Текст книги "Потерянные души Уиллоубрука"

Автор книги: Эллен Вайсман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Марла распахнула обе створки двери и выкатила в коридор каталку с недееспособной пациенткой. За ней последовали остальные: ходячие толкали деревянные тележки и каталки с лежачими. В коридор беспорядочно высыпали обитательницы и санитары из других палат, вливаясь в толпу, – девочки, подростки и взрослые женщины. Одни двигались как зомби, неуклюже и медленно, другие поспешно проталкивались вперед, налетая на соседей. Через открытые двери одной из палат Сейдж увидела около сотни голых женщин: все они сидели на полу – на корточках или на коленях, скрестив ноги или согнувшись, – и раскачивались, тряслись, клонились из стороны в сторону. Кроватей в палате не было. Как не было ни столов, ни стульев. Только люди.

Сейдж повсюду искала сестру, впиваясь глазами в каждое лицо в палатах и коридоре. При таком количестве народу в одном здании, думала она, Розмари не составило бы труда вернуться незамеченной и затеряться в сонме женщин и девушек, набившихся в коридор, особенно когда большинство из них выглядели одинаково: изнуренные лица, пустые глаза, тощие конечности, спутанные волосы. Отыскать сестру среди других пациенток было маловероятно, но надежда оставалась.

Поторапливая толпу, санитары гнали обитательниц вперед, направляя их в главный коридор, как овец в загон, через узкий проход между кроватями и тележками, стоящими вдоль стен. Сбившись, как сельди в бочке, пациентки теснили Сейдж и напирали все сильнее и сильнее. Ее толкали и пихали, ей наступали на ноги и вжимали локти в ребра. Из-за давки, бессвязного гвалта, эхом отлетающего от стен, и чудовищного зловония, густой пеленой висящего в воздухе, она едва могла дышать.

– Пожалуйста, отойдите, – взмолилась она. – Не напирайте на меня. Пожалуйста. Не подходите так близко.

Никто не слушал.

С трудом высвободив локти и держась поближе к тележке, Сейдж плелась вперед вместе с еле ползущей, бормочущей, беспокойной толпой. Сосредоточенно глядя себе под ноги, чтобы не ступить в коричневую кучу или желтую лужу на полу, она случайно врезалась передним бортом тележки в другую пациентку и остановилась, обеспокоенно подняв глаза, в надежде, что та не пострадала. Девочка-подросток в матерчатом подгузнике и розовом свитере схватилась рукой за голую икру.

– Ох ты господи, – выдохнула Сейдж. – Извини, пожалуйста. Я тебя ударила?

– Все хорошо, все хорошо, – забормотала девочка, закатив глаза к потолку. – Все хорошо, хорошо. – Она выпрямилась, развернулась и пошла дальше.

Помертвев, Сейдж быстро придержала тележку, чтобы посмотреть, нет ли у пострадавшей синяка или раны. К счастью, на бледной коже не было никаких следов и по ноге не текла кровь.

Вновь двинувшись с места, Сейдж встала на цыпочки, пытаясь рассмотреть поверх опущенных голов и поникших плеч, куда они идут. Она искала и Тину, но выхватить взглядом в беспорядочной толпе одного человека было невозможно. В конце коридора виднелись двустворчатые стальные двери: хотелось бы думать, что их ведут в учебный кабинет, где есть парты, учитель и нечто вроде порядка. В конце концов, Уиллоубрук называется школой. Наверняка большинство родителей отправляют сюда детей потому, что здесь к их услугам имеются специальные педагоги, умеющие работать с инвалидами. Должны же быть причины, по которым здесь оставляют детей. У Сейдж вспыхнула крошечная искорка надежды. Учитель, конечно же, выслушает ее.

И тут она увидела, куда их ведут, и ужас ледяной плитой придавил ей сердце.

Глава шестая

У медицинского поста, где Сейдж впервые увидела сестру Вик, два ражих санитара следили за тем, чтобы обитательницы по одной подходили к женщине в серой юбке и синей блузке, а та с каменным лицом выдавала каждой пластиковую чашечку с лекарством. Сестра Вик контролировала процесс из-за стойки, доливая воды в стакан и пополняя таблетками чашечки. Одна за другой обитательницы подносили чашечки к губам, запивали водой из стеклянного стакана и проглатывали лекарство, запрокинув голову. После этого женщина в серой юбке забирала пустые чашечки и возвращала их на стойку, а сестра Вик жестом отсылала пациенток к дверям в конце коридора. Очередь медленно, но верно продвигалась вперед. Больных, сидевших в каталках и тележках и не способных приподняться самостоятельно, выпрямляли санитары, и женщина в серой юбке подносила им чашечки ко рту и давала запить, не обращая внимания, что вода льется им на подбородок и шею. Если обитательница, сидячая или дееспособная, по какой-то причине упрямилась, санитары насильно запихивали таблетки пальцами в раскрытые рты, не давая даже воды. Сейдж не знала, что делать. Нельзя было позволить им одурманить ее, превратить в зомби, чтобы она целыми днями спала или металась по этому свинарнику. Она никогда не выберется оттуда, если ее будут то заводить, то вырубать очередными мощными препаратами. Потом она поняла, что никто не проверяет, в самом ли деле пациент проглотил таблетку: ни санитары, ни серая юбка, ни сестра Вик. Если действовать с оглядкой, можно спрятать пилюли во рту, а потом избавиться от них. Никто не узнает. Уж наверное она не единственная в Уиллоубруке, кто так делает. Конечно, если ее поймают, то, скорее всего, накажут, но рискнуть стоило.

И тут в начале очереди она заметила стройную девушку со знакомой копной соломенных волос; та раскачивалась, словно под музыку. Сейдж задохнулась.

Розмари.

Бросив тележку, Сейдж бочком протиснулась мимо, царапая ноги об огромные колеса, и начала решительно проталкиваться сквозь толпу к медпункту, к сестре. Аккуратно раздвигая в стороны девушек и женщин, вытянув шею, она спотыкалась о разбросанные колени и ступни, налетала на плечи и головы, стараясь не потерять равновесие. Хотя падать было некуда: пациентки были прижаты друг к другу, как спички в коробке, заполняя все свободное пространство.

– Розмари! – позвала Сейдж.

Девушка с соломенными волосами как раз подошла к женщине в серой юбке и приняла от нее пластиковую чашечку.

– Розмари! Это я, Сейдж! Обернись! Я здесь!

Боковым зрением Сейдж заметила, что Марла с перекошенным злобой лицом прокладывает путь через толпу и направляется к ней.

– Не смей бросать тележку! – рявкнула она. – Немедленно вернись!

Сейдж замерла; адреналин огнем заструился в венах. Если Марла отправит ее в яму или сестра Вик накачает таблетками, все будет кончено. Она пробилась назад к тележке и взялась за ручку. К счастью, Марла, убедившись, что Сейдж вернулась на место, остановилась и принялась ждать у стены. Вздохнув с облегчением, Сейдж привстала на цыпочки, и та сестру.

Выпив таблетки, Розмари вернула чашечку женщине в серой юбке. Сейдж чуть было снова не позвала сестру, но прикусила язык. У нее будет время найти Розмари в столовой или в учебном кабинете. Сейчас они в любом случае не смогут добраться друг до друга.

Затем Розмари повернулась в профиль, и сердце у Сейдж упало. Высокий крутой лоб, выпученные глаза и заячья губа – это не Розмари. Черт. Надо же быть такой дурой! Неужели она в самом деле думала, что все окажется так просто?

Кроме того, если бы Розмари вернулась, доктор Болдуин понял бы, что Сейдж говорит правду. Розмари отвели бы в палату, а ее саму отпустили. А вдруг доктор Болдуин решил не отпускать ее, чтобы она не сообщила в полицию, как ее держали в Уиллоубруке против воли? Вдруг он пытается скрыть, что с Розмари случилась беда?

Нет. Нельзя так думать. Это реальная жизнь, а не фильм ужасов, где злой доктор убивает здоровых людей и прячет тела в подвале. Но опять же: ни один ужастик не сравнится с кошмаром Уиллоубрука.

Вытеснив из головы нелепые мысли, Сейдж выругала себя за то, что позволила воображению взять верх. Нет у нее времени на такую чушь. Подходила очередь принимать таблетки, и нужно было сообразить, как притвориться, что она их проглотила. Когда Сейдж подвезла тележку к стойке, один из дюжих санитаров приподнял сидевшую в тележке больную, и женщина в серой юбке наклонилась и поднесла чашечку с таблетками к тубам девочки. Только тут Сейдж заметила, что женщина разута, а это означало, что она не служащая, а пациентка. Почему же пациенты помогают раздавать лекарства? Странно.

Обиходив девочку в тележке, женщина протянула Сейдж пластиковую чашечку и стакан с мутноватой водой. Не сводя глаз с сестры Вик, Сейдж взяла чашечку и крошечные оранжевые яйцевидные пилюли. Когда сестра Вик наклонилась, пополняя поднос лекарствами, Сейдж бросила таблетки в рот и языком затолкала их между верхними зубами и щекой, но замешкалась, прежде чем отпить из стакана. Он был один на всех, и его по краям и ободку покрывали отпечатки пальцев и следы слюнявых губ. Но времени раздумывать не было, да и что тут поделаешь. Опустив глаза, Сейдж сделала вид, что быстро пьет, стараясь не подавиться, затем запрокинула голову и притворилась, будто глотает. Закончив, она отдала женщине чашечку и стакан и, не дожидаясь взмаха руки, толкнула тележку от стойки и присоединилась к тем, кого выводили через одну створку дверей в конце зала.

Когда во рту медленно расползлась горечь растворяющегося лекарства, она подавилась и закашлялась. Оглянувшись, чтобы посмотреть, не наблюдает ли за ней кто-нибудь, Сейдж выплюнула таблетки в руку и хотела бросить их на пол, но остановилась, сжимая их в кулаке. Что, если кто-нибудь видел и теперь доложит Марле или сестре Вик? Пожалуй, лучше подождать, пока они дойдут до столовой или классной комнаты, или куда там их поведут, и бросить таблетки в урну или под стол.

В конце зала уборщик со шваброй и ведром вышел из одной створки дверей, остановился и начал открывать вторую. Сейдж с трудом удержалась от желания протолкаться с тележкой через толпу. Нужно было поскорее выбраться из забитого людьми коридора. Ей хотелось прикрикнуть на других обитательниц: поторапливайтесь! дайте пройти! – хотя она и понятия не имела, куда и зачем они идут. Да куда угодно, все лучше, чем тонуть в мятущемся океане мучений и стонов.

Распахнув обе створки двери, уборщик покатил ведро по коридору, держась ближе к стене и вцепившись в ручку швабры. В белой рубашке и серых брюках он больше походил на студента колледжа, чем на уборщика. Все знакомые Сейдж уборщики были седые, морщинистые, сутулые, с пивными животами и щетинистыми подбородками, а этот уборщик своими широкими плечами, густыми каштановыми волосами и сильной челюстью напомнил ей Лена, парня Дон, звездного квотербека футбольной команды. С какой стати такому молодому человеку вздумалось работать в Уиллоубруке? Даже перелопачивать отбросы на свалке Фреш-Киллз было бы лучше, чем пахать в таком ужасном месте. Да где угодно было бы лучше.

Затем Сейдж пришла в голову другая мысль. Парень моложе остальных сотрудников – может, хотя бы он поверит ее рассказу о Розмари? Хотя уборщик мог уже сто раз слышать такие истории, что вполне вероятно, учитывая, скольким обитательницам было здесь не место – или они так считали. Он наверняка наслушался фантастических россказней и отчаянных просьб о помощи. Сейдж вдруг осознала, что не сводит с него глаз, а он с нее. На лбу у нее выступил пот, и она отвела взгляд. Неужели догадался, что у нее в руке таблетки, и теперь донесет на нее? Вместо того чтобы ждать, как собиралась, она разжала кулак, решив бросить пилюли на пол. К ее ужасу, они прилипли к ладони, окрасив кожу оранжевым. Сейдж стряхнула их, но они упали не на пол, а в деревянную тележку рядом с лежащей в ней девочкой. Вот черт. Наклонившись, она задвинула таблетки в угол ящика, затем вытерла руку о юбку, молясь, чтобы никто не заметил. Снова подняв глаза, она увидела, что уборщик, поставив ведро и швабру у стены, пробирается к ней сквозь толпу со странным выражением тревоги и удивления на лице.

– Привет, – сказал он.

Она отпрянула, глядя прямо перед собой. Может, если не обращать на него внимания, он уйдет. Какая ему разница, проглотила она таблетки или нет? Он всего лишь уборщик. Затем парень схватил ее за плечо, вдавив в плоть пальцы в никотиновых пятнах, – словно проверял, настоящая ли она.

– Розмари? – спросил он.

Сейдж покачала головой, слишком испуганная и смущенная, чтобы отвечать.

– Оставь ее в покое, Эдди! – крикнула через зал Марла. – Два раза повторять не буду!

Уборщик раздраженно покосился на Марлу и прошептал:

– Потом поговорим.

Сейдж хотела сказать хоть что-нибудь – назвать свое имя, потребовать ответа, кто он такой и откуда знает Розмари, – но ее словно обухом по голове ударили. На нее натыкались. Ей наступили на ногу. Прямо в ухо завизжала какая-то девушка. Молодая женщина толкнула ее, так что Сейдж чуть не упала. И не успела она ответить уборщику, он повернулся и начал протискиваться сквозь толпу. Дойдя до своей тележки со шваброй, он покатил ее в противоположном направлении, украдкой поглядывая на Сейдж через плечо. Она проводила его долгим взглядом, затем отвернулась и поплелась к дверям, лихорадочно соображая, откуда он знает Розмари. Они были друзьями? Разве уборщикам и обитателям палат разрешается дружить? Судя по удивленному выражению его лица, парень знал, что Розмари пропала, но что еще ему известно? И как он собирается позже поговорить с Сейдж?

Похоже, инстинкт не обманул хотя бы насчет того, что человек помоложе может ее выслушать. А вдруг Эдди и тот. с кем ей удастся поговорить в столовой или в классной комнате, смогут разобраться в происходящем и к концу дня ее отпустят? Если, конечно, получится убедить кого-нибудь из них, что она сестра-близнец Розмари.

Сейдж провезла тележку в двери в конце коридора и застыла под окутавшей ее пеленой страха. Там не было никаких учебных кабинетов. Ни гимнастического зала, ни столовой. Лишь громадная комната без окон, уставленная грязными диванами и пластиковыми стульями. На цементных стенах были грубо намалеваны Микки Маус и Дональд Дак, как будто персонажи мультфильмов могли уменьшить страдания. Возле плексигласовой кабинки, где помещались небольшой стол с телефонным аппаратом и стул, висел привинченный к стене телевизор. По комнате были разбросаны с десяток круглых столов, словно кто-то специально носился там сломя голову, расталкивая мебель по пестрому кафельном полу, все еще мокрому от луж и разводов от швабры. У дальней стены шипели сдвоенные радиаторы, а из-за люминесцентных ламп с металлическими абажурами на потолке под глазами обитательниц залегли темные тени, делая кожу еще бледнее и болезненнее. В нос ударили непобедимый запах дезинфекции и неизбывная вонь человеческих экскрементов.

Над всем этим стоял непрерывный гвалт, который в помещении без окон почему-то оглушал еще больше, чем в палате или в коридоре. Шум сливался в единое целое, напоминающее крик умирающего древнего существа, отдающийся эхом в подземной пещере: непрерывный вопль, ропот, мучительный вой; волна его то поднималась, то падала, и так без конца. Каждый звук в этих стенах словно усиливался в тысячу раз: исступленные голоса, маниакальный смех, шлепки ступней, тяжелое дыхание, всхлипы, крики, стоны и вопли. Невозможно было представить, что этот отчаянный, ужасающий гомон производят человеческие создания. Но страдалицы, от которых исходили страшные звуки, были прямо перед глазами.

К довершению всего Уэйн, лысый санитар с татуировками, принялся загонять всех внутрь, покрикивая, чтобы проходили в дальний конец комнаты.

– Тележки ставим к стене! – орал он. – Пошевеливаемся! Двигаемся!

Сейдж пробиралась по влажным от чистящего средства плиткам мимо лысой девушки в нарядном платье, сидевшей на полу с раздвинутыми ногами, и полуодетой женщины, которая, похоже, была без сознания. Она втиснула тележку среди десятка других под гигантским Дональдом Даком с огромными, скошенными к носу черными глазами. В нескольких тележках находились две-три девочки или молодые женщины – одни голые, другие в матерчатых пеленках или смирительных рубашках. Несколько девочек сидели, большинство лежали в позе зародыша. Кое у кого ноги были беспомощно раскинуты по краям тележки или торчали прямо вверх, упираясь в ручки.

Сейдж посмотрела на девочку в своей тележке, проверяя, все ли с ней в порядке. Глаза у бедняжки были закрыты, как у спящей, а конечности надежно разместились в деревянных бортах. Убедившись, что никто не смотрит, Сейдж подняла висящую ногу другой пациентки и заправила в тележку, затем устроила поудобнее ее заложенную за голову руку. Тут одна женщина схватила ее за плечо, другая попыталась укусить, а третья вернулась в прежнюю неудобную позу, и Сейдж оставила попытки помочь. Ей было очень жаль страдалиц, но больше она ничего сделать не могла. И насколько она понимала, ей могло влететь за одну лишь попытку. На трясущихся ногах она торопливо прошла к стулу в дальнем углу зала, закрыла руками уши и сжалась в комок. Мимо нее пролетел ботинок и шваркнулся о стену, и Сейдж чуть не подпрыгнула.

Казалось, заполнен каждый квадратный дюйм помещения: женщины и девушки разного возраста сидели на пластиковых стульях или лежали на холодном мокром полу. Некоторые были в защитных шлемах; другие – в смирительных рубашках или с кожаными ремнями на запястьях. Некоторые сидели, обмякнув мешком в кресле-каталке, или скорчились в деревянных ящиках на колесах; ноги их были покрыты экскрементами и залиты мочой. Многие бесцельно бродили или стояли на месте, сбивчиво бормоча. Почти у всех на лицах, руках и ногах имелись синяки, струпья и кровавые потеки. Они царапали друг друга, дрались и толкались, колотили по стенам и полу ногами, руками и головами. Девочка в рваной пижаме сидела у телевизора и безучастно смотрела передачу «Любовь с первого взгляда», выпятив губы и то и дело высовывая язык. Рядом с ней стояла женщина в больничном халате, которая каждую пару минут разражалась хохотом, а затем принялась расхаживать взад-вперед, заламывая руки. Сейдж невольно задумалась, как воспринимают обитательницы картинки на экране – конкурсантов в чистой одежде, спокойно сидящих в креслах, смеющихся, улыбающихся, развлекающихся. Что больные думают о других передачах – тех, где показывают теплые дома и нормальные семьи, подростков, танцующих в музыкальных телешоу, новости о войне во Вьетнаме? Знают ли, что существует внешний мир? Хочется ли им быть частью этого мира или хотя бы вспоминать, что они были его частью? Разрывается ли у них сердце от этих мыслей?

Три девочки лет девяти-десяти, с бритыми головами и в смирительных рубашках со скрученными за спиной рукавами, лежали на боку, скорчившись на четырех пластиковых стульях, как забытые тряпичные куклы. Девочка постарше размазывала фекалии по стене; еще одна, подросток в наморднике, стояла у двери и била себя по лицу. Кучка раздетых обитательниц со следами ожогов на руках и плечах грелась возле парового радиатора.

Хаос напомнил Сейдж виденную когда-то картину с изображением ада и грешников всего мира, сваленных в одну кучу, как рыбы в сети: кто был без рук и ног, кого пожирали черти, и все истекали кровью, рыдали и кричали. Выпученные, пустые глаза на изможденных лицах, огромные головы и сошедшие на нет тела.

Сколько их будут держать в этой пыточной камере? Час? Два? До конца дня?

В довершение к ее возрастающему ужасу, Уэйн, загнав всех внутрь, запер двери и принялся обходить зал, тяжело дыша, как свирепый зверь, и сжимая в кулаке «бычью палку»[7]7
  Сушеный бычий пенис; продается в качестве собачьего лакомства, но может незаконно использоваться в качестве дубинки.


[Закрыть]. Больше никого из санитаров не было, как и медсестер или другого персонала. Уэйн, конечно, силен, и его боятся, но сможет ли он держать под контролем весь этот кромешный ад? И кто защитит Сейдж, если он принимает ее за Розмари?

Почти сразу же она получила ответ на свой первый вопрос, с содроганием наблюдая, как Уэйн растаскивает пациенток, награждая ударами тех, кто сопротивляется или не желает слушаться. Некоторых он швырял на пол и напяливал на них смирительные рубашки или закручивал им руки за спину, пока драчуньи не приходили в себя. Одна девочка-подросток с криком прыгнула ему на спину – он сбросил ее, а затем избил палкой. Разняв двух дерущихся пациенток, он подтащил одну из них к стулу, а другую грубо пихнул через весь зал, затем поставил в угол с поднятыми руками. Еще одна женщина, встав со стула, приблизилась к санитару, когда он шел обратно, подхватила его под руку и заглянула в глаза, собрав губы в куриную гузку. Он оттолкнул ее. Затем темноволосая девушка занесла над головой стул, собираясь обрушить его на спину соседки; Уэйн отобрал у нее стул и привязал пациентку к нему.

Когда лысая женщина сцепилась с соседкой в цветастом халате из-за обрывка бумаги на полу, он бросился разнимать их, но опоздал. Женщина в халате закричала, схватившись рукой за ухо, из которого по шее хлестала кровь. Уэйн отдернул руку пациентки от головы, чтобы посмотреть, в чем дело, и та закричала еще громче. Ее полуоторванное ухо болталось возле щеки на неровной полоске кожи. Уэйн оттащил женщину к плексигласовой кабинке и позвонил по телефону. Спустя пару минут вошла сестра Вик и увела раненую, после чего Уэйн обошел зал, приказывая всем сесть, угрожая пациенткам палкой и потрясая кулаком. Большинство расходились, съежившись от страха, но некоторые либо не слушали, либо не слышали. Когда все более-менее успокоились, санитар прошел в кабинку, тяжело опустился на стул и закурил, покачивая ногой и обшаривая глазами зал в поисках следующей жертвы.

Пытаясь побороть страх, Сейдж ломала голову, как расспросить его о Розмари. Можно подойти к кабинке и попробовать выклянчить сигарету. Отличный предлог приблизиться к Уэйну; возможно, он сообразит, что она не Розмари, – если только Розмари не начала курить, что казалось сомнительным. Но опять же, попросив сигарету, можно влипнуть в неприятности. А вдруг он свяжет ее или засунет в смирительную рубашку? Она так и не решила, как поступить, поскольку началась новая драка. Уэйн затушил сигарету о стену кабинки и ринулся через весь зал, чтобы разнять двух молодых женщин.

Через минуту двери открылись, и вошла Марла и два других санитара, толкая перед собой тележки с едой. Заперев за ними двери, Уэйн принялся сгружать с тележек подносы с мисками. Марла и один из санитаров стали разносить подносы по столам и кормить сидящих там обитательниц; второй разливал в пластиковые стаканчики апельсиновый сок и раздавал тем, кто мог их удержать. Уэйн помогал ему, заставляя пациенток за столами выпивать сок, а затем забирал у них пустые стаканчики. Сейдж взяла протянутый ей стаканчик и, впервые осознав, как болит пересохшее горло, сделала глоток. Сок был сильно разбавлен водой, но от него стало легче. Затем рот наполнился странным металлическим привкусом, оставившим на языке послевкусие лекарства. Она вытерла губы ладонью и заглянула в стаканчик, прикидывая, сколько отпила: один большой глоток или два. Она уже не помнила. Когда Марла захромала к ней с подносом, Сейдж выплеснула остатки сока за стул, надеясь, что толстуха не заметит.

Отобрав у нее пустой стаканчик, Марла сунула миску с чем-то вроде жиденькой овсянки.

– Ты знаешь, что делать, – сказала она. – Как управишься, принесешь назад. – И перешла к следующей девушке.

Порция водянистой кашицы едва прикрывала дно миски. Ложки не дали вовсе. Сейдж огляделась: а как у остальных? Оказалось, приборы есть только у санитаров, которые обходили столы и из одной и той же ложки кормили тех, кто не мог есть самостоятельно.

Запихнув несколько льющихся через край порций в рот пациентки и убедившись, что сок выпит, санитары переходили к следующей. И и кто не успевал сделать больше нескольких глотков, поскольку Уэйн быстро забирал миски и возвращал их на тележки.

Дееспособные ели пальцами, жадно запихивая овсянку в рот, торопясь закончить, прежде чем у них отберут еду. Некоторые выливали кашу на пол и лакали ее, как собаки. Все это сопровождалось непрерывным воем, криками и воплями, и Уэйн, не покладая рук, раздавал тумаки, стараясь держать всех под контролем.

– Ты ешь давай, – раздался голос над ухом Сейдж, и она вздрогнула. – Сама знаешь, мы тут не жируем. Голодная спать пойдешь.

Это была Тина. Она стояла рядом с Сейдж в своем платье с сиреневыми цветочками, крутя между пальцев прядь жидких волос – туда-сюда, туда-сюда.

– А твоя каша где? – спросила Сейдж.

– Съела уже. Время подходит, ты лучше поторопись.

– Она на вкус такая же мерзкая, как с виду?

Тина пожала плечами.

– Не помню, чтобы когда-нибудь нас кормили вкуснее, чем сейчас. Наверное, я слишком уж долго тут.

Сейдж посмотрела на жиденькую кашицу. Тина была права. Какой бы мерзкой ни была на вид еда, проглотить ее волей-неволей придется: нужно поддерживать силы на тот случай, если ее не отпустят так скоро, как хотелось бы. Она глубоко вздохнула, подняла миску и двумя пальцами сгребла кашу в рот. Как и ожидалось, овсянка – или что это было – по вкусу напоминала клейстер. Сейдж глотала не жуя, стремясь поскорее покончить с едой.

В другом конце зала Уэйн оттащил какую-то женщину от мусорного бачка, стоявшего рядом с плексигласовой кабиной, и привязал за лодыжку к ножке дивана. Когда он отошел, женщина встала и попыталась последовать за ним, но веревка натянулась, и пациентка упала и принялась с криками колотить кулаками по полу.

– Ё-мое, Бетти, – вздохнула Тина, наблюдая за женщиной. – Ничему тебя жизнь не учит. Это тебе за то, что ты мусорка.

– Как это – мусорка? – спросила Сейдж, отчаянно пытаясь отвлечься от помоев, которые она ела.

– Хосспади, – удивилась Тина, – ты и впрямь все на свете позабыла, а? Ну это те, кто роются в мусоре и ищут еду. – Она кивнула в сторону сидевшей на полу девочки в другом конце зала: – Вот эта – кусака. – Она указала на другую: – Вон та – долбилка. А дальше хваталка. Вон сидит засранка, а рядом с ней – блевалка.

Сейдж скривилась и оставила попытки доесть овсянку. Она была признательна, что может поговорить со знатоком обычаев Уиллоубрука, но кое-чего ей слышать не хотелось.

– Ты не знаешь, что там, в апельсиновом соке? Не могу вспомнить.

Тина пожала плечами:

– Транквилизатор какой-то. Нам с каждой едой это дают, с овсянкой или с месивом.

– Месивом?

– Ага, они же перемалывают любую еду, чтобы мы не подавились. Коричневое – мясо. Зеленое – типа овощи. А белое – картошка или рис. Но в основном все это смешивают в кучу, так что в любом случае не разберешь, где что.

– Это просто потрясающе, – сказала Сейдж. Не то чтобы это имело значение: еда заботила ее меньше всего. Да и вообще, если повезет, ее освободят еще до обеда. – А потом нас куда?

Тина скорчила рожу.

– В каком смысле?

– После завтрака, – пояснила Сейдж. – Куда нас потом направят?

Тина невесело рассмеялась.

– Летом иногда выпускают на улицу, если здесь становится слишком жарко, а в остальное время сидим тут, в дневном зале, до обеда.

Сейдж в ужасе уставилась на нее.

– А как же школа? – не поверила она. – Уроки у нас где будут?

– Уроки разве что у детишек из научного отделения.

О боже. Худшие страхи подтвердились: Уиллоубрук только назывался школой.

– А врачи? Они часто нас проверяют?

Тина задумчиво сморщила неповрежденную сторону лица.

– Хм, в последний раз меня осматривали, когда Марла сломала мне руку. Думается, года полтора назад. – Она обеспокоенно покосилась на Сейдж: – Ты уверена, что с тобой за это время ничего не учудили? Похоже, ты вообще все забыла.

Водянистая овсянка забродила в желудке Сейдж.

– Ты хочешь сказать, что врачи не собирают анамнез пациентов, не проверяют регулярно их самочувствие?

– Я не знаю, что за ана… ну, это самое. Не знаю, что это такое.

– Анамнез – это когда проверяют твою историю болезни и выясняют условия жизни. А потом врачи смотрят, стало тебе лучше или хуже.

– A-а, ну так они давно сказали, что мне лучше никогда не станет.

Прикрыв глаза, Сейдж стала глубоко и размеренно дышать, пытаясь заглушить панику.

– Тебе плохо? – встревожилась Тина. – Вид у тебя не очень.

Сейдж открыла глаза и внимательно посмотрела на Тину, в очередной раз удивившись, как той удалось так долго оставаться в своем уме. Сама она не успела пробыть взаперти и суток, но уже опасалась потерять рассудок.

– Все хорошо, – ответила она дрожащим голосом. – Все будет хорошо. – И в третий раз повторила, подавляя нарастающую тревогу: – У меня все хорошо.

Покормив тех, кому требовалась помощь, – с завтраком управились за десять минут, – санитары собрали оставшиеся миски и стаканчики, погрузили их на тележки и покинули дневной зал. Уэйн запер за ними дверь, уселся в кабинке и снова закурил. Приправленный лекарствами апельсиновый сок, казалось, начал действовать, умерив истерию обитательниц, притупляя ярость в их голосах и хаотичные движения. Пациентки уже не выли, а постанывали; не кричали, а тихо плакали; не дрались с другими, а лишь подергивались и таскали за волосы самих себя или колотили кулаками себе по голове, животу и ногам. Даже Тина уселась на треснувший пластиковый стул рядом с Сейдж, продолжая крутить волосы в пальцах.

Сейдж очень не хотелось разговаривать с Уэйном, но выбора не оставалось: нужно было выяснить, что ему известно о ее сестре. Может быть, услышав, как она говорит, он поймет, что она не Розмари. Она встала и направилась к кабинке, зигзагами пробираясь через волнующееся море обитательниц, обходя лужи мочи, кучки фекалий и овсянки на полу.

Не успела она дойти до середины зала, как навстречу ей шагнула девушка в грязном желтом платье, опустошенными глазами разглядывая ее лицо. С виду ома была старше Сейдж года на два, может быть, чуть больше, с безжизненными каштановыми волосами, прыщеватым лбом и с марлевой повязкой на руке. Сейдж испуганно застыла на месте, узнав Норму – ту самую, что поранила запястье разбитым стулом.

– Где ты была, Розмари? – спросила Норма. – Или ты сегодня Сейдж?

Сейдж попыталась обойти ее, но Норма преградила ей путь.

– Я… я нигде не была, – ответила Сейдж.

– Ты же обещала, что больше никогда не бросишь меня здесь одну, – упрекнула Норма. – Зачем ты меня обманула? Мы сестры, помнишь? Отныне и во веки веков.

– Извини, смутилась Сейдж. – Я не собиралась. Я… я заблудилась.

Норма обнажила десны с мелкими острыми зубами.

– Ничего ты не заблудилась. Ты меня бросила. Ты обещала, что никогда больше не бросишь. Никогда, никогда, никогда. – Она схватила Сейдж за руку и сжала ей запястье, впившись ногтями в кожу. – И бросила. Врунья!

Сейдж попыталась разжать когтистую хватку Нормы, но та вцепилась в нее как клещ. Сейдж оглянулась на кабинку, надеясь, что Уэйн придет на помощь, но там было пусто. Затем она увидела санитара, опустившегося на одно колено радом с девушкой, корчащейся на полу, словно в припадке.

– Я же извинилась, – сказала она Норме. – И вернулась, правда? Пожалуйста, отпусти меня.