Текст книги "Застекленная деревня"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Эллери Квин
«Застеклённая деревня»

Глава 1

– Возьмем, к примеру, убийство, – сказал верховный судья Луис Шинн, откладывая книгу, которую его гость оставил на крыльце. – В Новой Англии убийство не такое простое дело, как воображаете вы, ньюйоркцы, или чужаки вроде вас. Ни один янки из глубинки не стал бы вести себя так, как этот преступник.

– К вашему сведению, – заметил Джонни, – парень, который это написал, родился в двадцати восьми милях отсюда.

– Ты имеешь в виду – в Кадбери! – фыркнул судья Шинн, словно не просидел в тамошнем судейском кресле тридцать два года. – К тому же этого не может быть. Я бы его знал.

– Он уехал оттуда в нежном возрасте одиннадцати лет.

– Что, полагаю, делает его авторитетом! Тем более, что это не опровергает мой тезис. – Судья откинулся назад и ловко бросил книгу на колени гостя. – Жители Кадбери столь же невежественны в области того, что собой представляет подлинная Новая Англия, как это тип. Или как ты, если на то пошло.

Джонни усмехнулся, сидя в тростниковом кресле-качалке. Раннее июльское солнце разгладило морщинки вокруг его глаз, как и пообещал ему судья, а завтрак, приготовленный Милли Пэнгмен и состоящий в основном из вчерашнего улова в Лягушачьем пруду, произвел ту же работу с его желудком. Он закинул ноги на перила крыльца, отчего прогнувшиеся половицы жалобно заскрипели.

– Кадбери, – продолжал судья, – действительно находится в двадцати восьми милях к северо-востоку от Шинн-Корнерс, но только по прямой – так туда могут добраться разве что те надоедливые вороны, которые кружат над полем Мерта Избела, – а от подлинно пуританского[1]1
  Пуритане – общее название последователей кальвинизма в Англии в XVI–XVII вв. Первые английские поселенцы в Северной Америке были пуританами. (Здесь и далее примеч. пер.) истине фамилия Шинн была влиятельной фамилией в Шинн-Корнерс.


[Закрыть] духа его отделяют добрые десять тысяч миль. Чего можно ожидать от центра округа? Это практически столица. Сидя в Кадбери, о глубинке ничего не узнаешь толком.

За неделю, которую Джонни провел в Кадбери, ожидая, пока судья покончит с делами, назначенными к рассмотрению, он не раз слышал, как о Шинн-Корнерс отзывались с ухмылками, как о водевильной шутке. Судья объяснил, что таким образом Кадбери утверждает свое культурное превосходство. Джонни понял причину в среду вечером. Они выехали из Кадбери на юго-запад по ухабистой дороге, сначала тянувшейся мимо плоских табачных плантаций, а потом среди невысоких холмов, поросших кустарником. Сидевший за рулем старого «паккарда» судьи паренек по имени Рассел Бейли то и дело плевал в окошко – по мнению Джонни, это было не слишком тактично, но судья Шинн, казалось, ничего не замечал или просто привык к этому. Во время судебной сессии судья Шинн жил в Кадбери, в пансионе Бесси Брукс, рядом с кварталом, облюбованным юристами, и в сотне ярдов от здания окружного суда. Но иногда Расе Бейли отвозил его на уик-энды в Шинн-Корнерс, где Милли Пэнгмен открывала старый дом, проветривала постели, смахивала пыль с древней мебели и готовила еду, как будто ферма Пэнгменов по другую сторону дороги не имела к ней никакого отношения. Возможно, думал Джонни, это как-то связано с тем, что улица, которую Милли приходилось переходить, чтобы попасть в дом судьи, называлась Шинн-роуд. Не говоря уже о том, что то же имя носила бесплатная школа, которую окончили старшие дети Милли, Мерритт и Эдди, и которую с осени должна была посещать маленькая Дебора. Поистине фамилия Шинн была влиятельной фамилией в Шинн-Корнерс.

В двадцати милях от Кадбери кустарник на холмах сменился деревьями, после чего дорога спустилась в болотистую низменность. Возле указателя «25 миль» они обогнули пруд, потом внезапно поднялись на холм, именуемый Священным, и увидели лежащую в долине Шинн-Корнерс. В сумерках все выглядело убогим – неухоженная земля, высохшее русло, где, по словам судьи, ранее текла полноводная река, дома, некогда бывшие белыми. Когда Расе Бейли высадил их в центре деревни на неподстриженной лужайке дома Шинна и повернул «паккард» назад в Кадбери, чтобы оставить его в гараже Илайеса Уэрли на неделю их пребывания в деревне, Джонни почувствовал уныние. Все действительно отличалось от Кадбери. Впрочем, Кадбери был достаточно плох – последнее место в мире, где можно рассчитывать найти ответ на что бы то ни было.

Джонни улыбнулся про себя. Значит, еще не все потеряно.

– Вы упомянули убийство, – сказал он. – Полагаю, у вас наготове внушительный список здешних преступлений такого рода?

– Тут ты припер меня к стенке, – признал старик. – У нас было одно громкое дело в 1739 году – семнадцатилетняя девушка убила своего новорожденного младенца, которого родила от дьякона, служившего в церкви в северном углу, где твой отец был крещен и обвенчан и откуда его проводили на кладбище. Потом был один труп во время Гражданской войны в результате ссоры между аболиционистом[2]2
  Аболиционисты – сторонники отмены рабства негров в США.


[Закрыть] и демократом-волландигемцем.[3]3
  Волландигем, Клемент Лэрд (1820–1871) – американский политик, один из лидеров демократической партии, во время Гражданской войны, в отличие от республиканской партии, выступавшей против отмены рабства.


[Закрыть] И еще одно убийство произошло всего лет пятнадцать тому назад… Полагаю, три убийства за двести пятьдесят лет – не слишком впечатляющая статистика. За что, кстати, следует благодарить Бога – надеюсь, Он продолжит удерживать руку Каина ad finem.[4]4
  И далее (лат.).


[Закрыть] – Судья посмотрел на панораму залитой солнцем деревни. – Так о чем я говорил?

– О сложности убийства в новоанглийской глубинке, – напомнил Джонни.

– Ах да. Ты должен понять, что пуританский дух давит на нас, как газы на больной живот. Как бы нас ни помешивали чужими ложками – из Нью-Йорка или даже из Кадбери, – мы все равно не превратимся в водянистый суп. Шинн-Корнерс застеклена, как теплица. Мы варимся в собственном соку, и только если держать нос против ветра, можно почуять наш запах.

– Только не мой, – вздохнул Джонни.

– А кто говорит о тебе? – осведомился судья. – Ты так же далек от Шинн-Корнерс, как азиатская холера. Не позволяй твоей фамилии вводить тебя в заблуждение, мой мальчик. Ты невежда, и это исторический факт. Позволь рассказать тебе кое-что о пуританской натуре, которую из тебя вытравили. Пуританская натура сводится к одному – замкнутости. Не лезь в мои дела, сосед, и я не буду лезть в твои. Конечно, если и пока не возникает угроза всей общине. Тогда начинаются противоречия.

– Убийство, – напомнил нью-йоркский родственник.

– Я к этому подхожу, – отозвался судья Шинн. – Для здешних жителей убийство – больше чем преступление. С молоком матери мы впитали, что убийство запрещено Библией. Но мы также воспитаны на священных правах личности. Убивать нельзя, но, когда нам наступают на личную любимую мозоль, появляется большое желание нарушить эту заповедь. Поскольку убийство разрушает самое драгоценное достояние человека, мы разрываемся на части, как Ребекка Хемас, пытающаяся выбрать между талией и лишней порцией картошки с подливой. Однако это делает нас уверенными в одном: убийство должно быть наказано, и притом быстро. Пуританское правосудие не терпит отлагательств. Возьмем дело, которое я упомянул минуту назад: убийство, происшедшее перед войной – не корейской, а большой.

– Войны – странная штука, – заметил Джонни. – Я был на обеих и не видел особой разницы в масштабах. Самой большой кажется та, в которой участвуешь сам.

– Очевидно, – согласился судья. – Так вот, в те дни брат Хьюберта Хемаса, Лейбан, работал на ферме Хьюберта. Лейбан был туповат и неразговорчив, но никогда не пропускал деревенских собраний и всегда голосовал как надо.

Хемасы наняли работника, Джо Гондзоли, кузена Паскуале Гондзоли из Кадбери. Джо подрабатывал у фермеров, не имеющих современного оборудования. На ферме в Италии, говорил Джо на своем ломаном английском, если вам нужны новый серп или новая рукоятка для мотыги, вы просто делаете их сами. У него были курчавые волосы, черные глаза, а для девушек всегда находилась шутка или ария из итальянской оперы.

Джо и Лейб не поладили с самого начала. Лейб жаловался, что не понимает английского Джо, а Джо подшучивал над его медлительностью. К тому же, насколько я понимаю, Лейбу не нравилось, что Джо работает лучше и быстрее его. Между ними происходило нечто вроде состязания, и Хьюб Хемас не возражал. В то время его ферма процветала.

Лейб никогда не заглядывался на девушек, покуда Эделайн Грив не выросла в крепкую пышнотелую девицу. Тогда он начал регулярно принимать ванну и сопровождать Эделайн на танцы в ратуше или на церковные праздники. Вроде бы ей Лейб тоже нравился – по крайней мере, он так думал, – и все считали, что из этого что-нибудь да выйдет. Но однажды вечером Лейбан отправился искать Эделайн и обнаружил ее на сеновале фермерской зерновой биржи, которой управляет Питер Берри. Она лежала в объятиях Джо Гондзоли.

Судья прищурился, глядя в пространство между своими ботинками, находящимися на перилах крыльца, как в ружейный прицел.

– Обезумев от ярости, Лейб схватил вилы и с ревом бросился на Джо. Но Джо был слишком проворен для него. Он оттолкнул Эделайн в сторону, а сам, как кошка, нырнул под вилы с ножом, который носил за поясом. Произошла ужасная схватка, которая окончилась тем, что нож Джо вошел между ребрами Лейбана Хемаса по самую рукоятку.

Судья Шинн уставился на флагшток, воткнутый в землю лужайки напротив его участка, как свеча в пирог на день рождения.

– Никогда не забуду суету на лужайке в тот вечер. Люди толпились вокруг флагштока, пушки и памятника твоему предку Эйсахелу Шинну, словно объявили войну. Тогда констеблем уже был Берни Хэкетт, и ему с трудом удалось увести Джо к себе – его дом в южном углу лужайки на другой стороне Шинн-роуд, – чтобы дожидаться там прибытия полиции штата. Брат Лейба, Хьюберт, пытался задушить Джо голыми руками. Хьюб тощий парень, но тем вечером он пыхтел и надувался, как лягушка. Эрлу Скотту и мистеру Ширу, священнику, пришлось держать его, покуда Берн Хэкетт не запер Джо в своем доме. Впрочем, бушевал не только Хьюб – Хемасам сочувствовали все. Если бы это происходило на Юге…

Но это была новоанглийская глубинка, Джонни. Мне отмщение, напомнил священник слова Бога, однако пуританин всегда разрывается между своей суверенной личностью и заповедями Господними. Не могу отрицать, что ситуация была на грани катастрофы, но в конце концов мы достигли компромисса – передали обществу решение судьбы Джо Гондзоли. И вот тут-то мы и совершили ошибку.

– Ошибку? – недоуменно переспросил Джонни.

– Ну, Лейб нам нравился. Но что куда важнее, он был одним из нас. Он принадлежал деревне и земле, поэтому никакой иностранец папист с его чужеземными трюками и итальянскими песнями не имел права становиться между членом республиканской конгрегационалистской[5]5
  Конгрегационалисты (индепенденты) – последователи одного из радикальных течений кальвинизма в Англии и США.


[Закрыть] семьи Шинн-Корнерс и девушкой, на которой он решил жениться. Правосудие, которого мы желали, подразумевало, что если мы не можем собственными руками развести костер под Джо Гондзоли, то нам следует хотя бы позаботиться, чтобы его поджарили на электрическом стуле в Уильямстонской тюрьме практически немедленно.

Поэтому, когда полиция штата увезла Джо из дома Берни Хэкетта, за ними следовало большинство жителей Шинн-Корнерс в автомобилях и фургонах, несущихся во всю прыть, что не слишком-то свойственно новоанглийским фермерам. Они видели, как Джо отправили в окружную тюрьму. На процессе председательствовал судья Уэбстер, лучший удильщик на муху во всем округе Кадбери, по крайней мере был им. Ты его помнишь, Джонни, – я познакомил тебя с Энди Уэбстером на прошлой неделе.

– К черту Энди Уэбстера, – сказал Джонни. – Каков был вердикт?

– Каков он мог быть после того, как Эделайн Грив заявила под присягой, что Лейбан первым бросился на Джо с вилами? – усмехнулся судья Шинн. – Присяжные без колебаний оправдали Джо. Но Шинн-Корнерс до сих пор не может смириться с этим вердиктом. Он поколебал наше пуританское чувство справедливости. С нашей точки зрения, Лейбан защищал свой домашний очаг и нашу общину от грязных посягательств иностранца, распевающего оперные арии. Тот факт, что Лейб Хемас не имел домашнего очага, мы отбрасывали как пустую формальность. Эделайн практически была приговорена. Мы сделали жизнь Гривов настолько невыносимой, что Элмеру Гриву пришлось продать дом и уехать на юг штата. Джо Гондзоли благоразумно не вернулся за своими вещами. Он попросту сбежал, и Паскуале Гондзоли до сих пор ничего о нем не слышал.

Вердикт дал нам понять, что мы живем в новом, враждебном мире, который ничего не смыслит в правах богобоязненных налогоплательщиков Шинн-Корнерс. Мы были преданы и посрамлены. Это стало последней каплей.

– Могу понять, – промолвил Джонни. – Возможно, я не такой уж чужеземец, как вам кажется.

Но судья Шинн не обратил на него внимания:

– Уже давно наши дела идут скверно. Сто лет назад Шинн-Корнерс была больше, чем Комфорт сегодня. На комфортской дороге, за фермой Хемаса и возле ферм Избела и Скотта на Фор-Корнерс-роуд, еще можно видеть развалины домов, амбаров и мельниц. Трехэтажное кирпичное здание напротив пожарного депо – все, что осталось от кашемировой фабрики Юрая. В 1850 году там работало больше двухсот человек, изготовляя лучшие в Новой Англии шерстяные изделия. А потом Комфорт, Кадбери и другие города стали переманивать наших рабочих на новые фабрики, особенно когда высохла река, и теперь наше население составляет тридцать шесть человек.

– Тридцать шесть!

– Включая несовершеннолетних. Тридцать седьмой должен появиться в декабре – Эмили Берри ждет пятого ребенка. Таким образом, нас станет тридцать семь, если никто не умрет. Старой тетушке Фанни девяносто один. Отцу Эрла Скотта, Сету, хорошо за восемьдесят – у него слабоумие, ожирение, и он живет в инвалидном кресле. Да и сам Эрл такой же беспомощный – пять-шесть лет назад его парализовало. Никто не знает, сколько лет Хоузи Леммону. Как-нибудь расскажу тебе о старике Хоузи – это любопытная история.

Короче говоря, двенадцать семей – все, что от нас осталось. А если не считать одиночек – меня, Пру Пламмер, тетушку Фанни, Хоузи и Кэлвина Уотерса, – то только семь семей.

В прошлом веке здесь были лучшие молочные фермы в этом районе штата, а сейчас остались только четыре производящих стада – у Хемаса, Избела, Скотта и Пэнгмена. И еще вопрос, как долго они смогут продержаться – ассоциация берет с них плату за гужевую перевозку и тару, а платит по восемь центов за кварту.

Во всей деревне остался единственный магазин – лавка Питера Берри в восточном углу, и Питер справляется только потому, что сбывает товар людям из Комфорта, которые живут ближе к Шинн-Корнерс, чем к собственным магазинам… Можно сказать, – сухо добавил судья, – у нас не сохранилось ничего, кроме приятных воспоминаний и традиций. Пускай вся Новая Англия принимает у себя ньюйоркцев и прочих чужеземцев. Нам они не нужны.

– Разве только вам, – уточнил его гость.

– Ну, я не в счет, – усмехнулся судья Шинн. – Мы с тетушкой Фанни – лица привилегированные.

– Вы уже третий раз упоминаете тетушку Фанни, – сказал Джонни. – Кто она такая?

– Тетушка Фанни? – Судья казался удивленным. – Фанни Эдамс. Ее дом по другую сторону от церкви. С деревянным свесом – одним из немногих в этой части штата.

– Фанни Эдамс… – Джонни выпрямился. – Художница-примитивистка?

– Она самая.

– Значит, Фанни Эдамс живет в Шинн-Корнерс?

– Она здесь родилась. Эта долина изображена на большинстве ее картин. Говорят, они очень недурны.

– Недурны! – Джонни уставился на противоположную сторону Фор-Корнерс-роуд, но смог разглядеть за церковью лишь старый новоанглийский дом с цветущим садом.

– Она начала заниматься живописью только в восемьдесят лет, после смерти мужа, Гершома Эдамса, который приходился ей четвероюродным братом. Из родственников у нее остался лишь внучатый племянник, Феррис Эдамс, – он адвокат и живет в Кадбери.

– Говорят, она очень интересная старая леди. Не мог бы я с ней познакомиться?

– С тетушкой Фанни? Ты ее не упустишь, даже если захочешь, особенно когда она узнает, что твоим дедом был Хорас Шинн. Праздник начинается с ее дома – ведь тетушка Фанни старейший житель деревни, не считая тех, кто обитает на кладбище. Впрочем, она не слишком отличается от других местных старух. Все они соль здешней земли. Они живут куда дольше наших мужчин и кажутся незыблемыми, как камни в их оградах.

– Она живет одна?

– Совсем одна. Ведет хозяйство, шьет, готовит, маринует огурцы… Эти старухи как муравьи – их рутинная работа практически инстинктивна.

– А кто же занимается ее финансовыми делами?

– Тоже она, – усмехнулся судья. – На прошлой неделе тетушка-Фанни продала картину за пятнадцать тысяч долларов. «Я просто изображаю то, что вижу, – говорит она. – А если люди настолько глупы и хотят платить бешеные деньги за то, что могли бы получить даром, используя глаза, которые дал им Господь, то я не буду им отказывать». Феррис Эдамс заботится о ее контрактах, но он первый скажет тебе, что в них нет ни слова, которого она бы не знала наизусть. Тетушка Фанни заработала целое состояние только на рождественских открытках, обоях и рисунках для тканей. А если какой-нибудь городской покупатель пытается ее облапошить, она сажает его за стол, угощает собственноручно приготовленными яблочным пудингом и сливками – у нее есть джерсийская корова, которую она сама доит дважды в день, а большую часть молока отдает школе, – и он сам не знает, как соглашается на все ее условия.

– Что же она делает с таким количеством денег?

– Часть инвестирует, остальное откладывает. Если бы не тетушка Фанни, Сэмюэлу Ширу уже давно пришлось бы подыскивать другую церковь. Его единственный доход – пожертвования тетушки Фанни и заработок Элизабет, его жены, в нашей школе, где та преподает. Она также покрывает наш деревенский дефицит. Раньше это было моей обязанностью, – со вздохом добавил судья, – но теперь мои доходы уже не те, что прежде… И все это за счет ее возни с кистями. – Он покачал головой. – Не понимаю. Большинство ее картин кажется мне детской мазней.

– Художественные критики вам бы возразили. – Джонни не сводил глаз с дома Фанни Эдамс. – Мне кажется, Шинн-Корнерс должна ею гордиться.

– Еще бы! Только эта старуха мешает нашему самоуважению рассыпаться в пух и прах.

Судья поднялся с качалки, смахнул пыль с серого костюма из гладкой блестящей ткани и поправил панаму. Он с усмешкой объяснил, что нарядился по случаю Дня независимости, чего от него ждут. Но Джонни понимал, что старик радуется возможности 4 июля[6]6
  День независимости США.


[Закрыть] произнести речь, что он делал ежегодно последние тридцать лет.

– Времени еще много, – сказал судья, вытащив большие золотые часы из черного шелкового кармашка. – Праздник начинается в полдень, после доения… Вижу, Питер Берри открывает лавку. После вчерашней рыбы, Джонни, тебя так разморило, что ты даже не имел шанса рассмотреть как следует Шинн-Корнерс. Давай-ка растрясем немного завтрак Милли.

* * *

Отрезок тридцатипятимильной шоссейной дороги из Кадбери в Комфорт, проходящий через Шинн-Корнерс, именовался Шинн-роуд. В центре деревни его пересекала Фор-Корнерс-роуд.[7]7
  Дорога четырех углов (англ.).


[Закрыть] Вокруг этого перекрестка все, что осталось от Шинн-Корнерс, было втиснуто в четыре сегмента, наподобие четвертей пирога.

На каждом из четырех углов перекрестка стоял врытый в землю гранитный указатель. Край четверти пирога, где размещался дом судьи, занятый деревенской лужайкой, был отмечен указателем с высеченной на нем надписью «ЗАПАДНЫЙ УГОЛ», буквы которой стерлись почти полностью.

За исключением лужайки, являющейся общественной собственностью, вся западная четверть принадлежала судье. На ней стоял его особняк, построенный в 1761 году, – крыльцо с увитыми плющом колоннами, как судья сказал Джонни, было добавлено после Войны за независимость, когда колонны вошли в моду, – а позади дома находилось еще более древнее сооружение, ныне служившее гаражом. Раньше в нем был каретный сарай, а совсем давно, по словам судьи, жилище для рабов, чьим хозяевам принадлежал дом в колониальном стиле, на месте которого воздвигли теперешний особняк.

– Рабство не прижилось в Новой Англии не столько по моральным, сколько по климатическим причинам, – объяснил судья. – Наши зимы убивали слишком много дорогостоящих негров. А индейское рабство никогда не имело успеха.

Семьсот акров земельного участка судьи не возделывались при жизни двух поколений. Деревья теснились в нескольких ярдах от гаража, а сад вокруг дома представлял собой джунгли в миниатюре. Стены особняка посерели и казались покрытыми чешуей, как и у большинства деревенских зданий.

– Где дом моего деда? – осведомился Джонни, когда они шли по дуге потрескавшегося асфальта перед участком судьи. – Не спрашивайте меня почему, но я бы хотел взглянуть на него.

– Его разрушили, еще когда я был молод, – ответил судья. – Он находился на Фор-Корнерс-роуд рядом с фермой Избела.

Они шагнули на деревенскую лужайку. Здесь трава была зеленой, флагшток покрыт свежей краской, развевающийся на нем флаг казался новым, а пушка и монумент Эйсахела Шинна на трехступенчатом гранитном пьедестале были чисто вымыты и увешаны флажками.

– Здесь я произношу мои проповеди, – сказал судья, поставив ногу на вторую ступеньку пьедестала. – Старый Эйсахел Шинн возглавил экспедицию на север в 1654 году, убил четыре сотни индейцев и на этом месте прочитал молитву за их бессмертные души… Доброе утро, Кэлвин.

Человек, с которым поздоровался судья, волочил через перекресток ржавую газонокосилку. При виде его Джонни вспомнил о трупе, о который однажды едва не споткнулся на рисовом поле Северной Кореи. Высокий и тощий мужчина был одет во все коричневое, а поля его коричневой шляпы уныло опускались на такого же цвета уши. Даже длинные зубы были коричневатыми.

Подойдя к ним, мужчина притронулся к полям шляпы, перебросил газонокосилку через указатель в западном углу и начал щелкать ею по траве лужайки.

Судья направился к нему. Джонни потащился следом.

– Кэлвин, я хочу познакомить тебя с моим дальним родственником. Джонни Шинн – Кэлвин Уотерс.

Остановив косилку, Кэлвин Уотерс повернулся и впервые посмотрел на Джонни.

– Привет, – буркнул он, и косилка защелкала снова.

– Брр! – содрогнулся Джонни.

– Так у нас принято. – Судья взял Джонни за руку и увел его на дорогу. – Кэлвин – хранитель деревенского имущества, уборщик школы, ратуши и церкви, а также официальный могильщик. Он живет на полпути вверх на холм, за домом тетушки Фанни. Дом Уотерса – один из старейших в округе – построен в 1721 году. А уборная во дворе – настоящая музейная редкость.

– Как и сам Кэлвин, – промолвил Джонни.

– Он совсем одинок, а кроме старого дома и одежды, которая сейчас на нем, у него ничего нет – ни машины, ни даже телеги. Можно сказать, настоящий бедняк.

– А он когда-нибудь улыбается? – спросил Джонни. – Вряд ли я видел лица со столь явным отсутствием выражения за пределами военных кладбищ.

– Очевидно, Кэлвин не находит поводов для улыбок, – сказал судья. – Здешняя ребятня прозвала его Весельчак Уотерс. В детстве он упал с фермерского фургона и с тех пор так и не пришел в норму.

Они пересекли Шинн-роуд к южному углу. Судья объяснил, что Берни Хэкетт, которому принадлежал угловой дом, был не только местным констеблем, но и брандмейстером, секретарем деревенской корпорации, сборщиком налогов, членом школьного совета, страховым агентом и еще бог знает кем.

– Берни приходится вертеться, – продолжал судья. – Его жена Элла умерла, рожая их младшего ребенка. Мать Берни, Селина Хэкетт, ведет хозяйство, но она уже старая и глухая, поэтому трое детей растут сами по себе… Привет, Джоэл!

Крепкий мальчуган в джинсах, идущий вразвалку по Шинн-роуд к дому Хэкеттов, обернулся и с любопытством посмотрел на Джонни.

– Здравствуйте, судья.

– Это старший сын Берни Хэкетта, Джонни, – младший в комфортской средней школе. Джоэл, это майор Шинн.

– Майор? – Мальчик от неожиданности отпустил руку Джонни. – Настоящий майор?

– Настоящий бывший майор, – улыбнулся Джонни.

– А-а. – Мальчуган отвернулся.

– Не рано ли ты поднялся для летнего утра, Джоэл? – добродушно осведомился судья. – Или тебя возбуждает праздник?

– Чепуха. – Джоэл Хэкетт пнул ногой покосившуюся калитку. – Я бы лучше взял ружье и отправился на охоту с Эдди Пэнгменом. Но папа велел мне попросить у Орвилла работу. Завтра начинаю доить его чертовых коров.

Он вошел в дом и захлопнул дверь.

– Вам придется произнести зажигательную речь, чтобы впечатлить этого паренька, – заметил Джонни. – Что это за вывеска?

Рядом с жилищем Берни Хэкетта чопорно грелся на солнце красный деревянный дом с закрытыми белыми ставнями. Вывеска во дворе на стальной подставке гласила: «Пру Пламмер. Антиквариат и старые пуговицы». Все нуждалось в свежей краске.

– Смелое предприятие, – заметил Джонни.

– Пру преуспевает. Иногда продает кое-что летом, когда между Кадбери и Комфортом движение оживляется, но в основном принимает заказы по почте. Пру – наша интеллектуалка, у нее есть приятели на Кейп-Код.[8]8
  Кейп-Код – песчаный полуостров на юго-востоке штата Массачусетс, излюбленное местопребывание американской богемы.


[Закрыть] Она пыталась заинтересовать ими Фанни Эдамс, но тщетно. Тетушка Фанни заявила, что не знает, о чем с ними говорить, так как ничего не смыслит в искусстве. Это чуть не убило Пру, – усмехнулся судья. – Жить по соседству с национальной художественной знаменитостью и не иметь возможности извлечь из этого прибыль! А вот и Орвилл Пэнгмен.

– Только не представляйте меня как майора Шинна.

– Ладно, Джонни, – кивнул судья.

Они обогнули каменную ограду, отделяющую участок Пру Пламмер от фермы Пэнгмена, и направились мимо маленького фермерского дома к большим красным амбарам. В дверях одного из них стоял крупный мужчина в комбинезоне, вытирая потное лицо.

– Простите, что не подаю руку, – сказал он, когда судья представил Джонни. – Чистил желобы для навоза. Милли хорошо вас кормит, судья?

– Превосходно, Орвилл. Что слышно от Мерритта?

– Кажется, во флоте ему нравится куда больше, чем на ферме, – ответил Орвилл Пэнгмен. – Растишь двух сыновей, так один из них завербовывается во флот, а другому лень даже почесаться. Поди сюда, Эдди! – крикнул он.

Из амбара вышел высокий тощий парень лет семнадцати, с большими красными руками.

– Эдди, это мистер Шинн – родственник судьи из Нью-Йорка.

– Привет, – буркнул Эдди Пэнгмен и мрачно уставился на землю.

– Чем собираешься заниматься, когда окончишь школу в будущем году, Эдди? – спросил судья Шинн.

– Ничем, – отозвался Эдди, не поднимая взгляда.

– Разговорчивый парень, верно? – усмехнулся его отец. – Все, что он знает, – это какой он несчастный. Заканчивай чистить доилки, Эдди. Я сейчас приду.

– Я слышал, завтра будет дождь, Орвилл, – сказал судья, когда Эдди Пэнгмен молча скрылся в амбаре.

– Да. Но лето обещают засушливое. – Фермер нахмурился, глядя на безоблачное небо. – Еще одно сухое лето нас прикончит. В прошлом сентябре мы потеряли почти весь урожай кормовой кукурузы – дожди начались слишком поздно. Нам едва хватило запасов, чтобы дотянуть до Рождества. Если такое случится снова…

– Никогда не становись фермером, Джонни, – сказал судья, когда они шли назад по Шинн-роуд. – У Орвилла лучшая ферма в округе, если, конечно, ты способен различать степени бедности, у него отличное стадо бурых швейцарских, гернсейских и голштинских коров, дающее почти десять бидонов молока, а он не знает, сможет ли протянуть еще год. У Хьюба Хемаса, Мерта Избела и Скоттов дела еще хуже. Мы засыхаем на корню, Джонни.

– Вы разочаровываете меня, судья, – пожаловался Джонни. – Сначала я думал, что у вас есть планы на мой счет.

– Планы? – переспросил судья.

– Ну, затащить меня сюда, чтобы поговорить со мной, как дядюшка-янки, и вкачать немного свежей крови мне в жилы. Но вы оказались еще хуже меня.

– Неужели?

– Вы почти пробудили во мне древний шовинизм. Я испытываю желание вывернуть вам руку и заставить посмотреть на флаг, который развевается над лужайкой. Он никогда не засохнет, что бы ни случилось с вами и со мной. Засуха – явление временное…

– Но старость и злоба постоянны, – отозвался судья Шинн.

Милли Пэнгмен переходила Шинн-роуд. Она была почти такой же крупной, как ее муж. Ее очки в золотой оправе блеснули на солнце, когда она помахала им рукой.

– Приготовила вам овсянку, судья. Вернусь к ужину… Дебби! Куда ты подевалась?

Судья дружелюбно помахал ей в ответ, но мрачно повторил:

– Постоянны.

– Обманщик, – засмеялся Джонни.

– Нет, я говорю правду. Конечно, я часто подшучиваю, но только потому, что любой янки скорее станет голосовать за демократов, чем публично демонстрировать свои чувства. Факт в том, Джонни, что ты бредешь по главной улице безнадежного предприятия.

– А я тем временем пребываю в заблуждении, считая вас джентльменом величайшей силы духа, – усмехнулся Джонни.

– У меня есть вера, – сказал судья Шинн. – Куда больше веры, чем когда-либо было у тебя, Джонни. Например, я верю в Бога, в конституцию Соединенных Штатов, в статуты моего суверенного штата и в будущее нашей страны – несмотря на коммунизм, водородные бомбы, нервно-паралитический газ, маккартизм и бывших майоров военной разведки. Но я хорошо знаю Шинн-Корнерс, Джонни. Становясь беднее, мы делаемся пугливыми и, следовательно, более ограниченными, озлобленными и опасными… Прекрасная подготовка к речи по поводу 4 июля, нечего сказать! Давай заглянем к Питеру Берри – самому веселому человеку в Шинн-Корнерс.

Единственная деревенская лавка располагалась на восточном углу перекрестка. Ветхое строение грязно-коричневого цвета, очевидно, являлось реликтом XIX века. Вход занимал весь угол. Пирамида скрипучих деревянных ступенек вела к крыльцу, захламленному садовыми инструментами, корзинами, ведрами, швабрами, горшками с геранью и сотней других предметов. Над крыльцом тянулась выцветшая красная вывеска: «Универсальный магазин Берри».

Едва Джонни открыл дверь, пропуская вперед судью, его ноздри защекотали запахи уксуса, резины, кофе, керосина и сыра под аккомпанемент звяканья старомодного колокольчика.

– Мне бы пригодились такие запахи на проклятых зловонных рисовых полях, – заметил Джонни.

– Жаль, что Питер этого не знал, – откликнулся судья. – Он бы запечатывал их в бутылки и продавал оптом и в розницу.

В воздухе было почти столько же товаров, сколько на полу и на полках. Джонни и судья с трудом пробирались сквозь целый лес подвешенных к потолку предметов, мимо бочонков с гвоздями, мешков с картошкой, мукой, луком, газовых плит, деталей тракторов, прилавков с хозяйственными товарами, галантереей, дешевой обувью, опутанной проводами кабинки с табличкой «Почтовая подстанция США», даже полки с книгами в бумажных обложках и комиксами. Вывески рекламировали уголь и лед, проявление и печатание фотографий, прачечную и химчистку – казалось, не существует услуг, которые Питер Берри не был готов оказать.

– Автомастерская Берри рядом с магазином тоже принадлежит ему? – спросил Джонни, впечатленный увиденным.

– Да, – ответил судья.

– Как же он успевает со всем этим справляться?