Текст книги "Застекленная деревня"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава 5

Джонни был возбужден. Это походило на внезапный джек-пот в игровом автомате после долгих неудач. Вы не в силах этому поверить, но это произошло в действительности.

Было и еще кое-что – маленькая надежда, извивающаяся как новорожденный младенец. В это тоже было трудно поверить, но она действительно существовала.

Но что, в конце концов, это означало? Только то, что некто, висящий в преддверии ада, безликий и нелюбимый, мог быть возвращен к жалкому подобию жизни. Несмотря на слова судьи об «одном человеке», насколько это важно? Ведь некто опять должен будет смотреть в лицо безжалостному миру. Перерезать веревку означает всего лишь отложить казнь.

И тем не менее Джонни радовало то, что его может возбуждать хоть что-то хорошее. Судья назвал бы это прогрессом – первым шагом к чудесному исцелению от неизлечимого недуга.

«Я снова иду по той же дорожке, – усмехнулся про себя Джонни. – Людям всегда свойственно надеяться на лучшее. Ну, это доказывает, что я все еще принадлежу к роду человеческому».

Он отвел судью Шинна, Эндрю Уэбстера, Эдамса, Казаванта и Пига в студию тетушки Эдамс с мольбертом и картиной и велел Пигу прислониться широкой спиной к двери. Они переводили взгляд с Джонни на вещественное доказательство «Д». Из зала суда доносился шум голосов.

– В чем дело, Джонни? – осведомился судья.

– В том, что с картиной все не так, – ответил Джонни.

Все озадаченно посмотрели на мольберт.

– Уверяю вас, мистер Шинн, что вы ошибаетесь, – сказал Роджер Казавант. – Говорю вам как авторитет: с этой картиной все в порядке со всех точек зрения.

– Не со всех, мистер Казавант. Возможно, с эстетических. Но не с тех, которые касаются этого дела.

– Я не настолько компетентен, чтобы дискутировать с вами по этому поводу, – напыщенно произнес Казавант.

– Что не так с картиной? – спросил Энди Уэбстер.

– Мистер Казавант говорил, что Фанни Эдамс всегда изображала только то, что видела, – сказал Джонни. – Фактически она сама говорила мне то же в пятницу утром. Беда в том, что я не понял ее буквально.

– Кончайте предисловие, – хрипло сказал Ашер Пиг. – Говорите по существу.

– Смотрите сами, – усмехнулся Джонни. – В субботу 5 июля тетушка Фанни стояла там, где сейчас стою я, смотрела в это окно и изображала, как говорит мистер Казавант, то, что видела. Давайте сделаем то же самое. Сегодня 9 июля – прошло всего четыре дня. Взгляните на кукурузные стебли, которые миссис Эдамс видела в поле Мертона Избела. Вам ничего не кажется в них странным?

– Мне – нет, – ответил Аш Пиг.

– Это кукуруза, – сказал Феррис Эдамс.

– Да, мистер Эдамс, – кивнул Джонни. – Это кукуруза – такая, какой Господь намеревался сделать ее в девятый день июля. Стебли молодые, зеленые и чуть выше колена, как у любой ранней июльской кукурузы. А теперь я прошу вас, – Джонни внезапно указал на кукурузное поле, изображенное на холсте, – посмотреть на кукурузу на картине. Мистер Казавант, могла Фанни Эдамс – которая всегда изображала то, что видела, – могла она видеть высокие сухие стебли там, где природа поместила маленькие и зеленые?

Казавант порозовел.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Это осенняя кукуруза!

– Значит, мы видим совсем не ту картину, над которой работала Фанни Эдамс, когда ее убили. Но если вы хотите возражать, у меня есть еще одно доказательство. Согласно мистеру Казаванту, это законченная картина. Она изображает пейзаж, видимый из окна, с добавлением дождя. Однако если соглашаться с просвещенным мнением мистера Казаванта, тетушка Фанни не стала бы изображать дождь, если бы дождя не было в действительности, – то есть, если над этой картиной она работала в субботу, она начала бы изображать пейзаж без дождя, но, так как он начался во время работы, добавила бы его. Однако в субботу дождь пошел только в два часа дня. Поэтому миссис Эдамс не могла начать изображать его до двух. Но спустя тринадцать минут – ко времени ее смерти – картина была закончена! Думаю, мистер Казавант согласится, что, как бы быстро ни работала Фанни Эдамс, она не могла изобразить ливень в законченном виде всего за тринадцать минут.

– Нет-нет. – Казавант грыз холеные ногти.

– Поэтому я повторяю: с этой картиной что-то не так.

Все внимательно изучали полотно.

– Но что это означает? – ошеломленно спросил Энди Уэбстер.

Джонни пожал плечами:

– Не знаю, если не считать очевидного факта, что кто-то подменил картину на мольберте – снял ту, над которой работала в субботу тетушка Фанни, и установил вот эту. Вопрос в том, что произошло с другой картиной. Мне кажется, мы должны поискать ее.

Но Джонни уже знал. Или думал, что знает. Он вел игру наугад, но в этом мире с его безумными ставками подобный образ действий выглядел единственно благоразумным. Его интересовало, окажется ли он прав.

Они открыли двери шкафов и начали вытаскивать полотна, когда Роджер Казавант хлопнул себя ладонью по бледному лбу:

– Подождите! У нее был список… она давала номер и название каждой картине, которую начинала. Он должен лежать на верхней полке!

– Умный мальчик, – пробормотал Ашер Пиг. – Нашел!

Это была стопка скрепленных вместе желтых листов бумаги.

Все столпились вокруг журналиста.

– Да благословит Бог ее практичную старую душу! – воскликнул Джонни. – Она даже не вычеркивала проданные картины, а только отмечала их!.. Погодите! Рядом с номером 259 нет отметки о продаже. «Сентябрь…». Не могу разобрать.

– «Сентябрьская кукуруза под дождем», – прочитал судья Шинн.

– То, что надо! – Джонни подошел к мольберту и стал переворачивать картину. – Где-то должен быть номер… Вот! Он был здесь, но его соскоблили. Видите этот клочок бумаги, приклеенный к оборотной стороне? – Он снова перевернул картину лицом вперед. – Сомнений нет! Это «Сентябрьская кукуруза под дождем». Теперь я припомнил еще кое-что, судья. В пятницу утром Орвилл Пэнгмен упомянул, что в прошлом сентябре дожди начались слишком поздно, и он потерял практически весь урожай кукурузы из-за засухи! Обычно сентябрьская кукуруза не выглядит такой высохшей, верно?

– Да, – пробормотал судья Шинн. – Ты прав, Джонни. В прошлом сентябре кукуруза сильно выросла, но погибла за одну ночь.

– А вот примечание к картине, над которой она работала! – воскликнул старый Эндрю Уэбстер. – Последний пункт на последней странице.

– Давайте посмотрим! – сказал Джонни. – Номер 291. «Июльская кукуруза…» Ищите номер 291 на обороте холстов!

Вскоре они нашли нужный холст на середине полки.

– Осторожнее! Это уникальная ценность! – предупредил Роджер Казавант. Он поднес к свету «Июльскую кукурузу», потом удалил холст с мольберта, прислонил его к окну и установил на его место вновь найденное полотно.

Отличия от «Сентябрьской кукурузы под дождем» были очевидны даже любителям.

– На картине нет инициалов, – заметил судья Шинн. – Значит, она еще не завершила ее…

– Не вполне завершила, – нетерпеливо прервал Казавант. – Это тот же пейзаж, изображенный в той же перспективе и с той же позиции. Но обратите внимание на дождь. Фанни Эдамс едва начала изображать его. Она даже не успела сделать влажными землю, камни ограды и крышу амбара. А листья молодой кукурузы все еще прямые, а не поникшие, какими им следовало быть, если бы она начала изображать кукурузу под дождем. Очевидно, Фанни Эдамс приступила к работе задолго до грозы, а когда пошел дождь, у нее был выбор: либо прервать работу и подождать следующего сухого дня, либо включить дождь в картину. Каждый другой художник, которого я знаю, выбрал бы первый вариант. Но думаю, что-то в изменившейся погоде привлекло миссис Эдамс. Это был весьма необычный эксперимент – изображение дождя, атакующего мир, который только что был сухим. Очевидно, небо весь день было пасмурным, так что общее настроение картины гармонировало с внезапной переменой условий. Если бы ей хватило времени закончить картину!..

«Развязка близится, – подумал Джонни. – Мой человек идет к финишу при шансах тридцать пять к одному». Он чувствовал удивлявший его азарт.

– Но тетушка Фанни успела сделать одну вещь, – улыбнулся Джонни, – и за это Джо Ковальчик может поставить свечку в ее память.

– Какую? – осведомился Казавант.

– Она добавила в неоконченную картину кое-что еще, чего не было там в начале работы. Посмотрите на пристройку к амбару.

На полу пристройки был изображен штабель дров. Очертания поленьев были едва намечены, но вполне узнаваемы.

– Только для проверки вашего заявления, мистер Казавант, что Фанни Эдамс всегда в точности изображала то, что видела, – сказал Джонни, – попробуйте посчитать поленья на картине.

Казавант достал лупу и поднес ее к изображению пристройки на «Июльской кукурузе».

– Одно, два, три, четыре… – Он продолжал считать, пока не дошел до двадцати четырех.

– Двадцать четыре, – медленно произнес Джонни. – А что говорил Ковальчик? Что он расколол шесть поленьев на четыре части и сложил их штабелем в пристройке. Что скажете теперь, мистер Эдамс? Что Джо Ковальчик говорил правду?

– Будь я проклят!.. – пробормотал Эдамс.

– Вы это сделали! – воскликнул Энди Уэбстер. – Похоже, армия тренирует не только силу, но и сообразительность. Давайте вернемся в зал суда.

– Может быть, свет сомнения способен проникнуть даже в эти беспросветно мрачные умы, – подхватил Пиг.

– Только к чему все это ведет? – нахмурился Джонни. – Казалось бы, это должно дать нам многое. Но я не могу ни за что ухватиться.

– Сейчас это не важно, – отозвался судья Шинн. – Я хочу видеть их лица, когда они об этом узнают.

Они поспешили в дом Фанни Эдамс.

* * *

Им пришлось ждать, прежде чем преподнести свой сюрприз. Сначала Эдамс покончил с «обвинением». Потом Эндрю Уэбстер приступил к «защите». Первым свидетелем он вызвал Джозефа Ковальчика, и началась длительная борьба с односложным английским языком подсудимого. Покуда Феррис Эдамс проводил перекрестный допрос, время от времени вступая в перепалку с Уэбстером, Джонни ощущал растущее в комнате напряжение и слышал поскрипывание складных стульев. Все знали, что что-то должно произойти, и нервничали. «Продолжай увертываться, – злорадно думал Джонни, гоняясь за ускользавшей от него мыслью. – Я все равно загоню тебя в угол, и ты будешь извиваться, как червяк на крючке!»

Он не обращал особого внимания на происходящее, покуда Энди Уэбстер не вызвал Роджера Казаванта как свидетеля защиты.

Джонни восхищался тем, как ветеран юриспруденции обходится с Казавантом и «Июльской кукурузой». Он тянул лесу с перерывами, временами давая рыбе отдых, но не позволяя ей сорваться, пока не дошел до кульминационного пункта.

– Не сосчитаете ли вы поленья в штабеле на вещественном доказательстве «Е» – картине «Июльская кукуруза», – мистер Казавант?

Эксперт протер очки, склонился над картиной и начал считать вслух, дойдя до двадцати четырех.

– Мистер Казавант, вы только что слышали, как обвиняемый, подтверждая свои первоначальные показания, заявил, что он, по просьбе миссис Эдамс, расколол шесть поленьев на четыре части и сложил их штабелем в пристройке. Сколько четвертинок должно было получиться в результате?

– Двадцать четыре.

– А какое количество дров вы насчитали на картине миссис Эдамс, над которой она работала в момент гибели?

– Двадцать четыре.

– Иными словами, жители Шинн-Корнерс, – воскликнул старый Энди, поворачиваясь к присяжным, словно никогда не слышал о правилах допроса свидетелей, – подсудимый Джозеф Ковальчик вовсе не преступный лжец, каким представлял его обвинитель. Этот человек говорил правду. Он сказал чистую правду о деньгах и о дровах!

Феррис Эдамс больше не мог сдерживаться и вскочил с криком:

– Ваша честь, защитник делает выводы!

– Пожалуйста, мистер Уэбстер, приберегите ваши выводы для заключительной речи.

С имитацией сражения было покончено. Теперь обвинение и защита использовали боевые патроны.

Но Джонни присутствовал на поле битвы только физически. Его мысли блуждали далеко. За что тут сражаться? За глупое выражение на лице Кэлвина Уотерса?

Он стал ощущать время и место, только оказавшись наверху, в спальне Фанни Эдамс, с одиннадцатью коллегами по жюри. Женщины оживленно переговаривались, сидя на просторной кровати; мужчины ходили взад-вперед, что-то бормоча. Дверь была заперта, но сквозь старые панели доносились звуки тяжелого дыхания Берни Хэкетта. Маленькую душную комнату наполняли аромат духов Пру Пламмер и сладковатые запахи из амбара.

Джонни молча страдал в углу.

Бомба в итоге не разорвалась. Они могли с таким же успехом выслушать глубокомысленный фрагмент из «Капитала» Маркса на немецком языке. «Я хочу видеть их лица», – с мрачным удовольствием говорил судья. Ну, он их увидел. Даже Луис Шинн мог быть одурачен. Какая правда нам нужна, чтобы мы в нее поверили?

Выходит, они попались на удочку доброго старого слова «правда». Мир был переполнен сентиментальной чушью о том, как правда сияет во тьме, как она проста, непоколебима и открыта всем людям. Но кто сказал: «То, что я говорю вам трижды, и есть правда»?[34]34
  Цитата из поэмы «Охота на Снарка» английского писателя Льюиса Кэрролла (Чарлза Латуиджа Доджсона) (1832–1898), автора сказок «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье».


[Закрыть] Кажется, Льюис Кэрролл. Гитлер, кремлевская шайка и Маккарти хорошо это усвоили. Хорошие парни внушали себе, что пользуются мерилом из самого твердого материала, хотя чертова штука в руках плохих парней рассыпалась на кусочки…

– Кто-нибудь хочет задать вопросы? – говорил Хьюб Хемас.

– Какие еще вопросы? – пискнула Эмили Берри. – Спрашивать не о чем, Хьюб. Мы все знаем, что он это сделал.

– Все равно, Эм, мы должны действовать по правилам, – сказал Хемас.

– Давайте проголосуем и покончим с этой мерзостью, – предложил старый Мертон Избел.

Джонни почувствовал, что готовится произнести речь. Он стал бешено сопротивляться, но она вырывалась у него изо рта, словно демон.

– Подождите! Может ли кто-нибудь из вас посмотреть мне в глаза и сказать, что не испытывает ни тени сомнения по поводу виновности Ковальчика?

Они смогли это сделать. Джонни оказался окруженным глазами.

– Как вы можете быть уверены? – услышал он собственный голос. – Ведь никто не видел его во время преступления. На нем не нашли следов крови. На кочерге не было отпечатков пальцев.

– А деньги, мистер Шинн? – возразила Матильда Скотт. – Он украл деньги тетушки Фанни. А тот, кто украл деньги…

Какой в этом смысл? Голос разума был слышен здесь, как звук падения булавки в тире.

– Он потерял голову, – проворчал Орвилл Пэнгмен. – Возможно, она поймала его, когда он запустил руку в банку из-под корицы.

– Ее убили в студии, а не на кухне, мистер Пэнгмен!

– Ну, может быть, он погнался за ней. Могло произойти что угодно, мистер Шинн…

– Да, мистер Пэнгмен. Но возможно, он не гнался за ней, а она не поймала его в момент кражи. Возможно, все произошло именно так, как он рассказывает. Приведите мне хоть один факт, свидетельствующий о лживости его показаний. Те два их фрагмента, которые подлежали проверке – о краже денег и колке дров, – оказались правдивыми! Вы должны помнить, что говорит закон о бремени доказательств, лежащем на обвинении. Предъявите мне хоть одно доказательство, что Джозеф Ковальчик убил тетушку Фанни Эдамс!

Джонни не собирался заходить так далеко. Это было глупо и бессмысленно. Черт возьми, ведь это не настоящий суд! Ковальчик получит по заслугам в другое время и в другом месте. Какое имеет значение, что думают здешние деревенщины?

Тем не менее внезапно Джонни показалось очень важным, чтобы эти люди взглянули на случившееся без предубеждений. Похоже, он попал в ловушку старого Луиса Шинна…

– Если этот иностранец не убивал тетушку Фанни, – крикнул Питер Берри, – скажите мне, кто еще мог это сделать?

– Давайте голосовать! – рявкнул Мертон Избел.

– Он был там! – взвизгнула Милли Пэнгмен.

– И только он! – с торжеством добавила Пру Пламмер.

– Разве? – возразил Джонни. – Тогда кто подменил картину? Это доказывает, что там был кто-то еще, не так ли? Зачем Ковальчику было это делать? Неужели вы не понимаете, что произошло? Мы знаем, что Ковальчик наколол дрова и оставил их в пристройке, – знаем, потому что тетушка Фанни изобразила это. Мы также знаем, что дров там не было, когда Берни Хэкетт обнаружил тело. Значит, кто-то унес дрова – по той же причине, что подменил картину, – чтобы представить Ковальчика лжецом! Если Ковальчик мог солгать в такой мелочи, как колка дров, кто проверит, что он не убивал тетушку Фанни? Ковальчик был оклеветан!

– Но кем? – осведомился Хьюб Хемас.

– Откуда мне знать? Я должен предъявить вам убийцу, прежде чем вы позволите умереть невиновному?

– Вы должны показать нам кого-то, кто мог там находиться, – сказал Хьюб. – Но вы не можете это сделать. Нет ни единой живой души в этой деревне, у которой бы не было алиби, мистер Шинн, – если вы намекаете, что это один из нас. Даже у вас, постороннего, алиби имеется. Может, мы не так умны, как вы – образованные люди, – чтобы разобраться в этой истории с картинами, но нам хватает ума понять, что кто-то проломил кочергой голову тетушке Фанни, и это мог сделать только тот бродяга-иностранец, мистер Шинн.

– Давайте проголосуем! – в третий раз рявкнул Мерт Избел, взмахнув кулаком.

Джонни повернулся к стене. «О'кей, братцы! Я выдохся».

– Соседи! – послышался голос Сэмюэла Шира. Джонни с удивлением обернулся – он совсем забыл о священнике. – Соседи, прежде чем голосовать… «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними… будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд. Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете».[35]35
  Евангелие от Луки, 6:31,36,37.


[Закрыть] Неужели здесь есть хоть один, для кого эти слова ничего не значат? Неужели они не трогают вас? Помолимся вместе, соседи!..

«Теперь мы можем радоваться тому, что исполнили свой долг, как его понимаем, – подумал Джонни. – Разум и милосердие, приходящее с верой. Мы попробовали и то и другое, ваше преподобие, но паства нас не слышит».

– Молиться за душу этого сукиного сына? – зарычал Мерт Избел. – Давайте голосовать!

– Хорошо, – кивнул Хьюберт Хемас. – Питер? Питер Берри раздал остро заточенные карандаши и листочки белой бумаги.

– Пишите ваш вердикт, – велел Хемас.

В течение нескольких секунд в спальне Фанни Эдамс слышалось только царапанье грифеля о бумагу. Потом Хьюб собрал листки.

– Ты же ничего не написал, Кэлвин, – сказал он, подойдя к мастеру на все руки.

Весельчак Уотерс поднял взгляд, выражающий мучительное напряжение интеллекта.

– Как пишется «виновен»?

Десять из двенадцати присяжных проголосовали за осуждение.

* * *

Через два часа Джонни и преподобный Шир оказались прижатыми к комоду полукругом разгневанных мужчин и женщин.

– Думаете загнать нас в тупик? – бушевал старый Избел. – Хотите противиться воле большинства? Голосуйте за виновность!

– Вы угрожаете мне, Мертон Избел? – осведомился Сэмюэл Шир. – В своей ненависти и страсти вы зашли так далеко, что принуждаете меня проголосовать так же, как вы?

– Мы будем торчать здесь, пока у коров не пропадет молоко! – негодовал Орвилл Пэнгмен.

– Это заговор – вот что это такое! – брызгала слюной Ребекка Хемас. – Ввести в жюри священника!

– И постороннего, – добавила Эмили Берри. – Его следовало бы выгнать из деревни.

– Вместе со мной, – со вздохом промолвил мистер Шир.

Они кричали и размахивали руками – все, кроме Хьюба Хемаса, который, прислонившись к окну с ситцевой занавеской, молча глядел на Джонни.

– Прошу прощения, – устало произнес Джонни. – Здесь очень тесно. Я бы хотел отойти в угол и сесть.

– Голосуйте за виновность!

– Заставьте его стоять!

– Вышвырните его отсюда!

– Отпустите его, – неожиданно заговорил Хемас.

Остальные расступились.

Джонни, вытирая лицо, опустился на старый сосновый стул у кровати. Мысли с трудом приходили в голову в этой душной, заряженной ненавистью комнате. Какими же идиотами они были, составляя «план кампании»! Ведь они имели дело со слепой силой, неуправляемой, как ветер. Это доказывало лишь то, что он понял уже давно. Человек – хаотичное существо, лишенное здравого смысла, которое тычется в разные стороны, как бешеное животное, разрушая и губя все вокруг, включая самого себя. Что значат разум, порядок и творческое начало в сравнении с обезумевшей толпой? Жалкая кучка гениев творит чудеса, которые обречены на гибель вместе с городами, пророками, достижениями науки и искусства. Первые люди, прилетевшие на Марс, обнаружат там не пучеглазых существ с антеннами на крошечных головах и не суперменов, а безжизненную пустыню, все еще излучающую смерть. В эволюции жизни отсутствовал ген духовности – Бог, который создал все, упустил самое важное…

– Мистер Шинн.

– Да? – Джонни поднял голову. Это был Сэмюэл Шир. В комнате внезапно стало тихо. Хьюб Хемас шепотом что-то внушал окружавшим его соседям.

– Думаю, – тихо сказал мистер Шир, – здесь собирается произойти нечто очень скверное.

– Наверняка, – отозвался Джонни. – И что касается меня, то чем скорее, тем лучше.

– Значит, вы тоже?

– Что «тоже»? – удивленно спросил Джонни.

– Тоже сдались?

– Я не сдался, падре. Но чего вы от меня ожидаете?

– Борьбы со злом и заблуждениями!

– До самой смерти? В свое время, мистер Шир, я был хроническим борцом с ветряными мельницами. Ну и чего я достиг? Что это может изменить?

– Очень многое! Мы не должны отчаиваться… – Священник склонился к Джонни и зашептал: – На разговоры нет времени, мистер Шинн. Эти люди бедны, их души в смятении, и они замышляют что-то дурное. Если вы можете выбраться из комнаты, спуститься и предупредить остальных, я постараюсь отвлечь их внимание.

– Дверь заперта, а снаружи дежурит Берни Хэкетт. – Джонни стиснул руку маленького священника. – Я знаю, падре, как это тяжело для вас. Есть только один способ воспрепятствовать этому – по крайней мере, временно.

– Какой?

– Притвориться побежденными.

– Побежденными?

– Если мы с вами проголосуем за виновность, это их удовлетворит, а Ковальчику даст передышку…

Мистер Шир выпрямился.

– Нет, – холодно сказал он. – Вы смеетесь надо мной, мистер Шинн.

– И не думаю! – Джонни почувствовал гнев. – Наша цель – спасти Ковальчика, и это может помочь. Процесс ровным счетом ничего не значит, мистер Шир. Он был ненастоящий, это была уловка с самого начала.

– Кто знает, что настоящее, а что нет? Я не могу делать то, что противно моей совести, мистер Шинн. И вы тоже.

– Вы так полагаете? – Джонни мрачно улыбнулся. – Человек способен на все. Я видел отличных парней, храбрых солдат, прекрасных мужей и отцов, стойких патриотов, усердных прихожан, которых заставляли отрекаться от своих товарищей, жен, детей, страны, Бога – от всего, во что они верили. Они не хотели делать это, мистер Шир, но делали.

– Но вы также видели людей, которые этого не делали, – с презрением произнес священник, – однако предпочитаете не вспоминать о них! Мистер Шинн, если вы сейчас не встанете и не сделаете все, что можете, то будете еще хуже, чем Хьюб Хемас, Мерт Избел и Питер Берри, – хуже, чем все они, вместе взятые! Они не правы, но, по крайней мере, делают то, во что верят. Но человек, который знает, что прав, и не отстаивает свою правоту, пропащий, мистер Шинн, и весь мир пропадет вместе с ним.

Сэмюэл Шир метнулся к двери. Ключ торчал в замке. Он повернул его дрожащими пальцами и открыл дверь.

– Вынесли вердикт? – зевая, спросил констебль Хэкетт. – Давно пора.

Священник пробежал мимо него, но прежде, чем он успел сделать два шага по коридору, Хьюб Хемас оказался рядом.

– Нет, мистер Шир, – пропыхтел Хьюб.

Другие выбежали тоже и на глазах у ошеломленного Хэкетта втащили пастора назад в спальню. Джонни приподнялся со стула.

– Прислонись спиной к двери, Берни, – приказал Хемас и устремил бесстрастный взгляд на Джонни. – Орвилл, следи за ним.

Джонни почувствовал на своем плече железную хватку.

– Не дергайтесь, мистер Шинн, и вы не пострадаете, – негромко предупредил Орвилл Пэнгмен.

Сэмюэл Шир тоже смотрел на него. В ушах у Джонни зашумело, и он ухватился за спинку стула.

– Мы даем вам последний шанс, – сказал Хьюб Хемас. – Мистер Шир, вы измените ваш вердикт?

– Нет, – ответил Сэмюэл Шир.

Джонни закрыл глаза, но взгляд священника словно прожигал ему веки.

– А вы, мистер Шинн?

– Нет, – сказал Джонни.

– Теперь нам все ясно, – заявил Хемас. – Вы морочили нам голову. Я уже давно начал это понимать. Мы сами виноваты, позволив судье Шинну втянуть нас в это, позволив вам, мистер Шир, и этому чужаку из Нью-Йорка занять место среди нас. Мы провели наш суд. Нам все было ясно, когда мы поймали убийцу. А вы просто пытаетесь отобрать его у нас, как отобрали Джо Гондзоли.

Оставалось надеяться на губернатора и национальную гвардию…

– Вы этого хотите, не так ли? Но вам не отобрать у нас этого кровожадного бродягу. Верно, соседи?

Ему ответил торжествующий рев. Эти двадцать четыре свеженаколотых бруска дерева, напряженно думал Джонни. Что с ними не так?..

– Пошли!

Но констебль Хэкетт стоял в дверях, облизывая губы.

– Хьюб… – нерешительно начал он.

– И ты туда же? – рявкнул Хемас. – Отойди!

Берни Хэкетт отошел, и толпа хлынула мимо него из спальни Фанни Эдамс, увлекая за собой Сэмюэла Шира и Джонни Шинна, прогромыхала вниз по лестнице и ворвалась в комнату, где ожидали за чашками кофе судья Шинн, Эндрю Уэбстер, Феррис Эдамс, Роджер Казавант и Ашер Пиг, а Джозеф Ковальчик сидел за сосновым столом, уронив голову на руки, охраняемый близнецами Хемас.

Чертовы дрова! Куда они делись?.. Вот в чем дело! Что с ними произошло?

Внезапно в комнате воцарилась мертвая тишина. Мужчины за столом медленно повернулись, а заключенный поднял голову.

– Хьюб, – заговорил судья Шинн.

Но и он, и остальные все поняли.

– Суд окончен, – сказал Хьюб Хемас. – Вердикт – виновен. Наказание…

Джозеф Ковальчик сполз со стула на пол, как змея, проскользнул на четвереньках под столом к стулу Луиса Шинна и обхватил его ноги.

Близнецы вскочили. Томми Хемас отодвинул стул, а его брат бросился к заключенному.

– Остановитесь! – крикнул судья.

Томми Хемас взмахнул левой рукой и ударил судью по шее. Старик отшатнулся, а Томми вцепился в Ковальчика, которого уже держал его близнец.

В ушах Джонни Шинна звучало нечто подобное трубам, возвещающим о Судном дне. И внезапно он понял, что знает ответ!

Комната была полна кричащих, мечущихся людей и опрокидывающейся мебели. Констебль Хэкетт ударился об угловой буфет, стекло зазвенело, а старинное серебро Фанни Эдамс посыпалось с полок. Матильда Скотт вопила, лежа на полу, когда Питер Берри прошелся по ней своими тяжелыми башмаками. Элизабет Шир съежилась в углу, как испуганное животное. Муж тщетно пытался добраться до нее, беззвучно шевеля губами.

– Свяжите его! – рявкнул Мертон Избел.

Старый Энди Уэбстер, Пиг, Казавант и Эдамс вырывались из рук обезумевших мужчин и женщин. Эдди Пэнгмен и Дрейкли Скотт внезапно оказались в самой гуще толпы.

Джонни выбирался из-под обломков крушения. Это походило на эпизод его ночных кошмаров, в котором его молотили кулаками, царапали ногтями, давили коленями, но он не чувствовал боли, а только холодную отстраненность бестелесного ума, как будто в нем все умерло, кроме желания думать. Внезапно, сам не зная как и почему, он оказался на столе, отбиваясь ногами от тянущихся к нему рук и громко крича:

– Подождите! Дайте мне шанс!.. Если я не прав, то обещаю повесить Ковальчика собственными руками… Я представлю вам ваше чертово доказательство!

* * *

– Странная штука, – говорил Джонни. – Странная и мрачная. Простейшая вещь в мире… Но к ней нужно было подобраться. Она была замаскирована, спрятана под массой людей. Но люди не имели к ней отношения, вот что странно. Мертвая древесина и люди. И люди оказались мертвой древесиной.

Он чувствовал головокружение. С наступлением сумерек появились светлячки и москиты, которые плясали во влажном вечернем воздухе, чувствуя себя неуязвимыми. На дороге было так же душно, как в спальне Фанни Эдамс. Огни автомобилей, выстроившихся вдоль кустов, освещали танец миниатюрных крылышек, за ним наблюдали, вслушиваясь в звуки, раздававшиеся там, где собрались люди, двое мужчин, прислонившихся к грузовику Питера Берри.

– О чем ты? – спросил судья Шинн, ощупывая пострадавшую шею.

– Об алиби, – ответил Джонни. – О трех днях на установление алиби для людей и только для людей. Между тем как самые важные алиби были подстроены.

– Алиби для кого?

– Для чего, – поправил Джонни. – Для автомобилей.

– Для автомобилей? – Судья уставился на него.

– Да. Помните показания Берни Хэкетта? «Я припарковал машину… Гараж рассчитан только на один автомобиль». У Берни Хэкетта только одна машина. Это достаточно справедливо?

– Достаточно, – ответил судья, – потому что это правда.

– А где находилась единственная машина Хэкетта в субботу в два тринадцать? Милях в девятнадцати от дома Фанни Эдамс, по пути в Шинн-Корнерс из офиса Лай-мена Хинчли в Кадбери с Хэкеттом за рулем.

Теперь семья Берри, – продолжал Джонни, прихлопнув москита. – У них легковой автомобиль, грузовик для доставки товаров и тягач из автомастерской. В субботу в два тринадцать легковой автомобиль находился на стоянке в Кадбери, покуда Эмили Берри и ее дети сидели в приемной доктора Каплана. Грузовик стоял в гараже Берри по крайней мере с без десяти два, когда Берри начал возиться с ним, пытаясь выяснить, почему он не заводится. Более того, грузовик блокировал выезд тягача, на что Берри жаловался в своих показаниях. У всех трех машин есть алиби.

Хоузи Леммон? – Джонни покачал головой. – У него вообще нет автомобиля. Вы сами говорили мне это.

Пру Пламмер упомянула в показаниях, что ее машина была в гараже Уэрли в Кадбери на ремонте. По ее словам, Питер Берри попросил механика из мастерской Уэрли, чтобы тот отбуксировал ее. Если бы это была неправда, она едва ли стала бы говорить так в присутствии Берри.

Согласно показаниям Хьюба, у Хемасов два автомобиля: легковой, в котором он приехал в деревню, и фермерский грузовик, в котором приехала следом его семья. В два тринадцать в субботу легковая машина стояла перед лавкой Берри у всех на виду. Грузовик должен был находиться на ферме Хемасов, так как никто другой из его семьи не покидал ферму до поступления новостей об убийстве.

У Широв вовсе нет машины.

У Пэнгменов, – Джонни хлопнул себя по лицу, – как и у Хемасов, один легковой автомобиль и один грузовик. Грузовик стоял под крышей амбара всю вторую половину субботнего дня, пока Джоэл Хэкетт подавал из него дранку Орвиллу. А легковая машина, как сказал Пэнгмен, находилась в его гараже.

У Скоттов тоже два автомобиля – легковой и джип. Легковая машина в два тринадцать была с Дрейкли в Комфорте, ожидая отказа банкира. Джип, по словам Матильды, весь день стоял у дома Скотов.

У Кэлвина Уотерса, по вашим словам, нет никакой машины, как и у Хоузи Леммона.