легкие.
– Вы имеете в виду, что он сразу захлебнулся?
– Nein.[2]2
Нет (нем.).
[Закрыть] Он не захлебнулся. Он умер от отравления.
Инспектор Тамм нахмурился, глядя на плиту.
– Значит, это убийство, док, и мы были не правы. Записка могла быть подложной.
Маленькие глазки доктора Шиллинга блеснули под старомодными очками в золотой оправе. Грязная серая шляпа нелепо торчала на лысой голове.
– Вы на редкость простодушны, Тамм. Отравление не обязательно убийство… Ja,[3]3
Да (нем.).
[Закрыть] в его организме остались следы синильной кислоты. Ну и что? Он просто стоял у борта судна, проглотил кислоту и упал или прыгнул в воду. Разве это убийство, Тамм? Самоубийство – и вы были правы.
– Великолепно! Значит, его убила синильная кислота, а умер он, как только попал в воду?
Доктор Шиллинг склонился над плитой – вид у него был сонный, как всегда.
– Убийство исключено. Нет никаких следов насилия. Ушибы костей и царапины на коже, несомненно, вызваны столкновением трупа с подводными препятствиями. Остальное доделали рыбы.
– Они хорошо потрудились – лицо абсолютно неузнаваемо. Но почему мы не нашли его раньше? Тело не могло плавать пять недель, верно?
– Вы слепец! Все ясно как день!
Медэксперт шагнул в сторону, подобрал мокрое пальто, снятое с трупа, и указал на большую дыру в ткани на спине.
– Рыбий укус? Ба! Эта дыра проделана чем-то большим и острым. Тело зацепилось за какую-то корягу под водой, Тамм. Потом его освободил прилив или шторм два дня назад. Неудивительно, что вы пять недель не могли его обнаружить.
– Место находки подтверждает вашу версию, – задумчиво промолвил инспектор. – Он проглотил яд. Прыгнул за борт, скажем, с парома на Стейтен-Айленд и поплыл через Нэрроуз… Где его вещи? Я бы хотел еще раз на них взглянуть.
Тамм и Шиллинг подошли к столу, на котором лежало несколько предметов: бумаги, настолько промокшие, что от них не было никакого толку, трубка из эрики, промокший коробок спичек, кольцо с ключами, бумажник с несколькими купюрами, горсть мелочи, массивный перстень-печатка, снятый с левой руки мертвеца, с инициалами «И. X.».
Но инспектора интересовал лишь один спасенный предмет – водонепроницаемый кисет с сухим табаком, в котором обнаружили не пострадавший от соленой воды клочок бумаги. Тамм развернул его во второй раз – послание было написано несмываемыми чернилами, четким, как типографский шрифт, почерком и состояло из двух фраз:
«21 декабря 19…
Тем, кого это касается.
Я совершаю самоубийство, будучи в здравом уме.
Йорк Хэттер».
– Коротко и ясно, – заметил доктор Шиллинг. – Этот человек мне по душе. «Я совершаю самоубийство, будучи в здравом уме». Больше ничего не требуется. Целый роман в одной фразе, Тамм.
– Перестаньте, не то я заплачу, – проворчал инспектор. – Вон идет старая леди. Я просил ее прийти для опознания тела. – Он схватил простыню, лежащую у плиты, и быстро накрыл ею труп.
Доктор Шиллинг издал немецкое восклицание и шагнул в сторону.
В мертвецкую вошла молчаливая группа, состоящая из женщины и троих мужчин. Не вызывало никакого удивления, что женщина шагает впереди, – при взгляде на нее становилось очевидным, что она рождена для того, чтобы держать поводья. Старуха выглядела твердой, как окаменевшее дерево. У нее были седые волосы, пиратский крючковатый нос и голубые глаза, холодные и немигающие, как у сарыча. Тяжелый подбородок никогда не опускался в знак подчинения… Такой была миссис Эмили Хэттер, известная двум поколениям читателей газет как «сказочно богатая, эксцентричная психопатка с Вашингтон-сквер, обладающая железной волей». Ей было шестьдесят три года, но выглядела она на десять лет старше. Ее одежда вышла из моды, еще когда Вудро Вильсон приносил президентскую присягу.
Взгляд женщины был прикован к плите с ее задрапированным грузом. Она приближалась к ней медленной и тяжелой поступью рока. Инспектор заметил, как идущий позади высокий и нервный блондин, удивительно похожий на миссис Хэттер, попытался протестовать, но женщина отмахнулась от него, подошла к плите, подняла простыню и устремила на изуродованное лицо немигающие глаза.
Инспектор Тамм не мешал ей удовлетворять эмоциональные фантазии. Понаблюдав за ее лицом, он перенес внимание на стоящих рядом мужчин. В высоком нервном блондине лет тридцати Тамм узнал Конрада Хэттера – единственного сына Йорка и Эмили Хэттер. Лицо Конрада было хищным, как у матери, но в то же время безвольным, пресыщенным и носившим явные следы беспутной жизни. Бросив взгляд на мертвеца, он уставился в пол, слегка притопывая правой ногой.
Рядом стояли двое пожилых мужчин, с которыми Тамм также познакомился, расследуя исчезновение Йорка Хэттера. Одним был семейный врач, доктор Мерриэм, высокий седовласый человек лет семидесяти, с худыми сутулыми плечами. Он не проявлял признаков отвращения, разглядывай мертвое лицо, хотя ему явно было не по себе – инспектор приписал эту реакцию длительному знакомству с покойным. Его компаньон, высокий, тощий и прямой как жердь, внешне казался наиболее странным членом группы. Это был капитан Триветт – ушедший на покой владелец грузового судна и старый друг Хэттеров. Инспектор Тамм, к своему стыду, впервые заметил, что из правой штанины синих брюк капитана торчит кончик деревянной ноги. Казалось, Триветт пытается вытолкнуть застрявший в горле ком. Он положил сморщенную загорелую руку на плечо миссис Хэттер, словно стараясь ее утешить, но старуха одним резким движением стряхнула ее. Триветт покраснел и шагнул назад.
Женщина впервые оторвала взгляд от трупа.
– Это… Я не уверена, инспектор.
Тамм вынул руки из карманов пальто и откашлялся.
– Естественно, миссис Хэттер, вы не можете быть уверены. Лицо слишком изуродовано… Взгляните на одежду и вещи.
Старуха кивнула и последовала за Таммом к стулу, на котором лежала мокрая одежда, облизывая тонкие красные губы, как кошка после сытного завтрака, – это было единственным проявлением эмоций. Доктор Мерриэм молча занял ее место у плиты, отодвинув Конрада Хэттера и капитана Триветта, и поднял простыню. Доктор Шиллинг наблюдал за ним с профессиональным скептицизмом.
– Одежда принадлежит Йорку. Эти вещи были на нем в тот день, когда он исчез, – сказала старуха.
– А теперь, миссис Хэттер, взгляните на эти предметы. – Инспектор подвел женщину к столу. Она подобрала перстень-печатку, скользя ледяными глазами по трубке, бумажнику, кольцу с ключами…
– Перстень Йорка, – сухо произнесла старуха. – Я подарила его ему… А это что? – Она резким движением схватила записку и прочитала ее, потом, сразу успокоившись, кивнула почти равнодушно. – Почерк, несомненно, Йорка.
Конрад Хэттер склонился над столом – его глаза беспокойно перебегали с одного предмета на другой. Он тоже казался взволнованным посланием мертвеца.
– Значит, это все-таки самоубийство, – пробормотал Конрад, порывшись во внутреннем кармане и достав какие-то бумаги. – Я не думал, что старому дураку хватит духу…
– Образцы его почерка? – осведомился инспектор.
Блондин передал ему бумаги, и Тамм склонился над ними. Миссис Хэттер, больше не взглянув ни на тело мужа, ни на его вещи, начала обматывать шарфом тощую шею.
– Почерк, безусловно, его, – пробормотал инспектор. – О'кей, думаю, это решает дело. – Тем не менее он спрятал в карман записку и другие образцы почерка, после чего посмотрел на плиту. Доктор Мерриэм только что накрыл тело простыней. – Что скажете, доктор? Вы знаете, как выглядел Йорк Хэттер. Это он?
– По-моему, да, – ответил старик, не глядя на Тамма.
– Мужчина лет шестидесяти, – неожиданно заговорил доктор Шиллинг. – Маленькие руки и ноги. Очень старый обрубок аппендикса. Лет шесть-семь назад перенес операцию – вероятно, по поводу камней в желчном пузыре. Эти данные соответствуют, доктор?
– Да. Я сам удалил ему аппендикс восемнадцать лет назад. Другая операция – камень в печени. Не слишком серьезный случай. Оперировал Робинс из клиники Джона Хопкинса… Да, это Йорк Хэттер.
– Конрад, сделай приготовления к похоронам, – распорядилась старуха. – Только без лишнего шума. Краткое объявление в газетах, никаких цветов. Займись этим сразу же. – Она направилась к двери. Капитан Триветт смущенно поплелся следом. Конрад Хэттер что-то пробормотал, очевидно выражая согласие.
– Одну минуту, миссис Хэттер, – сказал инспектор Тамм.
Старая леди остановилась и сердито повернулась к нему.
– Не так быстро. Почему ваш муж покончил с собой?
– Я думаю… – начал блондин.
– Конрад! – Он съежился, как побитый пес. Старуха подошла к инспектору так близко, что он ощутил кисловатый запах ее дыхания. – Что вам нужно? – осведомилась она. – Вы ведь не сомневаетесь, что мой муж покончил жизнь самоубийством?
– Конечно нет, – отозвался удивленный Тамм.
– Тогда дело закрыто, Я не желаю, чтобы кто-то из вас беспокоил меня снова. – Старуха снова двинулась к выходу, сопровождаемая капитаном Триветтом, чье лицо выражало явное облегчение. Конрад судорожно глотнул и последовал за ними. Тощие плечи доктора Мерриэма опустились еще ниже – он также молча удалился.
– Ну, сэр, – ухмыльнулся доктор Шиллинг, – вас здорово поставили на место! Gott,[4]4
Боже (нем.).
[Закрыть] ну и женщина! – Он задвинул плиту в нишу хранилища.
Инспектор Тамм коротко выругался и вышел. На улице молодой человек с блестящими глазами схватил его за руку и зашагал рядом с ним.
– Добрый вечер, инспектор! Я слышал, вы нашли тело Хэттера?
– Чертова ведьма! – буркнул Тамм.
– Да, – весело подтвердил репортер. – Только что видел, как она вышла. Ну и челюсть – что у твоего Демпси![5]5
Демпси, Джек (Уильям Харрисон) (1895–1983) – американский боксер.
[Закрыть] Я знаю, инспектор, что вы здесь не просто так. Что носится в воздухе?
– Ничего. Отпустите мою руку, вы, молодой бабуин!
– Не надо злиться, инспектор… Могу я написать, что вы подозреваете нечистую игру?
Тамм сунул руки в карманы и свирепо уставился на своего инквизитора:
– Если вы это сделаете, я вам все кости переломаю! Неужели ваша братия никогда не бывает удовлетворена? Говорят вам, это самоубийство! Тело опознано. А теперь убирайтесь, пока не получили хорошего пинка в зад!
Инспектор остановил такси. Репортер задумчиво смотрел ему вслед.
Со стороны Второй авеню к репортеру подбежал запыхавшийся мужчина:
– Привет, Джек! Есть что-то новенькое о Хэттеpax? Видел старую ведьму?
Собеседник Тамма пожал плечами, провожая взглядом такси инспектора.
– На первый вопрос отвечаю: может быть. На второй – да, но ничего не узнал толком. Как бы то ни было, наклевывается недурная история с продолжением… – Он вздохнул. – Ну, убийство это или нет, могу только поблагодарить Бога за то, что он послал нам этих Безумных Хэттеров.
Сцена 2ДОМ ХЭТТЕРОВ
Воскресенье, 10 апреля, 14.30
Безумные Хэттеры…[6]6
Hatter – шляпник (англ.). Безумный Шляпник – персонаж сказки английского писателя Льюиса Кэрролла (Чарлза Латуиджа Доджсона) (1832–1898) «Алиса в Стране чудес».
[Закрыть] Много лет назад, в период, изобилующий новостями о семействе Хэттер, один не лишенный воображения репортер окрестил их так, вдохновившись «Алисой в Стране чудес». Возможно, это была неудачная гипербола. Они не были и наполовину так безумны, как бессмертный Шляпник, и даже на миллиардную долю так очаровательны. Соседи по Вашингтон-сквер шепотом именовали их «скверной публикой». И хотя Хэттеры были одной из старейших семей на этой площади, они всегда оставались на дюйм в стороне от респектабельности Гринвич-Виллидж.[7]7
Гринвич-Виллидж – район в Нижнем Манхэттене, излюбленное место нью-йоркской богемы.
[Закрыть]
Тем не менее фамилия укоренилась там, и кто-либо из Хэттеров постоянно фигурировал в новостях. Если это был не блондин Конрад, пытающийся разнести вдребезги бар во время очередной попойки, то Барбара, возглавляющая новый поэтический котильон или устраивающая пышный прием для литературных критиков, либо Джилл, младшая из троих детей Йорка и Эмили, – красивая, извращенная, чующая алчными ноздрями любую сенсацию. Ходили туманные слухи об ее экскурсии в страну опиума, пьяных уик-эндах в Адирондакских горах, а каждые два месяца с удручающей монотонностью появлялись сообщения о помолвке Джилл с сыном супербогатых родителей.
Однако, несмотря на всю их дикость, эксцентричность и непредсказуемость, никто из них не смог превзойти «достижений» их матери. Проведя девические годы более бурно, чем даже ее младшая дочь Джилл, Эмили, повзрослев, стала властной и несокрушимой, как Борджа.[8]8
Борджа – знатный итальянский род испанского происхождения, представители которого прославились в XV – начале XVI в. своими злодеяниями.
[Закрыть] Для нее не существовало чересчур «высшего» общества, куда бы она не могла проникнуть, а для ее азартного и проницательного ума – слишком изощренных и рискованных биржевых манипуляций. Несколько раз возникали сплетни, будто Эмили здорово обожгла пальцы в кострах Уолл-стрит, что ее огромное личное состояние, унаследованное от длинной вереницы богатых и бережливых голландских бюргеров, истаивает, как масло, в пламени многочисленных спекуляций. Никто, даже поверенные Эмили, не знали точных размеров этого состояния, но с началом эры таблоидов, ворвавшейся в послевоенный Нью-Йорк, ее именовали то «богатейшей женщиной Америки» (что не соответствовало действительности), то находящейся на грани нищеты (что также было чистым вымыслом).
Благодаря прошлому и настоящему, семье и собственным достижениям, Эмили была одновременно проклятием и находкой для прессы. Газетчики считали ее злобной ведьмой, но любили ее, потому что, как выразился один редактор, «там, где миссис Хэттер, всегда сенсации».
Задолго до того, как Йорк Хэттер угодил в ледяные воды Лоуэр-Бей, неоднократно предсказывалось, что в один прекрасный день он покончит с собой, поскольку человеческая плоть, облекающая столь честную душу, не может терпеть так долго. Почти четыре десятилетия беднягу хлестали, как собаку, и погоняли, как лошадь. Под безжалостной плетью языка своей супруги он съеживался, терял индивидуальность, превращался в жалкую тень, терзаемую сначала страхом, затем отчаянием и, наконец, безнадежностью. Его трагедия заключалась в том, что, будучи нормальным человеческим существом, обладающим разумом и чувствами, он оказался прикованным к алчному, безумному и ядовитому окружению.
Йорк всегда был только «мужем Эмили Хэттер» – по крайней мере, со времени их свадьбы тридцать семь лет назад в Нью-Йорке, когда грифоны считались последним словом в орнаментике, а узорчатая обивка была непременной принадлежностью мебели гостиных. Со дня их возвращения в дом на Вашингтон-сквер – разумеется, принадлежащий Эмили – Йорк Хэттер знал свою судьбу. Но тогда он был молод и, вероятно, боролся против властной и злобной воли своей супруги. Возможно, он напоминал ей, что она скандально развелась с первым мужем, Томом Кэмпионом, при весьма таинственных обстоятельствах, что она обязана ему, своему второму мужу, отказом от диких выходок, шокировавших Нью-Йорк с дней ее юности. Если так, то это решило его участь и погубило многообещающую карьеру, ибо Эмили Хэттер, не терпевшая неповиновения, не могла оставить подобное безнаказанным.
Йорк Хэттер был химиком, молодым и бедным, но его исследованиям предсказывали грандиозный успех. Во время женитьбы он экспериментировал с коллоидами[9]9
Коллоид – студенистое вещество, которое, будучи растворенным в жидкости, плохо проникает в растительные и животные ткани.
[Закрыть] в направлении, о котором и не помышляла поздневикторианская химия. Но коллоиды, карьера, репутация пали под яростными атаками жены. С годами Йорк становился все более мрачным и в итоге удовольствовался жалким подобием лаборатории, которую Эмили позволила оборудовать в его же собственных апартаментах. Он закрывался в ней, как в раковине, полностью зависимый от щедрости богатой супруги (о чем та постоянно ему напоминала), будучи отцом ее порочного потомства, но имеющим над ним не большую власть, чем горничная.
Барбара была старшей из детей Хэттеров и наиболее человечной из них. Старая дева тридцати шести лет, высокая, худая и светловолосая, она была добродушной, что выгодно отличало ее от брата и сестры. Из всех троих только Барбара унаследовала отцовские качества. В то же время она не избежала ненормальности, которая неуклонно следовала по пятам ее матери, но в ее случае эта ненормальность граничила с гениальностью, проявляя себя в поэзии. Барбара считалась одной из лучших современных поэтесс – в литературных кругах ее именовали анархисткой с душой Прометея,[10]10
Прометей – в греческой мифологии титан, даровавший людям огонь.
[Закрыть] интеллектуалкой с божественным даром пения. Автор многочисленных сборников загадочных, если не блистательных стихотворений, она, с ее печальными и мудрыми зелеными глазами, слыла Дельфийским оракулом[11]11
Дельфийский оракул – оракул бога Аполлона в древнегреческом городе Дельфы (Средняя Греция).
[Закрыть] нью-йоркской интеллигенции.
Младший брат Барбары, Конрад, не обладал артистическим даром, способным компенсировать его ненормальность. Он был копией матери в брюках. Его вышибли из трех университетов за дикие и злобные выходки. Дважды он попадал под суд за нарушение обещания жениться, а однажды, сидя за рулем своего родстера, задавил пешехода и был спасен только благодаря щедрым взяткам адвокатам матери жертвы. Неоднократно Конрад, когда его дурная кровь смешивалась с алкоголем, вымещал плохое настроение на безобидных барменах, заработав в результате сломанный нос (тщательно перемоделированный пластическим хирургом), трещину в ключице и бессчетное количество синяков и шрамов.
Но и ему пришлось столкнуться с несокрушимым барьером материнской воли. Старая леди вытянула его из грязи, принудив заняться бизнесом в партнерстве с добросовестным и вполне достойным молодым человеком по имени Джон Гормли. Впрочем, это не отвратило Конрада от злачных мест – он достаточно часто в них появлялся, полагаясь на твердую руку партнера в сохранении их брокерского предприятия.
В период относительного просветления Конрад познакомился и вступил в брак. Разумеется, женитьба не повлияла на его тягу к безумствам. Вынужденная жить в доме Хэттеров, угнетаемая властной старухой, презираемая и игнорируемая супругом, Марта, кроткая молодая женщина одного возраста с Конрадом, вскоре осознала всю степень своей беды. Ее пикантное личико приобрело постоянное выражение страха. Подобно своему свекру, Йорку Хэттеру, она была потерянной душой в аду.
Двое детей – тринадцатилетний Джеки и четырехлетний Билли – доставляли бедной Марте не слишком много радости. Джеки был шустрым пареньком с диким и буйным нравом, наделенным даром изобретения злобных и изощренных пакостей, который служил источником постоянных огорчений не только для матери, но и для обеих тетушек, дедушки и бабушки. Малыш Билли следовал примеру брата, поэтому и без того жалкое существование Марты превратилось в тяжкую битву за спасение детей от губительной домашней атмосферы.
Что касается двадцатипятилетней Джилл Хэттер, то, как говорила Барбара, «она вечная дебютантка, живущая только ради острых ощущений. Джилл самая порочная женщина, какую я когда-либо знала, – вдвойне порочная, так как не выполняет того, что обещают ее алые губки и соблазнительные позы. Она Калипсо[12]12
Калипсо – в греческой мифологии нимфа, на семь лет задержавшая Одиссея на острове Огигия.
[Закрыть] без блеска – абсолютно никчемное создание». Джилл постоянно экспериментировала с мужчинами и с тем, что она именовала «Жизнью с большой буквы». Короче говоря, Джилл Хэттер была достойной младшей копией своей матери.
Это описание может показаться полным безумием – с властной старой каргой во главе, измученным Йорком, доведенным до самоубийства, гениальной Барбарой, плейбоем Конрадом, насквозь порочной Джилл, запуганной Мартой и двоими несчастными детьми, – но оно не является таковым. Ибо в доме обитало еще одно существо, настолько необычное, трагическое и жалкое, что причуды остальных рядом с ним выглядели нормой.
Это существо звали Луиза Кэмпион, потому что она хотя и была дочерью Эмили, но отцом ее был не Йорк Хэттер, а первый муж Эмили, Том Кэмпион. Ей было сорок лет. Она была маленькой, пухлой и абсолютно невосприимчивой к творящемуся вокруг нее бедламу, обладала мягким и терпеливым характером и никогда ни на что не жаловалась. И тем не менее она пользовалась наибольшей известностью среди членов семейства – известностью, которая неустанно преследовала ее.
Ибо рожденная от брака Эмили и Тома Кэмпиона Луиза пришла в этот мир безнадежно слепой, немой и с зачатками глухоты, которая, по прогнозам врачей, должна была неуклонно прогрессировать.
Предсказания медиков исполнились с безжалостной точностью. На свой восемнадцатый день рождения, словно в качестве подарка от богов тьмы, которые, казалось, управляли ее судьбой, Луиза Кэмпион оглохла полностью.
Для человека менее твердого духом это несчастье могло бы стать роковым. В возрасте, когда другие девушки открывали для себя мир страстей, Луиза очутилась на необитаемой планете – в мире, лишенном звуков, цветов и образов. Последний мост, связывавший ее с жизнью – слух, – обрушился. Возврата не было – во всем, что касалось основных чувств, она была практически мертва.
Тем не менее в характере Луизы было нечто железное – возможно, единственное благо, унаследованное от сеющей зло матери, – позволившее ей воспринимать обрушившиеся на нее беды спокойно и мужественно. Если она и понимала их причину, то никогда на нее не указывала.
Не вызывало сомнений, что виновницей несчастий дочери была мать. Правда, когда Луиза только родилась, ходили слухи, что все дело в дурной крови ее отца, Тома Кэмпиона. Но когда Кэмпион и Эмили развелись, а Эмили, снова выйдя замуж, произвела на свет троих Безумных Хэттеров, все поняли, что это ее вина, тем более что у Кэмпиона, как выяснилось, был абсолютно нормальный сын от первого брака. Пресса забыла Кэмпиона, который умер через несколько лет после развода с Эмили при таинственных обстоятельствах, его сын исчез, а Эмили, вцепившись мертвой хваткой в злополучного Йорка Хэттера, забрала увечный плод своего первого брака в наследственный дом на Вашингтон-сквер, которому после многих лет дурной славы было суждено стать сценой такой ужасной трагедии, что все происшедшее ранее казалось лишь прелюдией к драме.
Собственно, пьеса началась спустя чуть более двух месяцев после того, как тело Йорка Хэттера выловили из залива. Начало выглядело достаточно невинно. В обязанности миссис Арбакл, кухарки и экономки миссис Хэттер, входило готовить эгног[13]13
Эгног – яично-винный коктейль.
[Закрыть] для Луизы Кэмпион каждый день после ленча. Со стороны старой леди это было чистой воды причудой – Луиза, если не считать слабоватого сердца, пребывала в хорошей физической форме и, будучи достаточно упитанной в сорокалетнем возрасте, едва ли нуждалась в белковой диете. Но требования миссис Хэттер не подлежали возражениям, о чем постоянно напоминали миссис Арбакл, и Луиза ежедневно после ленча спускалась в столовую на первом этаже, где послушно потягивала материнский нектар. Это было давним обычаем, что следует запомнить.
Миссис Арбакл всегда ставила высокий стакан в юго-западном углу стола в двух дюймах от края, где Луиза могла находить, поднимать и осушать его так же легко, как если бы она была зрячей.
В день трагедии – вернее, почти что трагедии – солнечным апрельским воскресеньем все шло как обычно… до определенного момента. В двадцать минут третьего – инспектор Тамм впоследствии постарался установить точное время – миссис Арбакл приготовила напиток в кухне на задней стороне дома (из ингредиентов, которые она с вызовом предъявила во время расследования), отнесла его в столовую, поставила на стол в юго-восточном углу на расстоянии двух дюймов от края, после чего вернулась в кухню. По ее словам, в столовой не было никого и никто туда не входил, пока она ставила эгног на стол.
Куда труднее было установить, что произошло впоследствии, – показания не отличались четкостью. В период всеобщего возбуждения ничье восприятие не было достаточно острым, чтобы фиксировать точные впечатления. Около половины третьего в сопровождении старой леди Луиза спустилась в столовую. Они задержались в дверях. Барбара Хэттер, поэтесса, следовала за ними по пятам и сразу почувствовала, что что-то не так, хотя не могла объяснить почему. В тот же момент в коридоре появилась Марта, жена Конрада, и спросила: «Где Джеки? Он опять топтал цветы в саду». Она тоже нерешительно остановилась в дверях.
В столовую заглянул и пятый персонаж, сосредоточившись на центральной фигуре. Это был старый одноногий моряк, капитан Триветт, сосед Хэттеров, который два месяца назад сопровождал старую леди и Конрада в морг на печальную процедуру опознания. Триветт появился во второй двери, ведущей не в главный коридор, а в смежную со столовой библиотеку.
То, что представилось их глазам, само по себе не вызывало беспокойства. Они увидели одинокую фигурку тринадцатилетнего Джеки Хэттера, старшего сына Марты, который держал стакан с эгногом, уставясь на него. Резкий взгляд старой леди стал еще резче; она открыла рот, собираясь что-то сказать. Джеки виновато обернулся и увидел зрителей. Его личико сморщилось, в диковатых глазах мелькнула озорная решимость, он поднес стакан к губам и быстро глотнул кремовую жидкость.
Далее начался сумбур. Когда бабушка Джеки устремилась вперед и шлепнула внука по руке с криком «Ты знаешь, что это напиток тети Луизы, паршивец! Сколько раз бабушка Эмили говорила тебе, чтобы ты не трогал ее вещи!», Джеки уронил стакан с выражением крайнего изумления на плутоватой физиономии. Стакан упал на пол и разбился, а содержимое расплескалось по красному линолеуму столовой. Потом мальчик громко выкрикнул, прижав ко рту испачканные в садовой земле руки. Все застыли как вкопанные, осознав, что это не озорство, а результат острой боли. Худощавое тело Джеки судорожно подергивалось, дыхание стало тяжелым и неровным, лицо приобрело синеватый оттенок. Внезапно он рухнул на пол, продолжая кричать. Марта с воплем подбежала к нему, опустилась на колени, бросила взгляд на искаженное лицо сына и потеряла сознание.
