355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эллери Куин (Квин) » Застекленная деревня » Текст книги (страница 10)
Застекленная деревня
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 05:11

Текст книги "Застекленная деревня"


Автор книги: Эллери Куин (Квин)



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Боюсь, что да, мистер Казавант, – сказал судья Шинн. – Фанни Эдамс была убита в прошлую субботу во второй половине дня.

Понадобилось некоторое время, чтобы восстановить апломб Роджера Казаванта. Он плакал горючими слезами и ломал красивые руки, произнося патетические фразы.

– Говорите, во второй половине дня в субботу? Какая ирония судьбы! А когда именно?.. Нет, это уже слишком! Еще одно преступление, в котором повинно телевидение! Я собирался приехать сюда в пятницу вечером на уик-энд. Но в прошлую среду меня попросили участвовать в субботней телепрограмме, транслируемой из Чикаго – дискуссии о современном искусстве, – поэтому в пятницу вечером я вылетел туда. И в субботу с часу дня до половины второго я торчал в чикагской телестудии, сражаясь с непробиваемой тупостью двух так называемых университетских профессоров, когда вместо этой нелепой траты времени мог бы находиться здесь, спасая жизнь Фанни Эдамс!

Ситуация сверхбдительности в деревне, казалось, не доходила до Казаванта. Он продолжал ошеломленно твердить, что не видел в газетах ни слова о случившемся.

– Такой великий, Богом данный талант, – повторял он. – Суд, говорите? Значит, вам удалось загнать зверя? Отлично! Почему же газеты…

Отнюдь не возмутившись предупреждением, что ему могут не разрешить покинуть Шинн-Корнерс день или два, Казавант выпятил точеный подбородок и заявил, что целый легион головорезов не сможет выгнать его из деревни. Нужно столько сделать! Он должен ознакомиться с последними картинами Фанни Эдамс – ведь это его первый визит с прошлого августа, – взглянуть на картину, над которой она работала, когда ее настигла гибель – последние штрихи вдохновенной кисти… В конце концов, чтобы избавиться от него, судья Шинн попросил Ферриса Эдамса отвести гостя в дом Фанни Эдамс и оставить его там среди картин в шкафах.

– Это займет много времени, мистер Казавант?

– Конечно! Двумя днями тут не обойтись. Я должен сделать подробные записи…

– Ну, – вздохнул судья, – по крайней мере, вы не будете путаться под ногами…

* * *

Первым свидетелем в среду утром была Селина Хэкетт, мать констебля. («Раз уж мы занялись математической проблемой, – сказал судья, – то можем заодно исключить и старушку Селину!»)

Каждый вопрос приходилось выкрикивать в ухо старой женщине, и вначале ее ответы не имели никакого смысла. Но потом удалось вытянуть из Селины связный отчет о ее поведении в субботу. По ее словам, Берни задолго до полудня уехал в Кадбери. Селина покормила внуков ленчем около четверти первого – Джоэл прибежал от Пэнгменов и тут же убежал назад, – а после ленча она заставила Синтию и Джимми пойти с ней на маленький огород, который Берни посадил за гаражом, чтобы прополоть морковь, лук, латук и бобы. В два часа дождь загнал их в дом, где они оставались и после возвращения Берни из Кадбери, покуда Пру Пламмер не прибежала сообщить об убийстве тетушки Фанни.

– Хорошенькое дело! – с горечью добавила Селина Хэкетт. – Сын не может сразу рассказать о случившемся матери, и ей приходится узнавать это от соседки!

Она все еще сердито смотрела на констебля, когда Феррис Эдамс помогал ей подняться со свидетельского кресла.

Судья Шинн объявил краткий перерыв, покуда Берни Хэкетт провожал мать через дорогу к школе, где детей временно изолировали, и привел Сару Избел.

При виде дочери Мертон Избел приподнялся со складного стула. Но Орвилл Пэнгмен схватил старика за руку, а Хьюб Хемас что-то настойчиво прошептал ему, и он снова сел, бормоча себе под нос.

Покуда Сара Избел тихим голосом давала показания, присяжные разглядывали потолок, картины на стенах и собственные руки.

Никто не смотрел на Мертона Избела.

Сара заявила, что в субботу после ленча была с дочерью в мастерской на ферме Избелов, штопая платье, – никто из них не выходил из дому. Мастерская расположена в задней его части – раньше это была курительная, но мать (слово «мать» было произнесено еле слышно) переделала ее. До дождя она видела отца через окно – он пахал, идя следом за Смоуки, старой серой лошадью. Когда начался дождь, отец отвел Смоуки в конюшню, в углу которой находилась кузница, и до звонка Пру Пламмер Сара слышала стук молота по наковальне. Услышав новости, отец запряг Смоуки и Ралфа в фургон – у них нет автомобиля – и поехал в деревню.

Когда Эндрю Уэбстер заявил, что у него нет вопросов, Сара Избел быстро удалилась.

Феррис Эдамс вызвал Мертона Избела.

Старый фермер начал говорить достаточно спокойно. Когда дождь загнал его в конюшню, он воспользовался случаем, чтобы перековать двух лошадей. Нет, он не покидал конюшню… Мертон забормотал что-то о шведском железе, которое он привык использовать для гвоздей, и Джонни не смог разобрать, то ли железо стало невозможно приобрести, то ли Избел больше не мог его себе позволить… Морщинистое лицо, словно высеченное из гранита, странным образом ожило. Мускулы и нервы начали двигаться, как будто камень превращался в кипящую лаву.

Затем лава вырвалась наружу.

– Сукин сын! Соблазнитель! Антихрист! – Мерт Избел поднялся со стула, тыча правой рукой в сторону Джозефа Ковальчика.

Тот съежился, словно придавленный ураганным ветром. Эндрю Уэбстер испуганно привстал, ухватившись за край соснового стола.

– Мертон! – произнес шокированный судья Шинн.

– Мистер Избел… – начал Эдамс.

– Мерт! – Берни Хэкетт направился к старому фермеру.

Но Мертон Избел продолжал бушевать, и все затаили дыхание, ибо это была не вспышка ярости человека в здравом уме, а приступ галлюцинаций: Мерт Избел вообразил, будто Джозеф Ковальчик – тот самый коммивояжер, который десять лет тому назад обесчестил его дочь Сару. Он проклинал соблазнителя и благодарил Бога за то, что тот оказался у него в руках.

– Вор!.. Осквернитель девственниц!.. Отец ублюдков!.. Проклятый иностранец!..

На глазах оцепеневших присутствующих старый фермер протянул могучие руки через сосновый стол, схватил за горло ошарашенного заключенного и оторвал его от стула:

– Я ждал этого целых десять лет!..

Кожа Ковальчика из серой становилась фиолетовой. Глаза вылезали из орбит. Из горла вырывались сдавленные звуки.

Понадобились усилия шестерых мужчин, чтобы оттащить Мерта Избела от обвиняемого. Они опрокинули его на стол, держа за руки и за ноги. Постепенно он прекратил сопротивляться, и взгляд его стал осмысленным. Мужчины поставили его на ноги и отвели наверх в одну из спален.

Судья Шинн окинул взглядом сцену побоища.

– Перерыв! – объявил он. – Пожалуйста, приведите зал суда в порядок.

* * *

За ленчем все молча и без всякого аппетита жевали сандвичи, приготовленные Милли Пэнгмен.

Только когда Феррис Эдамс поднялся, собираясь вернуться в дом Фанни Эдамс, судья Шинн заметил:

– Лучше заканчивайте процедуру, Феррис. Все равно это ни к чему не приведет.

– Я собирался, – ответил Эдамс, – но Казавант сказал кое-что сегодня утром, когда я отвел его к тетушке Фанни, и я подумал, что стоит вызвать и его.

– Этого болтуна? – Судья нахмурился. – Какой от него может быть толк?

– Речь идет о картине на мольберте.

– Вот как? – заинтересовался Энди Уэбстер. – И что же с ней такое?

– Не важно, – сказал судья. – Хорошо, Феррис, вызовите Казаванта и закругляйтесь. Какое имеет значение, что он скажет, Энди? Или что скажете вы? Кстати, вы собираетесь что-нибудь говорить в защиту обвиняемого?

– Наша защита – правда, – проворчал старик. – Только никто ей не поверит. Я могу лишь вызвать Ковальчика свидетелем и пустить все на самотек.

– Возможно, вы не будете так уверены в правдивости Ковальчика, – с хитрым видом произнес Эдамс, – когда услышите, что говорит Казавант.

И он вышел, насвистывая.

Ашер Пиг с любопытством посмотрел на Джонни:

– Судья Шинн рассказывал мне о вас фантастические истории. Какое жаркое вы намерены приготовить из кролика, которого держите в рукаве?

– Я не держу в рукаве ни кролика, ни что-либо еще, – отозвался Джонни. – Вы же слышали сегодняшние показания. У старой Селины, детей Хэкетта и троих Избелов есть алиби, а нам оставалось исключить всего шестерых…

– Значит, теперь остается ноль, – задумчиво промолвил Пиг.

– Да, – кивнул Джонни. – Похоже, алиби имеется у всех в деревне. Это возвращает нас к Ковальчику.

Энди Уэбстер с негодованием бросил на стол свою салфетку.

Судья Шинн массировал голову.

– Всегда возможен человек с Марса, – обнадежил журналист.

– Конечно, – согласился Джонни. – Если Ковальчик не убивал тетушку Фанни, это сделал кто-то другой. А так как у всех обитателей Шинн-Корнерс есть алиби на время убийства, значит, этот «кто-то» нам неизвестен. Но я неоднократно расспрашивал всех, включая детей, и никто не видел в субботу ни одного постороннего в деревне, за исключением Джозефа Ковальчика. – Джонни пожал плечами. – Следовательно, убийцей должен быть Ковальчик, хотя бы по той причине, что им больше не может быть никто, если не считать гипотетического марсианина.

Судья посмотрел на часы.

– Энди, – спросил он, – почему ты веришь истории Ковальчика?

Старый юрист встрепенулся.

– Как ты можешь спрашивать меня об этом, Луис?! – воскликнул он. – Разве ты ему не веришь?

– Ну… – неуверенно произнес судья.

– Я даже позволил себе дать волю воображению, – пробормотал Джонни. – С моим складом ума это неудивительно.

– И что же ты вообразил? – осведомился судья.

– Ну, я представил себе около трех дюжин последних обитателей чахнущей общины под названием Шинн-Корнерс, собравшихся вместе и договорившихся обеспечить друг другу алиби, чтобы вина иностранца не вызывала сомнений. Не спрашивайте меня, почему я об этом думал. Полагаю, потому, что я тоже не верю в виновность Ковальчика, точнее, не хочу, чтобы он был виновен. Во мне остается достаточно романтизма, чтобы радоваться торжеству добра над злом. В этом моя беда… Заговор тридцати пяти человек, включая детей и пастора Шира! Вот до чего доводит сентиментальность! Давайте посмотрим в лицо фактам, друзья. Мы гоняемся за собственной тенью. Простите, судья, но если бы это опереточное жюри, в которое вы меня втянули, собиралось выносить вердикт сейчас, мне пришлось бы проголосовать за виновность нашего Джозефа.

* * *

– Прежде чем вы начнете допрашивать вашего свидетеля, мистер Эдамс, – сказал судья Шинн, – я прошу встать присяжного номер три.

– Это ты, Мерт, – шепнул Хьюб Хемас. – Вставай.

Мертон Избел поднялся. Дикая ярость исчезла из его глаз, и он стал тем, кем был в действительности, – изможденным стариком.

– Мерт, мы с тобой знаем друг друга с тех пор, как мальчишками воровали яблоки в саду старого Юрая за Лощиной, – обратился к нему судья. – Ты помнишь, чтобы я хоть раз тебе лгал?

Мертон молча уставился на него.

– Поэтому запомни мои слова. Если ты еще раз хоть пальцем тронешь обвиняемого, Мерт, я выпишу ордер на твой арест и лично прослежу, чтобы ты понес наказание со всей строгостью закона. Ты меня понял?

Массивная седая голова медленно кивнула.

– То, что я только что сказал Мертону Избелу, – обратился судья к присяжным, – относится ко всем жителям деревни в этой комнате и за ее пределами. – Он так неожиданно постучал штопальным «грибом» тетушки Фанни, что Пру Пламмер подпрыгнула. – Можете вызывать вашего свидетеля, мистер Эдамс.

Покуда Берни Хэкетт принимал присягу у Казаванта, а Феррис Эдамс задавал ему вопросы о его прошлом, а также давних связях с Фанни Эдамс и об увлечении ее творчеством, Джонни наблюдал за Джозефом Ковальчиком. Этот человек одновременно озадачивал и возмущал его. Либо он величайший в мире актер, либо тут что-то не так. Относиться к нему беспристрастно становилось все труднее, а в насыщенной конфликтами атмосфере Джонни больше всего хотелось сохранить нейтралитет. Если раньше польский беженец казался застывшим от ужаса, то теперь он выглядел погруженным в состояние абсолютного покоя. Как будто безумные руки Мерта Избела, стиснувшие ему горло, были судьбой, которой он опасался с самого начала – смертной казнью через повешение, – но веревка оборвалась, и хотя казнь продолжала маячить, никто не был способен дважды испытывать подобный страх. Мозолистые руки бессознательно – или осознанно? – поглаживали распухшую шею. Шрамы и боль словно внушали уверенность.

Борода Ковальчика успела изрядно отрасти. Если подвесить над его головой золотой нимб и надеть на него ночную рубашку, подумал Джонни, он будет выглядеть как средневековое изображение Иисуса Христа, рожденного страдать, искупая грехи человечества. Но человечеством в этой комнате была компания невежд и тупиц, дышащая адским огнем на того, кого она считала убийцей. Невыкупленный хлам в грязном старом ломбарде.

Ковальчик закрыл глаза и начал беззвучно шевелить губами, как делал неоднократно. Сукин сын притворялся, что молится.

Джонни был готов пнуть его ногой. Или самого себя.

Он с трудом перенес внимание на Казаванта.

– Теперь, мистер Казавант, – говорил Феррис Эдамс, – я покажу вам картину на мольберте – ту самую картину на том самом мольберте, найденную в студии Фанни Эдамс рядом с ее телом. Во время обследования картин миссис Эдамс сегодня утром вы изучали и это полотно?

– Да.

– Вещественное доказательство «Д», ваша честь. – Когда картину отметили, Эдамс продолжил: – Мистер Казавант, это подлинная картина Фанни Эдамс?

– Безусловно, – улыбнулся Роджер Казавант. – Если хотите, я с радостью опишу все детали стиля, техники, цвета, штриха…

– В этом нет надобности, мистер Казавант, – поспешно прервал судья Шинн. – Никто не сомневается в вашей компетентности. Продолжайте, мистер Эдамс.

– Сообщите присяжным, мистер Казавант, является ли эта картина законченной или незавершенной.

– Она закончена, – сказал эксперт.

– У вас нет на этот счет никаких сомнений?

– Разумеется, нет, иначе я бы не говорил, что картина завершена.

– Понятно. – Феррис Эдамс скромно потупился. – Но наши знания не на уровне ваших, мистер Казавант…

– Однако, – перебил его эксперт, – я имел в виду, что завершен творческий процесс наложения краски на холст, а не то, что больше никакой работы не осталось. Существуют чисто механические аспекты живописи: например, когда холст высыхает, художник обычно накладывает тонкий слой лака, который не только предохраняет поверхность от пыли и разрушительного действия воздуха, особенно при использовании пигментов низкого качества, но и выделяет тени. К тому же лаковая ретушь создает дополнительное преимущество, позволяя художнику наносить краску поверх нее, если он хочет внести изменения. С другой стороны…

– Мистер Казавант…

– С другой стороны, этот тонкий слой лака – лишь временное средство. Большинство художников делает перерыв в работе от трех месяцев до года, а потом накладывают постоянную глазурь из даммаровой смолы. В данном случае видно, что завершены не только наложение краски, но и механические аспекты…

– Но, мистер Казавант…

– В вышеупомянутой связи я мог бы добавить, – не унимался Роджер Казавант, – что у Фанни Эдамс был строго индивидуальный стиль работы. Например, она не верила в наложение предварительного слоя лака и никогда к нему не прибегала. Она утверждала, что он создает легкую желтизну, – среди художников разные мнения на этот счет. Конечно, миссис Эдамс использовала только высококачественные пигменты, именуемые постоянными цветами, которые отлично сопротивляются действию воздуха. Она применяла даммаровую глазурь, но не раньше чем через десять-двенадцать месяцев после наложения краски. Поэтому на представленном холсте вы не найдете никакого лака…

– Мистер Казавант, – снова прервал его Феррис Эдамс, – мы хотим знать следующее. Каковы видимые вами причины для столь уверенного заявления, что картина – в смысле наложения красок – закончена?

– Мои причины? – Казавант посмотрел на Эдамса так, будто тот произнес непристойное слово. Он поднес руки к губам и уставился в потолок, ища элементарные способы дать объяснения окружающим его грубым ушам. – Творчество Фанни Эдамс прежде всего отличает впечатление абсолютного реализма, достигнутого с помощью аутентичных деталей. Секрет ее успеха заключается именно в том, что я назвал бы примитивно-скрупулезным отношением к жизни и ее объектам…

– Пожалуйста, мистер Казавант…

– Со свойственным ей обаянием Фанни Эдамс выражала это следующим образом: «Я изображаю то, что вижу». На первый взгляд это заявление кажется простодушным. Каждый художник изображает то, что видит. Эстетическое разнообразие возникает потому, что два художника, глядя на один и тот же предмет, видят его по-разному: скажем, один – как искаженную примитивную форму, другой – как организацию символов. Но дело в том, что, когда Фанни Эдамс говорила: «Я изображаю то, что вижу», она имела это в виду в самом буквальном смысле! – Казавант торжествующе посмотрел на Ферриса Эдамса. – В этом заключается главное очарование стиля ее живописи. Она никогда – повторяю, никогда – не изображала предметы по памяти или возникшие в ее воображении. Если она писала дерево, это было не любое старое дерево и не дерево, которое она видела в детстве или даже вчера, а конкретное дерево, на которое она смотрела в данный момент. Если Фанни Эдамс изображала небо, то это было небо, которое она сейчас видела, а если амбар – то тот, который был у нее перед глазами…

– Простите, что прерываю вас, мистер Казавант, – со вздохом сказал Феррис Эдамс, – но сегодня утром вы говорили мне… Я имею в виду, как вы узнали, что картина завершена?

– Мой дорогой сэр, – с любезной улыбкой отозвался Казавант, – на такой вопрос нельзя ответить одной фразой. Как вы помните, я недавно упоминал о строго индивидуальном стиле работы Фанни Эдамс. Так вот, подобно тому, как она ни на волосок не отклонялась от изображаемого предмета, она не изменяла и своим привычкам в работе. Обратите внимание на инициалы «Ф. Э.» в нижнем левом углу холста, которыми она неизменно подписывала свои произведения. Хочу сообщить суду и жюри, что за всю свою карьеру Фанни Эдамс ни разу не ставила свои инициалы, пока наложение красок в картине не было завершено. Никогда! Вот вам детски простая причина. Имея дело с художником, мы имеем дело с живой личностью, а не безжизненным предметом под микроскопом. Существует множество эстетических и, если хотите, эмоциональных причин для объявления этой картины полностью завершенной.

– Думаю, достаточно детски простой причины, которую вы уже назвали, мистер Казавант, – пробормотал судья Шинн.

Феррис Эдамс бросил на судью взгляд, полный нескрываемого обожания.

– Мистер Казавант, анализ передвижений обвиняемого указывает, что он оставил этот дом приблизительно в то время, когда Фанни Эдамс была убита. К тому же имеется заявление, сделанное подсудимым в день его ареста. Мы заинтересованы в проверке правдивости этого заявления…

Эндрю Уэбстер открыл рот, но тут же закрыл его по знаку судьи Шинна.

– …ибо если какие-либо признаки укажут, что это заявление лживо, возникнут основания предполагать, что его отрицание вины такая же ложь.

Старый Энди с трудом удерживался от протестов.

– Обвиняемый утверждает, мистер Казавант, что перед тем, как покинуть этот дом, он слегка приоткрыл дверь из кухни и заглянул в студию. По его словам, тетушка Фанни стояла у мольберта спиной к нему, все еще работая над картиной. Поскольку это было практически во время убийства и так как вы заявили, что картина была завершена, не кажется ли вам, что обвиняемый лжет, говоря, что над полотном все еще работали?

– Господи! Ну и ну! – пробормотал Энди Уэбстер.

– Мой дорогой сэр, – отозвался Роджер Казавант, – я не могу сказать, в какой момент кто-то что-то мог видеть, а также – когда кто лжет, а кто говорит правду. Могу лишь повторить, что картина на мольберте завершена. Что до остального, вам придется делать выводы самому.

– Благодарю вас, мистер Казавант. – Феррис Эдамс вытер потные щеки. – Свидетель ваш.

Судья Уэбстер так решительно шагнул к свидетельскому креслу, что Казавант слегка отпрянул.

– Как вы, несомненно, поняли, мистер Казавант, – начал старый юрист, – это весьма необычный процесс. Мы позволяем себе большую… э-э-э… свободу, чем обычно. Давайте рассмотрим ситуации подробно. Изучение временных соотношений и некоторых других факторов показывает, что обвиняемый покинул дом Фанни Эдамс приблизительно в то время, когда она была убита – с разницей, самое большее, в две-три минуты. Время убийства установлено точно – два часа тринадцать минут дня. Я спрашиваю вас, сэр: мог обвиняемый оставить этот дом, скажем, в два десять и могла ли миссис Эдамс в два десять все еще работать над этой картиной?

– Прошу прошения?

– Позвольте поставить вопрос по-иному. Возможно ли, что в промежутке между двумя десятью и двумя тринадцатью Фанни Эдамс закончила картину – нанесла последний мазок, поставила инициалы и так далее?

– Естественно, – не без настороженности ответил Казавант. – Наступает момент, когда любая картина решительно и бесповоротно завершена. Определить, наступил ли такой момент до того, как обвиняемый заглянул в студию, когда он заглянул, или после того, вне моей компетенции, сэр.

– Вы абсолютно правы, – пробормотал себе под нос Энди Уэбстер, но Джонни услышал его. – Нет, еще минуту, мистер Казавант. Вы утверждаете, что Фанни Эдамс изображала только то, что видела. Скажите, она изображала все, что видела?

– Не понимаю.

– Предположим, она изображала амбар и кукурузное поле, виденные из ее окна. Предположим, в поле ее зрения находился штабель дров в пристройке к амбару. Она бы изобразила дрова на картине?

– О, теперь я вас понял. Нет, она не изображала все, что видела. Это было бы нелепо.

– Значит, она могла не включить в картину дрова?

– Разумеется. Каждый художник подходит к сюжету избирательно. Этого требуют элементарные законы композиции. То, что она не включила в картину, было лишь частью изображаемой сцены.

– Но это правда, что дрова могли быть сложены в пристройке, находясь в поле зрения Фанни Эдамс, и она тем не менее могла не включить их в картину?

– Безусловно.

– Это все, благодарю вас.

– Мистер Казавант! – Феррис Эдамс вскочил на ноги. – Вы говорите, что, даже если дрова были в пристройке, тетушка Фанни могла решить не использовать их в этой картине?

– Да.

– Но разве не правда, что факт отсутствия дров на картине не означает, что они там были?

Казавант недоуменно моргнул:

– Не могли бы вы повторить вопрос?

– Если бы дрова присутствовали на картине, то вы, на основании знакомства с привычками Фанни Эдамс, заявили бы, что они были в пристройке. По вашим словам, она изображала только то, что видела.

– Это верно. Если бы дрова присутствовали на картине, я бы мог утверждать, что они и в действительности находились в пристройке.

– Но на картине их нет! – торжествующе воскликнул Эдамс. – Это неоспоримый факт! В таком случае не является ли более вероятным, что их на самом деле не было в пристройке? И что если их там не было, то обвиняемый лгал?

– Это софистика! – вскричал Энди Уэбстер. – Вместо перекрестного допроса обвинитель ходит кругами!

Казавант беспомощно посмотрел на судью Шинна.

– Могу лишь повторить, джентльмены, что эта картина завершена.

Судья посмотрел на Энди Уэбстера, а Энди Уэбстер – на судью, после чего оба посмотрели на присяжных. Их лица напоминали побеленную стену без единого пятнышка, свидетельствовавшего о понимании.

– Вы закончили с этим свидетелем, джентльмены? – спросил судья Шинн.

– Да, ваша честь, – ответил Феррис Эдамс. – И что касается обвинения, мы вообще закончили…

– Одну минуту!

Все в комнате обернулись. Это произнес присяжный номер двенадцать с последнего места во втором ряду. Он что-то быстро писал на конверте.

– В чем дело, мистер Шинн? – Судья склонился вперед.

Джонни сложил конверт вдвое.

– Не возражаете передать это его чести, констебль?

Берни Хэкетт взял сложенный конверт и передал его судье Шинну.

Судья развернул его.

На конверте было написано следующее: «Эврика! Объявляйте перерыв. Думаю, я кое-что обнаружил».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache